«Ты всегда улыбалась всем, кроме себя. Влад»
И номер телефона.
Я еще раз посмотрел на каждую фотографию. Я брал их по одной, смотрел, подходил к стене и прикалывал булавкой. Я подумал, что они все были сделаны не здесь, а значит, пять ее студенческих лет легли на мою стену. Захотелось позвонить этому парню. Видимо, они учились вместе. Должно быть, он неплохо ее знал, но было уже за полночь.
Я долго не мог заснуть. В моем сознании невыносимая тишина и крик безысходности слились в единый звук, терзающий не слух, но душу. Я не мог представить Софи в слезах. Всю ночь я видел перед собой распахнутое настежь окно и чуть колышущиеся невесомые шторы.
Я так и не понял, смог ли заснуть.
Серпантин
Весь день у меня из головы не шел неведомый мне Влад. То и дело я брал телефон, но не решался набрать номер. Что я ему скажу? Я был непривычно раздраженным и дерганым. Благо, в пятницу можно уйти чуть раньше.
Я сидел в своей машине и не знал, куда ехать.
До сих пор не понимаю, как так получилось, словно это совсем не я рывком схватился за телефон и нажал кнопку вызова. Я молился, молился! Молился, не поверите, чтобы трубку не взяли, сбросили вызов, но через два гудка я услышал спокойный мужской голос. И тут я вспомнил Сергея. Сколько смелости понадобилось этому человеку, чтобы прийти ко мне?
Не помню, что я сказал, но Влад ответил:
– Вы живете в одном городе с Соней?
Я выпалил утвердительный ответ.
– Тогда приезжайте.
Вот так просто: «Тогда приезжайте». Должно быть, он действительно очень хорошо ее знал.
И что вы думаете? Я поехал. Какие-то 160 километров вдоль побережья.
* * * * * Посторонние размышления * * * * *
Я часто вспоминаю Гераклита. Дважды в одну реку не войдешь. Никто не станет спорить с этой непреложной истиной. Действительно, утерянного не вернешь, и никто не возвратит упущенную возможность, несказанное слово навсегда останется ненужным.
Но не это заставляет меня возвращаться к древнему философу вновь и вновь.
Мы часто слышим «Дважды в одну реку…» в отношении людей, которые мечтают вернуть любовь. Им в ответ качают головой: «Не войдешь, мол, не войдешь». А я чувствую, что они ошибаются. Ведь не то сказал мудрец: «меняется» – не значит «уходит».
Я часто думаю об этом. Все мое естество, вся моя суть против этой обреченности.
«Дважды в одну реку не войдешь», – повторяем мы и смотрим на тех, кто вновь и вновь пытается вернуть утерянную близость, как на глупых детей. А те, кому это удается, становятся героями. Они те, кто победил закон, это даже сложнее, чем преодолеть закон земного притяжения, это как победить закон подлости, Закон Законов, закон потери… но неужто это исключения, лишь подтверждающие общее правило? Я отвергаю это правило.
Римляне сказали: Humanum erare est – человеку свойственно ошибаться. Наше личное право на ошибку… его никто не сможет отнять. Так значит, есть право на еще один шанс?! Значит, можно все исправить?! А как иначе? Ведь разве возможно право на жизнь без права дышать? А как же право на счастье?
Но как же? Как быть со злосчастной рекой, в которую не войдешь дважды? Я долго искала слова, чтобы крикнуть: «Вы Заблуждаетесь!» – но слов не было.
Сегодня утром я гладила рубашку и вдруг поняла очевидную истину.
ДВАЖДЫ В ОДНУ РЕКУ НЕ ВОЙДЕШЬ.
Но что такое Река? Разве о берегах над водой говорил Гераклит? Нет!
Дважды в одну ВОДУ не войдешь.
Она течет, она меняется, она уходит. Но разве мы ищем ту же воду? Разве мы стремимся вернуть прошлое, прошлые отношения? НЕТ! Зачем? Они не нужны нам. Они привели к разлуке, они привели к потере.
Мы приходим на тот же берег – к любимому человеку, которого потеряли. Мы ищем в устье реки новую воду: чище или теплее… и кто знает, быть может, найдем? Все возможно! Ведь весной река глубже и быстрее, а летом теплее, а зимой она, может случиться, покроется льдом. И в наших силах построить новые отношения с тем, кого однажды потеряли, как никто не запретит прийти на старый берег, чтобы найти свою волну, чтобы, пройдя вниз или вверх по течению, найти свое место у этой реки (если она не против), чтобы построить дом, где тебя любят и ждут…
ВЫ ЗАБЛУЖДАЕТЕСЬ!
Не в воду, но в Реку можно войти сотню раз!
Но стоит ли?…
* * * * * * * * * * * * * * *
Я думал о том, что в моей жизни, оказывается, очень много свободного места и, похоже, времени. В пятницу вечером я, никому ничего не сказав, срываюсь с места и мчусь по серпантину побережья на восток. И никто не заметит, а заметив, лишь удивится, чего это меня дернуло. Никто не ждет.
Я думал о Марине. Сегодня мне сказали, что она вроде как собирается замуж. Мы расстались не так давно, что, впрочем, не значит, что она с ним недавно. Любил ли я ее? Что свело и держало нас вместе? Она сказала: «Я ухожу». Я помогал ей собирать вещи. Не скажу, что я ничего не чувствовал, закрывая за ней дверь, но я не знаю, как назвать это чувство, ключи, оставленные на тумбочке. Я не стал разбираться в названиях.
Я думал, глядя на ровно-серое полотно дороги. Думал о Софи, о том, зачем мне все это, это чужое прошлое. Спрятать в дальний ящик, а лучше – отвезти ее родителям.
Но это все мысли. Нечто большее, чем сухие размышления, связывало меня и Соф.
Я остановился у смотровой площадки. Я стоял над обрывом. Внизу, под скалой, у самой кромки воды лежал город, он светился всеми возможными огнями. Декабрь. Темнеет быстро.
– Какое сегодня число? – спросил я вдруг.
– Двадцать девятое, – удивленно ответил я.
– Ба, парень, да через два дня Новый год! Вот я идиот все-таки! Скоро Новый год, Софи!
Я улыбнулся мысли про Новый год, хотя не скажу, что я большой поклонник этого праздника. А потом я подумал, что еще не придумал, что буду делать в ночь с 31-го на 1-е, и мне стало грустно, совсем чуть-чуть. Я смотрел на волны, их очертания еле угадывались, но я чувствовал море. Я никогда не задумывался над этим. Здесь далеко до воды и даже плеска не слышно, но я чувствую, что море совсем рядом, наверное, это чувствуют все, кто родился на берегу большой воды: такой личный маяк, компас внутри, который всегда показывает на море.
Я дрогнул и глянул на часы – нехорошо, я приеду совсем поздно.
Влад оказался приятным и умным мужчиной. Мне трудно объяснить, о чем мы говорили.
Он все время называл ее Соней.
Они общались в универе, но не стали друзьями. Он был в нее влюблен, а она держала его на расстоянии.
Он говорил, что Соня была веселой милой девочкой, немного наивной. Красный диплом – вот уж точно не удивил!
И мне казалось, мы знаем разных людей.
Я взял у него пару фотографий (это он подарил ей первую камеру), как не похожи они на те, что остались на моей стене. Я спросил.
Он сказал, что для него это тоже загадка: такая легкая, веселая и любимая всеми, оставаясь наедине с собой, она словно уносилась куда-то вдаль.
– Я спрашивал, о чем она думает, но Сонька отвечала лишь…
– Да так, – закончил я за него, – и улыбалась.
Влад кивнул.
Я подумал, какие мы разные и понял, что мне пора.
Мне предложили остаться на ночь. Может, из вежливости, может, и правда.
Я отказался. Я искренне и с удовольствием пожал ему руку и только тогда заметил кольцо.
«Надо же, а он женат», – подумал я, и в ответ на эту мысль из комнаты выглянула маленькая серенькая женщина. Вежливо кивнув, она осведомилась, уверен ли я, что не останусь – ночь все-таки, и заеду ли еще, позвала на обед или ужин на праздничной неделе и сказала, что мне здесь всегда рады. Я отвечал ей мягко и очень осторожно. Ненужные стандартные светские фразы. Я изучал «мышку».
Я попрощался и вышел. В моем сознании никак не могли сопоставиться Софи, о которой он говорил с таким восхищением, и «мышка», так на нее не похожая. Интересно, она знала ее, о ней? Знала, что его память хранит идеал, которого ей никогда не превзойти? Идеал, которого больше нет.
Как похожи их судьбы – Софи и Влада. А знала, понимала ли она, что обрекает парня на те же муки, что испытывала сама? Какой разный исход. Сколько их, тех, кто был влюблен в мою Софи? А она любила только одного. Уверен, для каждого из них Соф осталась мягким светлым комочком в душе, которого так приятно касаться.
На обратном пути я опять остановился на смотровой. Я смотрел на засыпающий внизу город, курил и думал о том, что пропала тайна, заставившая меня впервые развязать папку, манившая когда-то, как ароматный кофе.
– Твой кофе, Соф, – сказал я вслух и улыбнулся.
Исчезла тайна, азарт… Это больше не было игрой, пропал интерес, интрига – все, но что-то другое связывало меня с малышкой Софи теперь, что-то теплое и тихое.
Глядя на тоскливый огонек «парламента», я понял, что мне, в общем-то, все равно, кто этот человек, которого любила Соф, пусть даже я его знаю или знал, потому что не он ее убил и не Олеся, и не боль, и не одиночество, и даже не любовь. Она просто не умерла, моя милая девочка.
– Правда, Соф? Что за глупости, малышка?!
Я улыбнулся и погнал домой.
Мелкий снежок пылил над дорогой, а я улыбался и думал, что здорово, если на Новый год будет лежать снег – большая редкость.
Снегопад
«Послушай, Джули, это Жизнь.
Я слышу, как она ровно течет сквозь меня. Я раньше не слышала, не знала, что жизнь уходит, уходит с каждым мгновением.
Жизнь течет, как время. Жизнь и есть время, потраченное время. И очень важно потратить его правильно, потому что время уходит и уводит нас за собой. Просто время – это тоже Жизнь. Ты думаешь, я запуталась? Нет, я, наконец, разобралась.
Вот и моя жизнь уходит, как эта осень. Осень уходит. А я люблю осень…
Мама волнуется за меня. Я ее понимаю. Я бы тоже за меня волновалась. Но за себя я не волнуюсь.
Нет, я не запуталась. Я понимаю, о чем говорю.
Я вообще сейчас многое понимаю. Правда, многое следовало понять много раньше… Почему одни и те же обороты одни называют тавтологией и повторами, а другие – игрой слов?
Игра слов. Игра в слова. Мне кажется, я всю жизнь только и делаю, что играю в слова. Играю словом «любовь». Одному даю, у другого забираю, а ведь оно только мое. Моя любовь. Никому не нужная, нет, Ему не нужная.
Я только сейчас (а это ужасно поздно!) поняла, что потратила свою жизнь, свое время на служение детской мечте. Боже, как глупо! Я смотрю на Лилит и понимаю, что ошиблась. Ошиблась, потому что не смогу родить ребенка любимому человеку, потому что люблю не того…
Как же запутанно все казалось, а как оказалось все просто.
Прости меня, Софи!
Уходит осень. Лист, еще лист. Была когда-то книга о девушке, которая решила, что умрет, когда упадет последний лист…
Я хочу уйти вместе с осенью. Куда уходит осень?
Джули, если несложно, пожалуйста, узнай для меня, куда уходит осень и можно ли мне вместе с ней?
Соф».
Всю ночь сыпал снег. Как оглашенный. Хлопьями, хлопьями. Мы в детстве говорили «лапатый» – забавное слово. А еле живой фонарь у подъезда стал и вовсе похож на маяк.
Я думал о том, что уходит год. И после двенадцати будет уже тридцатое, а я не купил подарки. И елку. Хочу купить елку в этом году. Живую елку. И не решил, куда пойти на Новый год. Останусь дома. Просто нет желания участвовать в этом массовом карнавале. Опять.
Такая длинная ночь, когда все верят, что завтра будет совсем другая жизнь. И завтра утром прямо в пять, пока еще не легли спать, все разом бросят курить, сядут на диету и найдут достойную работу, выйдут замуж, женятся и разведутся, и обязательно будут теперь навещать родителей чаще. И еще один шанс начать все сначала. И все, как заговоренные, загадывают желания под бой курантов, вместо того, чтобы сделать хоть что-нибудь для их осуществления. А куранты – просто большие часы.
Волшебная ночь до рассвета, когда все так честно врут себе. Честно, потому что искренне.
А потом будет утро, точнее, день ближе к вечеру, и гости: родные, друзья и соседи, и жизнь медленно направится в привычное русло, и все та же работа, которую вряд ли бросят, и новый шанс тоже вряд ли используют.
А у меня будет иначе, первый раз будет иначе.
Я лежал в своей постели в обществе подушек и одеял и смотрел в незашторенное окно, как сыплет снег. Как оглашенный. Хлопьями, хлопьями. Как в сказке.
Иногда я вставал и подходил к окну. Я смотрел из темноты своей комнаты на белое покрывало и сугробы, наверное, чуть не до колен, и думал только об одном: «Лишь бы не растаяло к утру». Как в детстве: лишь бы не растаял. Я вспомнил чистую, светлую радость (почти восторг!), с которой я выбегал в этот снег. Снег, какой бывает даже не каждый год.
Я думал о том, как тихо и, кажется, встали часы, а год все уходит, тихо и совсем незаметно, этот грустный год.
В такой тишине остаешься наедине с собой.
Я смотрел в глаза самому себе, отраженному в зеркале собственного молчания. В моей памяти текли, словно по водам тихой реки, строки из писем, случайным адресатом которых я стал. А имел ли я право? Как послание в бутылке, волны судьбы прибили к моей двери чужие письма – личный дневник.
Я думал о том, что с каждой упавшей снежинкой уходит год, мое время, моя жизнь. Я не ждал этих мыслей так скоро.
Тихо в мою комнату вошла Софи, вошла и села в кресло у окна. И пусть я не видел ее, она была там. Мы смотрели в окно, а снег все сыпал. Как оглашенный. Хлопьями, хлопьями. Может, снег скрывал ее следы?
Я хотел спросить: «Софи, почему ты ушла? Если было так плохо, почему не кричала о боли? Ведь нельзя изменить только смерть, почему опустила руки? Почему ты ушла, Софи?»
Но я не спросил.
Мы смотрели в окно, и я сказал:
– Софи, останься до утра.
И все-таки встали, должно быть, часы, но я точно слышал, как тает время, тает медленно, почти незаметно. И утро тихо крадется к воротам.
Я точно помню, что не спал. Я смотрел в окно и видел комнату, скрытую от мира, от вечности, от посторонних. И было не по себе. И было немного страшно. Хотелось вскочить, включить везде свет и музыку, сделать горячий чай с лимоном и бутерброд побольше и позвонить срочно. Диме, а может, отцу. Но я знал, это скоро пройдет.
А снег все сыпал. Как оглашенный. Хлопьями, хлопьями. И я понял, он хочет спрятать меня.
Я в этом снегу ослеп и оглох. Отрезан от реальности. И никто не нарушит хрупкое дыхание жизни в моей комнате, хрупкое дыхание, которого я не слышу. Я закрыл глаза. Я пытался услышать дыхание жизни, но слышал лишь свое собственное. Я хотел услышать тишину внутри, но ее заглушало биение сердца. Я стремился постичь свою душу, но не нашел ее. Только мысли. Мысли текли в моей памяти, заглушая меня самого.
Ерунда и ересь. Надо купить мандарины, как в детстве. Новый год – ступень, рубеж, Рубикон? Просто ночь с 31-го на 1-е. И утро ничего не изменит, и в дверь мою не постучит новый шанс. Новый шанс мы создаем сами.
– Почему ты ушла, Софи?
Но она смотрела в окно, где все сыпал снег, где медленно и подло к стеклам подбиралось утро.
Я падал, падал где-то. Я снег. Тихий, спокойный и светлый.
Я открыл глаза. В кресле у окна было пусто. Плавающая стрелка моих часов привычно плыла по кругу. Солнце залило весь двор, и ровные холмики сугробов сияли, отражая холодные лучи. Детвора уже вовсю носилась на санках, кидалась снежками и что-то лепила, громко крича от восторга. Я улыбался.
Я точно помню, что не спал.
Новый год
Тридцатое закружило приятными хлопотами. Я уже и забыл, что бывает другая жизнь: без тяжелых размышлений, без одиноких мыслей, без пустоты внутри. Я чувствовал, как солнце касается лица, и закрывал глаза в этом детском умилении. Я ходил по магазинам, магазинчикам и лавочкам – покупал подарки. Мне загадочно везло на забавные вещицы: давно обещанные отцу шахматы, симпатичные елочные шарики, и даже Аньке я купил подарок, да что там, даже продавцы мне попадались все как на подбор улыбчивые и милые. И все говорили: «С наступающим!» и еще: «Веселых праздников!» – прямо как в наивном семейном кино.
Только было странно грустно, совсем чуть-чуть. Такое странное чувство грусти на самом краю, словно печальный ангел парил за спиной. Иногда, засмотревшись на детей с красными на морозе щеками, я оборачивался, но никого не видел. Тихий голос молчал внутри меня. И я не мог понять, о чем он молчит.
Я справился с подарками на удивление быстро. С елкой было сложнее – тридцатое все же… Вечером, доставая игрушки и гирлянды, я вдруг поймал странную улыбку на своем лице. Я думал: что бы она могла значить? Я думал, что ужасно грустно наряжать елку в такой тишине, ужасно, когда никто не смеется в преддверии сказочного праздника, когда улыбка печальна, когда она от безысходности.
А новый год, как Рубикон, подбирался к моему порогу.
Утро внезапно ворвалось в мое сознание. Я проспал. Глянул на часы и вскочил с кровати так резко, что закружилась голова. Даже если бы я прямо сейчас влетел в кабинет главного редактора, то все равно опоздал бы на начало планерки. Вы не замечали, что когда звонит начальство, то даже телефон звучит как-то противно? Еще противнее, наверное, только будильник, хотя это все же спорный вопрос.
Впрочем, разговор с Мишкой тем утром получился забавный. Ах да, Мишка и есть мой главный редактор. Сразу после моего невнятного «да» он выпалил:
– Я знаю, что я козел, ублюдок, и вообще ужасней начальника не придумать, но если ты сегодня приедешь в издательство хотя бы на час, я дам тебе отгул в любой день по первой просьбе.
Я ничего не сказал. Я стоял, раскрыв рот и глупо хлопая глазами.
– Чего? – выдавил я из себя, лихорадочно соображая, где же я просчитался, мягко говоря: сегодня еще воскресенье или уже первое января?
– Саш, слушай, очень надо. И неплохо бы прямо сейчас.
– Ну, я как бы собирался, просто проспал.
Теперь молчал он.
– Зачем? – по-моему, глупый вопрос, хотя начальству, конечно, виднее. Это сарказм.
– Ну, сегодня же понедельник.
Готов поспорить, что Мишка подумал: «Кто из нас двоих идиот?» – потому что я подумал именно это. Но, надо отдать ему должное, он первый взял себя в руки. Ну а как иначе, он же главный. Это я шучу. Опять.
– Саш, а ты не слышал, что Зоя (это наш Биг Босс – наша хозяйка) выдала всем по выходному 31-го числа, чтобы елку украсить?
Я подумал, что, видимо, совершенно оторвался от реальности, но это меня ничуть не огорчило. Здорово, сегодня выходной.
– Так ты приедешь?
– Да, конечно, буду через полчаса, если дороги не перероют.
– Не сегодня, Саш! Новый год, помнишь? Жду.
Сказать, что у меня было отличное настроение, – ничего не сказать.
Дел в издательстве действительно было на час. Я подумал, что это, пожалуй, впервые. Наверное, просто Миша спешил домой. Я знал, что у него двое сыновей.
Я еще немного задержался после того, как мой обожаемый начальник унесся домой со скоростью голодного гепарда. Он действительно отличный парень. Серьезно. И я искренне пожелал ему не встретить никого на дороге.
Я подумал, что в редакции тишина совсем не такая, как дома. Она выталкивала меня из своих владений, но я сопротивлялся: надо кое-что доделать, раз приехал. Мне-то спешить не к кому. Было не по себе. Я сказал:
– Ну что, Софи, посмотрим, что тут у нас?
И улыбнулся.
К обеду пошел снежок. Не снег, а так, снежок. Легкий, немного суетливый. Не думаю, что мой ужин можно назвать праздничным, но по такому поводу я позволил себе купить бутылочку хорошего шампанского. Странно, но 31 декабря может показаться самым обычным днем, если ты не собираешься праздновать. Впрочем, меня хотели переубедить, но настроения не было.
Новый год начался в 21.00: я закончил уборку, готовку и прочее, поздравил всех, кого, как мне показалось, стоит поздравить, отключил телефон, сложил подарки для родных и близких под елку, накрыл столик в гостиной, налил себе шампанского и выключил везде свет. Было еще тихо, хотя, по-моему, у соседей начиналась гулянка. Тоже правильно.
Сначала было очень непривычно, мысли неохотно бродили в голове, я вылавливал их по одной, рассматривал, понимал, что они мелкие и глупые, и выпускал на свободу.
В темноте мигала елка. Быстрее, медленнее, красным, зеленым, желтым, синим, всеми вместе…
Мысли, мелкие и невзрачные, сменяли друг друга чаще, чем гирлянда меняла цвет.
А потом я думал о Софи: «Сегодня не такой снег. Хотя здорово. Действительно Зима».
Я вдруг сказал:
– Софи, а помнишь, ты написала: «Я не хочу холодов». Наши желания далеко не всегда что-то значат, правда?
Я вновь чувствовал, что она здесь, в этой комнате. И мне это нравилось. Я знал, что она сидит на полу под елкой и смотрит на мерцающие огоньки. Я не видел ее, но она была там. Мне казалось, я вижу ее силуэт в те мгновения, когда гаснут яркие праздничные лампочки и комната погружается в ночь. Я боялся не то что двинуться, шелохнуться, чтобы не потревожить невесомую тень моей гостьи. Она не смотрела на меня. Софи сидела, обхватив коленки руками, как маленькая девочка, как в детстве. Я не видел ее, что, впрочем, ничего не значит.
Я сказал ей:
– Софи, вот и Новый год.
Мне показалось, она стала печальней…
– Софи, Софи, – повторял я, как в бреду, вызывая из памяти лицо и глаза, в которые я больше не мог заглянуть. Софи, как хотелось взять ее за руку, и я сказал: – Софи, не грусти. Новый год – просто еще одна ночь, только немного длиннее, но лишь от того, что не спишь до утра.
Я вдруг понял, как тихо. Я, кажется, слышал, как снег ложится на карниз за окном, как новый завиток узора ложится на стекло.
Я спросил:
– Софи, это и есть Жизнь?
Я знаю, что она усмехнулась.
Жизнь… Я закрыл глаза и слушал. Соф говорила: «Жизнь течет…» Я слышал, как медленно умирала Сосна, ставшая под Новый Год Ёлкой. Тихо клонилась ветка. Как громко разбиваются шарики! Я вздрогнул и распахнул глаза – под ёлкой блестели осколки.
– Софи, а сердце разбивается так же?
Она что-то ответила – я точно знаю это, но я не услышал. Тогда я принес уже полупустую папку и зажег ночник. Я достал письмо, прозвав его про себя «новогоднее».
«Здравствуй, Джули.
Послушай, это Жизнь. Это наша Жизнь.
Я пишу, чтобы ты знала, что у нас все хорошо. Все идет своим чередом. Лилит снова начинает общаться с другими детьми – это здорово, потому что я немного за нее волновалась.
Сегодня мы пошли гулять в парк, знаешь, тот, что недалеко от нас? Его, оказывается, привели в порядок и здесь теперь очень мило. На детской площадке много ребят. По-моему, нашей малышке весело. Я сижу в стороне и пишу, а она лишь изредка оглядывается на меня – проверяет, не ушла ли я. Я не ушла.
Иногда я смотрю на нее, и на глаза наворачиваются слезы. Бедная девочка. Почему Жизнь так жестока к детям? Это не честно, они ведь беззащитны перед ней. Впрочем, кто может защититься от Жизни?
Родители в порядке. Я знаю, ты волнуешься, особенно за маму, но она молодец. Я была у родителей Ника, по-моему, им тяжелей. Они часто берут Лилит к себе. Его мать сказала мне: «Я потеряла единственного сына». Я ей ничего не ответила. Что я могла ей сказать? Что у меня тоже только одна сестра? Что нашей маме не легче от мысли, что я жива? Если это можно назвать жизнью.
Я смотрю на мир со своей скамейки. Я смотрю на Жизнь.
Мне очень спокойно сегодня. Я теперь поняла, что не принадлежу этому миру, что Жизнь во мне – не то же, что Жизнь вне меня. Зачем мне эта чужая Жизнь? А моей уже нет.
Мне говорят: «Нельзя так жить!» Я согласна. Но вовсе не потому, что я «не отпускаю прошлое», как они утверждают, а потому, что не вижу будущего, чего они не могут понять.
Мое сегодня длится слишком долго. И ему нет конца. Мир движется по спирали, моя спираль замкнулась в круг.
К чему мне завтра, если мое солнце восходит не для меня?
Однажды я уйду из Сегодня в Вечность, вот только закончу все дела.
Кто-то сказал: «Жизнь не в том, чтобы жить, а в том, чтобы чувствовать, что живешь». Как прав он был.
Я Вижу Жизнь, я Слышу Жизнь, но уже давно не Чувствую.
Послушай, это Жизнь. Детский смех. Свежий воздух. Прохлада осени. Золото платанов. Как же я хочу, чтобы никто никогда не понял моих слов. Послушай, раз уж больше мы не можем чувствовать.
Софья».
Она написала «Софья». Я выключил ночник. Ей было совсем плохо – она ужасно устала. Я знаю. Она говорила «Софья», когда уже не было сил улыбаться. Она тогда вдруг снимала маску, и ее лицо становилось жестким. Слишком жестким для милой юной девушки. Я знаю, она не изменилась.
Я знал. Она сидит на том же месте, в той же позе, не смотрит на меня, она сжала губы, и глаза ее остекленели, потому что она далеко. Она сейчас в том дне, на той скамейке, в той мысли, которая осталась невысказанной. Она всегда остается, эта мысль.
Я спросил:
– Софи, почему я тебя не вижу?
Она не ответила. Или я не услышал.
Я спросил:
– Почему ты не смотришь на меня?
Она продолжала молчать. Тишина все еще звучала внутри меня. Такая громкая.
Я подумал, что не умею слышать. Не слышу, не вижу, не чувствую. Слепо-глухо-немой идиот. Почему немой?
А что значат мои слова, если в моих мыслях лишь суета и пепел?
«За ними нет Жизни».
– Соф, а я, выходит, тоже не живу? Что я чувствую? Чувствую, как шампанское ударило в голову.
Мои мысли уносились вдаль. За стеной что-то громко кричали, наверное, «Ура». «Новый год», – подумал я.
– Софи, Новый год. Новый. Куда уходит старый год? Куда уходят дни, потраченные не на то, не на тех?