Простая История. Том 4

Она не помнила, как влетела в коридор госпиталя, как что-то долго и путанно объясняла у стройки медсестре-регистратору, как пробежала до двери в операционный блок. Бегущее нестерпимо время, которое она была вынуждена терять, чтобы добраться сюда, мгновенно остановилось. И остановилась Николь.

Она не смогла увидеть Джефа. Её к нему не пустили, потому, что он был на операции. К ней подошла медсестра, выслушала её сбивчивые вопросы, дала ей воды и всё объяснила. Что случилось, сколько времени примерно будет идти операция, сколько ему нужно крови. Сказала, что он в хорошем состоянии, потому, что клиническая смерть продолжалась не более сорока секунд, что фибрилляции не было, и что им повезло, потому, что они не успели выехать с территории аэропорта. Там постоянно дежурят реанимационные бригады. Остальное она не слышала, потому, что её охватило облегчение и всё вокруг стало спокойным, красивым, звеняще-тихим и синим. А потом оказалось всё нестерпимо вонючим, потому, что она уже сидела и перед носом у неё крутили флаконом.

Вскоре медсестра ушла, убедившись, что с ней всё в порядке и Николь осталась одна со своей болью и со своим страхом. Он был так велик, что её поглотила внешняя безучастность. Она не видела Марину, которая кинулась обнимать её, она не видела Тома, помаячившего тут же рядом. Она сидела, смотрела на двери и ждала: сестра обещала позвать её, если Джефу понадобится кровь.

Том помог Марине разыскать Николь и попытался узнать новости о Джефе, но ничего нового, кроме того, что сказала ему бесцветным голосом Николь, не выяснил. Николь, когда он к ней обращался, отвечала раздражённо, словно он отвлекал её от огромной задачи и Том почувствовал себя лишним здесь.

Николь была в отчаянии. В таком глубоком отчаянии, что он точно ничем ей помочь не мог. Такого лица он не видел у неё никогда. Впервые в его душе шевельнулось сомнение по поводу собственного отношения к связи Николь с Джефом.

Он оглядел Марину, нервно потирающую пальцы, Николь, ни на что не реагирующую. Он готов был разорваться. Чёртов Джеф! Всегда осла подкинет! Мало того, что он пол дня убил на его ожидание, так надо было ещё додуматься: разбиться на машине! И именно тогда, когда у него презентация. Завтра с утра он должен быть во всеоружии. Сегодня – последние штрихи, и в офисе без него никуда. И на тебе! Что за семейка: всё не вовремя. Николь всегда свинью неожиданно подкладывала, а теперь ещё и этот свалился на его голову.

Они, похоже, действительно нашли друг друга.

Том, злясь на себя от бессилия, набрал номер Майка. Должен же тут остаться хоть кто-то с мозгами, если он вынужден уйти.

Марина даже не заметила, как появился Майк. Просто почувствовала, как он обнял её. Потом подошёл к Николь. Она разговаривала с ним недолго, но гораздо дружелюбнее, чем с Томом. Может, просто потому, что Майк, остановившись возле неё, не заставлял её поднимать голову, отрывая взгляд от двери, а просто присел на корточки перед ней, глядя на неё снизу-вверх. Марина сидела в кресле у стены, дрожа от напряжения и наблюдала, как они иногда, по очереди вытирают друг другу глаза. Издали, ей показалось, что Николь стало легче после того, как пришёл Майк. До окончания операции Николь не находила себе места. Марина со страхом наблюдала её отрешённое хождение по коридору, когда она начала чувствовать такое напряжение, что не могла спокойно сидеть. Два часа. Три часа. Позвонил Том. Марина сказала ему, что ни каких перемен нет. Николь всё также ходила по коридору, не останавливаясь ни на секунду. И в глазах её всё время таился страх. Марине удалось унять ненадолго этот страх, когда она предложила помолиться. Николь покачала головой и ходить не перестала, но прислушивалась к тому, как читает вслух молитвы Марина и её губы беззвучно шевелились, повторяя за Мариной слова.

Николь была просто раздавлена случившимся. Вдруг вспомнилось, как когда-то давно, ещё до своего крещения Джеф сказал ей: "самое ужасное – это потерять жизнь. Нет ничего прекрасней и желанней жизни. Нет ничего хуже смерти. Не знаю, может, я не прав, но я так был воспитан. Думаю, это тоже мне досталось в наследство от бабушки. Может быть, это свойственно всем выходцам из России: какое-то язычески печальное отношение к смерти, не знаю. Смерть – это окончание всего. За ней ничего нет. Это полная разлука, полное прекращение общения, полное одиночество. Для меня всегда это имело самое серьёзное значение. Если предлагается жизнь за кого-то, то это обозначает, что жизнь менее важна, чем человек, за которого ты её отдаёшь. Знаешь, что меня потрясло, когда я читал "Историю одной души"? Что маленькая Тереза пожелала своей любимой маме, без которой не могла представить себе жизни, умереть. Сейчас я понимаю, что смерть – это просто переход, перемена места жительства, если хочешь, но мне так трудно принять, что смерти достойны те, кого любишь…".

Это воспоминание её перепугало. Она, как христианка, должна радоваться тому, что Джеф умрёт? О Боже! Боже! Господи! Она будет радоваться, она научится, честное слово. Она же научилась радоваться тому, что её мать теперь на небесах. Но не сейчас. Но только не о Джефе, пожалуйста, Боже мой, пожалуйста! У неё сейчас нет сил. Господи, хоть бы это случилось с ней! Насколько было бы легче.

Она меряла и меряла шагами коридор, сцепив пальцы в полном отчаянии.

Она шептала молитвы, то вслед за мамой, то одна, но так машинально, даже не слыша себя, что однажды, когда её окликнули, обратила внимание, что она читает "Радуйся", хотя только что начинала "Отче наш". А может, она дочитала его, просто временной кусок выпал у неё из памяти. Она не плакала, потому, что боялась плакать – а вдруг получится, что она его оплакивает?

Потом вышла медсестра и сказала, что кровь всё-таки нужна и Николь увели.

Её не было почти сорок минут. Вернулась, пошатываясь и вслед за ней сразу пошёл Майк. Николь села рядом с Мариной, наконец, обратив на неё внимание. Сказала, что крови у неё взяли всего пятьсот грамм и больше брать не захотели, объяснили, что есть ещё доноры и добавят кровезаменитель. Сказала, что всего крови надо примерно три литра. Сказала, что, оказывается, они с Джефом идеально сочетаются по крови. Сказала, что видела Джефа через стеклянную дверь и что можно подняться наверх, посмотреть ход операции.

Марина подумала, что раз кровь Ники подошла Джефу, может и её подойдёт, поскольку у неё тоже группа А. Когда вернулся Майк, чуть бледный, она спросила об этом сиделку. Пока она за заборами белых занавесок наблюдала, как переливается её кровь в пузатую бутыль, Майк с Николь ушли смотреть на операцию. Николь, едва увидела оттуда лицо Джефа, ахнула, стиснув зубы, непроизвольно зажимая себе рот, чтоб не закричать и цепляясь за Майка: она была не в силах устоять на ногах. Проходя мимо окна операционной, она видела лишь его профиль с левой стороны. Белый, заострившийся, но вид вполне терпимый. Здесь же, под беспощадной яркостью ламп, разглядывая его кровоподтеки на лице и раны на лбу, его волосы, справа слипшиеся от крови – это было видно под напяленным на него зелёным чепчиком, её охватил ужас.

Вскоре к ним поднялась Марина, хотя ей всё это сильно напоминало день смерти Элен. Она ничего не стала говорить об этой ассоциации Николь, думая про себя: "не накаркать бы". Старалась помедленнее молиться, проговаривая мысленно слова молитв, чтобы отвлечь себя от подобных мыслей. Так тягуче двигалось время! Звуки госпиталя вокруг них медленно таяли – вступало в силу обеденное время. Марине казалось – она никогда не закончится, эта операция. Здесь, наверху у толстых стекол полукруглого потолка операционной даже не было ни каких сидений: это место было предназначено только для наблюдения. Кроме них вокруг барьерчика, с интересом глядя вниз, стояло ещё несколько человек – может, просто любопытных, может студентов. Марина устала и посматривала на Николь с беспокойством: разве она выдержит такое? Когда она заметила, что врачи расходятся, поняла, что операция все-таки завершена и облегченно вздохнула. Взглянула на часы. Было начало седьмого. Операция длилась больше пяти часов. Что там с Джефом такое? Не останется ли он инвалидом?

Их нашла сиделка и сказала, что пациента переводят в реанимационную палату и туда допускаются только близкие родственники. Марина ответила, что ближе их у него никого нет. Майк добавил, что это его семья. Когда они сидели у кровати Джефа, наблюдая за действиями сиделки, пришёл врач.

– Состояние крайне тяжёлое, но операция пришла успешно. Над ним пришлось много поработать: сочетанная травма. Его счастье, что его быстро доставили в госпиталь. С такими повреждениями внутренних органов, он вряд ли протянул больше двадцати минут. Сломано пять ребер, переломы костей правой руки и правого бедра, всё со смещением, а, кроме того, он получил серьёзный удар током. Сейчас сложно говорить о его дальнейшем состоянии. Когда он придёт в себя, тогда можно будет делать прогнозы о последствиях.

Марина, торопливо пообещав Майку, что к ночи вернётся, уехала, сославшись на массу работы. Хоть что-то прояснилось, хотя не прояснилось ничего.

29

Марина только отговаривалась работой. В первую очередь, едва выйдя из госпиталя, она понеслась в храм. Она успела на мессу, правда это была самая неудобная для неё месса, на латыни, для семинаристов, и служил её священник, которого она не так уж хорошо знала – отец Франциск.

Но когда он давал последнее благословение, она заметила, как по проходу, сутулясь, шагает настоятель. Едва дождавшись заключительных аккордов гимна, она почти бегом направилась в ризницу.

– Отец Вильхельм! – Воскликнула вместо приветствия. – Отец Вильхельм! Пожалуйста, пожалуйста, сходите к Ники в госпиталь!

Отец резко повернулся к ней, и исказившая лицо забота показала, как дорога ему Николь.

– О нет, нет! – Сразу угадав его мысли, торопливо заверила Марина. – С ней все в порядке. Это Джеф. Он разбился на машине.

Теперь она могла плакать. От отчаяния. От страха. От того, что её утешали. Не стесняясь, не скрываясь.

Слёзы текли сквозь пальцы прижатых к лицу рук.

– Ну-ну, что с тобой? – Приговаривал настоятель, обняв её за плечи. – Давай, расскажи-ка мне всё более вразумительно, Мери. Ну, успокойся.

– Наверное, мне лучше исповедоваться, – прошептала Марина.

– Хочешь сейчас? У меня есть до мессы время.

Она только кивнула в ответ.

– Пойдем. Пойдем, – и он, набрасывая по дороге столу, провёл её в глубину ризницы, где среди высоких, до потолка, тёмных шкафов пряталась неприметная дверца.

Повесил на малюсенький гвоздик бирочку со словами: "идёт исповедь". Марина вошла за ним в небольшую побеленную комнату, с крохотным окошком под самым потолком. Там ничего не было, кроме такого же высокого шкафа, круглого стола и двух стульев.

– Садись, Мери. Делала испытание совести?

Марина кивнула, шепнула перекрестившись:

– Во имя Отца и Сына, и Святого Духа.

– Аминь – отозвался Отец Вильхельм.

– Последний раз я была на исповеди… – Она судорожно перевела дыхание. – Не помню, когда, где-то, недели три назад, с тех пор я, – она помолчала, вспоминая свои "вешки", поставленные для самой себя во время ночного испытания совести. Что там было? Искушение, прелюбодеяние, гнев, зависть, ложь. Вдохнула. Отец терпеливо ждал. – Я впадала в гнев, когда мы с мужем поссорились и осуждала собственного мужа, да и не только его, я завидовала личной жизни своей дочери и испытывала искушение прелюбодеяния по отношению к человеку, не являющемуся моим мужем. Я лгала своему мужу, когда скрывала от него информацию. Я плохо выполняла свои обязанности. Моя ложь имела продолжение, из-за неё человек теперь может погибнуть. Есть только одна хорошая вещь: я преодолела искушение. Я раскаиваюсь в своих грехах и буду стараться больше не грешить.

И она тут же подумала: "А Майк?" Сможет ли она преодолевать свои искушения и дальше? Сможет ли она противостоять его восхищению и его повелительной ласке?

– Я понимаю твою боль, – тихо сказал настоятель. – В жизни так часто бывает, что мы не задумываясь делаем поступок и позже начинаем обдумывать его. Хорошо, когда приходит осознание причины своего поступка. Очень приятно, что искушение было преодолено, но над другим поведением нужно поразмышлять с молитвой. Возможно, имеет смысл задать себе вопрос, в чём причина моей помощи дочери, почему ложь мешает мне выполнять свои обязанности, – он протянул руку вперёд, держа ладонь почти параллельно полу.

Марина опустилась на колени, и эта сухая старческая ладонь невесомо легла на её голову. Настоятель прочитал почти неслышно тихую молитву и добавил:

– Твои грехи прощены, иди с миром и больше не греши.

Марина почувствовала облегчение.

– Теперь я тебя слушаю, – сказал настоятель.

– Я чувствую себя виноватой в том, что произошло с Джефом. Он приехал навестить Ники, я сама его пригласила. Приехал, хотя между ним и Томом произошла безобразная сцена. Том сказал, чтобы и духу его у нас не было, но Николь несколько дней не ела совсем, я … я просто испугалась. Меня смущали их отношения, я хотела проверить… Ну и пригласила Джефа. И проверила. У них с Николь роман и очень серьёзный. Для Николь – даже слишком. Я хотела проверить, насколько эти отношения важны для Джефа. Но у меня ничего не получилось…

Эти слёзы мешали, они противно катились по щекам. Марине становилось ещё сильнее жаль себя. Вскоре сама Жалость совсем задавила её, закрывая перед ней мир.

– Ты неправильно исповедовалась, Мери, – тихо сказал отец Вильхельм. – Как ты делала испытание совести, если просмотрела, что главная твоя проблема: недоверие к Богу. Я удивлён, поскольку много лет знаю твою мать. Как могло так получиться, что ты перестала доверять Господу? Разве ты можешь понять сама свою роль во всей многогранности человеческой истории?

Под вечер госпиталь опустел. Тишина давила. Николь, держа Джефа за руку, сидела, не шевелясь и слушала его шелестящее дыхание. В Джефе что-то все время хрипело, словно воздух проходил через неровное отверстие. Противно-тонко гудели звеняще лампы под потолком, шипела и ритмично попискивала аппаратура, к которой был подключён Джеф. Всё это сливалось в равномерный, хоть негромкий, но утомительный, шум. Николь вскоре после того, как осознала, что у неё просто болит голова от этого надсадного шума, как-то забыла о нём и задумалась. Перед глазами стоял Джеф. Его весёлые глаза, его летучая улыбка. Его сила, его твёрдость. Проскакивали в сознании картинки их совместных занятий. Каким она его видела, когда смотрела на него. Это было так больно, просто нестерпимо больно. Джеф, такой сильный, который всё время повторял: "да что со мной случится. Всё будет в порядке. Не волнуйся, я тебе не дам сильно отстать". Она не слышала ничего вокруг, поглощённая этим внутренним зрелищем и своей болью.

После еле слышного стука скрипнула открываемая дверь. В палату боком вошёл Стив. Почти неузнаваемый из-за бинтов на голове. С эффектно отставленной в сторону, помещённой в гипс рукой. Остановился, глядя на Николь. Она не видела его, погружённая в свои мысли. Её лицо, такое же, как и у Джефа, бледное в синеватом свете дневных ламп, залитое слезами, было неподвижно. Не отрываясь, она смотрела на Джефа, прижав одну руку ко рту, другой сжимая пальцы Джефа и тихонько покачивалась вперед-назад. Стив осторожно опустился на один из стульев, не отрывая глаз от этой пары. Ну, они с Джефом и влипли, это же надо! Что будет с Николь, если Медведь умрёт? Сам испугавшись этой мысли, Стив стал торопливо обшаривать глазами Джефа, ища опровержение своим опасениям. И не нашёл. Джеф лежал недвижимой громадой на высокой кровати, весь в трубках и проводах, с белыми пятнами датчиков на висках. На белом лице чернели кровоподтеки. Здорово ему досталось. В ногах Джефа сидел на стуле Майк, опершись локтями о колени и обхватив голову. Ему, похоже, было не лучше, чем Николь.

Снова тихо скрипнула дверь, Стив неуклюже оглянулся на сдавленный женский вскрик. Худенькая темноволосая женщина в накинутом на плечи белом халате. С корзинкой. Не врач. Тут он узнал её. Марина тоже сначала даже не поняла, что это он.

– Это вы, Стив? – спросила она, вглядываясь в него. – Я испугалась.

– Я, – он начал вставать, увидев, как вслед за ней проходит отец Вильхельм.

Настоятель, улыбаясь, пожал руку Стиву и перебросился с ним парой слов о самочувствии. Потом подошёл к кровати. Там о чём-то поговорил с Майком. Николь, кажется, на него даже не обратила внимания.

– Садитесь, садитесь! – Марина торопливо положила руку Стиву на плечо.

Скользнула грустными глазами по Николь и Джефу. Вздохнула на его вопрос о том, что говорят врачи. Окинула взглядом его самого, и он не понял, что выражали её глаза: то ли досаду, то ли удивление. Так и читалась в её взгляде мысль: как же так? Ты стоишь тут, живой, на своих ногах. А Джеф? Ведь он ехал с тобой в одной машине. Неужели было лень поставить свой автомобиль на другую стоянку, тогда такого бы не произошло! Стив тут же одёрнул себя. Собственное чувство вины его заволакивает туманом. Вряд ли Марина знает расположение взлётных полос и где у аэровокзала проходит линия автострады. Это просто случайность. Такое стечение обстоятельств. С ними могло случиться что-то другое. Там, где стоял его БМВ, расположена общественная автостоянка, значит, опасность аварии исключались ещё при проектировании. Такой неумеха, который промахнулся при посадке мимо полосы при боковом ветре, попадается достаточно редко. Тем более, он поплатился за это жизнью. Стечение обстоятельств.

– Ничего утешительного пока не скажу, – тем временем торопливо шептала ему Марина. – Операция прошла хорошо, но о результате её говорить рано. Это можно будет узнать только после того, как он придёт в себя. Но врачи говорят, что сон после наркоза перешёл в кому, – она опять оглянулась на Николь.

– Николь не знает? – Догадался Стив.

Марина покачала головой.

– Нет. Она от него не отходила, а я слышала, когда стояла в коридоре. А Ники, как его привезли из операционной, так и не шелохнулась, – она снова вздохнула. – А вы как? Ведь вы же были с ним вместе? Расскажите мне, что случилось, я таких версий тут наслушалась, что просто слов нет, только ужас. Я не понимаю, что он делал в аэропорту в десять часов: у него же дежурство закончилась ночью?

– Да мы две смены сегодня отсидели, у нас Харт заболел, а у Клода жена сегодня рожает. Вот и подменяли. Вышли в десятом часу никакие, даже есть не стали, чтобы не заснуть по дороге. Что случилось, я не очень-то помню. Джеф же был сегодня без машины, у него она то ли на профилактике, то ли ещё что. – Марина кивнула, показав, что она знает это. Стив продолжал: – А я, как обычно, поставил свою не на нашей стоянке, а возле поля. Я там всегда её ставлю, когда подвожу жену – у неё сегодня рейс. Очень надеюсь, что ей ничего не сообщили. – Он вздохнул. – И позвонить-то некуда, они ещё в воздухе – рейс европейский. – Марина дотронулась до его руки, и Стив вяло улыбнулся в ответ. – Сели мы с Джефом. Я ему говорю: "садись за руль". Мне нравится, как он водит. Но он отказался, сказал, что ему надо подумать. Только выехали со стоянки, как вдруг рёв, грохот и бряк что-то на машину. Я глядь на потолок – а там жёлтое что-то в окне на крыше и трещины по люку побежали. Я и не понял сразу, что это крыло. Машину тащит, я ещё подумал: как тут нас мог самолёт какой на посадке приутюжить. И тут так ударило, что я отключился. Больше ничего и не помню. Очнулся, смотрю – самолёт горит, машина моя спрессована, рядом какие-то мужики носилки с Джефом тащат и не понять, жив ли он …

Вошла сиделка, сказала строго, поглядев на Стива:

– Вы из какой палаты? Идите, пожалуйста, не нарушайте режим.

– Я зайду ещё, позволите? – Спросил Стив и слабо улыбнулся, увидев кивок Марины.

Отец Вильхельм, пока они разговаривали, помог Майку освободить стол. И вскоре был занят подготовкой к мессе. Когда Марина повернулась, было почти всё готово. Настоятель, уже одетый для мессы стоял разговаривая с Николь. Она сидела не глядя на него и как будто его не слышала. Майк зажигал свечи.

Марина тихими шагами подвинулась поближе и устроилась на кресле у стены – их там стояло три штуки, рядом с вешалкой. Майк прошёл следом за ней, сел, поставив локти на колени. Отец Вильхельм повернулся в сторону поставленного на столе креста, задумался, сцепив пальцы.

Дверь отворилась и снова тихо вошёл Стив, оглядел преобразившуюся палату. Отец Вильхельм миг смотрел на него, в ожидании, затем сказал, определив, что, видимо, Стив остаётся:

– Ты всех милуешь, Господи, и ничем не гнушаешься, что сотворил; и покрываешь грехи людей ради покаяния и всё щадишь; потому, что Ты Господь Бог наш.

Стив посмотрел на Марину и она, печально улыбнувшись ему, прижала палец к губам. Он оторопело кивнул. Марина тихонько похлопала по другому стульчику, стоявшему рядом, Стив покачал головой и оперся спиной о стену, наслаждаясь вдруг возникшей здесь внутренней тишиной. В госпитале есть часовня, странно, что настоятель устроился прямо здесь. Но это было хорошо. Отец Вильхельм едва заметно улыбнулся, развёл руки в стороны и сказал негромко:

– Господь с вами.

Месса началась. В тишине раздался тихий всхлип: Николь плакала. Марина со страхом оглянулась на неё. Может после этого ей станет легче? Она так и проплакала всю мессу, не останавливаясь, не всхлипывая больше, но и словно бы не обращая внимания на то, что происходит вокруг неё. Марина подозревала, что она все-таки отдаёт себе в этом отчёт, поскольку её плач был так тих, что она не отвлекала и в некоторые моменты, когда Марина углублялась в молитву, она забывала о Николь. Потом, "выплыв", обнаруживала вдруг – Николь всё ещё плачет. Это были слёзы такого глубокого отчаяния, что Марине становилось больно. Майк так же, не шевелясь, сидел возле кровати Джефа, рядом с Мариной. Незаметный, тихий, отстранённый. Сначала Марине показалось, что ему всё равно, и он из вежливости сидит тут, просто потому, что не хочет выходить. Но при первых словах мессы он встал и, странно, всё повторял вместе с Мариной, словно знал чин мессы наизусть. Это почему-то было приятно и ей стало чуть веселее. Наверное, сознание того, что они с Николь не одни в своих молитвах утешило её. Марина так и просидела ночь на кресле в палате. Несколько раз она вставала, пытаясь уговорить Николь прилечь и отдохнуть. Николь словно и не слышала её уговоров, не реагировала на её объятия, но когда Марина пыталась поднять её с кровати, Николь вырывалась, молча, с неожиданной силой, ни разу не оторвав взгляда от Джефа.

Такая Николь пугала Марину не меньше состояния, в котором находился Джеф.

– Оставь её в покое, – посоветовал, наконец, шёпотом Майк, наклонившись к Марине. – У неё просто шок. Она всё равно сейчас ничего не воспринимает, кроме него. Пусть сидит.

Пару раз Марина всё же задремала, каждый раз просыпаясь от какого-то смутного испуга. И каждый раз видела Николь, сидящую на краю кровати Джефа, чуть покачиваясь: вперёд-назад, вперёд-назад. И как ни странно, Марина неожиданно успокаивалась, словно зрелище Николь, бодрствующей возле кровати вселяло в неё веру, что всё будет в порядке. Майк сидел напротив Николь, обхватив голову руками и, кажется, так за ночь и не шевельнулся.

Утром госпиталь проснулся. Было ещё совсем темно, но из коридора уже доносились шаги, металлическое бряканье провозимых тележек, голоса, шорох колес. Для Джефа тёмное утро началось с уколов. Пришла медсестра, проверила аппаратуру, поправила датчики, наклеенные на его тело, измерила ему температуру, вложив в рот термометр. Поставила два укола, объяснив Николь, что это такое и для чего ставится. Записала всё это в карту, лежащую в специальном ящике, прикрепленном в спинке кровати.

Николь заметила сиделку, как только она вошла, и сразу словно очнулась.

Оказывается, уже утро. С улицы лился фонарный свет – рассвет ещё на наступил. Николь внимательно проследила за всеми действиями сиделки тревожными глазами.

Когда начало светать, Марина вынуждена была уехать. Ей хотелось поговорить с отцом Вильхельмом, нужно было дать задание секретарше, потому, что она вряд ли сможет сегодня работать и, наконец, в ней нуждался Том.

– Я приеду после обеда, – сказала она, обнимая Николь. – Тебе нужно будет отдохнуть.

Утро, воцарившись и снабдив госпиталь обходящими больных врачами, принесло новые огорчения. Во время обхода, врач, сопровождаемый двумя сестрами и стажером, внимательно оглядев Джефа, задумчиво сказал, что "что-то всё это мне не нравится. Кома с такими повреждениями…" Кома! Николь в панике уткнулась в плечо Майка. Потом схватилась за телефон. Мама!

– Успокойся дорогая, – сказала ей Марина. – Я скоро приеду.

И тут же добавила, перебив разом то невразумительное, что бормотала Николь про кому.

– Ну и что? Я знаю. Он же жив! Что ты тогда ревёшь? Успокойся, я скоро приеду. -Голос у неё был странный: глухой и говорила она невнятно, словно старалась скрыть слёзы.

– Мама! – Позвала Николь, уже слушая гудки.

Бедная мама, кажется, совсем не в курсе, что такое кома. Жив! Жив?! Да он жив только благодаря этой системе жизнеобеспечения, к которой он подключён, которая помогает ему дышать.

Господи Джеф, только не умирай, пожалуйста, пожалуйста, живи!

– С ним всё будет в порядке. Вот увидишь, – сказал над её ухом Майк.

Николь посмотрела на него. Стоит, бледный, глаза красные. Он сам всю ночь не спал, так и сидел рядом с ней. Она не видела его, но чувствовала его присутствие. Сколько у него вчера крови взяли? Как он выдержал это всё, ведь в Джефе его жизнь?

– Правда? – Спросила она тихо и не зная, что плачет.

– Ему есть за что бороться. Только помоги ему немного, помоги выцарапаться, – он вздохнул и потёр рукой лицо. – Я пойду пройдусь. Принести тебе поесть?

Она покачала головой: какая ещё еда?

Села на край кровати, глядя на Джефа. На лбу повязка. Огромный, вздувшийся кровоподтек под правым виском. Какое счастье, что осколок камня попал именно сюда. Ещё несколько сантиметров выше и … Она прерывисто вдохнула, не чувствуя горечи своих слёз. Тонкие продольные царапины через правую щеку, обработанные чем-то – покрасневшая кожа натянулась и блестит. После ухода Майка стало почему-то неожиданно тихо, даже тягуче шипящие звуки аппарата для вентиляции легких не разрушали эту тишину.

Николь вдруг стало так страшно, что она готова была закричать, заорать, просто завизжать от страха: режущая тишина снаружи и оглушительный крик паники, который звучит в ней, забивая все мысли. Она торопливо зажала себе рот руками, поскольку даже не знала, молчит она или действительно визжит и так сидела, рядом с ним, кусая собственные пальцы, рассматривая его лицо и, в ужасе, находя в нём признаки слабости, зависимости, бессилия. Она не привыкла видеть его таким. Вспомнилось, как Джеф занимался своими каждодневными упражнениями, то в сорочке с расстёгнутым воротником и подвёрнутыми рукавами, то полураздетый – казалось на его торсе работает каждая мышца.

Куда делась вся его сила? Она рассматривала его страдание и боль, мысленно увеличивая от страха каждый, самый маленький этот признак. Ей жутко было дотронуться до него. Он же уже умер! За него дышит электричество! Перевела торопливо глаза на маленький тёмный экран, где рисовала зелёные зигзаги круглая точка сигнального зайчика. Нет, он жив! Он жив! Пока этот зайчик скачет, а не вытянулся в сплошную линию – Джеф жив.

Она, стиснутая внутри своего ужаса, наблюдала как сиделки ухаживают за ним, проводила глазами судно с красноватым содержимым после того, как в него вставляли всевозможные трубочки. Такие огромные инструменты! Такие длинные! И их можно воткнуть в человека? Как это всё там помещается?! Ему же больно. Или не больно? Наверное, он очнулся бы от боли? Господи! И это Джеф! Её Джеф! Может, если она будет держать его ему будет легче? Николь с трудом заставила себя помочь сиделке, которая пришла с ножницами, чтобы просто состричь его волосы, покрытые коркой крови возле правого виска. Остричь Джефа?! Чтобы он стал ещё больше неузнаваемым?

– Дайте мне, – тихо, но твёрдо сказала она.

Взяла в дрожащие пальцы холодное железо. И отложила. Начала отмывать мокрыми салфетками ржаво-коричневые пряди. Это было тяжело: кровь плохо смывалась, высохшая, въевшаяся, склеившая волосинки. Под её настойчивыми усилиями отрывалась маленькими кусочками от общей корки, снималась, скользя в пальцах.

Её не выгнали из палаты, пока занимались им, благосклонно приняв её неумелую помощь: наверное, у неё был такой вид, что её просто пожалели. Майка попросили выйти. Николь серьёзно сомневалась, что её усилия не бесполезны. Собственно, она возилась с его волосами, пытаясь отвлечься. Хоть что-то делать, только бы сидеть тут, с ним, а не ожидать в коридоре. Но отвлечься не получалось. Его голова легко и сильно покачивалась от её движений, слёзы всё капали и капали, прямо на его лицо, на повязки, на волосы, на раны, из-за чего сиделки, посмеиваясь, ей делали замечания. Ей удалось всё же кое-как немного отмыть кровь и Джеф стал выглядеть на её взгляд не так ужасно.

Она сидела рядом в неудобной позе, даже не ощущая этого. Боязливо прикасалась к нему и такими невесомыми движениями умывала его ватным тампоном, что вконец развеселила сиделок. Оглянулась на них, изумлённая: как можно шутить и смеяться, если так страшно? Но странно, она и сама пару раз истерично хихикнула, заразившись на мгновение их смехом. Сразу пришёл на ум Хайнлайн, утверждавший, что люди смеются от того, что им страшно. Когда она читала подсунутого ей Джефом "Чужого среди чужих", ей подобное умозаключение показалось нелепостью. Сейчас она была согласна с ним.

Ей показали не только как умывать Джефа, но и как обрабатывать его тело.

Это было настоящее испытание. Только вчера Джеф двигался, улыбался, носил её на руках, а сегодня он лежит, откинув голову и, как утверждает сиделка, даже не чувствует её прикосновений. Было так тяжело, что хотелось бежать, далеко и долго, чтобы не видеть всего этого. Она впервые подумала о его нынешней уязвимости, о его беспомощности и зависимости от неё и от врачей. Не той прежней зависимости, которая демонстрировала его силу и самостоятельность, а сиюминутной, вынужденной и потому более страшной. Прекрасно, она удерёт, как ребёнок прятать голову под подушкой, а Джеф очнётся. А вдруг он умрёт?! Этот светлый зайчик вытянется с противным писком и это будет уже всё? Что она будет делать тогда?!

Николь, едва удерживая сознание на зыбкой границе ужаса и паники, поспешно попыталась отогнать эти мысли. Ощутив, наконец, текущие по щекам слезы, она обнаружила, что бормочет второпях, знакомую с детства молитву – ангельское приветствие, почти глотая некоторые слова: