Вылетел я из казармы, ног под собою не слышу от восторга. Сейчас же – на первый возможный поезд и помчался в город Ф. – от нас в трех часах расстояния. Там у меня приятель нотариус, он же ростовщик… Сквалыга ужаснейший, на обухе рожь молотить, но зато у него во всякое время дня и ночи можно достать денег.

– Слушайте, – изъясняю ему, – вот какое дело приспело. Пятьсот рублей сейчас же на стол, а в обеспечение – все мое имущество. Вы знаете, у меня земля, у меня мельница. Тысяч на двадцать, – есть чем ответить.

– Так, говорить, но документы?

– Ах, есть ли у меня время, где же возможность сейчас выправлять документы? Ведь же я вам объясняю, как спешно нужны мне деньги и зачем.

Возражает:

– Я все это очень хорошо понимаю и вхожу в ваше печальное положение, но как же я могу рисковать капиталом, не зная ваших правь на имущество? Вы с братом в общем владении – не разделенные.

Словом, кончилось дело тем, что, вместо краткосрочного займа в 500 рублей под залог моей недвижимой собственности, совершил я условную запродажу этой пьявке двуногой всего моего имущества за 1,500 руб., с тем, что 500 руб. покупщик дает мне на руки сейчас же, следующие 500 – когда мне потребуется, а остальные 500 уплачивает через год. Разорил я себя в единую минуту, но тогда счастлив тем был, больше того, даже благодарен быль ростовщику проклятому: ведь, худо ли, хорошо ли, – а две души спас, меня и брата.

Лечу обратно счастливый, как вольная птица на крыльях.

Урядник встречает:

– Эге?

– Получай.

Пересчитал деньги.

– Молодчина. Ну, чорт с тобою: ступай на все четыре стороны. Мы свое казацкое слово держим.

– Позволь: а брат?

– Какой брать?

– Мой брать, вместе взяли.

– А, твой брат. Так бы и говорил. Брата твоего мы расстреляем.

– Как, почему, за что?

– Так: ты откупился, – ступай себе, уходи. А брата расстреляем.

– Но мы же вместе откупались. Вы приказали. Сколько велено, я принес. За обоих вместе.

Он, дьявол, только усмехается.

– Окрестись, парень. Это двоих-то вас отпустить за пятьсот рублей? Товариществу расчета нет. Своя шкура дороже.

– Но ты же сам назначил?

– Мало ли, что я назначил. Тогда назначил, а потом передумал. Ошибся, стало быть, в своей выгоде. Товарищество не дозволяет, не расчет. С нас тоже за вашего брата, беглых, начальство-то – и-и-и! – как взыскивает. Нечего больше разговаривать: ты свободен, а брата – под расстрел.

Понял я: новый торг начинается. Устроили базар жизни, крови и слез человеческих!

– Сколько возьмешь, чтобы отпустить брата?

– А что с тебя, то и с него. Дешевенько, ну, да уж по знакомству.

– Пятьсот?

– Говорю: что с тебя, то и с него. Где наше не пропадало?

– По рукам. Завтра получишь.

Урядник руку протягивает, но смотрит на меня сомнительно:

– Осилишь ли?

– Разорвусь, а достану. Завтра получишь. По рукам. Засмеялся.

– Ну, твое дело. По рукам.

А я опять в поезд, опять в Ф., опять к своему приятелю, ростовщику, нотариусу. Он было от меня и руками и ногами: разве, мол, так поступают порядочные люди? Вчера – 500, сегодня – 500. И всю эту историю вы мне соврали, и никакого брата вам выкупать не надо, а просто вы в карты играете, должно быть, несчастливо, или девчонку завели, – вот и тянете с меня мои кровные денежки не в срок. Но я взял в руки, с письменного стола его, пресс-папье, – собака чугунная, как сейчас помню, остромордая такая, – и поклялся ему, что сию же минуту проломлю ему голову, если он не отдаст моих денег.