Жизнь волшебника

или искренний неосознаваемый обман или непонимание этого чувства. А ещё, пожалуй, третье: в

этом союзе находятся не личности. Полноценная личность никогда не спутает неродное с родным.

У Романа есть ещё одни довод, о котором лучше молчать, даже в этом, крайне откровенном

разговоре. Ему кажется, что его любовь и к Любе, и к Ирэн выплеснулась к нему из их глаз. Он

просто видел душу в их выразительных глазах. Но чёрные глаза Смугляны для него эмоционально

немы. Они как темнота за окном. Душа за ними не видна. Кому-то (возможно, черноглазым) видна,

ему – нет. Он способен тонуть лишь в светлых глазах, проникая через них, как ему кажется, в саму

суть женщины. Ох уж, эти светло-зелёные Зинкины глаза! Их прозрачность, конечно, не скрывает и

того, что она дурочка, но ведь в чёрных-то глазах Нины вообще не видно ничего.

Сегодняшний разговор куда труднее того, что был в прошлую ночь, он идёт с большими

паузами. Напившись чая, они из выстывшей кухни возвращаются в тёплую спальню,

подогреваемую электротеном.

– В любовь мы всего лишь играем, – говорит Роман, положив голову повыше на подушку, –

другого выхода у нас просто нет. Это для нас как спасение, потому что иначе мы станем совсем

одиноки. В наш первый вечер мы были очень далеки друг от друга, но и теперь не ближе.

Возможно, где-то нас ждут наши, как говорится, суженые, а мы связали друг друга. Позади нас

лишь игра в нормальную жизнь. Хорошо, что хоть сейчас мы это осознаём.

– Неужели же я никогда не любила тебя? – задумчиво и с каким-то сожалением произносит

Смугляна не то для себя, не то для него.

– А у меня всегда было лишь желание чувства, – говорит Роман. – Особенно в самом начале.

Тогда во мне было всё выжжено. В том душевном вакууме я не был способен на чувство.

– Так что же мы, разведёмся что ли? – спрашивает вдруг Нина.

Сделав этот новый поворот в разговоре, они молчат несколько минут, и вдруг совершенно

спокойно принимаются обсуждать возможный развод, представляя, как будут жить в разных

местах, как будут ездить в гости друг к другу. Однако несостоятельность такого будущего очевидна.

Пусть любви у них нет, но ведь они хорошо сжившиеся, хоть и не родные люди. Они прошли сквозь

нервную жизнь в городе, через болезни Нины на Байкале, через трагедию с родителями Романа, а

сейчас вместе преодолевают глухоту и замкнутость сегодняшней жизни. Они любят дочку и

ребёнка, который ещё должен родиться.

– Давай просто перестанем быть идеалистами, – предлагает Роман. – Вечной любви нет – это

знают все. Любовь – это лишь то состояние нетерпения, жажды, волнения и страхов, которое

бывает до постели. А потом начинаются наши выдумки о том, что любовь усиливается. А её уже

нет. Усиливаются же лишь привязанности, привычки и всё прочее.

– Но ведь прошлой ночью ты говорил о том, что мужчина может любить и одну женщину и

другую…

– Но скольких он может не любить… Видимо, у нас вообще не тот случай, чтобы говорить о

любви. Наш союз построен на каких-то других чувствах. Сейчас всё, что нам требуется сделать –

это сохранить семью, необходимую для детей. Самим же быть свободными.

– Может быть, и так, – тихо соглашается Смугляна, вдруг совершенно неожиданно получая

оправдание и своим приключениям, на которые в предстоящую сессию она из-за беременности

будет, к сожалению, не способна. – Что же, выходит, свободна и я?

– Выходит, так, – вяло отвечает Роман. – Только, знаешь, если ты кем-то увлечёшься, то не

поддавайся желанию сразу всё изменить, помня о детях. Какой бы заманчивый вариант перед

335

тобой ни открывался – повремени, осмотрись. Заготовь для этого случая примерно такую

предохранительную формулу: «увлекаюсь, но ничего не меняю и с близостью не спешу». Нам

нельзя разрушать семью. Если я оставлю и этих детей, то это мне уже не простится.

В пять часов утра они снова выходят на кухню, садятся за стол. Теперь уже Нина хочет съесть

чего-нибудь посущественней. Оба так ошеломлены этой трезвой революцией отношений, что спать

не хочется совсем. Они долго жили по каким-то ложным законам и не решались в этом признаться,

но теперь отношения очищены от всякой лжи. Красивые иллюзии им не нужны, хотя расставаться с

ними страшно… Раскованность и свобода, которую они дают друг другу, куда дороже…

Чтобы выспаться, им хватает пяти часов. Машка будит их в одиннадцать часов. В позднем утре

есть привкус какого-то горького обновления и чистоты. Странно, что после такого решения

чувствуется не отчуждение, а даже нечто обратное. Утром они вместе стирают бельё, прибираются

в квартире, забыв про обычное распределение обязанностей: каждый делает то, что находится. И

это тоже открытие. Раньше они обязаны были заботиться друг о друге из-за любви, но так как

любовь сегодняшней ночью была отменена, то дела становятся простой необходимостью обоих.

Обычное дружеское участие оказывается куда естественней и лёгче.

Их внутренние изменения сегодня столь удивительны, что каждый невольно прислушивается к

себе. Странно и то, что теперь недостатки другого уже не так важны. Значит, нет и обязанности

мириться с ними. А вечером проверяется и другое: физическое влечение не слабнет, а, несмотря

на беременность Нины, становится сильнее.

– Почему же так? – удивляется она, в изнеможении лёжа на спине.

– Потому что это не по обязанности, – говорит Роман. – Кроме того, ведь без любви-то мы

откровенно грешим. А грешный плод, как видно, и в самом деле сладок.

И Смугляна очень хорошо понимает его…

ГЛАВА СОРОК ДЕВЯТАЯ

Искусство обольщения

На отару сакманщиц возят на машине с фанерной будкой, защищающей только от встречного

ветра, потому что задней стенки у будки нет. Домой девчонки возвращаются застывшие, как

сосульки. Однако и здесь не лучше. К вечеру их дырявое, не проконопаченное жилище выстывает

напрочь, как бы нещадно девчонки ни кочегарили печку накануне. Почти каждый день Роман колет

им дрова, которых они сжигают немеряно.

Всякий раз сразу после работы Зинка стучит в дверь Мерцаловых, входит фальшивой лисой и

жалуется на печку: мол, у нас, городских, топиться она не хочет. Роман берёт большой нож для

колки лучин и идёт следом за ней – наверное, со стороны и смотреть смешно на это странное

шествие с ножом.

Пока приглашённый помощник расщепляет полено на лучины и разжигает печку, девчонки

законсервировано сидят в другой комнате, Зинка же, усевшись рядом на корточки, настойчиво

плавит его своими ленивыми, ласковыми глазами.

А после ужина она заглядывает к ним снова, якобы для того, чтобы посмотреть телевизор, хотя

их телевизор можно только слушать. Её лукавым взглядам присутствие Нины не помеха. Романа

это коробит, несмотря на новые уникальные отношения с женой. Порой он уже и сам не понимает,

кто кем забавляется: Зинка им и женой, он Зинкой или Нина им и Зинкой. Ну что ж, как только он

добьётся от этой соседки своего, так тут же поставит точку во всём этом спектакле. Да, пожалуй,

точка тут поставится сама собой – в своём быстром разочаровании после победы можно не

сомневаться.

Возможность «тряхнуть стариной», обновив свой донжуанский опыт, отдаёт даже чем-то

ностальгическим. Приятно не спешить, а, применяя почти научную тактику, просто смаковать уже

саму возможность обольщения. Зинке нравится игра в искусительницу. Что ж, пусть играет. А он

проложит такие психологические рельсы, по которым она, переиграв, сама соскользнёт к нему.

Поскольку мужским вниманием она не обделена, то по-настоящему её зацепит лишь умеренное

равнодушие и насмешка. Тем более, что равнодушие-то сыграть проще всего. На сопливые

комплименты он всё равно не способен.

Растапливая печку в очередной вечер, Роман намеренно игнорирует её тягучие зелёные

взгляды, потом равнодушно встаёт и, не прощаясь, уходит. Зинка остаётся застывшей в полном

изумлении. Роман ждёт реакции, и она есть. Минут через пятнадцать уже переодетая и по-боевому

благоухающая духами, соседка является к ним. Роман делает вид, что ему и дела нет до неё, сидя

в комнате, уткнувшись в книгу.

– У тебя так много книг, – специальным грудным голосом произносит Зинка, мягко ступая около

полок и томно ведя пальчиком по корешкам. – Ты дашь нам что-нибудь почитать?

336

– Не знаю, – равнодушно пожимает плечами хозяин, изображая недовольство, что ему мешают,

– посмотрю на ваше поведение.

– Ну вот, сразу «посмотрю», – говорит она, в свою очередь изображая обиду.

Роман изо всех сих сохраняет безучастный вид. Покрутившись ещё немного, Зинка уходит,

рассерженно хлопнув дверью, чем даже веселит Нину, которая в курсе тактики мужа.

С этого момента соседка переходит в наступление, используя всякую возможность, чтобы

оказаться у него на глазах. Теперь все её жесты гипнотические, а взгляды тягучие, как сироп.

Каждый день после работы на неё нападает какая-то дурь: при Романе она шутливо задирается на

подруг или валяется с Мангыром в единственном сугробе, наметённом перед окнами. Несколько

раз она приезжает с отары верхом на коне (отара, на которой они работают, недалеко) и ездит

туда-сюда перед окнами. Удивительно даже: когда это она успела научиться ездить верхом?

Романа всё это просто смешит. Конечно, по всем показателям она уже, что называется, дошла, но

куда тут с ней уединишься? Тут, кстати, и спешить не хочется: мышка поймана – приятно ей

поиграть, прежде чем съесть.

Её неожиданное умение ездить на лошади удивляет и Нину.

– Ты, наверное, смотришь на неё и сравниваешь нас, – говорит она, как-то стоя у окна с Машкой

на руках, – думаешь про меня, что я так не умею.

– Ты хороша такая, какая есть, – успокаивает её Роман.

– Она тебе нравится?

– Ну, пожалуй, чуть-чуть, если честно.

– А чем она хороша?

– Тем, что в ней есть. А сравниваться не надо. Вы как бы дополняете друг друга. Ну, например,

она любит кошек и собак, а ты их терпеть не можешь. Раньше мне это не нравилось в тебе, а

теперь я думаю, что если это любит другая женщина, которая мне нравится, то тебе вроде и не

нужно. Или ещё. Ты хрупкая, твои движения и жесты лаконичные, короткие. Мне это тоже иногда

казалось непривлекательным. А теперь я вижу её размашистость во всём, и твоя хрупкость

кажется мне достоинством. Или другое: в тебе больше внутреннего обаяния, в ней больше

физической силы. И так во всём.

Нину такие рассуждения повергают в шок. Дожилась: её дополняет какая-то девка!

– И когда же всё это у тебя закончится? – вздохнув, спрашивает она.

– С ней – хоть сегодня. Ты же видишь, она уже в моих руках.

– Знаешь, о чём я подумала? Если уж мы договорились с тобой, я не против твоей свободы. Но

эта Зинка уж как-то явно не по тебе. Мне даже обидно за тебя. И за себя тоже. Ну, есть же

женщины получше…

– Ты же знаешь, что мне от неё нужно. А, кстати, ты что, можешь мне кого-то предложить?

– Ну и разговоры у нас! Могу и предложить. Да вон хотя бы Тоню Серебрянникову взять…

Роман сидит на табуретке и чувствует, будто его прихватывает к жёсткому сиденью. С Зинкой-

то, понятно, всё временно, а вот Тоня – это уже иное. Про Кармен, правда, ходит по селу не очень

красивая слава. И ребёнок со стороны как бы подтверждает эту славу. Но когда Роман видит Тоню

на улице, гордую и статную, то не верит ни одному слову сплетен о ней. Ребёнок? Ну и что? Живёт

одна. Захотела ребёнка, и он появился. И наплевать на все пересуды. Так что уж если на кого он

всерьёз заглядывается в Пылёвке, так это Тоня и есть. Но в этом он боится признаться даже себе.

Как это Нина подслушала его мысли?!

– Ты и это разрешаешь мне? – тихо спрашивает Роман.

– А куда денешься… Я вот думаю: не уехать ли мне на сессию пораньше? Я ведь только мешаю

тебе с этой Зинкой.

От боли, звучащей в её голосе, у Романа переворачивается душа. Ну, это уж, пожалуй,

чересчур. Конечно же, чистыми-то свои намерения он считать никак не может, но чтобы из-за них

выпроваживать жену…

– Нет уж, на твой отъезд это никак влиять не должно, – говорит он.

Роману и впрямь кажется, что Зинку он уже может взять в любой момент. Один шаг – и всё. Нет,

он сделает свою победу ещё убедительней – пусть этот шаг сделает она. Пусть придёт к нему как

кролик в пасть удава. Пора вложить в её сознание, что всё необходимое произойдёт непременно.

– Никуда ты от меня не денешься, – как бы между прочим говорит он ей этим же вечером в

каком-то полушутливом разговоре с намёками, опять же за растопкой печки. – Всё дело времени.

– А спорим, что ничего не будет, – иронично и вдруг вроде бы уже как-то с другой стороны

своего заигрывания заявляет она.

И всё. В её насмешливом взгляде Роман читает полный провал всей своей мудрёной тактики.

Переиграл-то, оказывается, он. Была готова, да вмиг упорхнула. Зачем он это сказал? Только

дурак доводит ситуацию до игры в принципы.

Пока он сидит, хлопая глазами, Зинка добивает его окончательно:

– Ты слишком самоуверен. Я таких терпеть не могу!

337

Тут же, скрипнув тугими бёдрами, она поднимается с корточек и уходит к девчонкам, впервые

бросая его у печки, которую он сегодня разжигает как будто для себя самого. Вот это просчёт! Не

учесть её самолюбия! Психолог!

Чувствуя всё нарастающий жар от разогревающейся печной дверцы, Роман сидит ещё немного

в надежде, что Зинка выйдет, а потом плетётся к своей законной женщине.

– Ну, вот и всё, – сообщает он жене, разуваясь у порога, – с Зинкой покончено.

– Как?! – восклицает она. – Так быстро? Как ты смог и где?

Роман поневоле усмехается.

– Да нет же – я ещё не такой ас, чтобы быстро и где угодно. Я просто получил от ворот поворот.

Она на меня рассердилась.

Ожидаемой радости или злорадства на лице Нины почему-то нет.

– Она тебя отвергла? – спрашивает жена с удивлением и даже с какой-то сочувственной

обидой.

Роман машет рукой, скрывая досаду. Проходит в комнату, берётся за книжку, но раздражение

как колючие опилки в душе: надо ж так опростоволоситься! Ну и стратег. .

– Тебе плохо? – спрашивает Смугляна, присаживаясь рядом на диван.

– Да-а, ничего… Перемелется. Не великоо горе.

Нина вздыхает, задумчиво смотрит на него, потом идёт к двери, накидывает пальто и уходит, как

понимает Роман, к Машке, которая гуляет во дворе. Минут через пятнадцать на крыльце слышатся

шаги. Это Зинка. Роман, не зная, как себя вести, смотрит в книгу.

– Послушай, не сердись на меня, ладно, – шепчет Зинка, присев на то же место, где только что

сидела жена. – У меня сегодня нервы не в порядке. Нина сейчас отчитала меня. Надо, говорит,

уметь держать себя в руках. Она говорит, что я просто не знаю, какой ты такой хороший человек.

Она попросила меня помириться с тобой…

Роман сидит с недоумением втянув голову в плечи. И всё это делает Смугляна?! Как она сумела

всё так повернуть: отчитала Зинку за неумение себя вести, просила помириться. Так ведь ничего

особенного в Зинкином поведении не было, и они не ссорились, чтобы мириться.

От всего этого в замешательстве и Зинка. Пружинисто поднявшись с дивана, она идёт до окна,

потом вдоль полок.

– Слушай, – говорит она, – я никак вас не пойму! Как вы так живёте?!

Это похоже на её какой-то временный выход из игры. Они оба осознают игру друг с другом, но

тут Зинка, словно взяв паузу в главных событиях, просит объяснить непонятное, чтобы уточнить их

правила.

– Мы живём как свободные люди, – отвечает Роман, стараясь, чтобы это звучало совсем

обыденно, хотя и сам всё ещё не может отойти от изумления действиями жены.

– Нет, ну а ей-то каково? – говорит Зинка, снова присаживаясь рядом.

Похоже, этими словами она будто сама спрашивает себя: а, собственно, что плохого сделала ей

Нина, чтобы заигрывать с её мужем? Её удивляет, что Нина знает об их игре и спокойно её терпит.

– Мы живём свободно, – повторяет Роман. – Настолько свободно, что наши с тобой отношения

её не волнуют. Чтобы между нами ни произошло, она волноваться не будет. .

– А мне кажется, она просто притворяется.

– Тебе это действительно кажется.

Превозмогая неловкость и стыд, Роман впервые плотно придвигается к Зинке и обнимает её.

Запах другой женщины пьянит, упругое плечо вызывает дрожь. Но Зинка просто каменеет под его

рукой. Застыло замерев, она, кажется, всё взвешивает, обдумывает, прислушивается вокруг себя,

потом как бы заглядывает вглубь себя и медленно отстраняется, убирая его руку. Да и какие тут

могут быть объятия, если за тюлевыми занавесками окна, против которого стоит диван, гуляет во

дворе Машка с ведёрком и совочком в руках, если есть Нина, которая, возможно, догадывается

сейчас об этих объятиях…

– Нет, я не люблю, когда ко мне прикасаются. Я лучше пойду, – говорит Зинка и, даже не ожидая

ответа, бросается к двери.

Роман остаётся взволнованный не понятно чем: кратким возбуждающим прикосновением к

умопомрачительной соседке, возросшими шансами на победу или всей этой непонятной

ситуацией.

Жена приходит смешливая и повеселевшая.

– Зинка провожала меня сейчас до самого порога, – сообщает она. – Шла и всё спрашивала: как

это мы так странно живём? Ну ничего, пусть подумает. Ей полезно.

В её словах звучит даже некая гордость за то, что они могут жить как-то особенно. А Роману

кажется, что он во всём запутался. Две ночи он нёс всякую чепуху, придумывая какие-то принципы,

по которым, на самом деле, не живут, а Смугляна верит этому и всё принимает. Удивительно, что

принимает. Что и когда принимала она с такой лёгкостью? Почему именно этот предлагаемый им

образ жизни так легко откликается в ней?

338

В противоречивом состоянии и Нина. С одной стороны, её всё равно грызёт ревность, с другой

стороны, Смугляне понятно, что, давая мужу свободу, она и сама приобретает свободу. Более того,

это оправдывает многое в её прошлом. Страдания есть, но если они многое дают, всё определяют

и оправдывают, то можно и пострадать.

Вечером, уложив дочку спать, Нина подсаживается к мужу.

– Расскажи, о чём вы сегодня с ней говорили, – просит она.

– Но ведь тебе это будет неприятно.

– Наоборот. Когда ты откровенен, мне легче. Всякая обида сразу уходит. Так что рассказывай

мне, пожалуйста, всё.

Роман добросовестно пытается восстановить разговор с Зинкой, удивляясь, что рассказывать и

впрямь не о чём. Пустой разговор запомнить трудно. Хотя лучше бы так не думать.

Разочаровываться раньше времени нельзя. Сначала надо добиться задуманного.

– Ну ты хотя бы раз-то обнял её? – допытывается Смугляна.

– Обнял, обнял, – недовольно бурчит Роман.

– А как? Покажи…

– Да что ты! Зачем это тебе?

– Тогда я всё пойму.

– Ну вот так это было, – говорит Роман, с неловкостью прижимая жену за плечи и ясно ощущая

разницу между женщинами.

Для Нины это тоже странное чувство: лёд и тепло интимности вместе. А общее чувство похоже

на коктейль с пикантным вкусом.

– И больше ничего? – спрашивает она.

– Ничего…

– Жаль.

Ужиная, а потом укладываясь спать, они продолжают эти странные интимные уточнения,

чувствуя необычное: вопреки всему между ними медленно загорается такая страсть, какую они

чувствуют не часто. Потом, после утоления этой внезапной жажды, поражённые её яркостью, они

лежат, пытаясь осознать происходящее.

– Конечно, мы ненормальные, – говорит Роман, – только, наверное, всё это и должно быть

ненормальным. Ты не представляешь, как мне сейчас свободно. Так свободно, что без всякого

внутреннего напряжения я могу сказать тебе любое ласковое слово… А ведь раньше мне это

давалось с трудом!

Машка ворочается в своей деревянной кроватке рядом и кричит. Смугляна вскакивает, берёт её

на руки, успокаивает.

– Хорошо, что это объяснение произошло, – продолжает Роман, когда Нина возвращается под

одеяло. – Конечно же, это лишь укрепляет нашу привязанность. Умная жена никогда не

ограничивает свободу мужа. Не зря же говорят, что глупая жена следит за мужем, а умная – за

собой. Вот от неё-то он уже не уйдёт.

– Ох, и отомщу же я тебе! – с усмешкой восклицает Нина. – Вот заведу себе любовника…

– У тебя не получится.

– Чем же я хуже других?

– Не получится, потому что ты лучше других. Ведь для того, чтобы получить удовольствие от

этого, тебе надо влюбиться. А ты любишь меня.

– Люблю? – потрясённо удивляется Смугляна. – Но мы же договорились, что любви уже нет…

– Ох, я и забыл… Ну тогда попробуй. Только так, чтобы без сплетен. Нас просто не поймут, ведь

так тут ещё, кажется, никто не жил.

Однако принять новое состояние непросто. Некоторое количество одиночества постоянно есть

в любой даже самой дружной паре, но теперь и у Нины, и у Романа его становится куда больше.

Нине хочется просто замкнуться в себе. В сущности-то, мужчина, с которым она живёт, никогда ей

не принадлежал, но, оказывается, как приятно было обманываться в этом. Днём она теперь часто

уходит вместе с Машкой в село, гостя в основном у Матвеевых.

Романа, зашедшего одним вечером к ним за молоком, Катерина неожиданно спрашивает с

подвохом:

– Ну и что? Девка-то хоть красивая?

– Какая девка?!

– Ну та, которая там у вас на коне перед окошками ездит.

Роману ничего не остаётся, как отшутиться и увести разговор в сторону.

Смугляна почему-то выдаёт их тайну. Как это понять? Если она жалуется на него, значит

признание ей их нового стиля жизни не искренне. Да и правилен ли этот стиль?

Вернувшись домой, Роман застаёт Нину у приёмника. Звучит тревожная, нежная музыка.

Подойдя к жене, он гладит её чёрную, волосок к волоску причесанную голову.

– Сен-Санс, «Умирающий лебедь», – откликаясь на его неожиданную ласку, сообщает Нина, – и

заплакать хочется и сделать это невозможно, потому что музыка слишком уж светлая…

339

Роман садится перед ней за стол, сжимает голову руками. «Боже мой, – думает он, – да что же

это мы делаем-то, а…»

* * *

Приключение с Зинкой, пожалуй, следует ускорить, пока не пришло неминуемое разочарование

в ней. С волнением помнятся первые впечатления: королевский въезд Зинки на тракторной

тележке, её грудь, качнувшаяся в окне. Но если б не эти яркие картинки, гвоздём сидящие в

памяти, то Зинку можно было бы и оставить в покое. А так в душе ощущение какой-то

незавершённости, не выполненного дела. Так что сейчас лучше не отступать, а идти вперёд, тем

более что влияние на неё как будто ещё не потеряно.

Эту уверенность не колеблют даже мужские голоса, забубнившие одним вечером за стенкой.

Зинка живёт там теперь лишь с высокой, не очень складной Наташей: две другие девчонки

перекочевали вместе с кроватями в зимовьё на отару, где они и работают. Что ж, девчонок двое, и

мужских голоса – два. Но Зинкиного ухажёра нельзя не воображать без усмешки. Бедный он

бедный – Зинку так просто не возьмёшь. И не беда, что ухажёр там рядом с ней. Зинка-то

управляется отсюда. И пока она зависима, пусть около неё увивается хоть чёрт, хоть дьявол.

Психология – тоже наука точная.

Роман выходит в ограду и видит мотоцикл, прислонённый к стенке веранды. Как раз выходит из

дверей и его хозяин – Тимоша, большой, с накачанными мышцами парень. В совхозе он работает

столяром, а теперь временно – на сакмане. Тимоша заводит мотоцикл, на котором скатился сюда

сверху с заглушенным двигателем, потому-то и не было слышно ничего.

Следом появляется Зинка, торопя своего кавалера – ей зачем-то нужно съездить на отару к

подругам. Тихому, спокойному и безобидному Тимоше хочется заранее посочувствовать – Зинка

будет на нём ездить, но ничего он от неё не получит.

Как бы там ни было, но Роман невольно следит за всеми их перемещениями. Через полчаса

парочка возвращается с отары, а ещё минут через десять едет в село – видимо, в магазин. Когда

они возвращаются назад, мотоцикл глохнет на половине подъёма. Зинка, бросив ухажёра,

поднимается одна, а Тимоша потом ещё минут двадцать с перекурами толкает свою допотопную

машину до подстанции. Что ж, помыкаемый соперник вряд ли опасен.

Появляется в тот же вечер и кавалер Наташи Сашка – маленький, совсем не по даме паренёк.

За стенкой становится шумно. Роман постепенно начинает терять невозмутимость. В этот день

растапливать печь его уже не приглашают. У девчонок ребята остаются до глубокого вечера, пока

те не выпроваживают их.

Эта же ситуация повторяется во второй и в третий вечер. И, видимо, может продолжаться

теперь постоянно. Смугляна наблюдает за понурым мужем то с усмешкой, то с сочувствием.

– Знаешь что? – говорит она на четвёртый день. – Тебе нужно её сразить и сразу поставить всё

на свои места.

– Как это? – спрашивает Роман, уже не удивляясь таким советам собственной жены.

– Приоденься как следует, покажись ей. Вспомни, как мы ходили с тобой когда-то в театр. Ах,

как ты тогда выглядел! Да ведь ты такой, что эти ребята просто птенцы перед тобой.

Разумно ли на скучной подстанции отказываться от такого совета? Тем более, что Нина уже

потирает руки от будущего представления. Роман начинает одеваться, жена даёт советы, как

выглядеть сногсшибательно, словно сшибить предстоит её саму. Роман наряжается в костюм с

рубашкой и галстуком – он и не помнит, когда всё это надевал. Смугляна сама очень тщательно

подбирает ему один из пяти его галстуков. Роман чувствует себя чем-то вроде манекена, который

будет сейчас участвовать в некоем спектакле, или чем-то вроде лошади (вернее, жеребца) на

которую будет сделана крупная ставка. Жена так тщательно относится к каждой детали, что Роман

поневоле наполняется даже некоторой ответственностью.

– Не забудь причесаться, – даёт она последний полезный совет.

Способ, как показаться девчонкам, придумывается сходу. Роман тихо проходит в комнату связи,

снимает крышку с распределительной коробки и разъединяет провод. Всё это делается в темноте,

с подсветкой фонариком. Искранувший разъединённый провод оставляет квартиру девчонок без

света. Тут же за стенкой слышатся огорчённо-испуганные крики. Роман быстро возвращается

домой и, приняв самый благодушный вид, занимает место у зеркало с расчёской в руке. Почти тут

же раздаётся стук в дверь, заскакивает Зинка. Нарядный или, как было запланировано по

сценарию, «изысканный» вид Романа заставляет её остановиться и смотреть на него, расширив и

без того большие глаза.

– А у нас свет погас, – растерянно сообщает она.

– Ну и что? – равнодушно произносит Роман. – Вы и в темноте посидите. Какая вам разница?

Тем более что темнота – друг молодёжи.

– А ты пойди и посмотри, – просит Зинка.

– Мне некогда. Я уже и так опоздал.

340

– Куда?

– Какая разница куда? Мне что же, и опаздывать некуда?

– Нет, ты пойди и посмотри – это твоя обязанность.

– На этой подстанции у меня другие обязанности.

Теперь, зная, что деваться ей некуда, можно говорить любые глупости.

– А что же нам делать?

– Ну хорошо, – соглашается Роман, ещё чуть поломавшись, – пойду, взгляну, что у вас там.

Тимоша и Сашка, вооружившись спичками, проверяют пробки. На хозяина дома они смотрят так

виновато, словно они-то тут всё и сожгли. Роман в костюме, надушенный сногсшибательный

одеколоном «Шипр», встаёт на стул, услужливо придерживаемый ребятами, вынимает из футляра

специальный контрольный прибор, ясно указывающий, что он тут не какой-то там простой

совхозный электрик, а именно дежурный электрик подстанции напряжением тридцать пять тысяч

вольт (да, собственно, такие электрики, как он, совхозу даже и по штату не положены). Сейчас

лишь из-за одного этого прибора с футляром всем прочим ухажёрам и электрикам совхоза до него

как студентам до профессора. Роман просит Тимошу подсветить ему спичками, и тут же в пальцах

Тимоши вспыхивает пучок из трёх спичек. Понятно, что контрольная лампочка прибора, как ей и

полагается, без напряжения светиться не может.

– Да уж, – назидательно произносит Роман, понимая, что глупее этого не может придумать

ничего, но почему бы и не говорить эти глупости, если им внимают?

Видя, что необходимый эффект достигнут, Роман отправляется в комнату связи. Зинка

увязывается следом. И под какую луну попадают они, переходя вместе из одной двери в другую!

Луна на небе такая большая и близкая, что это даже интересно – почему же она не греет?

Включив свет в комнате связи, Роман встаёт на единственный стул, который тут есть, смотрит в

распределительную коробку.

– А…а, так вот оно в чём дело, – говорит он с таким умным видом, на какой только способен.

Минута требуется ему для того, чтобы соединить расцепленный провод. Зинка на его чёткую,

уверенную работу смотрит завороженно.

– А ведь тут может и убить, – как бы между прочим произносит Роман очередную глупость,

обматывая провод изолентой. (Ну как тут не вспомнить паникёра Тараножкина, который чуть было

не начал тушить столб, находящийся под напряжением, а вечером грустно произнёс: «Знаете,

ребята, а ведь сегодня я мог и погибнуть…»)

– А что это ты сегодня вырядился? – спрашивает Зинка.

– Это неважно… Пригласили в одно место. Учителя. Учительниц много, а учителей нет.

Он не спеша собирает инструменты, как бы не замечая Зинку, выключает свет. Городская

телефонистка стоит в дверях так, что, выходя в темноте, он сталкивается с ней. И это

столкновение тут же становится объятием. Роман просто задыхается от её невероятной

податливости. Кажется, бери и делай с ней, что хочешь. Всё – этим объятием его статус

восстановлен. Прости и прощай, бедный Тимоша…

– Ну, вот почему я так веду себя с тобой? – даже с какой-то досадой произносит Зинка. – Ты

обнял меня, а я стою, как дура. А ведь у меня обычно такое отвращение, когда ко мне

притрагиваются. Только тебе я почему-то доверяю. Так тоскливо мне сейчас… Вот уеду я скоро, а

на будущий год вместо меня приедет какая-нибудь другая девушка, и ты с ней так же

познакомишься…

Она смотрит на него широко открытыми глазами, и в свете луны Роман почти с восторгом видит,

как из них неожиданно выкатываются слёзы. Зинка подставляет пальцы к обоим глазам, и слезы

катятся по ним, как по трамплинам. Кто бы мог знать, что она так относится к нему!

– Ничего, – почти с дрожью говорит Роман, стараясь выглядеть холодным, – ты и сама

забудешь меня, когда уедешь…

– А если не забуду? Возьму да детей от тебя нарожаю.

– Просто так их не рожают. . Тем более, детей, а не ребёнка.

– Ну, это конечно…

– Детей ты нарожаешь от того, за кого выйдешь замуж. А наши отношения могут быть только

такие, какие есть.

Вот он момент, когда она у него в руках. А ведь сидящие в квартире, теперь уже в квартире со

светом, считают время секундами. Сейчас сюда обязательно кто-нибудь придёт. Что ж, всё

недополученное сейчас он с лихвой получит позже.

– Ладно, мне пора, – говорит Роман, вовсе не желая уходить.

Домой он приходит с видом победителя, торжественно, как китель с орденами, вывешивает на

плечики костюм. Спектакль удался, а у Нины понурый вид. Чтобы поднять её настроение, надо

полностью отчитаться за всё сказанное, слышанное, сделанное. Что ж, сейчас он делает это легко.

Нина, выслушав его, и в самом деле успокаивается, начиная готовиться к стирке. Роман возится с