Продолжение легенды

Скарлетт разбудил шум ветра в вершинах могучих кедров. Она подошла к окну – серые тучи затянули все небо, моросил мелкий осенний дождь, хотя было еще совсем тепло, и о приближении осени свидетельствовали лишь убранные поля да отъезд сезонных рабочих. В доме было тихо, словно все спали: ни голосов детей, ни окриков, ни громыхания посуды. Скарлетт чуть приоткрыла окно, и в комнату ворвался влажный воздух, шорох мокрых листьев, запах свежеструганного дерева.

Почему-то вспомнилась бревенчатая хижина, сложенные в штабель гладко отесанные брусья возле нее; журчание ручья где-то неподалеку; лес, наполненный запахами приближающейся весны; тишина, изредка нарушаемая порывами ветра, сбрасывающими на землю тяжелые капли дождя; губы Ретта на ее губах…

Кто бы мог подумать, что встреча, начавшаяся с долгой перебранки закончится страстными объятиями? В тот день она впервые поняла, что дорога ему. Чем же еще можно объяснить, если человек, едва избежав виселицы, летит на всех парусах, чтобы одолжить необходимые ей деньги, а потом едет с нею под дождем за город?

…Я готов каждый день покупать вам по лесопилке, – пошутил Ретт при расставании.

– Может, вовсе не из желания иметь лесопилку я заставила вас мокнуть под дождём.

– Вы вселяете в меня надежду, так из-за чего же?

Он внимательно смотрел ей в глаза – она не дразнила его. Да и он был серьезен.

– Не хотелось идти домой.

– В таком случае, если я вас правильно понял, почему бы, нам не уехать вместе из этого города? Мало ли мест на земле, клянусь, вы не пожалеете! – пылко предложил он.

Скарлетт на минуту задумалась, прижавшись к его груди. Он обнял её, целуя волосы, лоб, уже без страсти, но бережно и ласково, словно свое любимое дитя. Ей было так тепло, так надежно в его руках.

– Хорошо бы, конечно, прожить до конца дней своих, не ведая страха и забот, рядом с этим сильным мужчиной, который, оказывается, может быть таким милым и нежным! Но что будет с Тарой? – нехотя отпрянула она.

– Я не оправдал ваших ожиданий? Вам было неприятно?

– Ах, что вы, ни с кем мне не бывает так хорошо, как с вами, вы же знаете, – поспешно ответила она. – Вы единственный, на кого я могу положиться!

Ретт усмехнулся, он ждал от неё других признаний, ведь она только что доказала, что он ей совсем не безразличен, а слова выражали лишь дружеское расположение к нему.

– Не можете оставить своего белого слона в графстве Клейтон? – догадался он, заметив, как морщинка раздумий промелькнула меж её бровей.

Она грустно кивнула. Ретт помрачнел – Тара для него означала Эшли. Скарлетт не стала его разубеждать, не будучи сама ни в чём уверенной…

– Пожалуй, это был лучший период в наших отношениях! – тепло улыбнулась Скарлетт. – Ретт был мягче воска в моих руках, так добр, так терпелив, перестал насмехаться, совсем не упоминал про Эшли, и ни на чём не настаивал.

…Первое время она очень опасалась увидеть на лице Ретта торжество одержанной победы, и эту его поганую усмешечку, что, мол, всё имеет свою цену, и твердо решила, что не позволит ему так думать о себе. Она вернёт все деньги сполна, пусть не радуется, что купил её. Однако Батлер, как истинный джентльмен, ни единым взглядом, ни намёком не пытался напомнить ей о происшедшем. Это её даже слегка обижало, а потом она тоже выбросила тот день из головы, будто ничего и не было.

Он опять, как во время войны, стал частым гостем в доме тети Питтипэт, совершенно очаровав ее сдержанными безупречными манерами. Скарлетт чуть не лишилась чувств, когда впервые застала его в своей гостиной, мило беседующим с тетушкой. Уголок его губ лишь слегка насмешливо опустился при её появлении, и он с невиннейшей улыбкой пояснил, что в силу известных обстоятельств, слишком долго был лишен общества своей доброй приятельницы – мисс Гамильтон – и очень соскучился. Но теперь с лихвой вознагражден, встретив здесь ещё и своего давнего партнера по делам – мистера Кеннеди. Правда, старый партнер не выказал желания поддерживать деловые отношения, да и приятельские тоже, даже не скрывая за вежливостью своего недовольства. Неприятнее всего для Фрэнка было то, что Уэйд привязался к дяде Ретту всей душой и радовался ему как родному отцу. Да и миссис Кеннеди не хмурила брови в его присутствии.

Всю свою жизнь мистер Кеннеди считался с мнением общества и хорошо представлял, что теперь говорят о нём и его супруге, втихомолку переживая по этому поводу. У него просто в голове не укладывалось то, что делала Скарлетт. Мало того, что она купила лесопилку, даже не посоветовавшись с ним; сама вела дела, что уж никак не подобает замужней даме; так ещё и принимает Батлера, с которым молва их давно повязала. Нельзя сказать, что его жизнь превратилась в ад, нет, было и много приятного, если ни в чём не перечить жене. Но он чувствовал, что она несчастлива, часто рыдает в подушку по ночам, ничего ему не объясняя. Фрэнк очень надеялся, что ребенок всё изменит, и его супружеская жизнь станет более подобающей всему общепринятому.

Миссис Кеннеди думала иначе, менее всего в это непростое время ей нужен был ребенок. Душа её и без того пребывала в смятении: внезапный приезд и бегство Тони Фонтейна, убившего давнего врага Тары Джонаса Уилкерсона, навлек на них гнев новых властей. К ним не раз приходили с обыском, грозили острогом, а она только начала получать деньги с лесопилки, множество планов роилось в её беспокойной голове. Она должна обезопасить себя и детей, а для этого нужны деньги, много денег, и она работала много и тяжело, не надеясь на Фрэнка. Хотя в эти тревожные дни она обнаружила, что её муж не так уж робок, может испытывать и ярость, и решимость, да и объятия его могут быть более настойчивыми, чем ей хотелось бы…

Скарлетт плохо переносила первые месяцы беременности, Батлер перестал ходить к ним в дом, но вся Атланта знала, что они встречаются чуть ли не каждый день. Она не сразу догадалась, что он просто охраняет её. Ведь Фрэнку даже в голову не приходило сопровождать её в поездках. Обстановка в городе была очень тревожной из-за постоянных стычек с неграми, и Батлер всё реже покидал Атланту. Обычно Ретт подсаживался к ней в двуколку где-нибудь на дороге, брал в руки вожжи, а она склоняла голову к его плечу, испытывая давно забытое чувство незыблемости мира. И не было на свете убежища, более надежного, чем он!..

Она уже не могла обходиться без него, как и без коньяка, пропуская две-три рюмочки перед ужином, несмотря на свое положение. Ей хотелось быть с ним мягкой, слабой, чтобы чувствовать его заботу. Однако стоило ему однажды предположить, что она будет, словно гибкая лоза, покорно гнуться в его руках, если к ней правильно подойти, как Скарлетт в гневе прогнала его. Правда, гневалась она недолго, ровно столько, сколько он вылезал из двуколки и отвязывал свою лошадь. Расставаясь, они все-таки улыбнулись друг другу…

Последующие печальные события – смерть мистера О’Хара, потом отца Ретта – разлучили их на несколько месяцев. Этого оказалось достаточно, чтобы Эшли снова занял все её мысли. В декабре, когда Ретт вернулся, прежней теплоты меж ними уже не было, и она знала причину – переезд Уилксов в Атланту, под её крылышко.

Вереница событий кажущегося таким далеким прошлого пронеслась перед мысленным взором Скартлетт. Ей уже никогда не вернуть то душевное расположение, которое связывало их с Батлером в том не самом легком периоде ее жизни. Но не потерянная дружба беспокоила Скарлетт сейчас, а совсем иное чувство, тревожное, странно волнующее, необъяснимое для неё тогда, но очень понятное теперь. Долгое время она принимала его за страх разоблачения, ведь чарльстонец знал все о ней и Эшли. На благотворительном балу, когда они впервые встретились в Атланте, может, так оно и было, но лишь до того момента, когда она пошла с ним танцевать. Пламенные взгляды красавца, дерзкая улыбка, ощущение, что ты пушинка в его руках, мгновенно заставили её забыть про вдовство, материнство и репутацию…

Всякий раз, когда капитан Батлер появлялся в городе, все женское население приходило в волнение. Разбитых сердец было бы не счесть, но он ни разу не позволил себе что-либо предосудительного, явно предпочитая всем общество миссис Гамильтон, хотя и это трудно было назвать любовным ухаживанием. Она ждала вольностей, а их не было, комплименты были сомнительны, а главное, казалось, он видел насквозь все её уловки, с помощью которых она старалась повергнуть его к своим ногам. Он был так не похож на других мужчин, загадочный и притягательный, она чувствовала свое бессилие перед ним. От взгляда его темных глаз её бросало, то в жар, то в холод, мурашки бежали по спине, колени слабели, а ноги подкашивались.

Как она могла быть так глуха к своим ощущениям? Как можно было не заметить свое состояние? Неужели можно быть настолько ослепленной призрачной любовью?

– Когда же это началось? – попыталась осознать Скарлетт. – Собственно так было всегда в его присутствии, даже в самой неподходящей для этого обстановке – на свидании во время его ареста, при прощании на дороге в Тару или за месяц до этого, когда он застал её одну на веранде дома тети Питти. Ах, нет! Тогда, наоборот, все располагало к признаниям: ночь окутала их мраком и тишиной, пересмешник и тот не решился нарушить безмолвие.

…Ретт взял её руку, повернул ладонью вверх и поцеловал. Прикосновение его теплых губ обожгло её, и трепет пробежал по телу. Его губы продвинулись выше, к запястью… Сердце забилось сильнее, кровь прилила к щекам.

– Я ведь ни капельки не влюблена в него, – в смятении пронеслось у неё в голове. – Я люблю Эшли.

Но от чего так дрожат руки, и этот предательский жар в груди, и желание взлохматить ему волосы, почувствовать его губы на своих губах…

– И все же я нравлюсь вам, – шепчет вкрадчивый голос. – А могли бы вы полюбить меня, Скарлетт? В вашем сердце должно найтись местечко и для меня…

Он снова поцеловал ее ладонь. И снова по спине у нее приятно поползли мурашки.

…Я возжелал вас с первой же минуты, сразу, как только увидел в холле в Двенадцати Дубах…

Ей бы возмутиться от таких откровенно неприличных слов, но перехватывает дыхание, как и теперь, при одном только воспоминании о звуках его голоса. Так же было и в тот памятный для неё день, когда она впервые увидела его.

…Незнакомец, стоя поодаль от остальных гостей, не сводил с нее глаз. Несмотря на большие планы относительно Эшли, Скарлетт не преминула отметить аристократические черты смуглого лица гостя, атлетическую фигуру, гордый красивый профиль. Глаза их встретились, и она вдруг отчетливо осознала, что лиф её платья вырезан слишком глубоко, он улыбнулся насмешливо и нагло, и у нее перехватило дыхание…

– А ведь это произошло до объяснения в библиотеке, свидетелем которого он стал, – с удивлением обнаружила Скарлетт, – и смущение мое было вызвано лишь его вниманием, а не страхом разоблачения!

Это открытие потрясло ее. Как ни коротка была их интимная жизнь, не больше года, наверное, но теперь Скарлетт знала точно, что это было желание, влечение к нему, и оно возникло сразу с того момента, как только она почувствовала его оценивающий взгляд и не посчитала это дерзостью.

– Право, можно подумать, что я влюбилась в него, как последняя дурочка, с первого взгляда!

Ей бы тогда задуматься, послушать свое сердце, но у нее в голове было совсем другое – предстоящее объяснение с Эшли. С ним ее ничего не пугало, в его глазах не было огня.

Вспоминая встречу за встречей, переставляя их по времени, сопоставляя высказывания Ретта, Скарлетт находила все больше подтверждений его любви и своего ответного чувства, так не похожего на то, что она испытывала к Эшли.

…Я хочу обладать вами – ни одной женщины я не желал так, как вас, и ни одной не ждал так долго, – говорил Ретт…

От таких слов жаркая волна бежала по телу, голова кружилась, гулко стучало сердце. Но почему он ждал? Ведь ему ничего не стоило соблазнить её. Как будто и сам избегал этого, иначе не вел бы себя столь чудовищно. Его манеры раздражали ее неимоверно, слова обижали, заставляли злиться. Не язык, а жало, она никогда не выходила победителем из их словесных поединков. Столько было сказано ненужных слов, кроме главных слов любви, произнесенных тихо, серьезно, без дерзостей, без насмешек, без загадок.

– Возможно, я поняла бы, что он – моя судьба, тот самый предсказанный мне брюнет! Вот бы сейчас расспросить Джинси.

Скарлетт вихрем слетела по лестнице вниз, в столовую.

– Мамушка! Мамушка! – громко позвала она няню.

Та хлопотала возле стола и от испуга чуть не выронила поднос с едой.

– Что с вами, миссис Батлер? – официально назвала ее няня, обеспокоенная необычно возбужденным состоянием своей питомицы.

– Ты не знаешь, где теперь Джинси?

– Кухарка Тарлтонов, что ли? Да, где же ей быть, с ними и живет. Старые слуги не привыкли бросать хороших хозяев. Все ютятся в домике управляющего.

– Я хочу навестить их.

– Куда в такую слякоть, дорогу развезло, поедете, когда подсохнет. Поешьте вот лучше, пока все горячее.

К удивлению Мамушки хозяйка не стала возражать, покорно села за стол и нехотя, не замечая, что на тарелке, съела все. Накрывшись платком, постояла на террасе, подставив ладонь под капли дождя, и с едва уловимой улыбкой, давно не появлявшейся на ее лице, стала подниматься по лестнице к себе.

Старушка, упершись руками в бока, проследила за ней исполненным подозрения взглядом:

– С чего это ей кухарка понадобилась? Может к себе переманить хочет?

На другой день Скарлетт отправилась к своим ближайшим соседям Тарлтонам. Старых обитателей графства Клейтон, ранее столь обширного, осталось совсем немного. Уже свернув на дорогу, идущую по лесистому склону к Прекрасным Холмам, она заволновалась, как ее там встретят?

Хозяйка Холмов встретила незваную гостью с радостью и в первую очередь, повела её, конечно же, на конюшню, показать, как вырос жеребенок. Она была совершенно счастлива и не сразу заметила, как грустна и тиха Скарлетт.

– Случилось что? – спросила она участливо. – Ты ведь просто так сюда не приедешь.

– Мелани умерла, а полгода назад дочка моя разбилась. Как папа. Упала с пони.

Улыбка сползла с лица этой неунывающей женщины, потерявшей четверых сыновей, она обняла свою молодую соседку, и обе заплакали.

– Я не знаю, как можно жить с этим, – рыдала Скарлетт так безутешно, будто треснула и рассыпалась в прах кора, покрывавшая ее душу со времен войны и Реконструкции, выпустив на свободу много лет копившиеся потоки слез. Апатия сменилась болью, осознанием своих потерь. – Все ушли, кого я любила, – признавалась она Беатрисе, почувствовав, что именно с ней она может не стесняться своей слабости.

Хозяйка Прекрасных Холмов понимала, что бедной девочке, у которой не осталось никого кроме старой няньки, надо выплакаться. Даже такие несгибаемые, которые ни за что не покажут своих слез окружающим, бывает нуждаются в этом.

– Ну, будет, дорогая, будет, все одно слезами горю не поможешь.

Не в привычке миссис Тарлтон было распускать нюни, да и Скарлетт О’Хара не из тех, кто жалуется на судьбу.

– Пойдем – ка, лучше обедать, Джинси приготовила что-нибудь.

Услышав имя кухарки, Скарлетт утерла рукавом слезы и с готовностью последовала за соседкой. Они жили все вместе: родители, Хэтти и младшая Бетси с мужем, внуков еще не было. Рэнда и Камилла учительствовали в школе и приезжали домой по воскресеньям. После нехитрого обеда гостья спросила:

– Помнишь Джинси, как ты нам гадала в детстве на женихов?

– Про всех – то не помню, а про вас, мэм, помню хорошо, уж больно мы боялись, что близнецы перестреляют друг друга через вас. Вот я и придумала вам жениха, жгучего брюнета с черными усами, такого во всей округе не было.

– Зато в Атланте нашелся, сбылось твое предсказание мне на беду.

– Почему на беду, так уж плох оказался?

– Нет, даже слишком хорош, только вот никак не пойму, любит ли он меня, – как бы в шутку сказала Скарлетт.

– Дайте руку, мэм, посмотрю, что вас ждет, – огорчилась за нее гадалка. – Болезнь была, горе было, большое горе, много испытаний будет еще. Богатство, деньги – все будет, будет и другая любовь у вас, но его не забудете, мэм, никогда.

– А он? Он меня не забудет? – нетерпеливо спрашивала Скарлетт.

Джинси очень хотелось бы ее обнадежить, но утешительные придумки на этот раз не годились, слишком важна была бедняжке правда.

– Его руку смотреть надо, мэм, так не скажу.

– Спасибо, Джинси, и на этом.

– Да не слушай ты ее, что она знает? – вступилась миссис Тарлтон и увела Скарлетт на террасу. – Вот возьми хоть меня. Я тебя недолюбливала в юности, а теперь вижу – лучшей невестки было не сыскать. По характеру ты на меня больше похожа, чем на свою мать. Эх, были бы живы мои ребята, как они тебя любили!

– Я их тоже любила, как родных братьев.

И Скарлетт неожиданно для себя рассказала ей про Ретта то, чего не могла сказать даже Мамушке.

– Ах, милая мисс Беатриса, как глупо я поступала, как проглядела свою любовь. С каким удовольствием я бы сейчас носила его ребенка, но он не хочет больше детей. Двоих мы уже потеряли, с ними ушла и наша любовь. Слишком больно было ему.

– Не горюй, в жизни всякое бывает, все еще наладится. Мужчина, он ведь как конь норовистый, иногда и хлыстом не мешает пройтись, чтобы поставить на место, но и сахару тоже жалеть не надо. Глядишь любовь и вернется.

Перед Скарлетт замаячил тоненький лучик надежды, что так оно и будет. Она улыбнулась, и миссис Тарлтон поняла, что пришло время расспросить о Мелани.

– Тоже все из-за детей. Нельзя ей было иметь второго ребенка, а она очень хотела, из-за этого и умерла.

– Я всегда говорила, что ничего хорошего из этого брака не выйдет, в породе толк знаю, – с сожалением произнесла Беатриса. – Уилксы – лошади не для трудной дороги. Им нужны жены покрепче.

– Что ж мы всё обо мне, вы – то как? – спохватилась Скарлетт.

– Да что мы, видать, внуков с Джимом не дождемся, девочки мои стареют, замуж выходить не за кого.

– Пусть приезжают ко мне на Рождество, все-таки, в Атланте больше возможностей, – предложила О’Хара. – Может кто-нибудь из них останется у меня жить? Ведь я там совсем одна, чужая всем. Только Мелани любила меня и была вместо сестры. Из уважения к ней терпели и меня.

– Почему так, Скарлетт?

– Здесь ведь тоже девочки ко мне симпатии не испытывали.

– Здесь-то, понятно, всех кавалеров уведешь, бывало, кто ж тебя любить будет? А там что, тоже кавалеры?

– Хуже, деньги там. Работаю как мужчина, езжу одна по городу, даже в таком состоянии, когда настоящие леди из дома не выходят. С янки общаюсь, все делаю не так, как все. Жалею, что лесопилки пришлось продать, муж настоял. Но лавку не продам – это наследство Эллы от Фрэнка. Я не могу допустить, чтобы мои дети голодали, как мы после войны, буду работать даже, если муж бросит меня.

– Таких не бросают, – уверенно заявила миссис Тарлтон. – Насчет работы я тебе вот что скажу: наплюй на разговоры. Если есть хочешь, надо работать. Я тоже везде беременная ездила. Конечно, здесь не город. По правде сказать, так в женщинах для дела бывает больше толку, чем в ином джентльмене. Да и с другой стороны, как бы я перенесла смерть сыновей, не будь у меня этого загончика? Придешь сюда, посмотришь на жеребчика, и все беды забываются. Так что, девочка моя, помнишь, как говорила бабушка Фонтейн, неси свою ношу, а будет невмоготу – приезжай к нам сил набираться.

– Спасибо вам за поддержку, – растрогалась опять до слез Скарлетт.

На повороте, где когда-то она встречала отца, ее ждал Уэйд.

– Что так долго, мама? Я волновался, – заговорил мальчик, тревожно вглядываясь в её лицо красивыми, темно-карими глазами.

Столько беспокойства было в этих не по-детски серьезных глазах, что в душе ее шевельнулось теплое чувство к сыну, сначала робко, потом сильнее, стало расти, шириться, согревая объятую холодом душу.

– А ведь есть на свете родной мне человечек, которому нужна моя любовь, – подивилась Скарлетт.

Она обняла его за худенькие плечики, не замечая, что слезы текут по ее щекам, слезы сожаления, что она никогда не умела ценить любовь близких ей людей.

С этого дня она стала много времени проводить с сыном: вместе они помогали Уиллу по хозяйству, гуляли по усадьбе, уходили за поворот, сидели на берегу реки. Вечерами было прохладно, Уэйд укутывал мать шалью, наслаждаясь её обществом. И никто из них не вспоминал тяжелые годы войны, когда икающий малыш, вцепившийся в юбку матери, раздражал ее.

– Конечно, она не умеет так играть, как дядя Ретт, но я ее научу, – думал мальчик.

Иногда они вдвоем ехали на одной лошади. Это было так весело, а мама почему-то становилась очень печальной. Ему было невдомек, что она вспоминает высокого всадника, перед которым сидела в седле крошечная фигурка в голубом бархатном платьице.

– Мама, а как папа нашел тебя? – спросил Уэйд во время очередной прогулки.

– Видишь за рекой холм? Там, среди раскидистых дубов, стоял очень красивый дом Уилксов, с белыми колоннами, широкими верандами. Однажды туда съехалось гостей со всей округи, видимо-невидимо: и Тарлтоны, и Гамильтоны, и дядя Ретт, и дядя Фрэнк. Твой папа оказался самый смелый, я и опомниться не успела, как мы уже обвенчались.

Уэйд захохотал довольный.

– Мама, а я похож на папу?

– Да, мой дорогой, очень, ты такой же красивый, и глаза в точности, как у него.

– Давай съездим в Двенадцать Дубов? – попросил Уэйд.

– Хорошо, сынок, поехали. Только ведь усадьбу сожгли янки.

– Осмотрим, хотя бы то, что осталось.

– Раньше здесь был мост, а теперь вроде он и не нужен. Поднимешься бывало в гору и увидишь красивое здание. Вот сюда подъезжали экипажи, лошадей слуги уводили на скотный двор.

Скарлетт, показала, где стояли столы, где жарились туши на вертелах, как вкусно пахло шкварками.

– Вот там на лестнице меня и окликнул элегантный мистер Гамильтон, а под этим дубом, напротив входа, он сделал мне предложение.

Она с грустью вспомнила своего первого мужа, его искреннюю любовь, которую не успели постичь разочарования, его неумелые ласки.

– Он был слишком молод и скромен, возможно, со временем я полюбила бы его, ведь отец говорил, что любовь приходит к женщине уже в браке. И оказался прав, – невесело усмехнулась Скарлетт, – только не предупредил, что можно и опоздать. Но Чарльз дождался бы, недаром отец был доволен моим выбором: умный, красивый, добрый, как Мелани, образованный; настоящий джентльмен, нисколько не хуже Эшли. Счастье могло быть долгим и прочным, если бы она отважилась проститься со своими иллюзиями.

Ей и сейчас еще предстояло это сделать. Пора понять: как невозможно восстановить сгоревшую усадьбу, так невозможно вернуть ушедшую любовь.

Этой ночью ей снилась Тара, цветущие холмы, Двенадцать Дубов – все вроде как в день их помолвки, только гостей не видно. А она будто танцует с кем-то в библиотеке, и так странно одета, вернее, вовсе не одета – в корсете и нижней белой юбке, обшитой кружевами. Будто чьи-то сильные руки, отнюдь не Чарльза, легко кружат ее, обнимают, ласкают, как никто и никогда.

– Ах, настоящая леди, не должна позволять такого, – в смущении думает Скарлетт, – но так хочется узнать, что будет дальше.

Дух захватывает от его объятий, поцелуев, страстных слов, заставляющих отвечать ему тем же. Никогда еще она не была с мужчиной настолько близко, его горячее дыхание обжигает её щеки, губы, шею, грудь, пока наконец, в безумном восторге тела их не сливаются воедино…

Утром она еще долго находилась во власти ночных видений, смутно вспоминая, что когда-то давно уже видела этот сон и никак не могла тогда понять, кто он – этот неведомый мужчина. Теперь сомнений не было – кому же еще могли принадлежать эти руки, как не Батлеру. Кто еще мог так знать женщин, и кто еще умел так их обольщать, так говорить о любви, чтобы каждое слово дышало страстью, воспламеняя кровь? Если бы она тогда разгадала этот сон…

Долгое время они встречались, расставались, ссорились, мирились. Он был ее другом, её опорой, единственным, кто подставил свои широкие плечи, чтобы разделить с ней тяжкую ношу, потом неожиданно стал мужем, но он не был её возлюбленным. И теперь ей уже никогда не узнать, как это могло быть, когда было целым, не разбитым её глупостью и упрямством? Она никогда не узнает, как он может любить, разве что, как сегодня, во сне, не почувствует прикосновения его рук, его губ, не увидит его насмешливых глаз, не услышит его певучий медлительный южный говор.

Какое страшное слово «никогда»! Никто не назовет ее ласково дружок, или кошечка моя, ведь все для нее чужие, кроме Ретта. Только он мог так нежно взять ее за руку, только он мог успокоить ее, прогнать страшные сны.

– Ну, почему, когда он был рядом, я не ценила всего этого?

…Её третий брак, самый продолжительный, действительно доставил ей немало удовольствий, как и обещал будущий супруг. По правде сказать, даже слишком много удовольствий, так что у неё просто голова закружилась от богатства, шумных вечеринок, музыки, танцев, от возможности жить, не считая денег и не считаясь ни с кем, не думая о завтрашнем дне.

Ах, все было так не похоже на её прежнюю жизнь: шуршащие парчовые платья обрисовывали фигуру так, что бедным мужчинам просто уже ничего не оставалось, как только любоваться ею; кухня, на которой никогда не заканчивалась превосходная еда, редкие вина. А рядом спутник жизни, которого женщины провожают трепетными взглядами, так он хорош. Это приятно щекотало её самолюбие, как и богатые наряды, драгоценности, шикарный дом.

Но сама она уже не испытывала в его присутствии того тревожного волнения, которое возникло с первой их встречи и не покидало её все эти годы. В душе как раз всё оставалось, как обычно: рядом очередной муж, а в мечтах – всё тот же принц в серебряных доспехах. И хотя необходимости работать уже не было, она не бросала своего дела, продолжая управлять лесопилками, ведь только там она могла видеть мистера Уилкса. Казалось, что всех устраивает такое положение дел, ведь она была уверенна, что Ретт не любит её, как и она его…

Как же она ошибалась, принимая его сдержанность, показную холодность и бесстрастность за отсутствие любви! Она, конечно, знала, что он совсем не в восторге от того общества, которым она себя окружила, ему просто было смешно её безудержное желание быть первой среди этих сомнительных новых знакомых. Но это не заставило её одуматься, она всё неистовей погружалась в вихрь пустых и шумных забав, пользуясь его щедростью и поистине безграничным терпением.

– Боже, зачем мне все это было нужно?

Появление ребенка не вызвало в её груди очищающего чувства материнской любви. Прелестную дочку она воспринимала лишь как свое украшение.

Все события после рождения Бонни вспоминать было невыносимо больно… и стыдно. Оскорбление, которое она нанесла мужу, выдворив из спальни, не простил бы ни один из её бывших поклонников. Стюарт Тарлтон попросту застрелил бы на месте, а Батлер смирился, поддерживая видимость семейных отношений ради Бонни. После той ночи еще не поздно было вернуть его, но гордыня превыше всего. Взгляды, пронизанные ненавистью, взаимные оскорбления, жаркие ссоры, череда роковых непониманий друг друга…

Когда же не стало Бонни, не стало и его. Мягкое безразличие, с каким он относился к ней последние годы, небезобидное подтрунивание, бесстрастное созерцание уступили место унизительному пренебрежению и откровенным оскорблениям беспробудно пьяного опустившегося человека.

– Так что же ты хочешь вернуть? – сурово вопрошала она себя. – Чужого человека, превратившегося в животное, которому все безразлично, кроме виски и этой толстой рыжей бабы? Ретт прав, что разбито, то разбито – отныне мы пойдем каждый своей дорогой, и они уже никогда не сольются в одну.

Обычно приняв решение, она шла напролом к цели, не терзая сомнениями свою душу. Но обычно она чувствовала за своей спиной незримую опору: сначала Эллин, потом Мелани, Ретт. Теперь ничего не получалось, что бы она ни делала, о чем бы ни думала, ее мысли все время возвращались к нему, будто две разных Скарлетт поселились в её душе и спорили друг с другом. Одна – та, которую он называл «мой прелестный ангел», вела счет его доблестям; другая – мерзавка, себялюбивая отступница и двурушница, одним словом строптивица, видела и помнила только обиды.

Первая снова и снова воскрешала в памяти образ красавца-брюнета таким, каким она увидела его при первой встрече на барбекю Уилксов, другая убеждала, что того Ретта давно нет.

– Ты виновата в том, – упрекал чистый, словно горный ручеек, серебристый голос. – Бог накажет тебя за него.

– Уже наказал и за него, и за Фрэнка, Чарльза, Мелани, отняв их у меня. Ретт, хотя бы остался жив. Мне вообще не следовало принимать его предложение, да ещё в день похорон Фрэнка. Господь не простил такого кощунства.

– Вдруг Батлер болен, ведь он так сильно пил и, может быть, как раз теперь нуждается в твоем участии, как никогда прежде? – восклицал ангел.

– Если бы нуждался, не уехал, даже не сообщив куда. Он уже давно держит меня на расстоянии, не допуская в свою душу. Да и зачем? Ретт – сложный человек, противоречивый, еще менее доступный для моего понимания, чем Эшли, умен, образован, многое испытал. Право, не знаю, что его привлекало во мне?

– Твоя юность, очарование и некоторые природные задатки, в которых он видел сходные с ним черты. Очевидно надеялся воспитать идеально подходящую для себя женщину, чтобы пройти с нею рука об руку по жизни в полной гармонии.

– Фантазерка! Опять придумываешь образ человека, которого нет на самом деле, только теперь уже Батлера. Рука об руку, как же… Все мужчины одинаковы – всем нужна покорная жена, гибкая, как лоза, ласковая кошечка, которую хочешь погладишь, а не хочешь – сбросишь с колен.

– Он столько сделал для тебя. Теперь твоя очередь – стань для него утешением, бальзамом, и вы еще будете счастливы.

– Заодно придется отказаться от работы, потерять независимость, смириться с Красоткой, – ехидно добавила строптивица.

– Если хочешь вернуть мужа, должна стать именно такой.

– Вот в этом я как раз не уверена.

– Не уверена, что хочешь вернуть Батлера, или не уверена, что сможешь смирить свой нрав?

– Он знать меня не желает, и я не стану вешаться ему на шею, достаточного того, что двенадцать лет с упрямством мула преследовала Эшли своей любовью. Возможно, и сейчас по привычке всё вернется на свои места…

– Еще бы ради этой «собаки на сене» ты разрушила свою жизнь. С любым из своих трех мужей ты могла быть счастлива, но упорно лелеяла многие годы детскую влюбленность в несуществующего принца, цеплялась за призрачную любовь, не замечая любви реальной. Между тем совсем неясно, будет ли тебе с Эшли так же хорошо, как с Батлером.