Подбадривая себя такими рассуждениями, Орбейз стащил с головы прикрывающую его рубашку и попытавшись сделать шаг, упал на колени от ощущения, что вокруг него, находящегося как бы на колыхаемой волнами доске всё кружится и расплывается, как не подсохшая акварель, на которую выплеснули стакан воды. Даже если это ещё не действие яда, всё равно нужно было вызывать помощь, яд ведь рано или поздно окажет своё негативное влияние. И Орбейз устремился к домашнему телефону, стоявшему у входной двери на обувном шкафчике. Сейчас этот телефон, в сравнении с мобильником в зале и ноутбуком на кухне находился ближе всего и по нём быстрее удалось бы дозвониться до службы спасения.
Впрочем, к телефону Орбейз устремлялся больше мысленно, чем физически. Физически он был скован нарастающей слабостью отчего, стоя на коленях и держась одной рукой за стену, а другой опираясь об пол, он лишь с невероятным усилием воли подобно улитке преодолевал сантиметр за сантиметром. Будто размытые водой яркие акварельные краски на всём, что он видел стали тускнеть, стремясь превратиться в непроницаемую темноту, то ли от того, что на глаза давила опускающаяся опухоль от ужаленного надбровья, то ли от того, что одним полунамёком лишало разума и приводило в настоящий животный ужас. В ушах глухо отдавались сбивчивые удары сердца, дыхание перехватывало, а по телу проносились предательские нити холода, вызывающие лихорадочный озноб.
Ещё несколько минут назад мысль о спасительных для него медицинских процедурах пугала его. Ведь это означало бы, что он не избежал ядовитого укуса. Теперь же, когда его действительно ужалили он с радостью соглашался хоть на горячий укол, от которого временно становиться очень плохо, хоть на уколы адреналина или капельницу. Да хоть тысяча уколов и сто тысяч капельниц, лишь бы это поставило его на ноги.
Борясь за жизнь, цепляясь за неё каждым нейроном и каждой клеточкой, с неистовостью фанатика, веря в то, что всё будет хорошо как и раньше, Орбейз добрался наконец