Зюзинский Амаркорд

Блат и вертикальная мобильность

Как сейчас все говорят о засорившихся каналах вертикальной мобильности, так в те годы все говорили о «блате». «Блат» был на всё – от приобретения копченой колбасы, до поступления в вузы. В старших классах школы все шушукались, у кого какой блат в институтах (основное тогдашнее название для вузов, сейчас поголовно переименованных в университеты). И это сильно давило на мозги, поскольку в нашей семье блат на колбасу был, а, вот, на институтских кафедрах никаких близких знакомых не было.

У меня даже возникли капитулянтские настроения – поступать во второразрядный технический вуз, где был конкурс полтора-два человека на место, потому что, мол, «везде блат, а без блата в хорошее место все равно не поступишь». То, что я по складу абсолютный гуманитарий, особо не останавливало, поскольку уже тогда вузовский диплом трактовался, скорее, как справка об успешно пройденной социализации, нежели чем реальное подтверждение приобретенных за годы учебы знаний и умений.

Когда наш директор на выпускном вечере отловил мою маму и спросил ее, куда же собирается поступать такой видный школьный отличник как я, то был откровенно озадачен невысокостью полета моей абитуриентской мечты. Будучи в благодушном настроении после обильной еды и щедрых возлияний, он сказал: «Вы потом дома там подумайте над каким-нибудь более интересным вариантом, а я уж помогу, чем смогу».

Моя мама, помимо профсоюзных дерзаний, была еще и активным членом школьного родительского комитета. На время школьных выпускных экзаменов со всех родителей собрали по 50 рублей (что по тем временам было очень значительной суммой). И не только на сам выпускной, но и после каждого экзамена школьному директору и учителям накрывали обильную «поляну». Как в фильме «Формула любви» – «врач сыт, и больному легче». А моя мама, помимо общих организационных вопросов, занималась еще подтаскиванием советских деликатесов на эту скатерть-самобранку, щедро расстеленную на ниве народного просвещения.

Что же касается нашего школьного директора, то этот более чем колоритный тип заслуживает отдельного рассказа. Будучи наполовину евреем, наполовину представителем одного из кавказских народов, он имел бурный человеческий и бизнес-темперамент и активно занимался тем, что на современном языке называется «хайпом» и «внутренним предпринимательством».

Из нашей школы не вылезало телевидение, он ней постоянно писали в газетах, а директор наш был еще и народным депутатом районного уровня, членом каких-то высоких комиссий и комитетов, занимающихся проталкиванием народного образования сопротивляющемуся учению народу.

У школы было уникальное название – «спецшкола с трудовым уклоном». Уже после поступления в МГУ мои однокурсники спрашивали друг у друга, кто какую спецшколу окончил. Один говорил – «я – английскую», другой – «я – математическую». Я же гордо вставлял – «а я – трудовую!» Коллеги понимающе кивали, поскольку «трудовая спецшкола» однозначно воспринималась как коррекционное учреждение для особо трудных подростков.

История же вопроса была в том, что те годы, как и сейчас, было модно и актуально склонять школьников к получению не высшего, а среднего профессионального образования (умных, типа, и так хватает, а кто-то и у станка стоять должен). Стремясь оседлать тренд, наш директор прямо в школе на втором этаже с помпой и телевизионными софитами открыл учебно-производственный комбинат (УПК) с многочисленными сложносочиненными станками, а наше учебному заведению было присвоено гордое и, самое главное, актуальное название – «трудовая спецшкола». Как только телевизионщики уехали, станки были заперты на ключ. Они пропылились взаперти лет пять, после чего были тихо вынесены на помойку в результате ночной спецоперации. А, вот, название школы сохранилось и продолжало приносить директору столь нужные ему имиджевые дивиденды.

Реальным же школьным УПК стало парикмахерское дело, которое вела любовница нашего директора (никаких станков, один гламур). Учились стричь мы на школьных хулиганах и двоечниках из младших классов. В школе существовала такая форма наказания – схлопотал двойку или набедокурил – шуруй, сцуко, стричься к начинающим неумехам, а потом своим причесоном пугай ворон и родителей. Один раз пришлось стричь сильно ароматного маленького мальчика. Оказывается, что он развлекался тем, что вывинтив крышку в мусоропроводе, катался в нем со второго этажа на первый, приземляясь в мягкой куче гниющих пищевых отходов. Можно однако было запатентовать аттракцион как «русские горки».

Директор, помимо того, что школа давала ему возможность любить и купаться в лучах славы, использовал ее и как инструмент извлечения «левого» дохода, что сейчас на корпоративным языке именуют «внутренним предпринимательством».

Неформальная платная услуга называлась «помочь подтянуть средний балл аттестата». Советская средняя школа была устроена следующим образом. После восьмого класса избавлялись в принудительном порядке от балласта двоечников и троечников, направив их осваивать рабочие специальности в ПТУ, а среди учеников старших девятого и десятого классов разворачивалась гонка за средний балл в аттестате. Школьный средний балл тогда учитывался при поступлении в вузы, плюсуясь к оценкам на вступительных экзаменах, а недобрать полбалла при поступлении было самой обидной из возможных ситуаций.

В девятом-десятом классах в нашей школе появлялись новые ученики совсем из других районов, которые добирались до школы не пешком, а на общественном транспорте (подвоз дорогих чад до школы на машине тогда еще не практиковался). К этим новеньким учителя волшебным образом относились чуть менее строго, и их средний балл в аттестате возрастал на те самые критически значимые полбалла. Запредельного очковтирательства тут не было. Эта не та история, когда бездаря-троечника искусственно выводили в отличники. В принципе, ребята были относительно толковые. При обычном раскладе им, скорее всего, светил бы средний балл где-то в районе 4.3 по пятибалльной шкале. А при предоставленном им директором «режиме наибольшего благоприятствования», они оканчивали школу со средним баллом в 4.8, который по законам математики при поступлении округлялся до 5.0.

Поговаривали, что стоил этот «режим наибольшего благоприятствования» 1000 советских рублей (примерно 6 месячных зарплат инженера). Я со свечкой, понятно, при сделке не стоял. Поэтому железно поручиться за точность названной суммы не могу. Но факт наличия «блатных» в выпускных классах, находящихся под крылом у директора нашей школы, визуально был более чем очевиден.

Кроме того, чтобы все «блатные» на выпускных экзаменах чувствовали себя комфортно, в нашей школе, благодаря директорским связям, на них никогда не было комиссии из РОНО (районный отдел народного образования). При этом, по причине гарантированного отсутствия комиссии из РОНО на выпускных, в школе никогда не выдавались и золотые медали. По правилам того времени, РОНО должно было на месте фиксировать факт, что медалисты в самом деле подлинные, а не «нарисованные».

В нашем выпуске было аж четыре настоящих (в смысле не «блатных») круглых отличника, включая меня, но медалей, естественно, никто не получил. Весь выпускной год директор убаюкивал нас обещанием, что эквивалентом медали будут некие «красные аттестаты». Когда же на выпускном аттестаты оказались обычного цвета, он в благодушном подпитии предложил нам оперативно спуститься вниз в кабинет труда и самостоятельно покрасить аттестаты в нужный цвет, опираясь на имеющиеся в наличии лакокрасочные материалы.

Как «эффективный менеджер», наш директор любил использовать учеников своей школы в качестве бесплатной рабочей силы при неформальном обмене услугами с расположенными поблизости организациями. Так, мы каждую зиму безвозмездно гребли снег на Конноспортивном комплексе Битца за смутное обещание, что нам якобы будут выданы бесплатные абонементы в тамошний бассейн. По факту, бесплатно в этот бассейн ходили директор и его ближайшее окружение из числа учителей.

Были у нашего директора и свои некоммерческие фантазии, а также своеобразные ритуалы. Например, каждый год ученики выпускного десятого класса 1 сентября тащили по лестнице тяжеленный рояль с первого этажа на пятый, а 25 мая на последний звонок – в обратном направлении, с пятого на первый. Тот еще, поверьте, экзерсис.

В общем, «матерый человечище» – веселый и доброкозненный – был наш директор. Но мне он реально помог. На семейном совете мы решили, что я попробую поступать на экономический факультет МГУ имени М.В.Ломоносова на отделение политэкономии – полугуманитарное направление, готовящее преимущественно советских пропагандистов-талмудистов.

Главной заковыкой было то, что экономический факультет МГУ, наряду с историческим, философским и юридическим, в те годы носил название «идеологического», что означало, что в комплект документов при поступлении входили рекомендации от райкома комсомола и райкома партии.

Получить эти бумажки, в принципе, можно было и без «блата» – достаточно было хороших школьных оценок, направления от школы и красивой рекомендации школьной комсомольской организации. Но нужно было неделями обивать пороги – сначала сдать все по форме (как у нас водится, могли и завернуть на второй круг, если абзац не так был оформлен, или запятая не там стояла), а затем неопределенно долго ждать рассмотрения и утверждения.

У меня же, в связи с поздним решением, куда буду поступать, в запасе было всего три дня на подачу документов и неделя до первого вступительного экзамена. Так вот, благодаря звонкам директора «куда надо», мне рекомендацию и райкома комсомола, и райкома партии сделали в один день! И там, и там я провел не более часа – полутора, и в тот же самый день отвез в МГУ весь комплект документов на поступление. Кроме того, в качестве «шефской помощи» и частичной компенсации за невыданную медаль, директор мне в один день оформил школьные грамоты по всем четырем предметам, по которым предстояло сдавать вступительные экзамены.

На экзаменах по ключевым предметам – обществоведению и истории – я получил пятерки. Если бы у меня была медаль, для поступления хватило бы пятерки по обществоведению, – первому главному экзамену – и, таким образом, остальные три экзамена сдавать бы не пришлось (сдавших «на пять» обществоведение медалистов зачисляли сразу вне конкурса). С другой стороны, наличие четырех грамот по всем четырем сдаваемым предметам сыграло решающую роль. Общее количество баллов, которое я набрал, было «на грани», и при таком балле зачисляли только тех, у кого были грамоты по всем предметам. В связи с этим, к нашему директору я тогда испытал очень двойственные чувства.

Но, главное, я поступил, что, конечно же, было маленьким чудом. В те годы для поступления в МГУ все – и «блатные», и обычные граждане – как минимум год, а то и два занимались с репетиторами. Поступление-импровизация с принятием решения, куда поступать за неделю до первого экзамена, при конкурсе десять человек на место было, конечно же, вне всякого канона. Небеса ко мне тогда оказались благосклонны. Но и тот факт, что окраинная школа «на районе» с неформатной «трудовой» специализацией давала знания, достаточные для поступления в МГУ «с кондачка», говорит, в общем-то, о многом.

После моего успешного поступления директор вызвал маму в школу с намеком, что «хорошо бы рассчитаться». Мама хотела отойти бутылкой французского коньяка (в те времена он стоил треть зарплаты инженера), на что ухмыляющийся директор сказал: «Таки дешево цените своего сына». В ответ мама вспылила, что «сына-то она как раз ценит дорого» и, хлопнув дверью, вышла. После этого при случайной встрече на улице они не здоровались и делали вид, что друг друга не знают.

Был, конечно, небольшой осадочек после всей этой истории. Но сугубо внакладе наш директор тоже, как водится, не остался. Мое поступление определенно добавило ему хайпа. Хотя из нашей школы всегда был высокий процент поступления в вузы (в среднем – 70%, из нашего класса – аж 90%), в МГУ «зюзинские» все же не каждый год поступали.

Директора же ждала следующая дальнейшая судьба. В возрасте «ребра и беса» он решил развестись с женой и жениться на своей любовнице-парикмахерше. А обиженная жена, которая, естественно, была в курсе всех его многочисленных шахер-махеров, пошла в райком партии и, что называется, «сдала с потрохами». Благодаря связям, нашего директора не посадили, а лишь отстранили от руководства школой. Он отделался многочисленными выговорами и двухлетней опалой. А потом поставили на директорство в только что открывшуюся новую школу в другом районе. Как говорится, «завыдовать будэм!» Копите, однако, свой социальный капитал.

Глава 2. Юный талмудист

«Спортивно-танцевальный факультет с экономическим уклоном»

Экономический факультет МГУ советского времени был кузницей партийно-хозяйственных кадров. Мои карьерноозабоченные однокурсники уже на первом курсе с очень серьезными лицами перешептывались по углам, как они поделят портфели в Политбюро. По факту, наш курс породил двух депутатов Государственной Думы и медийно неоднозначного, прошедшего через СИЗО миллиардера Глеба Фетисова.

Незадолго до моего поступления деканом факультета был Гавриил Попов. Да, тот самый первый московский мэр и «светоч демократии». При нем факультет получил неофициальное название «спортивно-танцевального факультета с экономическим уклоном». Больше всего привечались профессиональные спортсмены, без конца разъезжавшие по всяким сборам и чемпионатам и появлявшиеся только на сессии, где им автоматом рисовали то, что нужно, и полупрофессиональные коллективы самодеятельности. А главным «идеологом» факультета был бессменный и бессмертный как Кощей физрук Шукленков, ставший легендой сразу у нескольких поколений студентов, благодаря своему знаменитому авторскому слогану «Здоровый экономист – здоровая экономика».

Гавриила Попова сняли с деканства за некую мутную историю с его попыткой форсированного избрания в членкоры Академии Наук. Якобы в открытую заносил туда ящики с коньяком. Но это уже специфика нашей системы. Все заносят, одного из десяти показательно наказывают. После чего Гавриил Попов стал заведующим кафедры теории управления, и, надо признать, читал довольно интересные лекции, собиравшие полные аудитории студентов. Но, как показало его крайне недолгое мэрство, теория управления и практика управления вещи довольно разные. Как говаривал один знаток вопроса, «настоящий мэр должен знать, как течет говно по трубам».

Между тем, теория управления и всякие прочие бухучеты были на экономическом факультете МГУ дисциплинами явно побочными. Царицей же наук была советская политэкономия – такая особая разновидность талмудизма или средневековой схоластики. Подобно спорам об эманации святого духа, советская политэкономия рьяно спорила об «основном и исходном отношении» при социализме, а также пыталась разобраться в иерархии «сущностей первого, второго и третьего порядка». От преподавателя на экзамене вполне можно было услышать такой комментарий: «В отдельных сущностях ты, вроде как, разобрался, а в блоках сущностей, увы, нет. Поэтому пока только четыре».

Все гуманитарные науки у нас в стране известно как этнически окрашены. А советская политэкономия в силу каких-то обстоятельств была наукой осетинской. Два статусных в тогдашнем научном мире осетина – профессор Цаголов из МГУ и профессор Дзарасов из Академии Наук как два горных орла гортанно клекотали каждый, соответственно, со своей насиженной горной научной вершины, задавая тренды в бурнокипящих дискуссиях, с какой стороны лучше разбивать яйцо – с тупой или острой.

По отношению к этому горскому талмудизму лучше всего подходит строка Есенина «ни при какой погоде я этих книг, конечно, не читал», но в силу выбранного профиля образования, увы, читать все же что-то приходилось. При этом, справедливости ради, нужно отметить, что современный западный академический гендерный дискурс, который во всех тамошних университетах занимает непропорционально большое место, по стилистике и содержательности не очень недалеко ушел от советской политэкономии. А как некая гимнастика ума и упражнение в риторике – все пригодится. Западная академическая наука, она по построению аргументации и ведению дискуссии целиком ведь выросла из средневековой схоластики. Да и названия степеней остались средневековыми – «магистры искусств» и «доктора философии».

Философский вопрос, нужно ли во время учебы вообще читать какие-либо книги, чтобы в дальнейшем преуспеть? На него нет однозначного ответа. Перед глазами два примера знакомых, ставших миллиардерами/мультимиллионерами – однокурсника, круглого отличника Глеба Фетисова (обвинялся в выводе средства вкладчиков со счетов ранее принадлежащей ему банковской сети «Мой банк»), а также учившегося на курс старше круглого двоечника Ашота Егиазаряна (громко засветился в истории с «голым прокурором» Скуратовым, обвинялся еще в ряде скандальных эпизодов, скрывается за границей от нашего справедливого басманного правосудия).

Во время учебы – а она до получения диплома с учетом взятых нескольких академических отпусков растянулась у него лет на восемь – Ашот Егиазарян на факультете был подлинной притчей во языцех. Ни одной сессии у него не обходилось без двух-трех «хвостов». Но поскольку папа у него был завкафедрой на том же факультете, то ликвидация «хвостов» проходила в режиме «глаза долу» и «ну вы же понимаете». Когда я в 90-х узнал, что Ашот стал известным банкиром, а затем и депутатом Госдумы, меня тогда позабавила такая «меритократия по-российски». Потом с годами я понял, что талант к деньгам – это такое врожденное качество, которое с интеллектом и образованием никак не коррелирует. Также как, например, и талант актера, музыканта или художника. То есть, талантливый бизнесмен, актер, музыкант, художник могут быть как образованными и эрудированными, так и откровенно недалекими. Суть их таланта от этого не меняется.

Глеб Фетисов являл собой абсолютно противоположную историю. Сосредоточенный отличник и ни разу не блатной – родом из подмосковного города Электросталь. Однако из более чем шестидесяти отличников на курсе миллиардером стал он один. Основной фактор успеха и прыжка через десять ступеней – это то, что его «подтянул» Петр Авен, с которым он познакомился на ниве научной деятельности. Благодаря протекции Авена в «Альфа-групп», в тридцать лет Глеб Фетисов стал миллиардером, а мог бы еще долго по научным грантам маяться. Вообще, почти все нынешние олигархи «подтянули» друг друга – Березовский на свою голову подтянул Абрамовича, Потанин подтянул Прохорова, Прохоров подтянул Хлопонина, и т.д. Такова человеческая природа, да и местный «культурный код», предполагающий существование в «междусобойчиках», к этому сильно располагает. «Свободный рынок» талантов и меритократия они, больше в книгах, и, равно как и свобода и справедливость, представляют собой, скорее, благородное устремление человечества (заметим, важное и значимое устремление), а не факт его повседневного существования.

Если грубо разложить формулу успеха на составные части, то получатся примерно следующие пропорции: 25% – талант (не важно какой, главное чтобы хоть какой-то был), 25% – трудолюбие (может существенно скорректировать недостаточную выраженность таланта), 25% – фактор расположения звезд удачи и умение оказаться «в нужном месте в нужное время», 25% – наличие покровителей-толкачей и хорошая «личная химия» с начальством и сильными мира сего. Если у вас все четыре фактора в должном объеме – то вы суперзвезда. Если есть хоть что-то из перечисленного, то без хлеба с маслом в жизни не останетесь, а добавки у Господа Бога, как писал Довлатов, не просят.

Что же касается учебы в вузе, то учиться нужно, как Бог на душу положит. И все учатся именно так, как им он лично кладет. Вознаграждается/не вознаграждается весьма разное отношение к школярству. Если кто-то думает, что раздолбайство возможно только в наших высших учебных заведениях, то следует почитать мемуары Стивена Фрая о его собственной учебе и учебе его близкого приятеля со студенческих лет Хью Лори («доктора Хауса») в Кэмбридже. Вот уж перенапряглись за учебниками ребята! А ведь это был Кэмбридж, а не какой-нибудь третьеразрядный английский университет.

Но учеба – учебой, а была еще и социальная огранка советского студента. Если среднестатистического советского человека формировали школа, армия и тюрьма, то наш студент проходил проверку такими ключевыми институтами, как овощебаза, картошка, стройотряд, военные сборы и советская пивная.