Моя правда! Серия «Русская доля»

7. За веру, царя и отечество

…В лето 1914-го года грянула Первая мировая война. Была объявлена всеобщая мобилизация. По всей России, прямо с полей, в самый разгар жатвы, молодежь забирали на призывные пункты. Русская армия должна была вступить в войну в соответствии с международными соглашениями. В начале августа первые русские части перешли границу Германии. В результате Кайзер Вильгельм остановил свой поход на Париж и повернул свои части с западного направления на восточное, что и нужно было от России союзникам. Вскоре выяснилось, что Русская армия не достаточно подготовлена к войне, это повлекло за собой огромные потери в личном составе, вооружении и техники. Уже в самом начале войны погибли десятки тысяч русских солдат. Посылая простой народ на войну, царь не только выполнял союзнические договорённости, но также преследовал и внутриполитические цели. Война отвлекала основную боеспособную массу трудящихся от разных бунтарских мыслей, которые после 1905-го года, нет-нет да и появлялись в обществе. Всеобщая мобилизация снижала антиправительственные настроения в массах, снижала и активность оппозиционных организаций. Российской буржуазии война так же была на руку, она получала возможность выхода на новые международные рынки, а это сулило ей рост прибыли.

Первоначальные победы Русской армии в Карпатах, на Западной Украине и в Закавказье весной 1915-го года, быстро сменились неудачами. Бездарность, излишняя самоуверенность и в то же время крайняя неповоротливость царских генералов повлекли за собой дальнейшее отступление и потери Русской армии. Тем не менее российские олигархи уже считали прибыль с новых, захваченных в ходе войны, территорий. Буржуазия готовилась к дальнейшему повышению своей роли в управлении Российским государством. Простой же народ продолжал погибать на полях сражений за интересы царизма и крупного капитала, надрываться от непосильного труда и умирать от голода в тылу.

…По мобилизации взяли в армию и самого младшего из братьев – Тимофея Михайловича Животова. Теперь кроме Александра, который работал на оборонном заводе и имел бронь, все братья как истинные патриоты честно служили и самоотверженно защищали веру, царя и отечество на фронтах империи. Поначалу братья писали глубоко патриотические письма, подробно описывая успехи Русской армии на фронте. В то время, особенно в начале войны, большинство русских солдат было уверено, что воюет за Россию-матушку, за её интересы в мире, что иначе нельзя, что защищать свою землю это священный долг каждого гражданина Российской империи, что захват чужих земель тоже входит в это понятие. Народ в основной своей массе был малограмотный, не умеющий ни читать, ни писать, плохо знающий географию. Данное положение играло только на руку царской власти и крупной буржуазии. Жизни простых необразованных солдат, российская буржуазия меняла на баснословные прибыли, получаемые в ходе войны с оккупированных территорий. С этих же территорий, за счет местного населения, пополнялся и личный состав редевшей в боях Русской армии. Солдаты же были ослеплены и оглушены пафосными патриотическими лозунгами, звучащими с разных трибун и изобилующие во всех государственных газетах.

В тылу жизнь рабочих и крестьян отягощалась тем, что оставшимся дома, «пахать» приходилось теперь за троих и за четверых, за тех кто воевал на фронте. Официальная пресса каждый день вещала о нарастающих со всех сторон эпидемиях различных болезней и всяческих кризисах: экономических, политических, продовольственных, транспортных и так далее. Жить становилось просто жутко. Народ недоумевал, почему все кризисы, эпидемии и войны, происходящие в стране, сказываются только на простых работягах, не отражаясь, ни коем образом, на благосостоянии царствующей фамилии, на приближенных к власти, на чиновниках, на капиталистах и помещиках. От этих крамольных мыслей необходимо было граждан как-то отвлекать. Для этого использовался полный арсенал массовой психологической обработки мозгов: церковные проповеди, патриотические лозунги, митинги и собрания с стандартными воззваниями к традиционным моральным ценностям, к: богу, царю и Отечеству. Но царская пропаганда давно приелась основной народной массе и уже мало на кого действовала, особенно в войсках. Всё чаще солдаты переставали подчиняться приказам своих командиров, отказывались идти на смерть в атаку и тут и там по линии фронта возникала, так называемая «буза».

Вскоре в письмах и вестях с фронта стали преобладать совершенно противоположные настроения. Сыновья Михаила Ивановича писали, что солдаты испытывают бесчеловечное обращение со стороны офицеров-командиров, терпят издевательство и побои. Солдат продолжают гнать вперед в чужие земли.

«Мы бросаемся в атаку, но с каждым броском, с каждой атакой, постепенно начинаем задумываться о своей жизни и судьбе. За что и за кого эта война? Ради чего миллионы убитых? – писал Тимофей с Западного фронта. – Становится очевидным, что не сегодня, так завтра уж точно, мы – русские солдаты и матросы: крестьяне и рабочие, тоже ляжем навсегда в вязкую грязь чужой незнакомой земли и возможно вообще без всякого погребения!»

Постепенно все братья проникались идеями всеобщего освобождения, равенства и братства. Это было им и близко и понятно так как они родились и выросли в деревенской общине, где всё всегда делилось поровну по справедливости.

В июле 1915-го года пришла весточка от Виктора, которую передал сосед Митька Богачев прибывший на побывку и воевавший вместе с Виктором в одном полку на Южном фронте. Митька, сразу по приезде, чтобы не забыть, заскочил к Животовым передать родне привет от Виктора. Сидя уже за столом, приняв пару стопок «на грудь» и закусив с дороги, Митяй передал Михаилу Ивановичу большой привет от сына и ещё то, что сейчас в письмах не пишут, как многозначительно прокомментировал Митяй перед рассказом:

– Мы с Андреем, дядя Миша, вступили в партию социалистов-революционеров и в армию – на фронт уже не вернемся. А Андрей по заданию партии сейчас направлен с помощью наших, которые в штабе Южного фронта, в Питерский гарнизон. Я тоже скоро туда еду, там сейчас всё решается, в столице.

– Ну а на фронте то, как оно? – подвинулся ближе Михаил Иванович. – Чья берёт?

– Вначале вроде бы наша брала. А сейчас бьют нас вовсю германцы. Терпим поражение за поражением. Войне конца не видать. Офицерьё совсем озверело. Солдат муштруют хуже прежнего, за невыполнение приказа командира, за отказ идти в атаку сразу под арест и дело направляют в военно-полевой суд. Военно-полевые суды работают не покладая рук. В двадцать четыре часа или расстрел или петля. Виселицы стоят по всей линии фронта.

– Во как! А наши, наши то генералы что? Чего же они-то супротив германца? – наливая в стопку и пододвигая сало, пытал Митяя Михаил Иванович.

– Верховный главнокомандующий великий князь – дядя царя ничего не смыслит в военном деле… – пропустив стопку и быстро закусив салом, продолжал Митька, – уступает врагу город за городом. Отдали: Вильнус, Варшаву, Львов, это только те, которые при мне отдали. Наша армия несёт огромные потери. Ходят слухи о предательстве на самом высшем уровне, во как, дядь Миш! Солдаты не выдерживают, бегут. Генералы отдали приказ создавать в тылу заградительные батальоны для сдерживания отступления. Несчастный солдат, если в плен не попадёт, если немцы не подстрелят, тогда заградители расстреляют, когда назад повернёт. Семьи же сдавшихся в плен, теперь лишаются всякого пособия за служивого. А тех кто в плену побывал сразу в Сибирь, в рудники. Вот причём тут семья солдата? Скажи, дядя Миша? – потянулся Митька за второй, уже налитой дедом стопкой.

– Да-а, Мить, плохи видно наши дела, уступаем стало быть немцу. Наше бы поколение не уступило. Наверное нам придётся идти, ничего вы не можете. Только краснобайству, да революции этой вашей и научились. Одной болтовнёй германца не возьмешь! – начал расходиться Михаил Иванович. Но тут же довольно быстро одумался, осёкся и смягчился:

– Ну а сам то он как? Витька-то?

– Да жив здоров и не ранен ни разу, ни то что я. Вот пулю немецкую в ляжку схлопотал, – похлопал себя по ноге Митяй, – потому и отпустили домой долечиваться, – Он скрыл от родителей Виктора, что тот тоже был ранен в правое плечо в одно время с ним и теперь переведен в Петроградский гарнизон по ранению. Виктор знал, что Митька едет домой и скоро увидит его родителей и предупредил чтобы он не распространялся по поводу его ранения.

– А насчёт нашего поколения, ты, дядя Миша, это зря. С нашей деревни ребята как положено воюют, геройски можно сказать, у всех почитай кресты георгиевские, а у кого и по два-три, а сколько вообще наших местных не вернулось, сколько полегло на чужбине…

Михаил Иванович смутился и обнял Митьку:

– Ты не серчай, Митяй, это я так – ворчу по-стариковски, за Россию обидно стало, что отступаем всё.

– Да я понимаю, дядь Миш, я что, ничего, не в обиде.

– Увидишь кого из моих передай: пущай тольки не пропадают совсем, коли живы. Нехай объявятся уж как-нибудь. А то мы с матерью места себе не находим. С утра до вечера молимся за каждого поименно. Все ли живы, сыны наши? – с грустью спросил у кого-то Михаил Иванович и задумался.

– Увижу, непременно передам! Ну мне пора, дядя Миша, – с этими словами Митяй поднялся, поблагодарил хозяев за угощение и быстро вышел в сени, тактично оставив стариков одних, погрустить о сыновьях.

Сам Михаил Иванович Животов, когда не грустил по сынам «воевал» дома со своим бабьим войском, оберегая семью от соседей и разных пришлых. Особенно дед Михаил обхаживал самую молодую сноху Ульяну – жену Тимофея. Бабушка Евдокия хотя и сидела все время дома с внучатами, однако кое-что знала об этих отношениях. В сентябре, когда хлеб был уже убран и вывезен с поля, Михаил Иванович находил время и помаленьку молотил зерно в старом заброшенном сарае на самой окраине деревни. Бабушка Евдокия посылала тогда маленького Ваню к деду с разными надуманными и совсем ненужными никому поручениями.

Однажды Ваня застал такую картину. Дед в серых исподних холщовых подштанниках, в которых он обычно щеголял в теплую погоду, широко расставив ноги и немного согнувшись молотил овес, поплевывая на руки и ловко перебрасывая цеп из руки в руку. Невестка красавица Ульяна стояла напротив, в белой холщовой рубахе и исподней юбке, то выпрямляясь, то сгибаясь в работе. Дед, ловко перебрасывая цеп, и было заметно со стороны как он время от времени с лукавой улыбкой пробегал взглядом по точёным формам молодой женщины. Ульяна со своей стороны часто похохатывала. Было видно, что она порядком соскучилась по присутствию мужчины и ей явно не хватало мужского внимания. Казалось, что она сейчас в присутствии даже такого довольно не молодого мужчины как дед Михаил, чувствовала себя снова молодой и озорной девчонкой. Ваня обратил внимание, что между дедом и тётей Улей возникло такое обоюдно-радостное чувство, при котором трудности работы они почти не замечали. Они оба словно вернулись в состояние былой беззаботной юности. Усталость от такой весёлой работы не ощущается и как-бы проходит стороной. Такое состояние на работе даже не требует вознаграждения за труд, оно само по себе, как награда. Тогда маленький Ваня не понял что происходит, понимание пришло уже с годами.

После свадьбы Тимофея у деда Михаила больших расходов не предвиделось. Семья была в самом расцвете своих сил, правда в сокращенном составе, больше чем без половины мужского состава. Старший сын Александр давно уже жил самостоятельно, своей семьей в Питере, а Виктор, Андрей и Тимофей воевали. В наличии были только: жена Виктора – Софья с дочкой Дашей, жена Андрея – Полина с сыном Ваней и молодая жена Тимофея – Ульяна. Сам дед Михаил еще имел достаточно физических сил в свои пятьдесят семь и старался никого не звать и справляться самостоятельно со всей мужской работой. Тем более вокруг всегда находились молодые женщины и он должен был перед ними соответственно держаться молодцом, а не разваливаться как старый пень. Его жена Евдокия, теперь он её звал бабкой, хотя она не была еще старухой, взяла на себя всю работу по дому и готовку. Молодая женская часть семьи помимо стирки трудилась под руководством Михаила Ивановича на скотном дворе, в поле и на огороде. Так совместным упорным трудом и режимом жесткой экономии хозяйство Животовых удерживалось на должном уровне достатка. Животовы ни у кого никаких кредитов никогда не брали, но и сами своим добром никогда не разбрасывались. В традициях семьи не было большого доверия к окружающему миру. Михаилу Ивановичу в режиме жёсткой экономии получалось даже кое-что откладывать. Скопленных средств, наконец, хватило, чтобы купить усадьбу-хутор, в трёх верстах от деревни в очень красивом месте, на противоположном крутом берегу Мокрой Таболы. В первый же год участок был засеян зерном и давал хорошую выручку. На очереди было строительство дома на хуторе.

Как-то одним из осенних вечеров, поддерживая мешок, куда дед насыпал овес, бабка сказала:

– Ты бы взял с собой мальчишку на ярмарку, пущай привыкает.

– Держи лучше! – со злостью рванул за край мешка дед. – Без тебя знаю кого мне брать в помощники. Мал он ешо! – добавил он после паузы, слегка смягчившись.

Однако бабка Евдокия уже знала, что дед внутренне сдался и возьмет внука, хотя и планировал взять с собой Ульяну.

Ваня ехал на ярмарку на телеге в город первый раз и первый раз так далеко от дома – за двадцать с лишним верст. Это было по-настоящему здорово. Он боялся неловкого слова или неловкого движения, которые могли бы повлиять на решение деда. Находясь под впечатлением от предстоящего путешествия, Иван накануне отъезда спал плохо и проснулся не в очень бодром настроении.

Было прохладное сентябрьское утро, темно и сыро, около телеги, кряхтя, возился дед Михаил, укладывая солому и вещи. Затем он подмазал дегтем колеса, подвесил баклагу, запряг лошадь, попрощался с бабкой и наконец тронул вожжами:

– Но-о, милая-я! – и телега медленно и чинно двинулась вдоль деревни. Вскоре они миновали свою деревню, за ней соседнюю и выехали на большак, о котором Ване раньше только доводилось слышать от старших. Тут было много глубоких, поросших травой, следов от множества телег. Но только две колеи были наезжены, по одной из которых и ехала подвода с дедом Михаилом и Ваней. Казалось, что раньше по всем колеям сразу ехало много телег. Большак казался невероятно длинным и бесконечным, уходящим куда-то за горизонт. «Наверное, вот такой же большак и ведет на самый край света, если по нему ехать и ехать, прямо, никуда не сворачивая», – думал Ваня, пытаясь представить этот край о котором все говорят, но никто никогда не видел. Вскоре путники догнали впереди идущий обоз и пристроились за ним. Дед слез с телеги, взял вожжи и пошел рядом с телегой.

Большак постепенно вывел обоз на косогор. Слева была широкая долина с пологими склонами, покрытыми зеленой вытравленной травой с торчащими черными пнями. На противоположном склоне, кроме пней, стояли редкие, но пышные дубки, из-за которых на горизонте показалось караваеобразное раннее солнышко. Низ долины был покрыт сизой дымкой тумана.

– Здорово живешь, Михайло! – не глядя назад, обратился к деду Михаилу, другой, судя по возрасту, тоже дед, идущий рядом с со своей телегой впереди. – Дубок-то почти нацело вырубили, – вытянув вперед правую руку, показал на долину незнакомый дед.

Дед Михаил ускорил шаг, поравнялся с впереди идущим дедом, поздоровался и пошел с ним рядом.

– Дай-ка своей махорочки… Ты что же, один? – спросил деда Михаила другой дед.

– С внуком, – вытаскивая кисет и отрывая курительной бумаги, указал Михаил Иванович назад на Ваню, немного сбавив шаг.

– А какая хорошая роща была! – снова вытянул правую руку в сторону чужой дед. – Я еще помню, однако давно это было, еще был жив мой покойный отец, царство ему небесное, мы с ним приезжали сюда за дубками. Давно это было…

– Много с того времени их вырубили, – поддержал разговор Михаил Иванович. – Я еще помню, когда в этой местности скрозь был лес.

За время путешествия они многое вспомнили из прошлой жизни, даже о тех временах, когда сами были детьми.

Ярко-красный диск солнца стал быстро подниматься над лесом, прогревая воздух и сгоняя росу с полевых трав. Обоз разрастался с каждой верстой. Появились и тарантасы, обгоняющие обоз и даже кареты, запряженные парами лошадей. Все спешили на ярмарку занять получше места на рыночной площади. Почувствовалось оживление в обозе, люди без особой необходимости стали подгонять лошадей. Вдоль дороги стали появляться добротные дома городского типа и показался частокол. За частоколом открылась во всей своей ширине, огромная площадь, уставленная всяческими сарайчиками, будками и навесами. Всюду стояли повозки с мешками, корзинками, ящиками, дровами, сеном, овощами и иными продуктами питания. Везде стояли весы, лошади, коровы, овцы и поросята. Все вокруг кричало, мычало, блеяло и ржало. Это была атмосфера ярмарки, рынка, базара. В этой новой атмосфере маленький Ваня вдруг почувствовал себя как-то по-особенному, будто он попал именно на своё место. Ярмарка подпитывала его какой-то необъяснимой внутренней энергией. Он был в восторге, сам даже не понимая от чего. Сам процесс торговли между двумя взрослыми дядьками, выглядел для Ивана как-то несерьезно, хотя сделки совершались порой довольно денежные. Каждый из участников купли-продажи стремился провести другого и в результате продолжительных споров, как-то оба сходились в цене и тогда каждый про себя думал, что именно он и победил в сделке. Ваню это очень забавляло и в то же время, как бы шутя, он приобщался к азам торговли и правилам коммерции. Всё же, несмотря на всю внешнюю забавность происходящего, Ваня относился ко всему рыночному процессу на полном серьёзе и с совершенно искренним интересом. Иногда ему казалось, что торговля – есть его истинное предназначение, что это именно его дело. Уж он бы обязательно выиграл в этом соревновании по хитрости – кто кого проведёт. Ему было так тут интересно и весело, что даже не хотелось возвращаться назад. Но всё когда-нибудь заканчивается, а самое интересное и весёлое почему-то заканчивается быстрее всего. Тем временем стало темнеть. Ваня с неохотой через силу помог деду собрать пожитки, медленно уложил на подводу оставшуюся тару, мешки и прикупленные родне подарки. После недолгих сборов, обоз, включающий и подводу деда Михаила с внуком, уже, с намного большим темпом, чем тем которым ехал на ярмарку, тронулся в обратный путь.

8. Стачка

Виктор Михайлович Животов находясь в составе действующей армии на Южном фронте ещё в начале войны вступил там в Российскую социал-демократическую рабочую партию. В начале 1916-го года после ранения в правое плечо навылет он был переведён в Павловский полк Петроградского гарнизона. Виктор получил партийное задание на организацию и проведение в составе группы товарищей на заводе митинга. В случае дальнейшего развития событий в том же русле, группа должна была организовать и провести как минимум двухнедельную стачку на заводе. Митинг было решено подготовить тайно в узком кругу Рабочего комитета. Учитывая повсеместное преследование социалистических партий по всей России требовалось соблюдать максимальную конспирацию. Всюду и даже в рабочей среде действовали тайные агенты охранного отделения. Их выявление на заводе тоже входило в задание Виктора. В один не слишком морозный солнечный февральский день группа Виктора прибыла через заднюю запасную железнодорожную ветку примыкающую к заводу со стороны свалки – кладбища старых железнодорожных вагонов и механизмов. На территории завода их встретил старший брат Виктора Александр, и как они накануне договорились, провел прибывших подсобными мастерскими в раздевалку электрического цеха. Александр никогда не интересовался политикой, а предпочитал ей совершенствование трудовых навыков и мастерства в своём деле. В данном случае он просто помогал брату.

– Ну всё, брат, на этом моя миссия закончена, – прощаясь, Александр протянул руку Виктору, – пойду, а то дело стоит, не могу я так, чтобы дело стояло, да и ученики заждались, глядишь напорют чего-нибудь…

– Погодь, Саш, спасибо тебе, сейчас не от партии, а от меня лично! – остановил его Виктор, держа его руку в своей и не отпуская её.

– Да чего уж там, как же родному брату не подсобить. Помнишь как в детстве?

– Конечно помню, брат, как с детства ты меня от старших драчунов защищал. И как в Сибири прикрывал от чужаков-инородцев всяких, …а когда на меня пятеро местных навалились! Вот и сейчас, выручил Санёк. Это же у меня первое такое серьезное самостоятельное задание от партии, – расчувствовался Виктор.

– Этого ты мне, Витёк, не говорил, а я тебя не слышал, всё, разбегаемся, брат, меня работа ждёт! – с этими словами Александр слегка потянул свою руку из удерживающей её руки брата.

– Ты с кем, брат? – не отпуская руки Александра и глядя ему прямо в глаза спросил Виктор.

– Я, брат, ни с кем. Я сам по себе, Витёк. Я мирный гражданский человек! – произнёс старший брат, не отводя взгляда от взгляда брата.

– Так не бывает, брат, – всё ещё крепко держа руку Александра, ответил Виктор, ожидая всё-таки конкретного ответа на свой конкретный вопрос.

– Значит бывает! – Александр вырвал свою руку, резко повернулся и быстро зашагал прочь…

Когда Виктор вошёл в раздевалку, там уже собрался рабочий актив завода, все поздоровались, познакомились, затем вышли на внутреннюю площадь возле паровозомеханической мастерской. Старший от Рабочего комитета завода – товарищ Фёдор по дороге раздавал указания и давал команды:

– Беги, Коля, по всем цеховым комитетам! Всех сюда на митинг зови, – обратился Фёдор к худенькому молодому пацанчику в грязной телогрейке, поспешавшему за ним как хвостик, – давай сигнал на общий сбор! А мы, мужики, пока трибуну соорудим! – обратился он повернувшись ко всем лицом и подвел к, стоявшему возле стены мастерской, грузовому автомобилю Руссо-Балт.

– Кто может водить? Давай в центр выгоняй! Заместо трибуны будет.

Интеллигентно одетый, мужчина, по всему виду или инженер или техник, полез в кабину грузовика, покопался там пару минут, после чего мотор три раза чихнул и весело затарахтел.

– Молодец, Степан Андреич! – крикнул, перекрывая шум мотора, Фёдор. – Выгоняй его в центр, мы сейчас подойдём!

Автомобиль не спеша двинулся в центр площади и достигнув центра, остановился. Он был с открытой длинной платформой и невысокими бортами. Из него и решили сделать трибуну. Трое рабочих, открыли борт с одной стороны и приставили к машине несколько деревянных ящиков. Из них со стороны открытого борта, соорудили что-то наподобие лестницы. Фёдор первым забрался на своеобразную трибуну. Он уже оттуда сверху громко, хорошо поставленным баритоном, распределил роли:

– Первым выступит товарищ Серый, – указал Фёдор раскрытой ладонью на высокого крепкого парня в рабочем бушлате, – о текущих трудностях, о зарплатах в первую очередь скажешь. Не забудь про 8-ми часовой рабочий день, штрафы и сверхурочные! Следующим, о состоянии на фронте – товарищ Виктор, ему виднее он недавно с передовой. Ну а дальше – кто ещё пожелает выступить из рабочих. Потом предложим и перевыберем Рабочий комитет завода – это ты на себя возьмешь, – повернулся Фёдор к высокому мужчине в пенсне, длинном пальто и широкополой шляпе. А я уже в финале под занавес подведу итоги, как положено. Ну а в конце примем резолюцию собрания, – немного помедлив, добавил Фёдор. Тут он разглядел кого-то в толпе: – Да, и боевой группе: одеть красные повязки и срочно заняться всеми мастерами, техниками, инженерами и стукачами. Никто не должен никуда отходить до самого окончания митинга. Будут сильно сопротивляться, применить рабочую физическую силу, но не насмерть и не калечить… пока, лучше связать или куда-нибудь закрыть под замок.

Тут сразу от толпы отделилась группа человек сорок, которая разделилась на четыре равные части. Части разошлись по периметру собравшихся. Рабочие со всех сторон уже довольно энергично подтягивались и окружали автомобиль-трибуну со всех сторон. Через полчаса площадь была уже вся заполнена, яблоку некуда было упасть. Трое докладчиков и трое здоровенных рабочих с красными повязками на рукавах в качестве блюстителей порядка и телохранителей, поднялись на «трибуну». Всех выступающих подобрали с сильными поставленными голосами, чтобы их было далеко слышно. Начал, почти крича, Серый:

– Приветствую весь рабочий трудовой коллектив Путиловского завода! Пламенный революционный привет вам от фракции большевиков Петербургского комитета Российской социал-демократической рабочей партии!

– Большевиков? Знаем таких! И вам наш трудовой привет! – загудела со всех сторон толпа.

– Меня зовут товарищ Серый, я уполномочен вам передать, что большевики Петрограда с вами, товарищи. Только мы – социал-демократы, большевики, из всех разномастных партий, повылазивших сейчас ото всюду, как грибы после дождя, на жаркой почве надвигающейся революции, понимаем все ваши проблемы. Ваши проблемы – они и наши проблемы. Только мы относимся к вашим нуждам и чаяниям как к своим собственным, потому что мы сами из рабочих, из солдат, из крестьян. Товарищи, царизм отживает. Царь, его министры в сговоре с крупным капиталом наконец исчерпали все своё красноречие, используемое ими для обмана народа. Иссякли все придуманные на скорую руку сказки о добром, справедливом и щедром царе-батюшке. Никто больше не верит правителям. Власть показала в январе 1905-го года своё истинное лицо – это лицо народного врага – палача трудового народа. Царь и его правительство начали открытую войну со своим народом, с народом-тружеником, народом-созидателем, народом-производителем. Что же так взбесило эту власть тогда в январе 1905-го, что её бесит до сих пор, несмотря на сотни тысяч повешенных, посаженных в тюрьмы и сосланных в Сибирь наших товарищей. Может был перебор с требованиями? …Что же требовал народ и в чём искал поддержку у «справедливого» царя-батюшки? А вот чего: повышения заработной платы, так как инфляция уже давно сточила прежние зарплаты. По сравнению с дирекцией и высшим инженерно-техническим персоналом средняя зарплата рабочих на сегодня составляет не 1 к 100, а уже 1 к 1000! При этом рабочие часы в смену выросли с 9—10-ти до 13—15-ти! Про оплату сверхурочных господа-заводчики вообще уже забыли. Забыли они и про обещания, что после начала войны и перехода завода на военную продукцию, зарплаты рабочим должны быть значительно увеличены. Зато не забыли собственники-капиталисты о штрафах за любой чих рабочего не в том месте и не в то время.

Так и есть! Верно! Сил больше нет терпеть! – гул одобрения прокатился по многотысячной толпе.

– А что сделали власти с теми кто обращался с законными требованиями, с требованиями даже просто выполнить свои же обещания? …Их незамедлительно увольняли целыми группами, а за воротами уже стояли в очередях им на смену сотни голодных их товарищей, уволенных раньше. Безработные товарищи готовы были, после нахождения на «вольных хлебах» в течение нескольких месяцев, идти на место уволенных даже на меньшую зарплату, практически просто за кусок хлеба для себя и своей семьи. И их не в чем упрекнуть, им нужно было выживать. Во всем вина только хозяев и дирекции предприятия, главный принцип которых побольше взять и поменьше дать, добиваться максимума прибыли любыми путями. Пора, товарищи дать по рукам собственникам-капиталистам и хапугам-директорам и отправить их всех самих за ворота, на паперть, если их там конечно примут божьи люди. Долой царизм и капитализм! Да здравствует социализм! – выступающий поднял вверх руку с сжатым кулаком и под крики одобрения, отступил вглубь трибуны, пропуская вперёд следующего оратора. Толпа взорвалась бурными аплодисментами…

Виктор выступил вперед и подождав достаточной для выступления тишины, начал, иногда срываясь на крик:

– Товарищи, меня зовут Виктор, я – большевик, родом из простой крестьянской семьи. Я солдат-фронтовик, то есть брат вам всем товарищи рабочие и вы мне все братья. Партия социал-демократов, большевиков – это партия рабочих, солдат и крестьян. Как говорит наш вождь Владимир Ильич Ленин: «Партия – сознательный, передовой отряд рабочего класса, его авангард». Многие из вас и ваших знакомых-питерцев воевали со мной плечом к плечу на Южном фронте и меня знают.

– Знаем, знакомы, свой парень! – послышалось из толпы с разных сторон.

– И я знаю многих питерских и беда у нас, товарищи, одна, поэтому я здесь, а не у себя в деревне на печке!

В толпе, кое-где хохотнули.

– Кроме нас самих, товарищи, никто нам не поможет, «ни бог, ни царь и ни герой…» – как поётся в интернациональном гимне. – По ту сторону забора, – Виктор отвёл руку, указывая в сторону Зимнего дворца, – наши враги, враги всего русского народа – царские приспешники и капиталисты! Только враги народа могли расстрелять мирную демонстрацию, только враги могли придумать судить гражданских, в том числе и за уголовные преступления, военно-полевым судом. Судить военным трибуналом, поправ все процессуальные нормы без участия адвокатов и присяжных, и за двадцать четыре часа выносить приговор, без апелляций и кассаций. Только враги могли выносить смертные приговоры своему же народу десятками, сотнями в день. Все помнят знаменитый «столыпинский галстук» – петлю для народа, который снова сейчас собираются ввести в войсках. Хватит издевательств над людьми, хватит испытывать народное терпение! Долой царя! Долой капитал! Да здравствует революция! Да здравствует социализм!

Толпа одобрительно загудела как улей, всё громче и громче. За Виктором выступили ещё пять человек из Рабочего комитета от разных цехов и в конце товарищ Фёдор. Он подвел итоги митинга и провозгласил проект резолюции собрания. Требования рабочего коллектива завода к дирекции: повысить заработную плату всем рабочим на пятьдесят процентов, установить 8-ми часовой рабочий день, привлекать к сверхурочным работам только по согласию рабочего, оплачивать все сверхурочные часы в двойном размере, согласовывать все увольнения с Рабочим комитетом завода. Все пункты толпа одобрила без возражений. Так до выполнения всех требований было решено прекратить работу завода сначала на три дня, включая сегодняшний, а в случае отказа или игнорирования требований коллектива завода, то продлить стачку ещё на две недели. После митинга проходная завода была закрыта на замок, как и все ворота на всех входах-выходах и въездах-выездах на предприятии. Только один раз открылись ворота запасной железнодорожной ветки, по которой на приличной скорости выехала техническая платформа. Когда платформа постепенно снижая скорость доехала до выставленного на ветке жандармского поста, на дне платформы было обнаружено вповалку восемь мертвых тел в рабочих бушлатах. На телах лежал фанерный щит с небрежной надписью углём: «Забирайте своих». Это были агенты охранки, выявленные особой группой Рабочего комитета…