Пару дней спустя рано утром плацкарта усилиями проводницы раззявливает замызганную дверь и выпроваживает меня в Комсомольск-на Амуре. Впечатлений никаких. По вездесущей грязи всё здесь схоже с южными провинциальными городами. На уме возник Усть-Лабинск. Кроме, как на жидкие сосны, удивляться, в общем-то, и нечему.
Со временем выброшенный квиток сыграет со мною злую шутку. Несмотря на периодическое прилежание и отсутствие особых нареканий по службе очередное воинское звание будет задержано на год. К сроку представления в строевой части не окажется моего личного дела. Его долго будут искать, пока не откопают где-то на Сахалине…
1982г. Военное училище, второй курс, поздняя весна.
В одном из нарядов близко сошелся с однокурсником из первого взвода. Федор Николаевич старше. Его лицо изъедено оспой, зубы плохие, а улыбка лисья. Перед поступлением в училище служил солдатом, женат. Длинный и худой. Сразу окрестил его – "ФэНом". Человек он оказался интересный и был сверхъестественный бабник. В каких только переделках не пришлось побывать с ним…
За памятный тот наряд мы трое суток отсидели на «губе». Неожиданно нас назначили в патруль по городу. Начальником патруля оказался офицер не из училищных, а со стороны – танкист. До обеда бесцельно шлялись по двум пустынным центральным улицам. После обеда начальник патруля умудрился отлынить от продолжения службы, наказав нам гулять в парке и к пяти вечера прибыть в комендатуру для сдачи наряда. ФэН, а он имел всегда особое мнение на подобный счёт, расценил создавшееся положение по-своему. В паре кварталов от собора вниз к реке Тузлов он прятал отцовскую «Ниву» ядовито-желтого цвета.
– Слышь, – обратился он ко мне, – нас старлей отпустил? – отпустил. Мне тут надо съездить в одну станицу, недалеко, хошь со мной? Мы недолго.
– Да поехали, – ещё не задумываясь о последствиях, браво резанул я.
И понёс меня черт в Бессергеневскую. Часом позже были на месте. Оказалось у Федьки тут зазноба, дочь председателя. Родители оказались дома. Председатель тщедушный мужичок, но шустрый и хваткий. Жена – гостеприимнейшая приятная толстуха, а дочь ещё не приехала из города. Надо было обождать пару часов.
Прямо во дворе накрыли стол. К борщу хозяйка подала убийственный самогон, в головках чеснок и копченое сало. Опьянели моментально. То, что я – ещё ничего. Но ФэН-то за рулём! А он тоже в дымину. Начало темнеть. Объявилась зазноба – девка статная, красивая. Взгляд острый. – «И чё она нашла-то в том Феде?» – подумалось.
– Знакомься, это Надя, – Федька, увидев моё замешательство, лукаво улыбнулся – не кисни, всё будет в класс. Ща рванём в город, там у неё подруга. Любаха. Такая пони я тебе скажу, – хитро щелкнул он языком.
Познакомились. Пока Надя переодевалась и чепурилась в хате, выпили на посошок с хозяином. Дважды выпили. Тот, решив, что пора отдохнуть, приложил старания попасть в дом, но споткнулся о ведро и с грохотом рухнул, кувыркаясь по ступеням. Обошлось, не убился хозяин.
Удивило, что ФэН ведёт машину хорошо, хотя довольно пьян. Надя спокойна. Видать не впервой так путешествует с Федькой. Когда въехали в город, оказалось, что уже восемь вечера. В полчаса отыскалась та самая Любаха: невзрачная, ростика небольшого, глаза голубые, бровки белёсые – почти не видно. Полненькая, в джинсах и против правил такому складу грустная.
В продмаге скупились; две бутыли портвейна «Кавказ» по 0,75, кусок вареной колбасы с пятнами сала, плавленые сырки и хлеб. Настроения не было; я понимал, что мы в самоволке и нам достанется по полной. Но, уподобясь телку, повиновался воле дружка. Портативный магнитофон «Весна» на полную катушку отхрипывал блатняк. ФэН с Надькой болтали и смеялись беспрерывно – поймали кураж. Мы же с Любахой, вжавшись в противоположные борта на заднем сидении «Нивы», представлялись скучными и малоразговорчивыми.
В полной темноте остановились. Спереди темнели заросли камыша, а чуть далее горизонт спрятался за стеною тростника, в небольшом просвете отсвечивала серебром речушка. Над головою тосковала пронзительно белая луна. Стрекотал сверчок и где-то вдалеке ещё один. Оказалось – мы в степи, где-то в районе полигона.
– Та-ак, разболокаемся. Здесь нам не будут мешать, – скомандовал ФэН, отваливая сидение, чтобы я и Любка могли выбраться.
На скорую руку организовали стол. Меня знобило. Первую бутыль под сыр и колбасу опорожнили минут в пятнадцать. Захмелели и взялись за вторую, которую разбили на две половины. Озноб как испарился.
После распития двух третей второй «гранаты», Федька, сузив глаза в щёлочки, с широчайшей сатанинской улыбкою увлёк свою пассию за машину, бросив нам: – Не стесняйтесь, если чё отойдите туда, за камыши, подальше. Любка-а-а, ты поняла?… Хи-хи-хи…
С этого и к тому Любкиного взгляда на Федю я понял, что тот «давил» и её. Через пять минут из-за машины раздалось пыхтение и полились известные звуки. Я попытался взять Любкину ладонь, но та вырвала её.
– Я по-о-ня-яла, – после паузы распевно произнесла она, затем встала и медленно пошла к камышам. Я не знал, что делать. Идти ли за ней? А если её просто приспичило? Она обернулась.
– Ну, чё. Идешь «ёжиться»?
– Я?… я иду, просто прикрою еду – прозаикался я.
Целовались недолго. С джинсами вышла неувязочка. Фирменная молния тяжело поддавалась неловкой руке, будто боролась за жизнь. Но обошлось. Пока я менжевался, Люба приняла универсальное в таких случаях решение.
– Я сама, – как-то обреченно вздохнув, пролепетала она.
На подмятых сырых камышах состоялась скорая близость. «Ёжились» мы минут десять. Под молочной луной колыхались разваленные на стороны её белые груди с большими плоскими сосками и царапались пару дней небритые ляжки. Так мы породнились с Любахой и завели такую странную дружбу на долгих полтора года, до самого окончания мною военного колледжа.
По возвращении в казарму тут же были отправлены командиром роты на «губу». Трое суток ареста пролетели незаметно.
Отчего-то ФэН думал, что мы поженимся с Любкою. Но в мои планы его думки не входили. Я только стоял на пороге открытия женщин, и многое ожидало впереди. Потому я перешагнул.
– Прости меня Люба.
Точка отсчета.
Минуло две зимы. Долгих-долгих зимы. На дворе 1986 год, июнь месяц. Первая зима для южного организма уподобилась катастрофе. На несколько месяцев забыл, что такое выходной. Каждый божий день в части до глубокой темноты. По большей части дневать и ночевать приходится в казарме. Более того, без малого семь месяцев мёрз как собака. Мёрз так, что даже ни разу не заболел. Похоже, организм находился в состоянии шока от всепронизывающего холода. Порой ступни к подошве хромовых сапог приклеивались льдом, а колени звенели. К тому на ветрах обморозил мочки ушей и кончик носа. Теперь на холоде болят. Иногда думается: – На кой хрен всё это было надо?
Первый выходной день в ту зиму получил от командира в феврале. Армия не сахар. От избытка чувств напился в нюню с таким же горе-воином и двумя юными прапорами. Наутро сильно болел похмельем, но пронесло, начальство не заметило. В конце апреля обрадовали долгожданным отпуском. Бедный на события отпуск, за исключением одного довольно милого, был отчаянно скушен. Потому его и не помню почти: друзья разъехались кто куда, подруги исчезли из поля зрения, а которые замуж повыскакивали.
Вторую зиму перенёс значительно легче. Несколько освоился в каторжном краю. Пообвыкся. Наверняка этому малёхо поспособствовал очнувшийся дальневосточный ген. А может всё дело в добытом армейском тулупе и неуставном пуловере под кителем. К обмороженным мочкам и носу добавились кончики пальцев – январём лазил на антенную мачту менять лопнувший высокочастотный разъем. Очень был удивлен, что металл может лопаться на морозе. Более часу висел там, уподобившись кобелю на заборе, и голыми руками крутил гайки. Вот и обморозил. Много наработаешь в перчатках-то или варежках на верхотуре без оборудованной площадки? Здорово обморозил, хотя сначала даже не заметил.
Неисчислимыми бессонными ночами неплохо изучена вверенная техника. Благо, с документацией проблем нет. Каждый том, что тот церковный фолиант. Убить человека можно. Приборами и запчастями обеспечен: из необходимости, а более из скуки отмыл от пыли скучающий осциллограф и не менее печального вида частотомер. Стал применять, чем заметно облегчил ремонт оборудования. Очень помог задел. Учась в старших классах школы, я довольно крепко попал под влияние моды. В то время пацанва вовсю занималась радиохулиганством. Ну и я туда же. Сам передатчик паял, сам его модифицировал. Оно пустое конечно. Забава. Но плод-то запретный. И как звучит! "Мираж" город Ейск. И позывной в эфире средневолнового диапазона на сотни километров слышно.
Вверенная моим заботам станция дышит на ладан. Возбудитель-гетеродины на тропосфере ни к черту не годятся – стабилизации частоты никакой, клистроны генерируют как попало, фторопластовые прокладки под лампами ГИ-7Б постоянно «летят». Как будем воевать? Среди бойцов ходит слух, мол, лейтенант попался «шамшистый» и «уматный». В технике «шурупит», а до него на ремонт присылали офицеров из Хабаровска. Низы отметили, хоть на этом спасибо. Служба не пошла. Таков неписаный закон – снискал отклик в низах, забудь о карьере. Начальство подобного авторитета не терпит. А ежели к тому нет принадлежности партийной, можно и не рыпаться. В лучшем случае майор по дембелю и на этом точка. Ну, это всё так, к слову.
Обращая себя к тем, не так и далеким событиям, понимаю, что точка отсчета пала на июнь, год 1986. Именно с этого всё началось, и я сделался тем, что есть, что запланировано свыше.
Есть ли на свете Бог? Честно – не знаю. Вот в один из февральских дней того периода мне приспичило попасть в город. Об этом говорят: – Попала вожжа под хвост. И как назло на службе задержали до самого отбоя. А последний автобус отходил от конечной остановки посёлка Таёжный в 23,30. От казармы до этой остановки около 8 километров: затяжной спуск, подъем на сопку, сплошь усеянную строениями дачников, снова спуск и, наконец, финишная прямая длинною в три километра. Если проделать этот путь бегом, я успевал. Полтора часа это очень много; общевойсковой бой длиться гораздо меньше. Но на дворе-то зима в разгаре. 25 градусов ниже ноля. Третьи сутки зверствует пурга, ветрище. Дорогу перемело, от чего машины практически не ходят. А в город зачем-то было надо, очень надо. К тому времени пешим ходом эту трудность я преодолевал уже не раз, и в жару и в холод. Потому, в силу неразумной молодости, и рванул. Через минут пятнадцать бойкой рысцы под гору седловину в пояс снега и метров в двадцать длинною, я преодолел, как говориться «влёт». Подъем тоже дался. С некоторыми затруднениями, правда, но дался. Во второй заснеженной седловине я увяз, и увяз на значительное время. Побарахтался в снегу вдоволь, который набился в рукава и под воротник где, тая, противно стекал двумя ледяными струйками.
Мало, что снегу намело по грудь, так из-за ветра образовалась толстая корка, отнимающая много сил. Но и эту преграду я преодолел. Оставался последний отрезок прямой. Каких-то три километра. Если перейти на резвый аллюр, то минут пятнадцать. Где-то на последнем километре есть поворот, с которого видны огни посёлка и фонарь у остановки. Добегаю и вижу, что к остановке движется автобус. На остановке ни души. Прилагаю все усилия успеть, дышу так, что холод опускается чуть не до пупа, но не успеваю. Желтый автобус делает разворот на кольце и удаляется в город. А мне как минимум ещё метров триста напрягаться. С тоски перехожу на шаг. Часы марки «Восток» показывают 23 часа 35 минут. Из злобы и обиды крою безлюдную округу матом и во всё охрипшее горло выдаю в беззвездные небеса: – Бога нет! И что вы думаете? В расстроенных чувствах подхожу к остановке, мысленно готовя себя еще десяток километров топать ножками, как вдруг – автобус. Мчится родименький к остановке, на всех порах мчится. Пустой. Я единственный пассажир и через полчаса оказываюсь в городе. В этот раз задуманное срослось.
Как-то в другой раз, тоже в зиму происходит нечто схожее, и также со мною. Ветрище, холодина. Также долгий бег, не менее безбожный мат в голос. Разница лишь в том, что автобуса не случилось и пришлось до города топать лишних 10 километров. Как видите, не срослось. Разбери, есть ли Бог на свете?
Долгожданный июнь. Безумно люблю саранковый июнь, и вообще лето, просто не могу жить без них. Зима не моё, крымское происхождение отторгает эту пору. А вот июнь месяц, особенно если выгорело в это время пожить в Оглонгах, обожаю. Сопка, усыпанная пятнами темно-зеленого кедрового стланика, среди которого поляны разнотравья вспыхивают оранжевыми созвездиями саранок, вызывает неописуемый восторг.
В то время подселился я на постой к одному прапорщику. С… выделили служебную комнату, соседями в двух других комнатах – лейтенант с женой. От воинской части отделяет только забор. И так как прапорщик был холост, а площадь позволяла, я и напросился на постой. Это лучше, чем снимать кров на стороне. Да и веселее вдвоём, хотя пересекались мы редко. Служба не позволяла. Мы с ним погодки, несколько старше я. Дружить мы особо не дружили. Оба попались с характером, но вопреки всему уживались.
Дело было поздним вечером. Как-то возвращаюсь со службы, а он валяется на койке и навеселе.
– Что за праздник да в будний день? – спросил я.
– Работал на мебельной фабрике на Дзёмгах. С утра дали пять солдат в подчинение и отправили. Грузили полировку, – ответил он.
– А чё косой? – не унимался я.
– Да познакомился с двумя девчонками. Приезжие, там работают на практике. Вот на радостях укололся малёхо, – отрапортовал он.
– Рискуешь. А что за дамы?
– Да обычные. Наташа и Марина.
– Где живут?
– В рабочей общаге на Дземгах, что по улице Орехова.
– Познакомишь?
– Да без проблем.
– Когда?
– Хоть завтра. Я ведь опять туда с бойцами.
– Завтра я не могу, ротный гонит на тропосферу, но если тебя не затруднит, договорись с ними на воскресенье. Полагаю, что «отмажусь» от службы. А может поменяюсь с кем-нибудь и буду свободен.
– Ну, давай на воскресенье, хотя от девушек тоже зависит.
Кое-как дождался воскресенья. Утро, часов одиннадцать. Не день – конфетка. И что вы думаете? С разочарованием узнаю – в знакомстве отказано.
– Как так? отчего же это, – спрашиваю товарища.
– Не знаю,– лениво отвечает он.
– Не-е, так никуда не годиться. Собирайся-ка, поехали, – говорю, – обещал.
– Не охота, – ещё ленивее он, – и они не хотят.
– Да ладно тебе. Ты и не спрашивал, наверное. Все равно пожрать надо. Давай в столовку, а оттуда на Дзёмги к ним, – и кроме этого ещё минут тридцать всячески уговариваю его. Повезло. Кое-как раскачал увальня. Пролетел час. Мы возле общаги. Снова долгий пустяшный разговор, в конце которого он соглашается их вызвать. Ушел. Я торчу на крыльце, злюсь и произвожу мысленный монолог:
– Значит, дамочки, не желаем знакомиться? Что же я вам сделал плохого? Чем вам так не угодил неизвестный с которым вы даже не перекинулись ни одним словом? Ну, погодите же. Я отомщу, и кара будет жесточайшей. Вы ещё пожалеете, крепко пожалеете за высокомерие. Теперь меня ничто не остановит.
По истечении минут десяти С… возвращается.
– Сказали сейчас выйдут.
И правда, выходят: летнее платье, раскрашенное в осенний листопад и голубенький в белые горошины сарафан, убранный тонким пояском. Красивые обе, но красота разная. Которая справа сбитая, статная. Ростом в 1,7 метра. Босоножки на пробковой платформе. Улыбка до ушей. Глазищи огромные, хапающие мир, здоровый румянец от природы, несколько крупные малиновые губы – помады не нужно, на плечи ниспадает копна каштановых локонов, открытые руки отливают бронзой. Об таких в обычности скажут кровь с молоком.
Вторая небольшого росту. Вся какая-то нежно-молочная и хрупкая. Черты лица правильные, утонченные, кожа чистая. Глаза зеленые, но не яркие, а нейтрально – болотной зелени, задумчивые, волос тонок и в спелую пшеницу, аккуратные губки подведены розовой помадою, что в облике показывалось некоторою прозрачностью. Особо привлекали глаза девушки. В обратность первой, они как бы желали отгородиться ото всего окружающего и к тому находились постоянно опущенными. Не цвет волос, так с неё можно образ иконный писать.
Я про себя: – Да-а… Девочки ничего. Какую из них выбрал себе С…? Интересно, уже женщины или..? Ну-к покажись, которая из вас грешна? Хм… надо понаблюдать. Шило не скрыть в мешке. А девки ничего, можно и голову потерять. На кого же придется моя обида, на кого обрушится вся моя внутренняя злоба? Хотя собственно все равно это.
С некоторых пор я стал замечать за собою нехорошее в характере. Часто ищу причин обидеться и затем формирую, как отомстить. И месть чтобы была как можно изощрённее и непременно в слезу. Прав был один франтоватый курсант, с которым пришлось однажды пребыть под арестом в одной камере, высказав мнение, что я злой. Вот и теперь, ещё совсем не зная девушек, я уже тверд в решении обидеть одну.
– Знакомьтесь, это Марина, указывая на шатенку, это Наташа – на блондинку. А это А… – представили меня девушкам.
Довольно скоро выяснилось, что С… надеялся на дружбу с Мариной, но всего пару раз после собравшись компанией он откололся и я стал появляться девушкам в одиночестве. А спустя еще некоторое время само собою мои ухаживания установились Наташе. Марина же только изредка проводила время с нами, а в основном старалась оставить нас наедине.
Май 1981 год. Первый отпуск. Е. Снеговская.
Первый отпуск не оправдал ожиданий. Сонный Ейск обнимала ветреная, дождливая погода и кроме того ни одного из товарищей не нашлось. Потому, порадовав родителей всего неделей у родного очага, убыл в Симферополь. Межсезонье в Крыму так же скучно, как и на Северном Кавказе. Съездил в Ялту и Алушту. Насмотрелся на вереницы печалящихся курортников, делающих променады по набережным. Скушно. Вернулся. Пошатался по музеям, кино. Посидел в кафешках. Скушно. Бессовестно скушно, а отпуск долгий, северный. Возвратился в Ейск. К концу мая установилось тепло. Настроения прибавилось. После зимы море несколько оживилось. Появились первые загорающие, водную синь начали резать катера.
В один из дней, возвращаясь от моря, забрёл в парк им. Калинина. Заброшенный маленький парк. Обычно события происходят в другом парке – им. Поддубного. А этот невзрачный и более пригоден для преступлений, нежели для проявлений любви. Но я почему-то забурился именно в этот парк. Часа пол сидел на лавочке с вычурной чугунной спинкою. И уже совсем собрался домой, как увидел идущую по ступеням девушку. Пропустить такую породу возможности не было никакой.
Небесные ангелы, какой генофонд! Высокая, блондинка, глаза глубоко синие, несколько навыкат. Губы пухлые правильные, в алый мак. Естество прямо таки источает порок. Нет, проституткой она не была, но то, что её тело познало мужское внимание, не могло быть незамеченным. Не к возрасту по-женски раздавшиеся, плавно волнующиеся бедра брызжили этим фактом во все стороны.
Плетусь за нею с приставаниями. Познакомились. Заболтались всякою безделицей. Девушка оказалась довольно начитанной и умела слушать. Когда я окончил пересказ Паустовского о воробье Пашке, она засмеялась и отметила, что не ожидала. Я же, чувствуя себя героем, выдал наизусть пару неповторимых Есенинских работ, затем перенёс её воображение в Бахчисарай к хану Гирею и его пленнице Марии чахнущей у кизилового куста, вскользь пробежался по полотнам Рембрандта, Тициана и Айвазовского. Заработав, таким образом, скупой аплодисмент, вызнал, наконец, её имя.
– Е… Снеговская, – представилась она в улыбке.
Господи, фамилия-то какая!… красивейшая фамилия! Княжеская, что ли. Более красивой женской фамилии вряд ли сыщется. Сама студентка, учится в Краснодарском педучилище. Живет в Широчанке, пригород Ейска. Жених в армии. Она скоро уезжает из города. Насовсем. Как только вернется суженый.
В одном из кафе засиделись до поздней ночи, а затем, прихватив с собою бутылку «Старого замка» и плитку шоколада, отправились к пляжу. Разговаривая, долго бродили по песку. Над водою висела в медь древнеримской монеты луна. Вторая более сочная пьяно колыхалась под нею на свинцовом полотне лимана. Уже под тускло светившими звездами, когда луна погасла, предложил проводить её домой вдоль берега. Часа в три ночи песок под ногами сменился мелкими ракушками. Устроились и распили вино. Попробовал поцеловать прелестную собеседницу. Не отказала. Моим притязаниям на большее если и противилась немножко, то исключительно для проформы. Срываю батник, швыряю его в сторону и …
«Совершенно забыв что взял с собою (в угаре того не замечаю)выпадает удостоверение личности. С этой утерей целая история образовалась. Самые благородные люди, известно, рыбаки, дай Бог им всем здоровья. Подбирает такой вот рыбачок документ мой на берегу лимана и отправляет оказией в училище. В то время я, пришед в себя, обдумываю поход в комендатуру за справкой об утере документа. Параллельно этому мой документ благополучно прибывает в училище и попадает в руки бывшему ротному. Усердием командира удостоверение междугородным автобусом возвращается в Ейск. Я оперативно отыскан и мне вручается потеря.
Большое всем спасибо.
– Матушка, милый мой человечек, припадаю головою своей забубённою к ноженькам твоим и прошу прощения за нерадивого сына, за все твои пролитые слезы, за переживания и надрывы сердечка».
Домой вернулся с зарёй. Неимоверно жгло колени и локти. Оказалось, так ободрал их о ракушки, что кровь проявилась на штанинах вельветовых сенегальских «Родео» и на рукавах салатового пакистанского батника. Подумал о Снеговской – каково тогда ей? попробуй-ка обнаженной спиной на режущихся ракушках полежать. И ведь терпела же! Ах! женщины, женщины…
– Е… Снеговская, в редком сне вы приходите ко мне. Спасибо вам за эти милые мгновения.
Зима 1986 год. Месть первая.
Авария на дизелях. Спросонок боец подал встречное напряжение. К «ядрёной Фене» повыгорали контакторы. Помещения к утру выстужены, холодина жуткая. К боевому посту набежало всякого начальства. Толкотня и ругань. Майоры, подполковники. Все при партбилетах. Все наглаженные, лощёные. Но близко не подходят – брезгуют, боятся испачкаться. Ни один из присутствующих внутрь дизельной так и не зашел. Расставили холёные ручки в стороны, морды красные и смотрят не мигая. Стою перед ними, как идиот. Бойцы выстроены в шеренгу, дрожат и выслушивают нотации. Чего с них взять, всё равно ничего не смогут. А эти вырядились, как на парад. Тут последствия надо ликвидировать, устранять неисправности, а они на меня смотрят. Если что – лично я за дизеля не отвечаю. У вас рота ремонта и материального обслуживания имеется в двадцать рыл. Интересно, как они собираются воевать? Когда будут бомбить, они тоже так стоять будут? Окоп это вам не паркетный пол в банкетной зале. Ладно, хрен с вами горе-вояки. Куда Министр Обороны смотрит. Не вооруженные силы, а комплект ухоженных манекенов.
Набираю гаечных ключей и забираюсь в "ад". Через пару минут от самого чёрта неотличим. В дизельной грязища, темень и воняет соляркой. В буквальном смысле отдираю приплавленные разъемы от генераторов. Обрезаю их. Кабели раскладываю так, чтобы не перепутать, где какой был. Выбираюсь из дизельной. Надо лезть в ЗИП – снятые разъемы более не пригодны. Партийная шобла повеселела. Посыпались вопросы – что да как, сколько нужно времени на восстановление? Из принципа молчу. Они злятся. Пусть себе злятся. Что я, летюха, им отвечу. Как будет, так оно и будет. Может и не получится заделать ваши еб… е разъемы. Сам ведь ни разу не делал. Наиболее ретивый майор всё-таки достал. Не хотелось ссориться, но этот первым начал: – «ко мне, товарищ лейтенант, встаньте как положено, отвечайте старшему по званию»…
Думаю: – "Ну, сука, подожди, с меня станется. Припомню я тебе это не к месту уставное «встаньте как положено»". Будто не видит, что я замёрз как распоследняя падла, весь в копоти и мазуте. Отвечаю, с желанием послать по известному адресу: – Дизеля, товарищ майор, не мои, могу вообще бросить всё это занятие.
В перепалку вовремя вмешивается другой офицер и отводит дебила в сторону, что-то втолковывая на ходу.
Битый час трясусь в дизельной, в полутьме заделывая разъемы. Затем беру трёх бойцов и они оперативно наводят мало-мальски порядок. Вытаскивают какие-то провода, железки, банки, невообразимую кучу промасленных тряпок. Подметают пол. Затем с дизелистом пускаем первый мотор. Рёв, ни хрена не слышно, генератор не возбуждается. Глушим его. Запускаем второй. Ура-а! Повезло. Этот выдает электричество. Появляется свет и заметно теплеет. Штабные работнички сразу же нас ставят в строй. И начинается: сначала бойцам нотация; мне очередной выговор; затем постановка задач – мне не отлучаться без команды и заниматься ремонтом пока не восстановлю генератор. Скромное упоминание, что дизеля вовсе не мои пропускается мимо ушей. Довод один – задачу слышали? – выполняйте.
Сутки вычеркнул из жизни. Провонялся солярой на месяц вперёд. Одна радость – двигатель оказался исправным, а генератор я смог восстановить. Поломка была серьезная, но не критическая. После его запуска с позиции не отпускали ещё сутки. Им там по барабану принимал ты пищу или нет, спал ли, мылся ли.
Но всему свой срок. Множественные проверки закончились. Частые посетители аварийного боевого поста постепенно растаяли. Чай с солдатскими сухарями и сырой матрас осточертели. Дизельная очухалась, резервирование восстановлено. Наконец-то меня отпускают отдохнуть. Ещё до вечера сижу на боевом посту. Своим ходом грязным не поедешь, поэтому вояж в город приурочиваю к смене караула. Газ-66, выделенный под караул, единственный способ попасть в город.
После этого события проходит пара недель. Находясь в городке вояжирую в местный военторг за снедью. Смотрю, приятная особа старается затащить коляску с ребенком на ступени подъезда. Подошел помочь. Не красавица, но приятная, домашняя что ли. Лет примерно 26-ти. Вид слегка болезненный – под глазами мешочки с синевой определяются. Голос ангельский. Помог молодке и она растворилась в дверном проеме. Зашел в магазин. Пока туда-сюда прошло минут десять. Выхожу и ах! снова вижу её. А рядом, к моему изумлению, кто бы вы думали – недавний мой враг, тот самый ненавистный майор с этикетки. Оказалось она ему женою приходится. Ну дела-а…
Характер вот свой до сих пор разобрать не могу. При всей моей мягкости, порою и через край, редкий раз просыпается во мне ястреб, бросившийся на жертву. И ничего поделать с собою не могу – пока жертву не сцапаю, меня не остановить. Не спущу и всё тут. Почему такое – не понимаю.
Делаю ставку на измор. Начал я с нею искать встречи. Всякий раз, когда обнаруживал её, старался попасться ей на глаза. Множество раз неприлично наклеивал на неё долгий свой взор. А взгляд у меня тяжелый, особенно когда мне нужно. Про таких услышишь – кладёт взгляд. Мне, молодому балбесу, и затеялось проверить силу взора. Как-то выхожу за угол дома, навстречу она с коляской. Встретились, она увидела и вроде как оторопела, в замешательство впала. Глаза опустила. Смущена. Эге, – думаю, – попалась утица, не уйтить таперича тебе – пропал майор.
– Здрасте, не помочь – улыбнулся я, а сам расстарался самой что ни есть тяжестью, прям к земле стараюсь её глазами пригнуть.
– Здравствуйте, да нет, там теперь пружину сняли с двери, я сама – опустила она глаза, а пальчики-то в коляску вцепились, и видно – посинели и нервно так подрагивают.
– Ну ладно тогда, до свидания.
– До свидания.
И разошлись. Отпустил я её в тот раз на свободу. И так достаточно взором помучил. Но скоро вышла майору командировка. Умотал он на три дня из городка. Тут я будто вспыхнул сухою берестою от огня. Службу к монахам забросил, а сам что ни минута её караулю. Всё время её определяю. Трудно она мне досталась, но как понял, что жертва сплетни пуще чумы боится, тут и разговорил бабенку. Дождался ночи, усмотрел, как только её последнее окошко потухло, и шасть в подъезд. Знаю заснуть за пару минут невозможно. В звонок не стал, а тихо так в дверь; тук-тук. Слышу, подошла и тоже тихо-тихо:
– Кто?
– Я, – отвечаю, а у самого в горле комок.
– Вы?
О, думаю, надо же. Не кто там? спросила, а утвердительно – вы? Значит, ждала и знает кого – верный знак, что моя берёт.
– Я, – шепчу, – открой.
Сначала долго колеблется. По всему переживает сильно девка, чувствую.
– Открой, увидят ещё ненароком.
После некоторой паузы всё же впустила. Наверняка напутавшись в размышлениях. Расположились на кухне. Окошко зашторено, свет не включали. Дитё спит себе, посапывает в соседней комнатке. Не тронул я в тот раз и взором пытку не устраивал. Просто говорили всячину до рассвета и руки её бархатные ластил. У двери в губы поцеловал её нежно, как только мог. Ох, и вкусная бабенка оказалась! Я вам доложу. Редко вкусную стрельнешь, редко. А эта вкусная, деликатес. Не отказала она. И завязалась у нас любовь. Интересная любовь. Мечется лишь меж нами взорами да улыбками, а словно понимаешь об чем речь. Градус поднимается. Как столкнемся – прямо полыхнем оба зарею. Я её взором припечатаю, а она глазки опустит. Уж весна на носу, а мы друг дружку не понюхали, всё порознь.
Но Бог есть видно. Кому, что там ни положено – подаст. Убрал он с грешного нашего пути майора. Отозвали его в Хабаровск на новое назначение. Пошел вверх по служебной лестнице. Вот пока он там устраивался да жилье в порядок приводил, мы и снюхались с нею окончательно. Как раз пурга была затяжная. В такую пору в путь не пустишься. Ночь нам была предоставлена. Пришел я к ней. Еле дождался темноты. До утра мы миловались. До самого рассвета я нежничал с нею. Утомил её ласкою бражной, а она в ответ будто по матерински принимала. Вся как пудинг мягкая. А как посерело, меня и понесло. Уставшую её на диване расположил, признаюсь, в откровенной позе. Смущалась, конечно. Взял за волосы, отвёл ей голову назад, другою рукой спину прогнул и ну неистовствовать. Она сначала вроде подалась вырваться. Куда там ей – удержал. А вскоре она и застонала. Еще немного и затрясло её. Вскрикнула первый раз, да громко так. Стены бетонные, – думаю,– услышат ведь. Я скромницу тут же ручку свою прикусывать выучил, дабы такие проявления приглушать могла. Освободил я свою пленницу, когда у неё руки в локтях подломились – совсем уж держаться не могла. В зашторенное окно свет серый бьется. Лежит передо мною нагая, словно из серебра отлитая, а саму колотит, как ознобом при лихорадке, и живот как судорожно втягивается. Вкусная женщина, без придури. И до ласки честно открытая.