Искусство смерти

«20 августа NNNN года. Всю эту ночь я не спал. Оказалось, что я мертв…»

Глава VI

Зачем умирают люди?

Где же находится тот самый край света, о котором все так трепетно рассказывают? Как он выглядит и что таит в себе? Одному лишь Создателю известно… А может и тот не знает. Поговаривают, что край света простой смертный лице зреет лишь единожды за всю свою короткую в земных масштабах жизнь. И это чудное зрелище – последнее, что он видит, находясь в бренном теле. А самое прекрасное то, что каждый видит его совсем по-разному. В этом и заключается вся красота, ужас, умиротворение, безумие и непостижимость этого загадочного края света.

В случае же наших героев, краем света был зал в готических тонах. Посреди зала стоял огромный овальный стол, накрытый черным полотном, а вокруг него расположились пять стульев из лакированного дерева. На столе стояли четыре церковных свечи. В этом зале не было окон, из-за чего было абсолютно не понять какое сейчас время суток. Но у одной из стен зала стояли настенные рельефные часы, которые должны были бы показывать точное время, но их стрелки с необычайной скоростью проходили час за часом, минуту за минутой, секунду за секундой. В каждом углу комнаты расположилось по одной двери. Готический стиль этой комнаты, приправленный церковными элементами, придавал особый мрак этому месту. Ни смотря на непрерывный ход часов, звука они не издавали, в комнате стояла гробовая тишина, и даже свечи на столе не дергались.

Вдруг, почти одновременно, все четыре двери отворились и из них вышли Борис Пустов, Доктор Айнзидлер, Саинт Тюйер и Беллеза Луссо. Герои затаив дыхание и с особым ужасом оглядывали друг друга и комнату, стоящую перед ними. Никто не рисковал пройти дальше, кроме Саинта. Он недопонимая прошел в зал, еще раз огляделся и уселся на один из стульев. После непродолжительной паузы, другие последовали его примеру. Спустя мгновенья, Саинт Тюйер вопросил то ли с усмешкой, то ли с безнадегой:

– Вы тоже мертвы, ребят?

Все утвердительно кивнули головой и уселись по стульям, кроме Бориса Пустова. Он безмолвно стоял у стола и глядел на Тюйера, без каких-либо чувств и эмоций. Тюйер же заметил взгляд мужчины и тоже начал пронизывать его своим хладнокровным взглядом. После такого непростого зрительного контакта, Тюйер вновь спросил:

– У тебя какие-то проблемы, мужик?

– Так значит, это ты был… – запинаясь и прерывисто дыша, ответил Борис Пустов.

Тюйер медленно поднялся со стула и четкими шагами подошел к Борису, и снова спросил:

– Я тебя не совсем понимаю. Что «я был»? – уже в совершенно другом тоне говорил Саинт. Тюйер прекрасно чувствовал других людей, но что куда хуже – он плохо ощущал самого себя.

Остальные гости эдакого «банкета» с непрекращающейся тревогой наблюдали за тем, что будет дальше. Пустов, плача и стараясь глубоко дышать, хриплым голосом промолвил:

– Ты убил мою семью!

– Назови-ка свое имя, мученик ты наш. – словно что-то вытягивая из бедолаги попросил Тюйер.

– Борис… Борис Пустов. – ответил мученик, словно с комом в горле.

Лица Тюйера и Пустова были буквально в нескольких сантиметрах друг от друга. Пустов стоял ровный и неподвижный, как столб. Тем временем, как Саинт смотрел ему прямо в душу. В этот момент, казалось, что все в мире остановилось и замолкло. Вдруг, на лице Саинта натянулась ужасающая улыбка и он продолжил:

– Пустов! Так значит семейка твоя покойная предала тебя. Где же ты был, когда я убивал их одну за другой? Где ты был, Борис? – усмехаясь спрашивал Тюйер.

–Я был на фронте. – стиснув зубы, словно послушный пес отвечал Борис.

– На фронте, говоришь? И за что же ты воевал? За свою державу, которая буквально отправляет своих граждан на верную гибель? И ты так себе это оправдываешь? Моя семья мертва, потому что я был на фронте! – передразнивал Тюйер, смеясь в лицо Борису.

Борис не выдержал исчерпывающих и правдивых, хоть и не самых приятных слов Саинта и горько разрыдался. А между тем, Тюйер взял его за шею и с высока смотря на него надменным взглядом, продолжил:

– Эх, Борис, Борис! Ты вот-вот встретишься со своей судьбой лицом к лицу, а перед тобой стоит подонок, убивший все твое семейство. И что же ты делаешь? Ты стоишь и рыдаешь, как дитя. Беспомощный, жалкий и напуганный до чертиков. А знаешь, Борис, тебе подходит твоя фамилия. Даже в конце своей пустой жизни, перед человеком, который лишил тебя последней Надежды, ты стоишь и ревешь. Почему же ты не растерзал меня? Как ты после этого, можешь величать себя мужчиной? – после этих слов, Тюйер отпустил Бориса, словно отбросив что-то мерзкое.

Борис Пустов упал на пол подавленный словами убийцы. Он уже не знал, как ему быть. Ему просто хотелось, чтобы все это поскорее завершилось. Вдруг из-за стола послышался женский голос:

– А как ты вообще можешь считать себя человеком?

Саинт Тюйер развернулся и узнал в красавице свою дочь. Он обомлел от ужаса и не мог поверить, что видит ее, а что самое страшное – понимает, что она тоже мертва. Не сводя стеклянных глаз с девушки, Тюйер тихо промолвил: «Беллеза».

– Как тебе только совести хватает жить с таким грузом? Бросил свою жену с дочерью, которую видел от силы пару раз в своей гнилой жизни. А сам продолжал убивать ни в чем невинных людей, чтобы заработать эти грязные деньги. – высказалась своему отцу Луссо, еле сдерживая весь накопившийся гнев.

Саинт развернулся и начал медленно продвигаться к столу, попутно внимательно слушая Беллезу то ли с недопониманием, то ли с ответной ненавистью. Дослушав слезные излияния души дочери, Тюйер начал в пугающе спокойном тоне вести с ней диалог, который та в свою очередь ожидала не много, не мало всю свою жизнь:

– Грязные деньги? Знаешь сколько раз я слышал это словосочетание? А может, тебе самой напомнить на какие деньги ты жила со своей никчемной матерью? Как же ты сама не стыдишься, говорить что-то мне о тех грязных деньгах на которых ты выросла? А то чем я занимаюсь, кого и зачем убиваю – это уже не твое собачье дело, тварь ты неблагодарная! – не понимая агрессии дочери, возразил Тюйер.

Не выдержав слов отца, Беллеза резко поднялась со стула и в истерике подошла к нему, практически вплотную.

– Ты алчный меркантильный подонок, каких еще поискать надо! Для тебя мерило всего на свете – деньги! Я отправляю деньги своей семье, которая меня черт знает сколько лет не видела – я молодец, я зарабатываю деньги, убивая людей – я молодец! Сколько раз ты навестил нас с мамой за все эти годы? Два? Три? А мы тебя ждали, каждый божий день, мама кормила меня ложными обещаниями и твердила мне: «Папа обязательно вернется, просто сейчас он очень занят, у него много работы, но зато он проявил все великодушие и отправил нам еще денег». Ни черта мне не дали твои деньги! К твоему сведению, именно эти самые деньги привели меня сюда… – не сдержав крика и слез говорила Луссо.

Надо ли говорить, что Тюйер, мало того, что не чувствовал себя виноватым, так еще и начал ненавидеть свою дочь. Он единовременно с разочарованием и высокомерием взглянул на свою дочь, и резко ударил ее рукой по лицу так, что та упала на пол, словно беззащитное животное.

– Ты просто избалованный ребенок, который ничего в этой жизни не смыслит… Хотя и я допустил ошибку. Я доверил твое воспитание безмозглой курице, которая, как и ты абсолютно ничего не понимает. – добавил Тюйер, после чего в зале возникла интригующая и пугающая пауза.

В такой напряженной паузе было трудно игнорировать, пронизывающий каждого, взгляд Доктора Айнзидлера. Спокойный, сдержанный и разочарованный. И Саинт почувствовал этот тяжелый взгляд; повернувшись, и взглянув глазами полными гнева, он уже обратился к Айнзидлеру:

– А ты нам что расскажешь, собеседник наш неухоженный? – с гневом и сатирой поинтересовался Тюйер.

– Пусть я и неухоженный, но мужского достоинства во мне куда больше, нежели в тебе. Сам-то пару мгновений назад твердил о мужском, а сейчас поднял руку на собственную же дочь. Браво! – одновременно с усмешкой, разочарованием и спокойствием возразил Доктор Айнзидлер.

– Ты кем себя, тварь, возомнил? – аккуратно подходя к Доктору, спросил Тюйер.

– А ты? – встав прямиком перед Саинтом зеркально вопросил Айнзидлер.

Тюйер уже не мог выдерживать такой наглости и дерзости в свой адрес, и глядя горящими глазами на обидчика, замахнулся на него рукой, дабы усмирить его амбиции. Но его рука ловким движением Айнзидлера оказалась за его же спиной. Тюйер вскрикнул от болевого захвата Доктора. Корчась от боли, Саинт тщетно пытался высвободиться от захвата. Продолжая держать оппонента обеими руками, Айнзидлер твердил Тюйеру:

– Ты что поубивать нас тут всех хочешь? Разве ты еще не понял, что мы все мертвы, а потому и находимся в этом поганом месте, дурачье ты эдакое? Усмири свой пыл, и хотя бы сейчас веди себя достойно перед лицом смерти, а не как последняя гнида! – стиснув зубы, Айнзидлер приводил Саинта в чувства.

Тюйера же переполняли гнев, агрессия, страх и ненависть ко всему и вся. После довольно напряженной, но недолгой схватки, Доктор Айнзидлер отбросил Тюйера на пол. За время поединка, остальные гости уже успели подняться с пола и разойтись по углам, дабы не набраться неприятностей. Тюйер остался один лежать на полу. Ему потребовалось некоторое время, чтобы оклематься. В этот момент в зале прогремел звонкий вопль Беллезы:

– Прекратите, вы уже наконец!

В мгновенье, все внимание заострилось на ней. Девушка тяжело вздыхая от эмоциональной сцены, продолжила:

– В любом случае, ты и сам не лучше, Роберт! – назвав Доктора по имени, воскликнула девушка. Айнзидлер прибывал в шоке от того, что его впервые за все те долгие годы назвали по имени, в унисон не понимая ярости Беллезы. А между тем, девушка продолжала – Ты чертов эгоист, ты всегда думал только о себе! Ты использовал меня как марионетку в своих планах, а когда твои планы начали рушиться, ты просто ушел от меня, даже ничего не сказав! И после этого, ты думаешь, что ты лучше моего отца-подонка? Нет, ты такой же, как и он! – со слезами на глазах вопила Луссо.

Повернувшись к Беллезе, Доктор Роберт Айнзидлер с полнейшей пустотой в глазах, возразил ей:

– И после всего того, что мы прошли вместе, ты смеешь мне говорить это? Говорить то, что я эгоист и думаю только о себе? Ты в своем уме?! Если бы не я, ты бы просто растратила все свои блага на дешевые удовольствия. Где бы ты была, если бы не я? Ты бы не добилась такого успеха без меня! Ты бы не добилась своего имени! А мой уход – это была вынужденная мера. Я подставил себя под удар, чтобы спасти тебя! И после этого, ты смеешь называть меня эгоистом?

– Но это не отменяет того факта, что ты ушел вследствие своих действий, своих решений. Ты само лично все решал за меня, за нас! Ты эгоцентричен! В твоем понимании, никто не может сделать что-то лучше, чем ты. Ты сам создал проблемы, сам полез их решать, и в конечном итоге сам за них поплатился, оставив меня! – с особой искренностью говорила Беллеза.

– Проблемы значит… Ты ведь сама находишь проблемы там, где их нет. А знаешь почему? Потому что тебе это удобно, удобно быть слабой! Ты росла без отца, но в полном изобилии благ. Миллионы детей во всем мире растут без отцов, а порой и без денег. Взгляни хотя бы на того бедолагу в углу комнаты, думаешь у него было столько денег, сколько у тебя? Нет! У ваших детей было столько денег? – обращаясь к Борису, Айнзидлер получил в ответ отрицательный кивок – И что теперь? Кто создает проблемы? У тебя было мировое имя, горы денег и всемирная слава. Сколько людей могут этим похвастаться? А ты горюешь из-за того, что я ушел? Да, ведь я просто в один момент взял и ушел, просто потому что мне стало скучно! Забавно, не правда ли? Ты просто раздуваешь из мухи слона! – дал исчерпывающий ответ Роберт.

Беллезе оставалось только смотреть на бывшего супруга стеклянным взглядом, ведь сказать она уже ничего не могла. Его слова показались ей настолько откровенными, как священные писания и одновременно настолько же режущими сердце, как заточенные лезвия. Но вдруг такую лирическую паузу оборвал голос Саинта:

– Надо же, так вы еще и вместе были, как оказывается. Знаешь, при всей ненависти к вам всем, я не могу не согласиться с дочерью. Может быть, я груб, грешен и меркантилен, но мне хватает чести и достоинства подумать о ближнем своем. О тебе же, я такого сказать не могу, добродетель ты наш. – будто бы признавая свою ошибку, сказал Тюйер.

– Воспринимайте это все как хотите, но на мой взгляд, истина здесь очевидна. – поставил точку в споре Доктор Айнзидлер.

Глава VII

Здравствуйте, я Фрагеманн

Вдруг из одного края комнаты послышался знакомый, но непривычный для этого зала голос:

– И ведь истину же говорил Шекспир – «Мир – это театр, а люди в нем – актеры» – после этих слов послышалось, как некто хлебнул из чашки, причмокивая губами. Темный силуэт вышел из тени. Свет не освещал лица загадочного мужчины, но осветил его изящный смокинг и чашку чая в его руках – Но, во-первых, здравствуйте, это я Фрагеманн – продолжил уже знакомый для всех гостей человек, полностью выйдя в свет.

Гости один за другим с особой аккуратностью поприветствовали утонченного организатора эдакого банкета. Далее Фрагеманн продолжил:

– Вам, наверное, очень интересно зачем я вас всех здесь собрал, но начну из далека… Для полноты картины. – немного улыбнувшись продолжал Фрагеманн.

Фрагеманн подошел к одному из стульев и вальяжно на него сел. Тем временем, люди, сидящие вокруг него чутко ожидали, когда он начнет свое повествование. Фрагеманн сделал еще один глоток из чашки чая, оглядел своих слушателей и продолжил:

– Не так давно, я посещал один театр в Лебенбурге…

Фрагеманна тут же перебил Саинт:

– Не знал, что небесные хранители шляются по театрам. Вам что делать нечего, пьесы смотреть? – с непристойным к моменту юмором перебил Тюйер, немного усмехнувшись.

– Знаете, на самом деле – да. Порой скука настигает. А вас это так удивляет? Или вы небось думали, что мы работаем по сменам с девяти до шести? – ухмыльнувшись остроумно ответил Фрагеманн.

Саинт не ожидал такого ответа, потому ему оставалось лишь ухмыльнуться в ответ и кивать головой. К слову, на лице Айнзидлера в этот момент также проскочила небольшая улыбка.

– Продолжу. И в этом театре, я стал свидетелем смерти одного из артистов. Не поверите, прямо на сцене! Вот он играл-играл, сказал ключевую реплику со всей душой, что еще была в его теле в те последние мгновенья и… упал замертво. И вот, мой разум окутывали вопросы, один за другим: знал ли он, что это его последнее выступление? А если бы и знал, то стал бы выступать? Если бы он знал, кто его публика, он бы был готов подарить последние минуты своей жизни им? Он жил театром, по его глазам это было видно.

Фрагеманн встал из-за стола и принялся не торопясь ходить вокруг своих гостей, попутно продолжая свой рассказ:

– Я был свидетелем многих смертей. И знаете, что я вам могу сказать, все люди умирают так одинаково, но одновременно так по-разному. Разве это не искусство? Искусство смерти! Искусство, перед которым все равны. Искусство, с которым предстоит столкнуться каждому. И порой, в смерти человека смысла гораздо больше, чем во всей его жизни. Потому что именно смерть – главный инициатор действия. По сути, у человека есть лишь два двигателя его развития – неизбежная скоротечность времени и осознание смерти. Скажи вам, что вы будете жить вечно, вы бы особо не торопились, а быть может, и вовсе не действовали.

– И это ставит под вопрос существование Бога. – влез в монолог Фрагеманна Доктор Айнзидлер.

Фрагеманн с трепетом подошел к Айнзидлеру, взглянул ему в глаза таким взглядом, будто бы тот сделал небывалое открытие и ответил: «Именно!». Роберт Айнзидлер принялся пояснять свою мысль:

– Стал бы Бог так обременяться вечной жизнью? Потому что, очевидно, что вечная жизнь – это больше проклятие, чем дарование. С таким успехом, можно сказать, что Бог либо давно умер, либо… его и вовсе никогда не было. Это получается, что мы натыкаемся на новую теорию: мир – это театр без постановщика, а люди – вольные актеры? – логически строя свою мысль с особым интересом, изложил и задался вопросом Айнзидлер.

Фрагеманн улыбнувшись взглянул на свою чашку, а потом на Роберта и выдал:

– Каждый человек – центр своей реальности. Человек задает смысл своей жизни, чтобы та впоследствии дала смысл его смерти. Стало быть, люди живут, дабы умереть.

Фрагеманн сел обратно на свой стул и после непродолжительной паузы сказал:

– Теперь, говоря о вас, мои достопочтенные гости. Что отличает вас от того умершего в театре артиста? – задал вопрос организатор сея «торжества».

Все сидящие за столом задумались. Беллеза будто озаренная предположила:

– Он умер за свой смысл жизни, тем самым дал смысл своей смерти. Он жил театром и умер в театре. А мы… Мы даже не знаем, за что мы мертвы.

Фрагеманн оценил мысль девушки, показав это своим многозначительным взглядом. Тюйер поделился своей идеей:

– Может разница заключается в том, что он просто умер, а мы сейчас сидим на каком-то философском кружке? – раздраженно спросил Тюйер.

Фрагеманн будто бы не ожидая от него ничего иного, принял его мысль и тут же перевел глаза на Бориса Пустова и спросил, что он думает.

– Я не знаю… Правда, не знаю. – промолвил Пустов. Он не мог вытянуть из себя что-то еще. Он просто устал.

Фрагеманн не стал дальше что-то спрашивать у бедолаги. Ему было поистине жалко Бориса. Ему оставалось только кивнуть ему в качестве ответа. Выдержав определённую паузу, Фрагеманн снова принялся излагать свою очередную мысль:

– Вам всем я задал один и тот же вопрос – «Вы знали, что вы мертвы?». А знаете почему? Различие между вами и тем артистом в театре заключается в том, что он умер внезапно. Он явно не рассчитывал на свою смерть в тот самый момент… Будем честны, среди вас нет таких людей, которые умерли где-то в небольшом домике в Швейцарии, окруженные детьми, внуками и любимой собакой. Вы все начали умирать намного раньше, чем вы думаете. Вы начали умирать еще при жизни. Ваша же физическая смерть стала лишь кульминационной точкой. Вы будто бы всю жизнь целенаправленно шли к смерти и все глубже умирали с каждым прожитым днем. Признаюсь, это довольно редкий случай. Обычно люди стараются оттянуть смерть от себя, когда понимают, что она близко. Но не вы. Вы же наоборот, притягивали смерть еще сильнее, когда чувствовали ее дыхание. Эдакий отряд самоубийц. Вы будто бы олицетворение саморазрушения. Кстати говоря, поэтому вы здесь. Это основная причина, почему я выбрал именно вас. А вы вдобавок, знакомы оказались. Это ли не чудная случайность? – после такого глубокого объяснения, на лице Фрагеманна натянулась безумная улыбка, а гости начали переглядываться между собой. Пустов с нарастающим страхом поинтересовался у Фрагеманна:

– Я конечно очень тронут такими жуткими и тяжелыми словами, но вы то сам кто такой? – дрожа от страха спросил Борис.

Фрагеманн взглянул сначала на Бориса и потом на других гостей. В их глазах читалось сильнейшее любопытство. Фрагеманн улыбнулся, будто бы ожидал такого вопроса и наконец представился:

– Я тот, кто не жив, но и не и не мертв; тот, кто существует по ту сторону; тот, кто не ангел, и не демон, и даже не Бог.

Каждый в зале в этот момент испытал крайнюю степень удивления. В каждом кипело столько вопросов, но при этом для всех все было предельно ясно. В воздухе повисла гробовая тишина. Фрагеманн собравшись с мыслями вновь оглядел всех за столом, выпил последний глоток чая из своей чашки и выдохнув, словно выполнил важную миссию сказал:

– Что ж, мои дорогие гости. Мне было поистине интересно и приятно увидеть вас всех и поговорить вновь. Я надеюсь, что в нашем разговоре не осталось никакой недосказанности. Но я не могу отпустить вас просто так. И поэтому в качестве благодарности, вы можете попросить меня, о чем угодно напоследок.

Это был самый эмоциональный момент во всем их разговоре. Пустов и Беллеза не смогли сдержать слез; на лице Тюйера были разочарование в себе, умиротворение и радость от того, что это все наконец подходит к своему концу. А Доктор Айнзидлер был как всегда задумчив.

– Прошу вас, не стесняйтесь. Нет ничего такого в том, чтобы попросить о чем-то перед смертью. – добавил Фрагеманн.

Тюйер встал со своего места и глядя на Фрагеманна отчаянным взглядом сказал:

– Я был слишком грешен… И мне очень жаль, что я говорю это только сейчас, когда возле меня сидит моя умершая дочь, жизнь которой была разбита по большей части по моей вине, и когда смерть вот-вот настигнет и меня. И поэтому, я хочу просто помолиться в последний раз. За всех чьи жизни я загубил и за свою грешную душу. Я прекрасно понимаю, что за все мои грехи, расплаты в виде одной молитвы никак не хватит, но я хочу помолиться в знак истинного раскаяния. – говоря свою последнюю просьбу Тюйер застыл на месте и опустил голову вниз и казалось, что он еле сдерживает горькие слезы.

Фрагеманн с полным пониманием утвердительно кивнул и взял со стола внезапно появившиеся свечу и Библию, после чего протянул их Тюйеру. Тюйер кивнув в ответ взял эти вещи и принялся читать молитву. Все в зале застыли. Грешник захлебываясь в своих слезах читал священные писания, и каждая новая строка давалась ему все труднее. Впервые всем свидетелям во время этого процесса стало искренне жаль Саинта. Кто знал, что молитва грешника может звучать так искренне?

Когда Тюйер закончил читать молитву, он трясясь медленно положил свечу с Библией на стол, шепотом поблагодарив Фрагеманна. Он вновь виноватыми глазами взглянул на каждого в зале и промолвил: «Простите меня». После этого он оглянулся на Фрагеманна. Тот в свою очередь многозначительно кивнул, а Тюйеру оставалось лишь кивнуть в ответ. Фрагеманн проводил Тюйера до двери, из которой он ранее вышел и отворил ее пред ним. Саинт Тюйер ушел в небытие. Беллеза вся залилась слезами. Это был последний миг, когда она видела своего отца. Ее ненависть к нему сменилась прощением и принятием, но было уже совсем поздно.