Когда все бытовые вопросы, связанные с пребыванием его жены и сына в больнице были решены, Роберт выходит на улицу, в серое, зарождающееся утро. Парковка у госпиталя пустынна, только кое-где он замечает движущиеся фигуры – уборщики лениво копошатся на прилегающей к госпиталю территории. Роберт рассеяно бросает взгляд на розовеющий горизонт и вызывает себе такси. В шесть утра, летя по свободным улицам, он едва осознает, где находится и каким маршрутом едет водитель, если бы злоумышленники сейчас решили похитить его, то вряд ли он смог бы дать им отпор. Его сознание погрузилось в спячку, а тело двигалось на автомате, желая только доковылять до кровати и погрузится в сон. Войдя в дом, из последних сил, он оставляет сообщение Присцилле, чтобы она отменила на сегодня все встречи и выключается, едва его голова касается прохладной подушки. Шестеренки и рычажки внутри с легким гулом замедляются и затихают, сон, мгновенно смыкает свои жвалы на его голове и легкий сумрак спальни перестает существовать.
Роберт стоит перед входной дверью своего дома, ярко светит солнце, он оглядывает пространство вокруг себя, взгляд ползет медленно и заторможено. В поле зрения Роберта появляется его рука, словно чужая, она ложится на позолоченную ручку двери и поворачивает ее, освобождая проход. Однако его взору предстает не привычный вид уютной гостиной, а черное, дымящееся пепелище. За белоснежным фасадом особняка раскинулось пожарище, с еще дымящимися и тлеющими остатками дорогих его сердцу вещей. Он скованный ужасом, переступает через порог и оглядывается вокруг, его взгляд выуживает из черноты и копоти предметы, которыми были обставлены комнаты, остатки картин, которые он с такой любовью покупал и размещал на стенах, это были его ценнейшие приобретения, теперь лежавшие на земле грудами пепла. У скелета лестницы, ведущей на второй этаж, он замечает сваленные груды тряпья, подходит ближе, и холодея приподнимает фрагменты обгоревшей ткани, видя под ними руку человека. Он откидывает ткань и падает на спину, раскрошив в труху остатки журнального столика. Это не тряпье, а обугленные тела взрослого человека и ребенка, они, заключившие друг друга в смертельных объятиях, навечно замерли в эпицентре пепелища. На остатке безымянного пальца взрослого тела он видит два кольца – обручальное и помолвочное, кольца какие носила Софи. Все вокруг начинает пульсировать черными вспышками, Роберт пытается кричать, но чувствует только, как открывается рот, звук же застревает внутри, замирает у основания его глотки. Он беззвучно плачет, касаясь обугленного тела Софи, которое превращается под пальцами в пепел и опадает на пол невесомой, черной пылью. Роберт в безумном припадке трясущимися руками пытается собрать пепел обратно, в Софи и в Питера, слепить из него свою жену и сына, но в сгоревшие останки не вдохнуть жизнь и на его черном от сажи лице, слезы прочерчивают белые, блестящие дорожки. А у кирпичной кладки камина на него смотрит с картины напряженное лицо мальчика и такие же искрящиеся слезы текут и по его чумазым щекам…
Он просыпается рывком. Лучи полуденного солнца пробираются в спальню, между неплотно задернутых штор и дрожат на полу бледно желтыми пятнами. Роберт бросает взгляд на часы, и тут же морщится, виски пронзает резкая боль. Двенадцать дня, пора бы собираться в офис. С каменной головой, он поднимается с кровати и тащится в ванную. Из зеркала на него смотрит красноглазый, пожилой мужчина с помятыми волосами. Надо же как нарушение режима сна-бодрствования преображают внешний вид, накидывает на лицо плюс десять лет. Удивительно. Холодной водой и чашкой кофе, Роберт старается вернуть себе свой прежний облик, однако кажется, что эти манипуляции бесполезны и он останется таким навсегда, ну или по крайней до тех пор, пока не постареет еще больше. Поджаривая себе яичницу, он обращает внимание на мигающую лампочку на автоответчике и нажимает кнопку, чтобы прослушать сообщение.
«Роберт, это Софи, Питера увезли на обследование, сказали результаты анализов будут ближе к вечеру. Пришли кого-нибудь со сменным бельем, возможно мы здесь останемся еще на какое-то время», – она замолкает, но не вешает трубку, будто бы хочет сказать еще что-то и не решается, «пока» – раздается дрогнувший голос и звонок разъединяется.
Завтракая, он звонит их помощнице по хозяйству и просит ее заняться вопросом сбора и передачи вещей в госпиталь.
Когда Роберт выезжает в офис, часы показывают уже час дня. Он чувствует беспокойство за сына, какой-то неприятный осадок из-за реакции жены и даже такой яркий, солнечный день не может осветить черноту его мыслей. Черные мысли, черные дни, действительно, как бы он не верил в это дурацкое проклятие картины, черная полоса началась именно в тот момент, как картина появилась в их доме. Роберт постоянно прерывает эти мысли, ругая себя за нерациональность, но они то и дело прорастают в его голове новыми, зловещими побегами. В этом гипнотическом состоянии, опасно управляя машиной, он набирает номер Марка.
– Алло. – вылетает из динамика голос друга.
– Марк привет. – Роберт не узнает свой глухой, сиплый голос.
– Роберт? Что-то случилось? Ты заболел? – беспокоится Марк.
– Нет, нет, со мной все в порядке. Это Питер. Питер сильно заболел, мы отвезли его в госпиталь ночью.
– О боже, что с ним? Я могу что-нибудь сделать?
– Врачи пока не знают. Говорят, что какая-то лихорадка. Но, вспоминая твой рассказ, это очень похоже на то, что случилось с Моник. – Роберт произносит это и чувствует, как его начинает трясти.
Он сворачивает на обочину посреди шоссе, благо в середине дня трасса совсем не загружена и откидывается на спинку сидения. Стальные тиски начинают медленно сжимать его грудь, мешают дышать, перед глазами замельтешили мелкие, черные пятна, и вскоре все перед глазами перекрывается живой, пульсирующей чернотой. Он хватается за голову, пытаясь взять себя в руки, но не может унять бьющую его дрожь, она неконтролируемо пронизывает все его тело словно электрический ток, скручивает мышцы до спазма. Он, пытаясь расслабить челюсти, начинает реветь, словно дикий медведь, которого разбудили от спячки.
– Роберт, Роберт ты слышишь меня? Где ты находишься, скажи, я сейчас же приеду. – отдаленно слышит он голос Марка, который прорывается к его сознанию словно сквозь плотное одеяло.
Мужчина обводит мутными глазами пространство, чтобы определить, где он
– Я у сквера Томаса Дэйви, съехал с Борден-авеню, на аварийке. – выдыхает он.
– Я еду, дружище, дыши, держись, похоже это паническая атака.
Он как будто отключается, погружаясь в этот мутный, непроницаемый кисель. Из какой-то другой жизни до него долетают звуки проезжающих мимо машин, но никто не останавливается и даже не обращает внимания на одиноко стоящий на обочине Мерседес. Роберт слышит тиканье аварийки, отсчитывающей секунды, возможно даже часы и годы, пока его затягивает в это тягучее безвременье, постепенно это тиканье трансформируется в звук метронома, щелканье становится гипнотическим и липким, Роберт словно бы летит на звук в мутной серости своего сознания. Вдруг окружающее начинает светлеть, а потом уже нестерпимо слепит глаза, мужчина жмурится и закрывается ладонями, стараясь спастись от этого выжигающего света. В какой-то момент он чувствует, что стоит на твердом полу, а не парит в воздухе. Роберт убирает ладони от лица, и обнаруживает себя в палате госпиталя, у стены стоит койка, на которой спиной к нему сидит женщина в больничной робе. Через неплотно сомкнутые края ткани он видит ее голую спину, она вся в волдырях и покраснениях.
– Теперь ты его папа. – слышит он скрипучий голос старухи, но Роберту отдаленно знакомы характерные низкие нотки в этом голосе, он слышал его уже однажды и в тот раз он был чарующе соблазнителен. Только где это было? В таком же сумрачном помещении. В глухой комнате. В музее, да. Это Моник! Он узнал ее голос, но подойти и заглянуть ей в глаза ему не хватает духу. Он стоит как вкопанный, боясь пошевелиться.
Он тяжело сглатывает, во рту мгновенно пересохло, язык шелестит во рту словно целлофановый пакет.
– Как мне избавится от него? Как мне спасти сына?
– Найди ему другого папу. Однако, у тебя уже не осталось времени. – больничная койка под женщиной скрипит, она медленно поворачивает к нему свое лицо и Роберт отшатывается от нее, с трудом сдерживая отвращение, все ее лицо, как и спина, покрыто ожогами и волдырями, некоторые уже лопнули и из них по щекам и лбу Моник сочится прозрачная сукровица. Ее тело начинает сотрясается то ли от смеха то ли от истерики, перерастая в жуткий эпилептический припадок, она начинает выть дикой, безумной волчицей, а Роберт медленно отступает к двери палаты, но, споткнувшись обо что-то, падает, больно ударившись затылком.
В темноте он чувствует движение воздуха на своем лице и улавливает резкий запах аммиака, который распарывает тягучую массу, обхватившую его, и поднимает его сознание к свету. Черная, пульсирующая пелена перед глазами растворяется, он видит склонившегося над ним Марка с бутылочкой нюхательной соли в руках и начинает плакать.
8
Роберт подносит ко рту белую, кофейную чашку, обхватив ее двумя руками, чтобы контролировать бьющую его дрожь и не расплескать горячий напиток. Они с Марком сидят в дорожной забегаловке, в ста метрах от машины Роберта. С каждым глотком по телу мужчины расходится приятное тепло, приступ миновал, оставив после себя лишь легкий тремор, расходящийся по телу стихающими и удаляющимися афтершоками. Марк предложил довезти его до дома, но Роберт, практически пришедший в себя, в силу своего характера, предпочитал делать вид, что то, что случилось часом ранее было не с ним и желательно вообще про это больше не вспоминать. Марк настоял на том, чтобы он довез его до работы, он был категорически против, чтобы Роберт садился за руль в таком состоянии.
– В каком? – хмыкнул Роберт и с вызовом уставился в глаза Марка.
Марк рывком схватил его руку и приподнял от стола – рука, потерявшая опору, предательски тряслась на весу.
– Вот в таком Роберт! Хватит храбрится! Ты не робот, а живой человек и, как выяснилось, у тебя тоже есть чувства, и ты можешь переживать и страдать также как все!
Роберт молчал, плотно сжав губы.
– Хорошо, отвези меня в офис. Но домой я поеду уже сам, не надо за мной вечером приезжать.
– И на том спасибо. – съязвил Марк.
По пути Роберт рассказал Марку случившееся с Питером и оба они решили, что выводов делать рано до получения анализов, однако все описанные Робертом симптомы предательски выдают загадочную болезнь, которой также страдала Моник.
Они доехали до бизнес центра, где располагалось бюро Роберта. Вокруг сновали бесчисленные люди: мужчины и женщины в деловых костюмах, курьеры на велосипедах, туристы, завороженно слушавшие гида, площадь перед зданием как гигантский муравейник, кипела и бурлила, не утихая никогда, ни днем ни ночью. Роберт молча наблюдал за толпой, которая в движении сливалась в один организм, но стоило только задуматься, что каждый отдельный человек в этом Вавилонском столпотворении – отдельная личность и на душе сразу становилось чуточку теплее. У каждого свои заботы, мысли, планы. Индивидуальность растворяется в пульсе города, как только ты ступаешь за порог своей собственной квартиры и теряешь человеческий образ для прохожих и для самого себя, пока вечером снова не вернешься к себе домой.
– Спасибо, дружище. – Роберт поворачивается к Марку и жмет ему руку.
– Всегда рад помочь. Звони. – улыбается Марк.
Роберт открывает дверь машины и выходит из нее, долго потягиваясь, но потом вспоминает что-то и перед тем, как захлопнуть дверь, наклоняется к окну.