Дочки-матери

– Масло не любишь?

– Не-а, масло люблю, только ты вон сколь наложила, так и кончится в один раз.

– Кончится, ещё куплю, – нахмурилась Наталья. Ну Галька, кликуша нищебродская! А ещё причитала: «мне, мол, главное, чтобы у дитя покушать было, я ж мать». Да не мать ты, а… Она задумалась. Даже пришедшие на ум матерные выражения совершенно не отражали Галиной сути. Все характерные эти словечки подразумевали девицу хоть и не порядочную, но энергичную и живую и даже вполне себе активную. А для Люсиной мамаши и ругательства подходящего не было.

– Людмила, ты что торопишься, ешь спокойно, никто не отнимет. И ногами не болтай, некрасиво это, нехорошо.

– Я жнаю, – с полным ртом ответила девочка. – Тётя Клава сказала, кто ногами стучит за столом, у того мамка умрёт. Я стучала, и в саду Нинка стучала и Витька, и Серёжка, а мамки не умерли, это обманушка.

– Вот дураки! – не сдержалась Наталья. – Дураки и есть! Разве можно так? Мама это ж…

– Дураков в больнице лечут, умных палочкой калечут! – обиженно выкрикнула Люська.

Наталья осеклась, замолчала. Да что же это? Спорит с сопливкой – хороша же из неё воспитательница. Господи, ну почему с этой девчонкой так сложно? Андрюша таким шебутным не был. Стоило прикрикнуть – и как шёлковый. Разве такая у него должна быть дочка? Ой, поторопились вы, Наталья Валентиновна, с родственными чувствами, поторопились. Если в рыбьих Галиных глазах ясно читалась опаска, то девчонка, по всему, тётю совершенно не боится. А какое воспитание без страха? И она вновь пожалела, что поддалась на авантюру и привезла племянницу к себе. И шлепка не дашь, и по затылку не хлопнешь. Чего ж тащила ребёнка через полгорода – по заднице нахлобучить? Глупость какая!

– Ну, наелась, Люд? – как можно спокойней спросила она.

– По горлышко! – ответила довольная племянница, зачерпнув напоследок варенье из вазочки пальцем. Наташа криво улыбнулась, из всех сил стараясь держать себя в руках.

– Вот и ладно. Давай-ка телевизор посмотри, а я постель приготовлю.

Программа «Спокойной ночи малыши» по счастью завладела Люсиным вниманием накрепко. Иначе началось бы блуждание по комнате с причитанием в Галиной манере вроде: «диванчик-то красивенький, коврик мягонький, поди, денежек немерено стоит». Ошалев от телевизора, который можно смотреть запросто, а не у соседей, Люся превратилась в каменное изваяние. Даже дышала тихо-тихо, уставившись в экран круглыми от восхищения глазами. Наталья облегчённо вздохнула и отправилась в кухню. Курить хотелось сил нет, но не при девочке же. Приоткрыла дверь на балкон, чтобы дым не собирался, и, только присев на табурет, поняла, что ужасно устала. Ну прямо до невозможности, спина колесом и руки вялые, и всё тело вялое. Со стороны ни дать ни взять ватная кукла. С чего это? Вроде и не делала ничего такого. По магазинам не бегала и Люсю на руках не тащила, в трамвае сидела. Странно, даже не похоже на неё, боевую и энергичную. Это Галина вечно ищет, куда бы зад пристроить да расплыться на стуле киселём А ну её, квашню попрошайку, ещё вспоминать – не велика фигура!

Внезапно из комнаты послышался громкий рёв. Наталью аж потом прошибло. Метнулась из кухни, чуть дверь не высадила. Люся сидела с ногами на диване и горестно рыдала, уткнувшись носом в согнутые коленки.

– Ты чего, Люсь, Людок, чего случилось то? – испугано спросила Наташа, прижимая девочку к себе. – Болит чего или ударилась?

Племянница обхватила её за шею, уткнулась в грудь и забормотала что-то непонятное, заливаясь слезами. Наталья машинально гладила по светлой головёнке, по спине и непроизвольно покачивалась, словно пыталась убаюкать.

– Людок, так чего приключилось, а? Давай-ка слёзы вытрем, ой нос-то грязный опять. И куда ж платок задевался, вот нашла, где нос сопливый, вот, сначала глазки…

Люся послушно сморкнулась и всхлипнула:

– Собачонок-то размотался на ниточки! – выдавила девочка, и слёзы вновь хлынули ручьём.

– Какой собачонок? – оторопела Наталья.

– В кино-о-о! Девочка его из рукавички сделала, он игрался с ней, игрался… а потом побёг… там ещё другие собаки были, плохие! Собачонок за ветку зацепился… и… и… весь в ниточки размотался.

Наташа бросила взгляд на экран.

– Ай глупенькая, до конца не досмотрела! Из ниток опять связали рукавичку, а девочке мама другого щеночка принесла, настоящего. А тот, вязаный, он понарошку был, понимаешь?

– Из ниток лучше-е-е, мне того собачонка жалко, – всхлипнула Люся.

Наташа отчаянно пыталась найти аргументы, но ничего веского на ум не приходило. Объяснения, что живой щенок лучше вязаного, племянница не принимала наотрез. Она жалела того, который «размотался на ниточки». И замена в её понимании ничуть не уменьшала трагедию.

– А у меня чего есть! – бодро воскликнула Наталья. Пытаясь наспех придумать что-то завлекательное, которое непременно отвлечёт страдалицу.

– Чего? – громко втянув носом, спросила Люся.

– Пойдём покажу, – тянула время Наташа, беспомощно шаря по комнате глазами. И вдруг с облегчением заметила корзинку, притиснутую за ненадобностью между диваном и стеной. Туда она убрала мелочь, назначение которой не придумала. С победной улыбкой она выудила из корзины детский шампунь «Кася», подаренный одной из подруг ещё на восьмое марта. Он так и остался нетронутым. К чему им в семье был шампунь с забавной пластмассовой куколкой на крышке, если Ариншины были бездетными? И поставить шампунь на полку в ванной в квартире с двумя взрослыми мужиками Наташа так не решилась. Зато теперь сгодится.

Люсины слёзы вмиг высохли.

– Ой какая куколка! Таша, ты глянь, у неё бантик повязан и глазки закрыты, она спит, наверное! Ах ты, малюнечка, замёрзла, голая, только жопочка одеялком прикрыта!

– Нравится? – улыбнулась Наталья, старательно делая вид, что слово «жопочка» не заметила. – Ну вот, сейчас купаться пойдёшь и возьмёшь её с собой. Как её звать будут?

Люся зажмурила глаза, сморщила нос, задумалась:

– Катюня пусть зовут.

Сидеть в ванной, заполненной пеной от нового шампуня, племяннице понравилось, не вытащить было. Она с упоением громоздила охапки пены на голове у куколки, мастерила из пены одеяльце и сдувала пенные брызги – вроде как на Катюню снег повалил. Наташа сидела рядом с ванной на табуретке и совершенно расслабилась от идиллической картины. Это больше походило на представление о милом послушном ребёнке, каким, по её твёрдому мнению, и должна быть шестилетняя девочка, да в придачу Андрюшина дочка. И всё так и было, пока не начала мыть Люсе волосы. Благостная иллюзия тотчас сменилась визгом, слезами, причитанием и отчаянными попытками нырнуть с головой в воду, выскальзывая из мокрых тётиных рук.

– А-а-а-а-ай, в глаз попала мылой! Не хочу волоса мыть, а-а-а-а, щиплет, щиплет!

– Не кричи, а то ещё в рот шампунь нальётся, да ты вертлявая, как обезьянка всё равно, Людмила?! Да не крутись, а то не смыла пену на макушке!

Наталья вновь позабыла все свои попытки проявить мудрость и понимание. В тот момент для неё, как для хорошей хозяйки, главное было хорошо работу выполнить, отмыть начисто. Словно она мыла не ребёнка, а чашку или блюдце. Да и совсем давно, когда купала младшего братишку, никаких проблем не было. Коротко стриженые мальчишечьи вихры прекрасно отмывались над тазом. Не было у них тогда красивой ванной комнаты с зеркалом и стеклянной полкой. Брат стоял ногами в тазу с мыльной водой, вцепившись руками в старый деревянный табурет, склонившись над маленьким тазиком с отбитым краем. Может, ему, как и Люське, попадало в глаза мыло и щипалось до слёз, но Андрей предпочитал зажмуриться посильнее или привставать на цыпочки, когда становилось совсем уж невмоготу. Уж лучше так, чем получить от рассерженной сестры звонкого шлепка мокрой рукой да по мокрой попе. А Люся шлепков не ждала и, следовательно, страха не испытывала. Продолжала завывать на всю квартиру ровно до того момента, как Наталья завернула её в огромное полотенце. И, словно не она только что так отчаянно голосила, с довольной улыбкой обхватила тётю за шею:

– И Катюнечку мою оботри, Таша. Она со мной спать ляжет.

И к своему искреннему удивлению, Наталья покорно вытерла крышку с куколкой насухо и даже не стала доказывать, что флаконы в кровать не берут. Достала кухонное чистое полотенце и обернула игрушку, а то, по заверениям Люськи, Катюнечка замёрзнет. Сидящая в огромной кровати разрумянившаяся после купания племянница показалась ей такой хорошенькой – прям затискала бы, как котёнка. И сразу позабылись глупые словечки и упрямство. Ну такая милашка взирала на Наталью, вот сейчас на обёртку шоколада печатай. Мордашка розовая, белые волосы закрутились от влаги кольцами, глаза блестят. Вот Галя дура! Такую куколку родила, а одевает как нищенку.

Легла Наталья поздно. Сначала стирала все Людмилкины вещи, отводя душу в самой что ни на есть забористой ругани, поминая Галину. Сушить повесила в ванной прямо на извилистые трубы полотенцесушителя, иначе до утра не просохнет. Заглядывала в спальню проверить девочку. Вроде всё в порядке. Люся сладко спала, раскинувшись на широкой кровати. Ночник, оставленный на всякий случай, мягко освещал аккуратный носик и красиво отбрасывал тень от ресниц на щёки. Хорошенькая такая – умилилась Наташа. Себе она постелила на диване в гостиной, но под утро услышала быстрый топот и громкий шёпот племянницы.

– Таша, к тебе хочу, – забралась под плед, не дожидаясь ответа, и прижалась к тёте.

– В туалет не надо тебе? – так же шёпотом спросила Наталья.

– Не-а, я уже сикала, когда ты спала. И за шарик тянула, чтобы вода лилась, – сонно пробормотала девочка.

Ну и хорошо. Сказать откровенно, Наташа побаивалась, что племянница не отважится в темноте да в незнакомой квартире на поход в туалет. И ждёт кровать наводнение, а клеёнку она положить не догадалась. Да чего уж, врасплох всё вышло. Лежать было тесно. Наталья была женщиной крупной, рослой и теперь прижималась изо всех сил к спинке дивана, обхватив Люсю одной рукой, чтобы не свалилась на пол. От волос племянницы пахло шампунем и чем-то тонким, не имеющим названия – ребятёнком маленьким, что ли? Вспомнилось, как засыпала в обнимку с Андрюшей. Сколько ему тогда было? Меньше годика, наверное, у него очередной зуб резался, плакал всё время. И она, восьмилетняя девочка, согнувшись в три погибели, таскала его на руках. Укачивала и ревела с братишкой за компанию. От страха, что болеет – раз голова горячая – и теперь наверняка умрёт, потому что она не знает, что с ним делать. Кажется, именно в тот раз Наталья впервые испытала ненависть к собственным родителям, особенно к матери. Чётко врезалось в память, как побежала к ней и, размазывая слёзы, просила сделать что-нибудь для братишки. А мать с размаху ударила её по щеке. Застолью помешала. Они пили, пили всегда, сколько она их помнила. Теперь, оглядываясь назад, чего откровенно говоря, Наталья делать не любила, она с горечью поняла, что стойкую ненависть, которую почувствовала тогда, пронесла через всю жизнь. И, узнав о смерти родителей, даже на секундочку не расстроилась, не пожалела. Вычеркнула их из жизни, из своей и Андрюшиной. И каждая нерадивая мать вызывала в ней жгучее раздражение – аж пальцы подрагивали и немели губы. Старики говорят, что надо уметь прощать. Наталья прощать так и не научилась. Может, за эту самую злость Бог – если он и вправду существует – не дал ей детей. Да чего уж, и не наказание это было вовсе, то же ещё придумала! Проблема по-женски появилась, скорее всего, когда убежала с маленьким братом зимой посреди ночи. Мальчика догадалась в плохонькое одеяло завернуть, а сама осталась в резиновых сапогах на голые ноги. Значит, опять её жизнь испорчена по вине отца с матерью, стало быть, нет им прощения даже на том свете.

И с чего вдруг вспомнилось? Всегда старательно гнала от себя всё, что напоминало о детстве. Не иначе мирно сопящая под боком девочка, что каким-то случаем оказалась в Наташиной жизни, всколыхнула давно забытое, из головы и сердца решительно изгнанное. Она вздохнула и сильнее прижала к себе Люсю, прикрыла глаза. Спать совершенно расхотелось. Выбраться, что ли, аккуратно, да и кофе выпить? Правду говорят: маленькие дети спят крепко, хоть с места на место переноси. Подоткнула плед со всех сторон и ещё пуфик к дивану придвинула для верности, как бы Людмилка спросонья на пол не скатилась. Невысоко, конечно, и ковёр мягкий, но испугается, чего доброго.

Наталья смотрела невидящим взглядом в окно, монотонно помешивая сахар в чашке. Ох, тоска, тоска. И зачем встала, лучше бы заставила себя спать хоть насильно. Опять в голову мысли всякие лезут. Теперь вспомнилось, как жили тайком у троюродного деда. Тайком оттого, что она боялась попасть с братишкой в разные детские дома. Все знали, что у Лавроновых каждый день пьянки, драки и вся шваль собирается. Завуч при всех сказала, что родителей прав лишат. Наташа тогда училась в пятом классе. Домой шла на ватных ногах и в ту ночь решилась на побег с маленьким Андрейкой. Он с испугу даже не заревел, когда разбудила. Кажется, большего страха, чем в ту ночь, она за всю жизнь не испытывала. Действовала как в бреду. Напялила на мальчика шапку и завернула в одеяло. Вот дурочка была! Да могла преспокойно одеться и идти не торопясь, мать с отцом и не заметили бы. Они имя бы своё не вспомнили, не то что про детей. Да уж, не будь дом деда Кости в десяти минутах быстрым ходом, она наверняка успела бы воспаление лёгких подхватить, да ещё Андрея заморозить. Ей главное было из дому уйти – забирать их в детский дом пришли бы именно туда. Вот так на несколько лет Наталья стала за хозяйку для старого и для малого. И жили бедней-бедного на дедову пенсию. Галька эта, корова малахольная, и не знает, в какой нужде можно жить и человеком оставаться. На какие только ухищрения не шла маленькая Наташа, чтобы не вызывать у окружающих жалость! Шить и вязать училась у соседей, прорехи на одежде чинила, стоило только появиться крошечной дырочке. Сразу не спохватишься, вот тебе и дырища – только заплаткой прикрывать. Благо у деда сил хватало набойку вырезать из куска толстой резины или подмётку приладить. Подслеповатый старик любую поделку подносил близко к лицу и отчаянно матерился на каждый выскользнувший из рук гвоздок. Но сказать, что дедушка Костя ругался, было не справедливо. Да не ругался он, просто так разговаривал. И вслед за ним Наталья охотно словечки эти и выражения подхватывала. А что ж делать, если вечно приходилось защищать то себя, то братишку? Больше заступиться некому. На соседей грех жаловаться – кто одежду давал, кто картошки, яблок, молока. Но Наталья каждый раз испытывала жгучее чувство унижения. И тогда она и зареклась, что непременно устроит жизнь свою и брата так, чтобы не им подавали, а они могли бы одаривать. Теперь может с гордостью сказать, что ей это удалось, но она так и не научилась ни просить, ни прощать. Может, будь у неё в детстве другая, нормальная семья, она прониклась бы к Гале сочувствием хотя бы из женской солидарности и приняла бы её сторону. А будь жив Андрей, так засрамила бы за непорядочный поступок. Так бы, наверное, любая добрая и мягкая по натуре женщина поступила. Но Воронцова в глазах Натальи в первую очередь была нерадивой матерью, а такие, по её категоричному мнению, не должны и на свет народиться. Ко всему, Андрей был для неё и братом и сыном одновременно. Она его вырастила, только она! И уверена, что заботилась о мальчике получше, чем иная мамаша. Вот ведь хватило ума создать иллюзию, что живут дети Лавроновых нормально. Школу посещают, под забором не спят. Да она и замуж выходила с расчётом – Андрею нормальную семью создать. Нельзя сказать, что Виктора не любила. Любила по-своему, ну не до обморока, конечно. Главное, что покладистый и рассудительный Витя в свои двадцать пять лет сумел-таки стать для братишки больше отцом, чем старшим товарищем. И уроки проверял, и ругал за курение, водил на футбол и в кино. И по настоянию Виктора Андрей поступил в авиационно-техническое училище, которое когда-то сам окончил. И квартиру, что они получили, давали на троих. Но… ни муж, ни брат пожить в ней так и не успели.

Наталья потушила сигарету и тут же прикурила новую. Такая тоска навалилась. И почему нет лекарства, чтобы принять таблетку – и все прошлые неприятности из головы вон? Как она радовалась, что Андрюша с Виктором всегда вместе были. И в тот злосчастный день брат, как всегда, к концу работы пошёл за ним, чтобы вместе домой идти. И когда полыхнуло по чьему-то недомыслию и преступной глупости, он без раздумий кинулся в самое пекло, потому что там остался Витя.

Ну всё! Никаких сил не хватит. Ещё чуть-чуть – и останется завыть как раненой волчице, что детёнышей потеряла. Наташа торопливо метнулась в ванную, плеснула в лицо холодной водой. Подняла глаза к зеркалу. Ну вот, нормальная, здоровая, гладкая и ещё довольно молодая. Морщин ещё не нажила, взгляд ясный, даже маленько нагловатый, если нужно. Может, судьба и хотела бы её сломать – не выйдет, не на ту напали. За соплями и нытьём к Гале Воронцовой пожалуйте – может хоть сейчас адрес дать. А она, Наталья Валентиновна Ариншина, сама кому хочешь хребет-то поломает и в бараний рог согнёт. Ей жалельщики без надобности. Да, грубоватая, и схамить может, и за словом в карман не полезет. Уж какая есть. Не нравится – проходите мимо, никто не держит.

Но вновь завязла в воспоминаниях, как в трясине. Одну ногу вытащишь – другая проваливается. Даже обрадовалась, когда в кухне появилась лохматая спросонья Люся, путаясь в тётиной сорочке вместо ночнушки. День прошёл в делах и, к радости Наташи, сидеть и упиваться прошлыми обидами на несправедливость времени не осталось. Наскоро позавтракали и отправились в универмаг. Народу в нём было предостаточно, чего не скажешь про ассортимент. Колготки на детей были только серые или коричневые. Исключительно простые. Да ладно уж, хоть целые будут – и на том спасибо. Купили костюм, малиновый свитерок и рейтузы, клетчатый сарафан с двумя кармашками. На улице возле магазина обмирающей от восторга племяннице сторговались с бабусей на пуховую шапку и рукавички по сходной цене. Люська прижимала к себе свёртки грязно-серой бумаги, обвязанной бечёвками, и только счастливо ойкала. Обилие новых и, по мнению девочки, распрекрасных вещей избавило Наталью от выклянчивая игрушки. Люся в пылу примерок начисто о них позабыла. Торопилась домой – у зеркала покрасоваться.

Наташу её эмоциональность и смущала, и откровенно раздражала. Из всего этой девчонке надо цирк устроить. Радуется так до поросячьего визга, взахлёб – не утихомиришь. Поначалу приятно стало, что благодарность Люськина искренняя – виснет на шее, звонко целует в щёку. И при этом скачет по комнате как мартышка. Разбушевалась, врезалась с разбегу в журнальный столик, споткнувшись о край ковра. Чуть не разнесла всю квартиру. А вчера из-за мультика рыдала аж до икоты. В кого уродилась такая – не понятно. Андрей вырос весёлым, смешливым, но баламутом никогда не был, а про Галину и говорить нечего – того и гляди уснёт стоя, как лошадь. Наталья старалась сдерживаться, очень старалась. Но не привыкла она к такому и привыкать не сильно-то и хотелось. Глядя на Люсю, она категорически отказывалась верить, что, возможно, девочка похожа на неё. Она в силу возраста и опыта научилась гасить свой темперамент, а Людмила для этого слишком мала.

Повезла племянницу домой, тайком даже вздохнув с облегчением, что можно будет отдохнуть от шумного соседства. Хорошего понемножку – больше двух дней она Люську не выдержит. Галя такая флегматичная, ей, видно, всё равно. А Наталья от всей души не хотела сорваться, наорать на ребёнка или отвесить подзатыльник. Надо же, за всё время ни разу не позвонила. Хоть бы узнала, как дочка. Сбагрила на почти случайного человека и довольна.

Чай пить в гостях отказалась, сославшись на выдуманные дела, и хотя видела, как обиженно опустились уголки губ у племянницы и в глазах предательски заблестели слезинки, ограничилась тем, что погладила её по голове, озадаченно поглядывая на часы. Но, выйдя на улицу, почувствовала угрызения совести. Чего ж это она как с котёнком – поигралась и бросила. Клюнула сухим поцелуем в макушку – и привет. Видно ж было, что дитё вот-вот заревёт. А что надо было делать? Вместе с ней поплакать? Она к мамаше вернулась, не к чужим людям. В конце концов, Наталья не обязана миндальничать. В гости свозила, вещей накупила, и вообще… Она всё делает ради Андрюшиной памяти и не более. Ну нет у неё материнского инстинкта, может, весь с раннего детства на братишку истратила. И Наташа спорила сама с собой аж до самого дома.

После её ухода в комнату тотчас явилась Клавдия Семёновна.

– Батюшки-светы, это ты чего ж добра навезла, Люся? Тётя прикупила? Давай, хвастай.

Люську уговаривать и не нужно было. Вертелась перед соседкой и матерью в обновках, надетых всех разом. Даже рукавички не забыла.

– Во, гляньте, гляньте, пуховенькие! Таша мне резинку пришила, чтобы не терялись. А шапочка какая, мя-а-а-агонькая, пушистая! И брошечка на ней! Видали, блестит – драгоценная!

Галя, поджав губы, разглядывала копеечную брошку, которой была подколота шапка, чтобы не сползала на нос, как предыдущая. Вот Наталья, мадам-госпожа, наверняка нарочно прикрепила не простую булавку, а непременно украшение, чтобы лишний раз своим богатством козырнуть. Я, мол, такая-растакая королевна, мне нипочём брошь ребёнку на шапку навесить. Ну ничего, вот сладится с Иваном Никифоровичем, тогда посмотрим, кто лучше заживёт: вдовая Наташа или замужняя Галина.

– Люсенька, – сладким голосом начала соседка. – А как там дома у тёти-то твоей? Большая квартира?

– Не-а, – бросила девочка. – Кухня махонькая. Но там всё Ташино. И соседев нет, и соседевой плиты, и шкафа. Всё-всё её! Я в большой кровати спала, во-о-от такущей, – Люся развела руки в стороны и даже прошагала в бок, пытаясь отобразить размер поразившей её кровати.

Клавдия и Галина понимающе переглянулись. Ясное дело, небось ещё и покрывало импортное.

– А люстра «каскад»? – завистливо-обиженным тоном выдохнула Галя.

– Чего? – непонимающим взглядом уставилась девочка.

– Ну, Люсенька, лампочки такие на потолке, ну… ну… как у Баркашевых с третьего этажа, – подхватила соседка.

– Я на потолок не посмотрела, – пожала плечами девочка.

– Да уж наверняка «каскад», – вновь поджала губы Галя, уверенная, что у богачки Натальи просто не может висеть никакой другой люстры. В её глазах вожделенный «каскад» был неотъемлемым символом хорошей жизни.

– А ещё чего у в квартире-то есть? Что из тебя всё клещами тянуть? – сгорая от любопытства, повысила голос Клавдия.

– Ничего! – обиженно крикнула Люся и демонстративно отвернулась, прижав к груди руки в новых варежках.

– Ты что, Люсенька? – заулыбалась соседка. – А вот я тебе пирожка с вареньем дам, хочешь?

– Хочу, – кивнула девочка.

Люся получила пирожок, мандарин и конфету «коровка» от внезапно расщедрившийся Клавдии – уж очень хотелось знать, как поживает богатая, внезапно обретённая Галиной родня. И две взрослые женщины, оставив дела, так и сяк заискивали перед девочкой. Люся с полным ртом, роняя крошки на пол, выдавала скупые ответы и совсем не про то, что они ждали. Вот бестолковая! Ничего запомнить не может. Про телевизор сказала, а цветной или черно-белый – нет. И какая обивка у дивана? Что значит мягкая? Гобелен или другая ткань? А ковёр только на полу или ещё на стене есть? Да что она с закрытыми глазами, что ль, там ходила?

Ну ясно: толку не добьёшься. Лучше пойти на кухню и нормально поговорить.

– Нет, ну вы подумайте, Клав Семёновна! – обиженно поджав губы, воскликнула Галина, как всегда, привалившись спиной к стене и безвольно опустив руки. – Вот ей лишь бы меня уесть. Смотри, мол, ты бедная, а я богачка! Купила костюмчик – спасибочки. Он же дитю в самый раз, а на следующий год уже мал будет. На вырост надо было брать. И сарафанчик тоже впритык. Месяц-два пройдёт – и заднюшка наружу. Ишь, благодетельница!

– И не говори. Да где ей сообразить, она ж бездетная, денег воз, а как тратить – не знает. Ты, Галя, ей так и скажи: вы мне лучше деньгами давайте, я сама прикуплю, чего следует.

– Конечно! Я ж мать, мне виднее.

– А шапка-то, кроличий пух, денег хороших стоит. Вишь, для девки ей, значит, не жаль. А ты и пользуйся. Раз мужик тебя объегорил, хоть с евоной сестры получишь. Это по справедливости станет. Да и куда ей тратить-то? Муж помер, брат помер. Только на племянницу. Тебе покамест с ней ссориться резону нет. Вот устроишь свою жизнь, тогда и от ворот поворот. Хотя… нет, Галя, надо наперёд думать. К примеру, вырастет девчонка да приведёт жениха на твою площадь – и не выгонишь. А так, скажешь, живите, мол, у тётки, она одинокая, а помрёт – и у молодых отдельная квартира.

На Галин лоб набежали складочки. Клавдия Семёновна права, конечно, как всегда. Уж она об жизни всё знает лучше всякого профессора. Но выходит, придётся лебезить перед Натальей ещё невесть сколько времени. И не получится поставить нахальную сестрицу на место?

– Так-то оно так, Клав Семёновна, а если она в другой раз замуж выйдет? Чего ж, ей сорока нету, – плаксиво загнусавила Галина, словно родственница своим новым браком пытается увести из-под носа заманчивое наследство.

Соседка на мгновение замолчала, потёрла переносицу. Подумать надо. Но тут же подмигнула и знающим тоном бросила:

– Да кто польстится-то? Баба не молоденькая, характер, по всему, видать, не сахар. Мужики молодых любят, покладистых. Да, Галя, как у вас-то?

Соседка слегка порозовела.

– В кино ходили. Теперь, должно, в гости позовёт.

– Идёт у вас, идёт, – энергично закивала головой Клавдия. – Ты уж цепляйся намертво. Видишь, как хорошо складывается, и ребёнка теперь есть куда спихнуть. Отдала тётке на выходные – и свободная птица.

– И то верно, а то ни к себе позвать, ни самой уйти – одна морока, – Галина вдохнула и тут же протяжным голосом добавила: – Я ж мать, мне главное, чтобы дитя в полной семье росло как полагается.

В отличие от Гали Наталья быстро все мысли о ней из головы выкинула. Свои дела есть. С утра понедельника поехала в центр устраиваться на работу. Из метро вышла красная, потная, шапка набекрень – в такую толчею угодила, жуть. И лица у всех хмурые, не выспавшиеся. Да уж отвыкла она от такого давным-давно. И чего все так стремятся в столицу? Сбавила шаг – хоть отдышаться толком и остыть после потного, битком набитого поезда метро.

Заведующая ателье головных уборов оказалась точно такой, какую Наталья и представляла. Полная блондинка чуть за сорок. С не слишком-то ладно положенной косметикой. Волосы уложены в затейливую причёску и щедро залиты лаком. Вот к бабке не ходи: спать она ложится в шёлковой косыночке, чтобы начёс не помять. Одета хорошо и по стандарту кольца, серьги и все с крупными в глаз бьющими каменьями. Лицо сонно-равнодушное, а глаза словно отдельной жизнью живут. Как два пронырливых мышонка обшарили посетительницу с головы до ног быстрее, чем Наталья представиться успела. И тотчас в блёклых серых глазах отразилась стоимость всех увиденных вещей с точностью до копейки.

– Видите ли, Наталья Валентиновна, я бы, конечно, вас взяла, но у меня свободных штатных единиц нет, – протянула заведующая.

Наташа тотчас смекнула, что врёт будущая начальница как сивая кобыла и не краснеет. Но она прекрасно такой тип людей изучила и даже бровью не повела на отказ. С понимающей улыбкой глядела на собеседницу.

– От души хотела бы помочь, – продолжала заливаться заведующая. – Но штат-то не резиновый, сами понимаете.

– Ещё бы! – с воодушевлением воскликнула Наталья, расстегнув пальто, чтобы лучше виднелось импортное трикотажное платье, и закинула ногу на ногу, давая понять, что не та она соискательница, что кивнёт обречённо и поспешит восвояси. Просидела в кабинете больше получаса. К концу беседы чуть ли не подругами стали. Анна Леонидовна с фальшиво-скромной улыбкой приняла в подарок сувенирную шкатулочку и флакон духов «Сандал». Ну и как не помочь такой приятной женщине? Разве ж она противозаконное что делает? Петракова уходит в декрет, стало быть, место хоть и временное, да нашлось. Можно хоть сейчас идти в кадры и оформляться.

Анна Леонидовна вышла в приёмную и кивнула секретарю – сухопарой рыжеволосой женщине.

– Ирочка, приказ напечатай, потом занесёшь, я подпишу.

– Так у нас же мест нет.

– Ай, брось, – махнула пухлой рукой заведующая. – Эта Петракова ещё не известно, вернётся ли из декрета. Такая необязательная и работник так себе. У этой дамы и опыт работы больше, и трудовая загляденье. Деток не имеет, значит на больничном сидеть не станет и отпуск требовать в неположенное время. И потом подумай только, она же, бедная, недавно мужа схоронила, геройски погибшего. Не по-людски это в такой ситуации участия не проявить. Я как женщина очень сочувствую. Ты же знаешь, я человек такой: если надо кому помочь, так в лепёшку расшибусь, себе во вред сделаю, а другим помогу.

При этих словах Ирочка низко нагнулась над столом вроде как в ящик стола за бумагой, скрывая ехидную усмешку. Благодетельница нашлась – да у неё зимой снега не выпросишь, та ещё пройдоха.

В первый рабочий день Наталья принесла торт «Прага» – проставиться положено. И довольно быстро расположила к себе коллег. Приятно иметь дело с человеком, у которого видимых проблем нет. Как например, у бедолаги Петраковой. В декрет собралась, а сама не замужем. Наташа прекрасно знала, что вызывать жалость – последнее дело. Неудачников вечно сторонятся. Изо дня в день сочувствовать – так на свои горести времени не хватит. Уж куда лучше окружать себя людьми удачливыми, что лишний раз ни денег, ни помощи не просят. Да разговору нет – помогать ближнему дело хорошее, но… хорошо, когда сам предложил и знаешь наверняка, что откажется. Вроде и доброту проявляешь и не внакладе. Вот Наталья и оказалась той самой удобной коллегой. По рассказам Ирочки, женщина не бедная, поскольку работала на севере. Квартира есть, шмоток навалом. А что вдова, жалко, конечно, но опять же, не сидит, как ворона, вся в чёрном, бросая мрачные взгляды исподлобья. Бабёнка весьма видная, молодая, бойкая. Вполне может личную жизнь устроить.

Довольная устройством своих дел, Наталья благодушно решила, что опять возьмёт племянницу на выходные. Сказать по совести, первые дни она радовалась, что дома тихо, чисто и спокойно. Не то что с Люськой – вся квартира вверх дном. А потом заскучала, вспоминая, какая племянница была хорошенькая после купания. И как уютно было лежать с ней в обнимку на диване. Конечно, невоспитанная она, шебутная, вертлявая. Но это же Андрюшина дочка. И Наташа стала себя уговаривать, что ради памяти брата надо непременно принимать участие в Люськиной жизни. Опять же, будь Галя правильной матерью, так и разговору нет. Эдак можно просто на праздники гостинцы привозить. А если мамаша рыба снулая, соплежуйка, ну как бросить ребёнка на произвол судьбы?