Дом. Байгильдинские сказки

Седой Тополь

Он родился в самом начале прошлого века. С ним вместе родились пять его братьев, посаженных в самых разных местах деревни. Один из них находился всего в 20 метрах от него у Озера. Один – на пасеке сзади Дома на берегу Заросшего Пруда. Ещё двое росли по дороге к школе, и самый младший – на задворках деревни. Многое братья повидали на своём долгом веку, но никогда не переставали удивляться людям.

У животных и насекомых было всё по-другому – они жили по законам природы и по законам самой жизни. Но люди… Нет, они придумали какой-то свой отдельный мир, в котором были свои странные правила. Иногда очень жестокие.

Когда братья были совсем юными, деревня голодала. Людей кормила земля – они сеяли рожь, гречиху, просо и картошку. Но урожай распределялся странным образом. Большую его часть всегда получали самые богатые, которые владели землей. Их было очень мало, а бедняков, которые на них работали, было очень много. Они имели настолько малые клочки земли, что на ней и особо не посадишь ничего. Поэтому нужда заставляла их работать на богачей с утра до ночи, отчего ухаживать за своей землей у них часто не получалось. За работу им платили гроши, на которые невозможно было прожить, урожай их зачастую погибал, отчего они вновь шли в батраки, погибая в нищете сами или хороня своих матерей, отцов и детей, умиравших от голода.

Тополь смотрел на мужиков, тощих от недоедания и чумазых от работы, смотрел на матерей, воющих на почившими детьми, кусающих себе губы до крови и не знающих, как унять боль, не понимающих, за что с ними так судьба, смотрел и удивлялся. Почему нельзя всю землю поделить поровну, раздать скот в долг, чтоб у каждого была корова, которая даст приплод? Почему они так живут?

И вот однажды люди словно услышали его мысли. Они пришли к богатым и выгнали их из крепких домов, отобрали у них земли и поделили всё имущество между собой. И тогда те, кто еще вчера был богат, остался с детьми на улице. И дети плакали и хотели домой, они мерзли на улице поздней осенью и бегали босиком вплоть до самых морозов. Многие из них умирали, и тогда их матери точно так же, как до этого матери бедняков, выли над телами своих детей.

И Тополь смотрел на людей, и вновь удивлялся. Что за законы такие у них? Почему делая для кого-то добро, обязательно кому-то причинят зло? Почему они так? Что движет людьми? Почему богач сам не мог разделить свою землю между бедняками? Почему бедняки так рады горю богача? Почему?

Но на его вопросы не было ни одного ответа в целом свете.

Больше всего Тополя и его братьев удивляло то, как быстро люди привыкли к новым условиям. Они выжили, они смогли. Но насколько стойкие они были к любым превратностям судьбы, Тополь понял немного позже.

Прошло больше двух десятков лет, и он уже превратился из подростка в молодое дерево, сильное и крепкое. Стояло лето, его любимое время года, когда он больше всего чувствовал в себе силу, когда он мог быстрее расти и когда было веселее просто жить.

В деревне всё было спокойно, крестьянская жизнь текла своим чередом.

Но однажды вдруг забегали женщины. Забеспокоились. Торопливым шагом пошли куда-то по своим делам, не скрывая слез. Кто-то утирал их украдкой, но в основном плакали навзрыд. Через какое-то время он понял: они плакали из-за сыновей и мужей. Каждое утро люди выходили семьями на улицу и провожали кого-нибудь из домочадцев: или сына, или мужа. Куда они уходили, Тополь не понимал. Он видел, как их увозили машины, а женщины еще долго бежали вслед за ними, пока их не покидали силы. Устав, они падали на землю и рыдали долго и протяжно. Потом вставали и тихо, сгорбившись, шли в свой дом. Он всматривался в их лица и удивлялся, как за такой короткий промежуток времени можно было так постареть. У молодых еще женщин появлялись морщины на переносице и сильные заломы у рта. Они больше не улыбались.

Он бы, наверное, так ничего и не понял, что такого произошло, если б не чужачка-ворона, которую неизвестно как занесло в их деревню. Летним погожим днем она уселась на его ветвях и стала громко каркать.

– Ты что расшумелась? – спросил он её.

– Беду кликаю. – невозмутимо отозвалась Ворона.

– Какую? – встревожился Тополь.

– Ты что совсем ничего не знаешь? – удивилась его собеседница и тут же пояснила. – Война идёт.

– Война? – переспросил он, не понимая. – Что такое “война”?

– Хм. – задумалась Ворона. – Как бы тебе объяснить… Это когда одни люди сражаются с другими, чтобы завладеть их территорией.

– А зачем им чужая территория?

– Ну ты и странный! – воскликнула Ворона. – Чтобы жить на этой территории и воспитывать своих детей.

– Поэтому им надо выгнать людей, которые владеют этой территорией? – всё никак не мог понять Тополь.

– Не только выгнать, ещё и убить, – продолжала терпеливо разъяснять Ворона. – Некоторые люди, знаешь ли, считают, что они лучше других, поэтому им нужно отдать те земли, которые они хотят. Отдавать им, конечно же, никто не собирается, поэтому с ними воюют.

– А разве есть люди другие? Которые лучше, чем, например, те, кто живет в моей деревне?

– Ну милый мой, ты абсолютно глуп! – Ворона стала терять терпение. – Конечно же, нет. Люди все одинаковы.

Они помолчали с какое-то время, каждый думая о своем.

– Я понял, – наконец сказал Тополь и как-то сник. – Это всё их странные законы жизни.

– Да, – кивнула Ворона. – Именно.

И она улетела.

Война шла пять лет. Половина, если не больше, из ушедших не вернулась. Кто из мужчин умирал, он узнавал сразу же, как в деревне появлялся почтальон. Женщины его и ждали, и боялись одновременно. Трясущимися руками они тут же открывали письма и, замирая, вчитывались в долгожданные строки. По их реакции плохие вести было легко опознать. Если это была похоронка, то горе сразу же наваливалось на женские плечи грузом и тянуло их к земле, выдавливая из них дикие крики и горькие слезы. Они будто скрючивались или скукоживались, и никакая сила не могла их заставить разогнуться.

Но однажды пришел май-весельчак. В руках у него была гармонь, он играл залихватски и пел звонким голосом, рассказывая всем об окончании войны. Хоть она и не дошла до этих мест, но Тополь знал, что где-то очень далеко некоторые деревни были ею стерты с лица земли, некоторых она только покалечила. Может, её страшные щупальца и не дотянулись до всех сел и деревень, но уж каждого-то человека война так или иначе задела.

А жизнь продолжалась. И деревня выстояла после огромных потерь и с лихвой восполняла их рождением новых жизней. Детей было много, и Тополь радовался этому – детские души были чистыми и звонкими.

С тех пор утекло много воды. И теперь он стал совсем седой, как и его ровесник, живший в доме напротив, 99-летний старец, видевший ту страшную войну и получивший в дар от нее множество осколков в правую ногу, которые так и остались в нем навсегда. Он часто сидел на лавочке перед домом и рассказывал внукам, как на них внезапно напали в далекой крепости под названием Брест, и как он чудом остался в живых, как на железнодорожных путях он попал под бомбардировку и ему пришлось прятаться под вагоном, как недалеко от него взорвалась бомба и её осколки вгрызлись в его ногу так, что врачи госпиталя, в котором он лежал после, не смогли их вытащить, и они навсегда застряли в его теле, каждую минуту напоминая о страшной войне. Рассказывал и плакал. И Тополю казалось, что он тоже плачет вместе с ним, переживая все ужасы войны.

У старика было 6 детей и 13 внуков. И все они были похожи на него. 6 детей после войны – средний показатель. Многие рожали больше.

А сейчас детей рождается меньше и меньше. Он не хотел себе признаваться в этом, однако ж деревня начинала вымирать. Мало, кто из молодых оставался, строил дома, рожал детей. Почти все уезжали…

И Тополь их понимал: работать было негде. Стояла одна лишь школа с детским садом, да еще держался сельсовет. Никакого производства не было, колхозы давно канули в Лету. Где же работать молодым и звонким?!

И дети уезжали, строили свои жизни где-то там, далеко. А родители оставались и вздыхали, и скрипели состарившимися суставами совсем как старый Тополь. И каждый день ждали своих кровиночек, и считали дни до их приезда, чтобы приготовить вкусный ужин, затопить баню и встретить их у дверей с улыбкой.

◊◊◊◊◊

В конце огорода, за полем с картошкой, стояла пасека. Одиннадцать ульев, одиннадцать пчелиных семей. На зиму хозяева убирали их в омшаник, где они, в тишине и тепле, пережидали зиму. В начале марта Хозяин по обычаю заходил к пчелам и проверял, проснулись ли они. Если улей жужжит – хорошо. Значит, проснулись и готовятся к новому сезону. Если в улье было тихо, то это означало, что что-то случилось. И тогда хозяева встревоженно заглядывали внутрь, пытаясь понять, что же произошло. Иногда у них получалось устранить причину, но зачастую молчащий улей означал лишь одно.

Когда наконец, робея перед мартом, приходил смущенный апрель и снега становилось всё меньше, а дни становились всё теплее, ульи выносились из омшаника. Пчёлы ждали этот момент. Почуяв свободу, они стремглав вылетали из своего жилища и долго носились вокруг, исполняя танец весны и разминая свои застоявшиеся крылья.

Дом наблюдал за их танцем каждую весну. Он любил пчел, ему нравилось, когда они прилетали к цветущим деревьям и цветам, что росли под его окнами. Его восхищало их трудолюбие, их неустанное служение своему маленькому делу. Да и как было не любить ему пчел, если его Хозяин любил их? Сколько Дом себя помнил, столько хозяева и держали пчел. А это, пожалуй, всю его жизнь. Ему иногда казалось, что Хозяин сам как рабочая пчела, которой была неведома усталость. Всю жизнь он работал. С утра до вечера на работе, а после в огороде, по хозяйству. Он всегда что-то делал: пилил, строил, забивал, прижигал, косил, носил. Лучшим отдыхом для него была смена деятельности. Он рано просыпался и поздно ложился, и сна ему было нужно совсем немного.

Хозяйка же Дому всегда напоминала матку, королеву роя. Он любил её больше всех. Она растила своих деточек, кормила, одевала, дула на ранки, обнимала, целовала. Точно так же она ухаживала за Домом. Как за дитем. Мыла его, убирала, вытирала. Создавала уют. Дому иногда казалось, что он её четвертый ребенок.