Глаза Лепестка полезли из орбит, а сам он захрипел. Замужняя провизор, увидев такую занятную сцену, потеряла голос и представила себя, бьющейся подобно бабочке в мощных мясистых руках охранника, стальными тисками окольцевавших её талию, при этом, решив, в удобном случае отдаться доброму малому. Способности её мужа, имевшего астеническое сложение и крайне истеричный характер, в некоторых смыслах интимных хитросплетений были ограничены.
В это время глаза Лепестка продолжали лезть из орбит, а сам он умирал одной из самых паршивых смертей. Его душа, смалодушничав раньше срока, отделилась и, расположившись под потолком, ожидала развязки.
Попытка ударить охранника в висок только придала противнику сил и оросила его бронебойное чело мутными каплями пота. Палач ликовал. Оставался последний, но подлый в своей сути, шанс. Если бы не дикое желание жить, то остатки пуританской совести и благородство Лепестка не позволили бы перейти все границы. Он всегда считал себя джентльменом.
Но он жаждал жить и перешел их. При этом остатки его пуританской совести издохли, как издыхают крысы обожравшись яду. Из последних сил он нанёс разительный удар правой ногой в пах зарвавшемуся садисту. Это действие в буквальном смысле раскололо незатейливый внутренний мир охранника и перевернуло все его представления о предпочтении силы уму, а также о боях без правил. Инстинкт самосохранения беспечного гопника вынудил верзилу сначала побелеть, затем отпустить жертву, согнуться в три погибели и рухнуть на пол, суча ногами. Эротическим фантазиям онемевшей аптекарши сбыться было не суждено. Блудное разжение в плоти(религ.) замужней бабочки мгновенно угасло. Никогда не кланяющийся пулям герой бесформенной грудой валялся у трясущихся ног нежданного посетителя. Теперь на её глазах, грустно мыча, умирал так желанный мачо, а минутой ранее мертвец-доходяга возвращался к жизни. Дальнейшее проходило в той же последовательности, в какой проходят все ограбления аптек. Исключением было лишь возвращение предавшей тело души на место. Но бранить эту шалаву у Лепестка совсем не было времени. Пришлось смириться. Кое-как удержавшись от того, чтобы напоследок не двинуть ногой корчащегося на полу бегемота в печень, налётчик покинул мимолётный эшафот.
Смертный труд рокового набега отяжелил пустые карманы тонкой гангстерской натуры на без малого сорок пять тысяч рублей и в достатке наполнил их бесплатным гематогеном.
– Что-то не наблюдается бурной жизни в Сибири. Где же обещанный капиталистический блеск жирующих пороков? Происходящее более походит на агонию отощавшей старухи при осаде Ленинграда… – думалось Лепестку.
Пораскинув умом, счастливец решил, что раз уж всё равно так далеко забрался, навестить дальневосточные окраины Родины.
– Ни разу не был, а терять, в общем-то, пока нечего. Что с того если и я немножечко окунусь в водовороты удалённого имперского омута, – подумалось победителю.
Уже спустя сутки лоботряс бесцельно болтался по городу Канску. Жилой район стиснутый улицами Красной Армии и Урицкого не горел желанием обеспечивать карманным капиталом проходимцев. Лепестка охватила грусть. Однако, когда он попал на Московский проспект ситуация в корне изменилась. Здесь рекламный щит неосмотрительно вызывающе выдувал зеленое око офиса сотовой связи. Лепесток кое-как убил остатки дня и, заняв выгодную позицию, начал следить за входной дверью эфирного деляги. Его интересовало окончание рабочего дня и еще более инкассация наличности. К изумлению налётчика в начале шестого вечера из офиса выпорхнуло небесное создание лет восемнадцати, широко раскрытые глаза которого сначала высыпали на окружающее скачущие изумрудные искры, затем плеснули нежной бирюзой и, наконец утопили мир в глубоком голубом. Через мгновение сумерки увлекли красные шпильки ангелочка в ту часть города, где имеют место селиться финансовые учреждения. Не нужно было иметь много ума, чтобы понять – девочка несла наработанную за день офисом выручку в банк.
Весь следующий день налетчик откровенно пробездельничал. В успехе задуманной операции он нисколько не сомневался. Еще вечером пройдоха дважды обследовал маршрут, по-видимому ежедневно проделываемый так неосторожными деньгами без какого-либо контроля и защиты. Всё складывалось как нельзя лучше. К вечеру погода испортилась. Проспект был почти пуст. Трогательно неловкие ярко красные шпильки весело цокали в сторону банка в такт аккуратной юбочке. Тигриным броском Лепесток настиг добычу, крепко взял за локоть и вырвал сумочку у оторопевшей жертвы. Оставалось метнуться в сторону и … .
Но кроме личных планов на всё имеется и Божий замысел. Лепесток отчего-то и против воли заглянул в распахнутые от смеси страха и удивления девичьи глаза. От этого зрачки пленницы внезапно потемнели, поглотив напавшего черной бездной. Через секунду бездну сменил аквамарин и в милых уголках этих озёр тут же появились две огромные кристально чистые слезы неподдельной детской обиды, а губы, имеющие тот неповторимый насыщенный цвет, которым обжигают растленные души только лепестки цветущего мака, задрожали. К чему – к чему, а к такому раскладу налетчик готов не был. Черное сердце сжалось, а непорочный херувим несколько обмяк и, по всему находясь в состоянии безмолвной истерики, приготовился немедленно хлопнуться в обморок. Дурацкое положение жулика затягивалось. Вопреки наработанной годами жестокости и не узнавая самого себя Лепесток сунул сумку в бархатную лапку, извинился на скорую руку, очень коряво выдавая свою выходку за так неуместную шутку, и на полную катушку дал заднего ходу. Сцена была недолгой. Но этого хватило, чтобы разбойное сердце завязло в иконной синеве выразительных глаз а душу стервятника завоевал такой редкий, изменчивый взор (александритовый что ли).
Тщательно маскируясь Лепесток сопровождал наивное беззащитное дитя пока не прознал местонахождение гнёздышка откуда выпорхнула эта птаха. Женюсь – твердо решил Лепесток, – заброшу к чертовой матери гадское ремесло, расстанусь с бесшабашной житухой и женюсь. В жилу вытянусь, буду слесарить, сдохну, но женюсь на ней. В эту ночь как ни старался грабитель уснуть не смог… .
Наутро внезапно обретший любовь грешник не без сожаления на время покинул Канск. К этому обязывало создавшееся положение; хищник взял след и по всему настигал жертву, потому и не мог вот так просто отказаться от заслуженного вознаграждения; к тому же в виду очень нашумевшего поединка в краевом центре возникшие риски заставили случайного владельца запрещенных приёмов джиу джитсу исчезнуть из поля зрения полиции, для чего он воспользоваться услугами пока ещё плохо контролируемых товарных составов и автостопом.
Впрочем, дорога из Сибири на Дальний Восток оказалась тоже в значительной степени шероховатой: в конце февраля Усть-Илимск удивлённо вскинул опушенные инеем брови, взбудораженный скандалом на совещании управления городской полиции; в середине марта всегда тихий Иркутск взбаламутили долгое время неподдающиеся успокоению полицейские патрули; а с первых чисел апреля шуточные выходки криминального кочевника беспрестанно развлекали блюстителей порядка в Благовещенске до истечения весеннего месяца. Кое-где налетчик вынужден был давать откровенные показания и, каясь, нервным почерком укладывать забавные эпизоды из своей автобиографии на белоснежные листы формата А4. Но всё обошлось.
Глава 3.
Несолоно хлебавши, но охотно сдабривавшего солью будни полицейских, покорителя увеселительного маршрута, включающего пересечение шести холодных меридианов и три запутанные в таёжных просторах широты, Хабаровск встретил моросящим дождём. Утро было раннее, а улицы пустынны.
Ноги мелкотравчатого бандита сами принесли его на привокзальную площадь. Здесь всегда можно было разжиться едой, чему он и посвятил почти час унылого времени. К окончанию процесса насыщения вчерашними гамбургерами и жженого вкусом кофе дождик перестал лить мокрую грусть. Ветра не было, поэтому основатель динамичного турне, на скорую руку нахватавшись некоторых сведений о городе у случайных знакомых, пешим ходом направился вниз по Амурскому бульвару к реке. Там он посетил невзрачный утёс, осмотрел скучный памятник Муравьеву-Амурскому и с полчаса гулял по одноименному печальному парку. Затем, облокотившись на кованые перила, дирижер переменчивой судьбы долго осматривал суровые дали и свинцовые воды реки. Произнеся многозначительное: – Мда-а-а…, кто бы мог подумать. Не густо…, не густо. Похоже лих душе моей, тяготы влакущей долгие лета, не сведётся в краю кандальном нешечко в радости попребыти – растроганный жулик направил натруженные стопы в логово краевого центра.
Улица Запарина вывела его на ушицу Карла-Маркса. Не удовлетворившись увиденным, он проделал немалый путь, но уже шествуя по улице Ленина. Не найдя хоть сколько ни будь стоящей зацепки, исследователь дальневосточных окраин страны сделал круг Некрасова-Воронежская-Волочаевская. Здесь, привыкший к марафонским дистанциям, он всё же почувствовал некоторое утомление и, купив в продмаге бутылку варенца и две булочки, беспрепятственно забрался в парк Динамо. Отдохнув на лавочке и поняв, что дела его довольно кислые, он, не теряя времени, начал поиски подходящего притона, где всегда можно найти теплый приём собратьев по оружию и напитать организм нужной информацией.
– Пота солнушко-то играт по облачку, не худо телесам усталым перины пуховые уготовить, – мусолил на древнеславянский лад думку матадор.
Не всегда подобные анклавы вытеснены жизнью на окраины. В центре любого города заброшенный морг или общежитие техникума химической промышленности из низкопробных приветливых общественных мест могут запросто преобразиться в первоклассный притон. Что и говорить, капитализм есть вещь, бессовестно лучащая изяществом и не прячущая вызывающих сердечный трепет изюминок. Эти изюминки трудягой капитализмом безответственно разбросаны по всему миру. На Индийском океане красуется Бангладеш, в Соединённых Штатах гордо выпятил механическую грудь Детройт, в Азии фонтанируют заброшенными нефтяными скважинами руины Ирака, в России такая изюминка преобразилась в родимое пятно и разлеглась от Урала до Тихого океана.
Подходящая общага обнаружилась не в центре, а на одной из окраин Южного микрорайона невдалеке от ресторана в простонародье именуемого "Яма". Знакомый с легкой руки назвавшийся Виктором, на пальце которого красовалось полинявшее изображение скрипичного ключа, охотно предложил постой братишке по воровским перипетиям судьбы.
А уже по прошествии двух дней пассажирский поезд, битком набитый разношерстной братией мошенников, рванувшей вслед за государственным транжем, бережно качал и нашего героя, убаюканного монотонным стуком в духоте верхней плацкарты. Путь лежал в один из провинциальных городков, неожиданно попавших в многообещающий список территорий опережающего развития. Именно этот, опоясанный глухой тайгой, городишко сулил достойный куш, ибо бесцельно мечущемуся по непреодолимым кольцам Москвы финансовому потоку возьми да и заблажься в кои то веки очутиться в каторжных краях.
К разочарованию таращивших зенки через вагонные окна, тайга, медленно проплывающая за грязными стеклами, не имела ничего общего с определением глухая. Никаким лесом и не пахло. Незатейливые виды скорее напоминали облезлого енота. Ничего сказочного не было. Даже луна, появившаяся по темну, была невзрачной. Казалось, будто всё своё колдовство небесная шалунья выплеснула где-то в другом месте. Весь пейзаж включал редкие берёзовые островки, отдельные почерневшие лиственницы, рыжую траву и пятна небольших озёр размером в детскую ладошку.
Наутро поезд просипел на двух дистрофичных нотах, оповещая пассажиров о прибытии в обиталище благодати Господней. Весь путь этот осколок Эльдорадо Лепестку представлялся подобием скатерти – самобранки, богато убранной всяческой снедью любезно разложенной для изголодавшихся путников. Он собирался за пару дней откормиться на дармовых харчах и с набитыми карманами спокойно отбыть на Среднерусскую равнину. Но не тут то было.
Самобранка оказалась размером пять на три километра и представляла собой жалкое зрелище. Так уж случилось, что в каждом поселении, претендующем носить статус города, есть губернатор. Вы можете представить губительный вирус? Губернаторы это то же самое в самом что ни на есть натуральном виде. Прямо бич человеческий. Классификация природных катаклизмов не предусмотрела места для этой напасти, но судебные решения наглядно свидетельствуют о силе их вреда, причиняемого государствам.
Губернаторы бывают двух типов. Подавляющее большинство из них простачки. Они состоят в должности года три, а потом надолго перебираются в тюрьму, при этом имея виллы в Испании и яхты на Карибах. Но есть и краснокнижный вид губернаторов. Те, несмотря на то, что весьма редки, умудряются просидеть в служебном кресле два и более десятка лет и хоть бы что. За время ретивой службы таких феноменов город может пережить две революции, три войны, из цветущего промышленного гиганта запросто превратившись в руины и незаметно распродать множество предприятий. Подобное превращение требует уймы бюджетных средств. Города этими теневыми уникумами преобразованы в подобие черных дыр. Любой бюджет перемалывается этими выродками без остатка и бесследно. Каждый раз им нужно больше и больше и каждый раз финансовые отчёты об исчезнувших средствах, изрыгаемые за подписью «золотых телят», становятся всё заковыристее и увесистее. А раз так, покорные президенты добросовестно увеличивают денежные вливания на поддержку непонятной деятельности подобного краснокнижного элемента и никогда не спрашивают, где деньги, довольствуясь своевременным неподъемным пухлым отчетом.
Всё бы ничего. Чёрт с ними, с деньгами. Это на совести президентов, в конце – концов. Но есть небольшая странность. За двадцать лет ежегодного обновления дорожного покрытия на главных улицах бордюры подобных административных единиц должны бы утонуть в асфальте, но бордюры чувствуют себя прекрасно, а глубокие ямы, подобные воронкам от снарядов, упорно демонстрируют всего три сантиметровых слоя застывшей битумной смеси.
Лепесток стоял на перекрёстке одной из таких улиц и тупо взирал на подобную яму. Картина напоминала город Грозный после штурма в одна тысяча девятьсот девяносто шестом году.
В распоряжении грабителя было два дня, а от разбитого проспекта веяло врождённой нищетой и голодом.
– Хм, где же самобранка? Этот Витя, видать, большой идиот, а я последний кретин, – думал жулик.
– Эй, – обратился он к первому попавшемуся прохожему, – не скажешь ли, браток, кто нынче правит сим процветающим оазисом?
– Да есть тут один молоденький, он недавно у руля, а что?
– Да я так, а прежний где вождь?
– Эка, хватил. А что тебе за дело?
– Да просто, из чистого любопытства спрашиваю.
– Да где, где, тута и обитает. Работает где-то, конечно.
– Благодарю, – буркнул Лепесток и перешел на другую сторону.
План созрел молниеносно. Гибкий молодой ум имел способность анализировать и логически размышлять, опираясь на закон сохранения энергии. Если количество полученного явно не совпадает с истраченным, значит разница каким-то образом обрела хозяина.
– Есть, есть самобранка. Да какая! Эх, Витя, Витя… Как повезло-то встретить тебя. За два десятка лет чудачеств капитальчик отошедший от забот предводитель скопил, сомнений нет,– говорил сам себе налётчик, – Если не попался этот опухший карась, значит, надёжно спрятал. Мастер, ничего не скажешь. Куда же мог заховать награбленное этот уникум? Не такой русский мужик, чтобы всё до копеечки на счетах таить. Русский мужик хитёр. Значица, имеется схрон, моя в том правда.
Целых две недели после майских праздников существования впроголодь и упорного труда в один из вечеров приволокли Лепестка, отяжеленного кованой фомкой, к одному из многочисленных гаражных кооперативов.
И на старуху есть проруха. Хроническая болезнь любого русского индивида изредка пересчитывать нажитое указала на это простенькое потаённое местечко. Слежка за «птицей высокого полёта» раскрыла предположительный схрон, потому как любому свойственно ошибаться. Лепесток был рад, что это оказалось не дачей. Но и хозяина понять было можно. Дача далеко, мало ли что. Неисчислимая рать повсюду шныряющих бомжей, да и от пожара никто не гарантирован, вносят коррективы в сознание граждан. А тут черный нал под надёжным присмотром.
Неброские гаражи охранялись, но с тыльной стороны имелся едва приметный лаз. Его проделала лень хозяев тащиться лишний раз через проходную. Кризис и плохая погода изо всех сил помогали гастролёру в короткой тактической операции. Гаражный кооператив был пуст, вахта была довольно далеко, а сторожем был один из тех, кто ни при каких обстоятельствах дальше метра от сторожки не отходит.
Лепесток подкатил чью-то пустую железную бочку к нужному гаражу. Взобравшись на неё, легко расправился с решеткой, предназначенной скорее отпугнуть чем хоть как-то защитить окошко второго этажа. Затем ящерицей скользнул внутрь. Пуританское убранство помещения пахло деньгами. Обмануть нюх Лепестка было невозможно.
Завесив окно найденным внутри одеялом, он включил свет. Первый раз работать было комфортно. Сердце посетителя билось ровно. Тайник нашелся минут через двадцать за декоративной панелью. Саморезы, которыми панель крепилась к каркасу, слегка люфтили, что не ускользнуло от намётанных глаз пройдохи.За панелью оказалась плохо сработанная довольно большая ниша. Тем не менее она была сухой, а от крыс была заглушена навинченным на четыре болта миллиметровым листом железа.
Барыш был более чем приятен. На какое-то время сердце сладко защемило. Считать улов было некогда, но беглый взгляд на высыпающиеся пачки банкнот, образовывающие приятную для любого свидетеля груду, запросто умещал в неё серьёзный особняк в стиле средневекового замка.
– Вот же собака, – чертыхался Лепесток, – влез на государственную службу, втерся в доверие народу и на тебе – нутром самая что ни на есть распоганая скотина. Это какую же нужно иметь грязную душу и совесть? Как земля то носит таких. Паскуда!
В первом этаже обнаружились запыленные спрессованные старые сумки. Выбрав подходящую спортивную сумку, счастливчик упаковал добычу, глупо улыбнулся и не без огорчения покинул подпольное хранилище, так любовно холимое хозяином. Несколько омрачало отсутствие лишней минуты при такой работе и дурацкое ощущение, что ожиревшее чрево не полностью выпотрошено. Не считая этой помарки, налёт прошел безукоризненно.
Время позволяло перекусить в ближайшей кафешке, добраться на вокзал и ещё через час укладываться на верхней полке купейного вагона, мчащегося сквозь ночной мрак в столицу Хабаровского края. Набравший ход поезд мерно чеканил: – Канск, Канск, Канск. По лицу прохиндея блуждала глупая улыбка,а перед глазами застыл кристально чистый синий взор с двумя как сказочные жемчужины перламутровыми слезинками в которых свирепствовал Большой Тегинь, швыряя белую пену в гордую стену выстроенного замка. И где-то под ложечкой приятно щекотало.
Единственным о чем сожалел Лепесток было то, что он не сможет увидеть прокисшую мину краснокнижного деляги, своевременно оставившего благодатный пост, и к тому не станет свидетелем правительственной программы опережающего развития отдаленных территорий.
ДЕЗДЕЧАДОС (здесь лишенцы)
К своим двадцати семи ничего особенного из себя Владик не представлял. Он не был женат, любил бесцельно валяться на диване, пялясь в телевизор, удить в реке рыбу и неразлучно таскал с собой мечту мгновенного обогащения. Поверх этого незатейливого скарба у него была ещё одна сущая безделица – невостребованное высшее образование.
Это был один из самых серых представителей разношерстной толпы провинциальных балбесов в потёртых джинсах, кургузом свитере и кепке, в поисках работы по десятому кругу отирающий отделы кадров десятка городских компаний и полутора сотен мошеннических контор, облепивших улицы города, как мухи бумажный абажур.
С некоторого времени Владик невзлюбил свой город. Город, в котором не было врача-рентгенолога, работало два светофора, были разворованы и впоследствии превращены в развалины Помпеи сорок предприятий и сбежал в Англию губернатор, протеже президента.
Виной тому, как ни странно, была кастрюля водоизмещением в четыре литра, облезлый бок которой украшали две сочные ягоды земляники и зеленый кленовый листок. Эта кастрюля, помнившая наваристые борщи на мозговых косточках и некогда баловавшая детство тушеной капустой с говядиной, давно была водворена под кухонный стол, где и пылилась, прозябая в глубочайшем забвении.
Как и подавляющее большинство жителей, Владик с мамой от времён горбачёвской анархии и ельцинского бандитизма привыкли обходиться супами из пачек, сухарями, маргариновой дрянью «Покровское» и сублимированной китайской лапшой «Доширак», отчаянно заглушая хроническое чувство голода множественными приёмами чая безо всякого на то повода.
Да, Владик жил с мамой. Этой вечно больной женщине и были обязаны все его двадцать семь лет, которые при, не дай того Бог, её уходе из мира сего давно оборвались бы от истощения. Его друзья, собрав пожитки и остатки долготерпения, давно бежали в благодатные районы страны, тем самым значительно увеличив необжитые пространства восточных окраин Родины, при том своей выходкой немало удивив власть. И теперь в опустевшем городишке ранимый его возраст переживал тяжелейший моральный кризис по ущербу сопоставимый с экономическими руинами Детройта.
То, что предлагал избалованный работодатель, не устраивало отравленную нищетой душу, а места, которым могло снизойти сердце Владика, были заняты преклонным возрастом. И как ни билась его судьба, а удобоваримой ниши ей занять пока так и не удалось.
Случайных денег не было, и уже вторую неделю Владик негодовал. Нет, если бы подобное навалилось летом, ему было бы значительно легче. Часть переживаний он добросовестно утопил бы на городском пляже, частью поделился бы в неподдающихся исчислению пивных, а оставшееся горе расплескалось бы в многочисленных бессонных ночах и беспорядочных случайных связях. Но, как назло на дворе зверствовал кризис и стояла затянувшаяся мрачная дальневосточная весна, которая, судя по всему, освобождать место и не собиралась.