Глава 10 – Кто празднику рад…
Богат и ломаного гроша не ставил на красивый финал. Произошедшее в спальне будто бы откатило их к началу. Не обсуждали. Обжимались только на фотографиях. Друзья-соседи. Вини как по взмаху волшебной палочки вновь стала собранной, скрытной мадам. На лицо последняя стадия – принятие.
Муж скрывал своё желание повторить. Хватит ему унижений. Однако заменить чем-то похожим, с другой, тоже не решался. Вечером возвращался домой, чтобы в тёмное время суток не оставлять жёнушку одну. Ей вроде нормально, даже хорошо – улыбается легче и чаще, чем когда-либо. Не робеет. Перед фотокамерой комфортно устраивается в объятиях, кладёт голову на плечо. Тепло и удобно.
Настал последний весенний день. Дверь кабинета грохнула о стену. Богат выглянул из-за монитора – поглядеть на крушителя. Вини всплеснула руками.
– Сво-бод-на!
– Юху! – поддержал её тот. – Ну, ты как хочешь, а это надо отметить.
– Составишь компанию?
– Ясен пень!
Бизнесмен вернулся к заполнению электронной таблицы, но снование жены туда-сюда и шуршание вещей отвлекало.
– Безработные, не мешайте делать деньги! Сожжём торжественно твои бумаги позже, хорошо?
– Но мы опаздываем, – Вини оторвалась от сборов. – У тебя срочно?
Помрачнел. Последнюю неделю углубился в работу, лишь бы не думать об уготованной ему роли. Даже не спросил, как отреагировали коллеги и друзья на приглашения на похороны. Посчитал любопытство неуместным. Откладывать составление отчёта пока можно, а обязанности провожающего – уже нет. Чувствовал себя сиделкой лежачего. И ему избавлять от страданий. Убивать. Того, кто дважды спас его от смерти. Карать иглой с ядом.
«Это больно. Адски больно. Зачем я сохранил твой номер?»
– Днём в бар одни брошенки ходят, – поделился мудростью Богат. – Или домашний раздербаним?
– А других вариантов нет? – доносилось из глубин шкафа.
Каверзность вопроса подчёркивалась безответностью.
– Нам пора.
– Куда?
– Сумки сама соберу. Ты одевайся. Перекуси.
Довольная находкой – пластиковым чемоданчиком с красным крестом на крышке, Вини встретилась c напряжённым взглядом супруга. Бесстрастно заметила:
– Ты ведь согласился.
– Да на что?!
Она чуть наклонила голову, смущённая, но голос оставался твёрд:
– Я тебе доверилась. А ты мне?
Богат хмыкнул, внезапно обессилив. Девичьи губы, вкушённые им одним, растянулись в невинной улыбочке.
– Отдохни со мной. А если очень хочешь – вот, держи. Оно удобнее.
Вини кинула ему что-то серебристое. Это оказалась старинная фляга. Кованая роспись, чей-то фамильный герб. Приметная, ценная вещица в отличном состоянии. Сколько ещё сокровищ распихано по дому?
В тонированном окне пасмурное небо казалось зловещим. Того и гляди – разломит молния и тучи, и бронированное стекло. И не важно, что пелена и дождя не осилит – самой воды мало.
Богат наблюдал тучи в самой удобной позе – лёжа, закинув руки за голову, на пассажирском сзади. На переднем – Вини, что интересно, не в роли водителя. Машиной управлял неизвестный. Патлатый, бородатый. Мужу хозяйки Угунди услышать его шанс не представился. Покидая ставшую родной усадьбу, встретил их двоих возле автомобиля. Супруга показывала незнакомцу что-то на экране телефона, тот кивал. Заприметив Богата, поманила рукой.
– Загрузились. Поехали!
Инстинкт самосохранения заскулил, попросился назад. Зашуганный, истерзанный, очень хотелось потакать ему. Но как бы это выглядело? Ответили бы ему на очевидные вопросы? Быть в зависимом положении оскорбительно. Достоинство кормилось невысказанной злостью. Только и оставалось, что смотреть, как улочки Копейкино сменяются натуралистическими пейзажами. Берёзовые колки, дремучие деревеньки, ручьи, пастбища, лесополосы.
Два часа по трассе, полчаса по бездорожью – прибыли. Слева поле, справа – лес. Богат вылез последним. Предательская тревога зудела между лопаток, не давала стоять на месте. С невозмутимым видом Вини перекинула через борт багажника два походных рюкзака. Накинула ветровку, натянула бейсболку, собрав волосы в конский хвост. Ремешок на её бедре оттягивала кобура. Муж не заметил, как отошёл от машины метров на десять. Закончив со сборами, жена обменялась с водителем рукопожатиями. Очнуться Богат не успел. Прыткий Угунди сорвался с места, колёсами растирая одуванчики, и укатил в обратном направлении.
Вини отвернулась. Щёлкнула предохранителем.
– Зачем тебе пистолет?!
Истеричный вопль испугал её не меньше, чем его – молчанка. Почувствовав себя маньяком, измывающимся над жертвой, та виновато призналась:
– От зверей.
Пресекая попытку дать дёру, убрала огнестрел. Залепетала:
– Не хотела напрягать. В тебя стреляли. Но тут волки… Твою мать, я думала, мы это уже прошли!
За что в теории должна бросить его истекать кровью в лесу? Понятное дело – многовато покушений для одного года. Психологическая травма, всё такое. Однако голова вроде на месте. Чего не пользуется, трусишка?
– Тогда объясни мне, – Богат шатался. – Объясни, на хер конспирация? Чего ты хочешь?
– А согласился бы?
Обескураженный и угрюмый, протестующе сунул руки в карманы. Вини хихикнула. Он невольно расслабился. Не привык к её смеху.
Взяла рюкзаки за лямки. Поволокла.
– Никогда не ходил в походы?
– Так-так-так, не понял, мы тут надолго?
– Погуляем немного, а завтра нас буду ждать во-о-он там, – она указала на горизонт, загороженный бесчисленным липово-берёзовым полком. – Да не дрожи ты так! Я знаю этот район как свои пять пальцев. – Закидывая груз на плечи, добавила осторожно, – Ну, побудь со старушкой напоследок. Умасли. Моя очередь показывать, как можно по-другому.
Не выдерживая её взгляда, тот отвернулся. Вот так рокировка. Теперь глаза символично завязали ему.
Не успело лето вступить в свои права, а травы уже по пояс. Деревья, накрывающие землю в день солнечный теневым кружевом, всё же не могли приструнить свирепость цветковых и злаковых. Красотки берёзки, грузные тополя и костлявые вязы, напротив, словно попустительствовали растительному бесчинству. Отдавали путников на растерзание своим «пасынком» и «падчерицам», наблюдая свысока. Из пучины лебеды, мятлика и овсяницы то тут, то там проглядывали розовые пёрышки змеевика, пушились хвосты папоротников. Своих же душил вьюнок, обвешивал гирляндами из маленьких изящных юбочек. Не обойди сегодня жара Подмосковье – духота сморила бы за считанные минуты. А так даже мошкара не донимала.
Богат шипел всё реже, когда нога проваливалась во что-то хрустящее. Адаптировался к пряным запахам, задышал глубже. Только и знай – гляди во все стороны. Да и наверх поглядывай, чтобы какой-нибудь меткий дятел ненароком не озолотил. Дырявые кроны на фоне серой пелены плыли медленно. Ракурс нагонял тоску. По детству. По безвозвратно ушедшему, даже от тех, кто живёт вечно.
В безветрии птичий концерт помпезен. Под аккомпанемент шороха травы – вообще песня. Вини прокладывала дорогу. Не поднимая головы, едва слышно пропела:
– Кукушка, кукушка, сколько мне осталось жить?
Пернатая последний раз икнула и замолкла. Заказчица предсказания застыла на месте. Даже у её спутника мурашки по спине пробежали. Пусть подобной ерундой скептика не купишь, но так захотелось без явной причины отвесить дурёхе подзатыльник. Вместо этого ладонь мягко опустилось на женское плечо.
– Раз стоим.
Вытянул руку с камерой, прижал супругу к боку. Только затвор ляскнул, девушка напомнила:
– Хорош, папарацци. Показали достаточно.
– Это… мне.
Тронута.
– А будет в программе что-то кроме снования по бурьяну?
Вини сняла рюкзак, вынула оттуда два плетённых диска с тарелку. Тряхнула – расправились корзиночками, как у той же Краской Шапочки.
– Игра «Собери ужин». Ягоды рвать не советую. Или разбираешься?.. Ну вот. Мы в зоне шампиньонов. С ними не прогадаешь.
– А ты у нас, можно подумать, знаток?
– Не отходи далеко, – только и сказала она, высыпая из лукошка сухой лиственничный мусор, – Медведь пришибёт – я тебя по кускам собирать не буду. И без того мазила. Потолок – семёрка.
«Боже праведный, да со мной амазонка!» – ёрничал про себя Богат.
Березняк потихоньку мешался с тайгой. А где хвойные – там и чащоба посвободнее. Идти легче. Удивительным образом и до этого Вини как-то углядела в густотравье три аккуратных грибочка. Разок исчезла из вида – нагнулась обчищать земляничную полянку, сокрытую всевозможными колосками, цветами и цепкими усиками. Когда весь этот «салат» стал понемногу редеть, Богат обнаружил под лопуховым листом свой первый грибной трофей. Супруга оставляла заметные шампиньончики мужу. Подкупала его детская радость от очередной находки. Себе оставляла прочие. Рвала «чайный букетик».
Эпоха деградации подмосковных лесов закончилась ещё до войны. Достояние – общественное, природа – заповедная. Не то, что, заблудший, не сгинет – голода не познает. Есть у лесников в штабе люди уникальные – сеятели. Ребята в камуфляже, с джутовым мешочком на поясе. Бродят, рассыпают споры, разбрасывают семена. Бдят, чтоб горожане лесные богатства особо не крали. Угощались разве что. Вот и сейчас паре встретился один. Девушка помахала ему, а он проигнорировал, дальше пошёл. Их присутствие вменяет чувство безопасности. Потому что у сеятеля помимо мешочка в арсенале автомат. А то хищники совсем озверели. Тут экологические программы сработали, конечно, не в пользу человека.
До речки добрались с доверху наполненными грибовенками.
«Привал? Аллилуйя!» – порадовался раньше времени путник.
Местечко живописное, и небо начинает подозрительно синеть. Однако Вини предупредила – оставаться надолго нельзя. К водопою под вечер стекается всякая живность. Но освежиться им никто не мешает. Богат, на ходу сбрасывая одежду, вбежал в воду. Поверхность дохнула подземными ключами и болотной сладостью. Потревоженные рябью кубышки заволновались, закивали жёлтыми луковками бутонов. Брызгаясь и крича от восторга, он зазывал к себе. Но напарница стояла на бережку, обхватив плечи, спиной к нему.
– Я второй пойду! Купайся!
– Ха! Чтоб меня одного слепни сожрали?
Ведь точно. Она же не видела его нагим. Когда развязывал ей глаза, уже под одеялом был. Ещё и утром ускользнула. Не успел показаться во всей красе. А вот если перестановка… Полюбоваться русалкой сейчас был бы совсем не прочь. Чтобы, стоя в воде, выжимала мокрые волосы. Чтобы капельки очерчивали изгибы. Окружение благоволит. К тому же – хоть что-то интересное. Но, поменявшись со спутницей местами, не обернулся. Потому что она о том попросила.
Ночь супруги встретили на лесной прогалине. Низкая трава – колючая ворсовая подстилка. А вокруг – лес, лес, один лес с его корягами, пышными кустами и кусачей крапивой. Полянка была сродни колыбели. Ни журчаний ручьев, ни скрипа ветвей, ни кукушкиной считалочки. Отдыхай себе, скиталец. Только прежде развесь по периметру датчики охранной системы, чтоб не проснуться с волчьими клыками в шее. Куда лучше вскочить от визга сигнализации и спросонья палить по светящимся глазам.
В горячих углях румянили бока картофелины. Там же, венчая горку пепла, попыхивал чугунный заварник. Шампуры с шампиньонами – выше, чуть в сторонке, поддерживаемые нехитрой конструкцией из веток. Опускался лёгкий морозец, и, чтобы муж не чувствовал себя прикованным к костру, жена припасла новёхонькую мужскую охотничью куртку – из аловы, с ворсовым подкладом.
Сон в палатке отменяется. Так звёзд не видно. И плевать, что затянуло тучами. Всё равно такую дуру вдвоём не дотащили бы. Альтернатива – «умные» спальные мешки. По заверениям производителей, и в минус сорок в сугробе ещё и ножку высунешь. Богату с таким чудом сталкиваться не приходилось, но обещание комфорта «как у мамки в пузе» звучало вполне жизнеутверждающе.
Мрак разгонял не огонь. Угли давали тепло, а свет – кемпинговый фонарь. Вопреки названию, основная его задача – отпугивать насекомых. Включённый на малую мощность – радиус в десять метров, окрашивал лица болезненным жёлтым.
Вини ткнула грибочек кончиком ножа. Не готов. Рядом хлюпнуло. Повернув голову на звук, вздёрнула бровь. А спутник и не смутился. Мол, чего ещё ожидала? Сама ведь дала. Нежадный, отпив ещё, протянул флягу даме. Насмешливый жест вежливости пресекла железная рука, хватанувшая подачку. Девушка принюхалась, засомневалась. В итоге глотнула, кисло поморщилась.
– Фу.
– Из твоего бара, – прокомментировал Богат, принимая обратно.
– Что это?
– Скажем так, в моём коньячном топе занимает почётное второе место.
– Жаль гостей. Для них брала. Повелась на цену.
– Ну, судя по ассортименту буфета, жалеть тебе некого. Не припомню, чтоб кто-то приходил.
Далеко-далеко в чащобе согласно ухнула сова.
– Остановись лучше на чае, – съехидничала Вини. – Вот где «букет».
– Обойдусь. Пей сама свою траву.
Мельком зыркнув на него, втайне отложила чаепитие. Принципиально.
В хорошей компании принимать на грудь в гордом одиночестве нисколько не зазорно. Блаженное тепло питало мышцы. Тело восстанавливалось после долгой ходьбы, но лечь не просилось. Будто распаренный после бани, Богат оставался в тонусе. Так и млел, зная, что «вертолёты» ему не грозят. Качественный коньяк.
Бледное желтушное освещение откатывалось в оранжевый спектр. Рыжеватые лучи золотили скульптуру задумчивой женщины. Новый образ цеплял. Сидя на рюкзаке, широко расставив ноги, оперлась локтями на колени. В берцах, походной одежде, старой бейсболке. Для полноты образа не хватало сигареты в зубах. Хоть бы палочку погрызла. Ночь. Лес. Тихо, даже костёр не стрекочет. Картина становится глубже, если быть знакомым с личной драмой натурщицы. О чём она молчит с высоты эшафота?
У Богата открылось второе дыхание. Силы искали выхода, подталкивали на подвиги. Причинно-следственные связи в мозгу сохраняли форму, содержание плыло. Проснулась фантазия. Уже прикидывал, как прижать, где перехватить. Таков азарт охотника. Тончайшая грань – где кончается игра и начинается война. Или первое вертихвостки в критический момент назовут последним исключительно в оправдание своей природной распущенности? Слабый пол. А тут ситуация в своём роде исключительная. Если рассудить, чисто теоретически… Считается ли актом вандализма роспись здания под снос? Или грехом лепка из плесневелого хлебного мякиша? То-то же. Да и чего она смогла бы предъявить? Поплачется легавым, как над ней надругался муж? Смешно. Уже в зависимом положении. Другого провожающего не найдёт. Весь год с ней нянькался. Дом не отпишет, зато из рук не выпорхнет. Ведь… ей понравилось. По глазам видит, что понравилось! У девочек так в генетическом коде записано.
Бес шептал ему на ухо. О заслуженной награде. Об удовольствии, что превзойдёт прошлый раз. Чтобы теперь всё было по-взрослому. Богат, его трезвая половина, борющаяся с из ниоткуда взявшейся маньяческой сущностью, надеялась, что от преступления отваживает не один лишь пистолет на бедре Вини. Не может быть, чтобы его от обычного алкоголя так понесло.
Отошёл в тень, прихватив с собой бутылку воды. Вернулся с мокрым лицом. Его уже ждали с кружечкой чая. Вложили в ладони. Как из другой галактики донеслось:
– Выпей. Отпустит.
К совету прислушался. Устроился на рюкзаке, поджав ноги, укутавшись в куртку. Торчали только носки шнурованных ботинок, пальцы, обхватившие жестяную посудинку, и вжатая в плечи голова. Вини не могла оторваться от этого милого зрелища. Озябший, нахохлившийся. Похож на воробышка.
Чтобы хорошенько подумать, совсем необязательно мотаться в глушь. А что ни говори, в местах диких, чистых от автомобильного гула и шиканья всевозможных гаджетов, мысли яснее. При безмолвии и безлюдности в свидетелях дитя города пришла всё к тому же. И ничего-то с юности наивной, пустомельной юности не поменялось. Переживать по пустякам. По тому, что у остальных – в порядке вещей. А ей только расхлёбывать. Если орудовать метафорами, то привыкшая жить в тесной каморке потерялась в огромном доме, куда супруг её за ручку привёл. Не знаешь, куда деть непрошеную лёгкость, незаслуженную уверенность. Хуже всего – это читается в теле. Много-много лет назад, когда мама думала, что у Вини появятся свои дети, поведала об одном ритуале. Мол, как ребёнок сделает первые шаги, сложи пальцы ножницами и обрежь невидимую нитку у него между ног. Как бы глупо ни звучало, Богат будто бы оборвал эту самую нитку во второй раз… Колени разъезжаются.
Наказанием за содеянное стали регулярные приступы желания. Для их подавления отныне требовались дополнительные усилия. Единоразовая акция не должна войти в привычку. Хотя бы из-за фактора времени… Как люди справляются? Как регулярно удовлетворяют потребности, на безрыбье не чураясь торговаться принципами? И так вечность. Дорожка скользкая, а механизм поощрения работает как наркотик. Вот точно – не суди, пока не попробуешь.
Да и, может, гори сарай, гори и хата? Чего стоит пережить любую реакцию мужа на её предложение повторить? А если подумать на холодную голову?.. Ау! Конечная. Всё неважно. Но тот опыт был… весьма занятным. Ведь и звёзды сошлись. Здесь, в лесу, где их сегодня нет. Хотя бы сам Богат. Вини могла поклясться, чувствовала на себе его взгляд. Пока отлучался, пригубила чая.
«Кружитесь, листовые клочки, гонитесь друг за другом в бурой жиже. Раствори смуту, горькая вода. Помоги балованной лаской протрезветь».
Где это всё? Где всепоглощающий стыд, мука за фатальность ошибок прошлого? Каково ей отныне касаться лица рукой, пить с ладони? Нормально. В том то и дело – сейчас гораздо легче. Потому что ещё не решилась сформулировать, что сделала с мужчиной? Потому что уже всё? Или просто демонический гомон теперь всякий раз перекрывало воспоминание – жаркое прерывистое дыхание и скулёж, нелепый, жалкий – чужое удовольствие. И подумать не могла. Она! Его! И тревожно, что облажалась. Ему было хорошо? Точно?
– Нормально? – сотрясла воздух Вини, не выпуская кружки из рук.
В фонарном отсвете мелькнула почти что инсультная ухмылка.
– Меня такой ерундой не возьмёшь.
Вини сняла шампур, тем самым как бы приглашая угощаться. Уточнила:
– В смысле?
– В смысле в коньячном топе – серебро. В остальном и в десятку не попал.
Укусив ароматное плодовое тело, медленно отвела его ото рта. Поедала Богата тревожным взглядом. Он, смущённый вниманием, боролся с приступом улыбчивости.
«В рот пароход! Откровения попёрли… Так и знал, другую бутыль надо было брать».
Вини, зацепившееся за это «остальное», с ходу придумала лишь один каламбур, чтоб не в лоб.
– То-то ты такой хмурый27.
– То-то! – с вызовом выпалил тот.
Пауза.
– Шутишь.
– Вот только не надо этого, а! Мне пятьсот лет!
Эхо заглушили еловые стены. Тишина напала со всех сторон, крикун сжался в плечах. Глянуть на собеседницу не хватило прыти, но краем глаза заприметил вертел с шампиньонами. Подала, а то, похоже, стесняется кушать.
– Я ничего не говорю, Богат, – мягко сказала она. – Но теперь хочу знать. Ты… продолжаешь?
Сорвал гриб зубами. Приятный вкус подсластил минуту. Кто ж знал, что бесплатное сносно? Иль с голодухи мерещится?
– Нет, – ответил он спокойно. – По молодости. Цивильно. Если уже представила притоны с дверью нараспашку – представляй обратно.
Вини отвела глаза, задумчиво пожёвывая.
– И как же ты справился? С зависимостью.
– У тебя какое-то однобокое представление. Не знаешь, что жизнь подкидывает испытания пострашнее безрадостного ожидания. Не знаешь ужас мук и горечи лишений, – хлюпнул чаем, отпуская себе секунду на «подумать». – Какие у тебя вообще могут быть проблемы? «Золотой Угунди с платиновыми дисками или платиновый с золотыми»?
– Я не понимаю…
– А я не понимаю, к чему этот снисходительный тон. Ангел мой, не зуб дам – челюсть на полочку положу, что каждый из твоих знакомых разок, да хапал. И мама, и папа, и даже братик! Ну как теперь? Приятно? Корона не жмёт?
Вини только моргнула, не отрываясь от завораживающих переливов затухающих углей. Железной рукой перенесла картофелины из пекла в миску – остывать. Подкинула веточек в огонь. Мужчина внимательно наблюдал за её действиями.
– Нет короны, – лениво повозила в костре голым шампуром. – Такими категориями оперируешь? Формальностями? Ну, нет тогда.
Его лицо помрачилось. Выпятилась нижняя губа. Это ещё что за новости?
– Откуда?
– Антидепрессанты. Считается? Говорили дозировку. А как-то слабо. Затяжной курс. Предлагали новые. Перебарщивала. Врач предостерегал. Другие выписывали сильнее. Нейролептики. Сильнее, сильнее, и «щёлк»!.. отмерло.
В улыбке сверкнули зубы. Так карикатурно, что скажи она сейчас, что в свободное от работы время режет людей – Богат бы и эту сенсацию принял за нечто само собой разумеющееся. Её голос. Гробовой. Бессмертное сердце съёжилось. Так бывает с несостыковками. В эту минуту собеседник ненароком пополнил свою воображаемую галерею мрачных мгновений жизни. Пилюля для торможения веселья.
– Как давно?
– Лет двести. Сто пятьдесят… не помню.
– Ты поэтому?
Слишком глубоко капнул. Не обвались, шахта. Вини зажмурилась, сглотнула, но на него так и не взглянула. Спину скрючила, чтоб жар огня лизал лицо.
– Каждый варится в своём. Кого сдует бриз, кого землетрясение не свалит с ног. Нет, не из-за Мариды. Никогда себе этого не прощу, но жила как-то. Вот я мразь, прикинь? Вина подстёгивала. Чувство… вибрация в груди. Оно было. Какое-то. Дело принципа. Остались сельские бордели. Шлюшатни на Луне, за бугром, не знаю! С моего расследования должно карту писать. Но как ты сказал? Ужас мук? Порядок, как по техническому заданию. Поработала. Доброго поделала. Купила… дом. Руку на отсечение. Руку! – спряталась за ладонями. Ну, где же слёзы? Хотя бы сейчас, где? Ни едкий дым от горящей липы, ни исповедь, ничего не помогало вспомнить, что ещё жива. Кто проклял? За что? Плач давно погибшей души, будто пропущенный через десять фильтров, выдавал лишь осипший шёпот. – Я… устала. Наверное, как только родилась. Вот и вся причина.
Богат переваривал услышанное. Так долго, что Вини стало казаться, будто она здесь одна. Повернётся – а его нет. И только чёрные деревья вокруг. Птица не гаркнет, волк не взвоет, солидарности ради. Не испугалась бы. Пригорюнилась разве что.
– Да-а-а, – протянул муж. – Ты особенная, Вини… Неогранённая. – Делал длинные паузы, но голос креп с каждой фразой. Раздражение зашкварчало маслом на раскалённой сковородке. – У меня было много девушек. Красавицы, умницы. Половина – конченые эгоистки, вторая – ещё хлеще. Простительно. Зажиточные и самодостаточные заслуживают восхищения. Уважения, в конце концов. Но на моей памяти никогда не встречался с подобной тебе. С такой… патологично самовлюблённой. Упиваешься немощностью. Смакуешь, лелеешь. Любимый паразит ревнив. С какой страстью друг друга дерёте, аж завидно, – он сально улыбнулся. – А строишь-то из себя… девственную душу.
Ждал жалящей боли в груди – жар раскалённого железного прута, на который супруга насадит его сердце, как шампиньон. Или хотя бы брошенного уголька, что подпалит брови. На крайний случай – фокус со сгибанием металла. Как тогда, с вилкой, а теперь с шампуром. Вини же, по своей сути, предпочитает изливать гнев на предметы. Однако ничего подобного не случилось. Только испепеляла взглядом. Даже губы расслаблены… Да. Так же неприятно, как полешко в лицо.
– Я боюсь за тебя. – Его тон не смягчился ни на йоту. – Если не врёшь, и это вся причина – мне жаль. Я был о тебе лучшего мнения.
Не меняя выражения лица, процедила:
– Много ты понимаешь.
– Много. Я же верно сказал?
– Дешёвый развод. Ты не получишь, чего добиваешься.
– Как и ты – моей жалости. И от остальных не получишь, помяни моё слово. Нравится одиночество – люби и равнодушие гостей на своих похоронах.
Скрипнули зубы.
– Ты хороший. Поэтому мне не всё равно. Но я переживу.
– Переживёшь? Стерпишь? Ты лучшая… Ещё пятьсот лет потерпишь?
– Да, я лучше! – зажестикулировала в мужской манере – широко, не разгибая локтей. – Я лучше вас! Настолько, что говорю это от сердца, от холодного разума. Без всяких… Америку открыл, эгоисткой назвал. Детский сад. И чем это помешало другим? Не тем ли ценнее добродетель, что замечена за дьяволом? Что от меня, нарцистичной, в итоге останется? Дела проросли в чужих судьбах. В созидание – целый лес. Даже если люди прошагали по выставленным рукам моим, не глянув вниз. А ты? Что твоя жизнь против моей? Чем она богата, Богат? Любовью раз через два? Но ты же вообще недалеко здесь от меня ушёл. Озабоченные. Озабоченные довольством. Цели те же, средства не оправданны. Я, если не могу, не способна, честно признаю. Не перебиваюсь обманками. И чтоб ты знал – горжусь. Несла крест, сама сколотила! Хоть палкой в меня тычь – Атлант не может держать небо вечно. Ты же – только язык за зубами. И то не всегда.
– Чего?
– Наркота, говорун. – Вини деловито крутанула кистью. – За это мать отреклась от тебя? Где папа? Сестра? Но вы же, говоришь, все балуетесь.
– Эй!
– Или за похождения твои им стыдно? Отметила, мамка консервативная. Топит за рыцарство. А эскорт – дело такое. Неблагородное.
– Ты перегибаешь палку, – вырвалось у Богата. Напыщенно киношное.
– А ты сдаёшь позиции. Я выиграла!
Победно вскинула руки. Никак не показывала, что тот своими пассажами истоптал её. Сровнял с землёй. От самоуничижения спасла пустота. Дыра души, выеденная затяжной депрессией – дверь в убежище, где нет эмоций.
– Я спал с сестрой. Довольна?
А нет, что-то всё же осталось. Способность удивляться. Вини посмотрела на Богата пронзительно. Он – на носки ботинок.
– Я спал с ней. Вот чего мама сердится. Вот почему её рука не дрогнула. – Его лицо приняло ехидное выражение. – Но хоть слово про фамильцев, и, клянусь, дорогая, мы сильно поссоримся.
Настала пора Богату мириться с тишиной, что вынуждала продолжать. Неприятно признавать поражение, отчитываться, как школьник. Награждать соперника медалью из собственных запасов… Пусть подавится.
– Ох, Вини, и угораздило же тебя так промахнуться! Случилось это вскоре после выпуска. Завалился с мальчишника друга домой, пьяный вусмерть. А Златая рыдала, рыдала. Рассталась с любовью всей жизни. Слёз было, у-у-у… Много с чем водку намешал. Но и пальцем бы её не тронул, если б не присосалась. Я-то спать шёл. А она полезла…. Договорились – никому. Коне-е-ечно! Дура. Дура! Двести с лишним девке – не знает об экстренной контрацепции. «Ужас! Аборт от брата!» Лять, как мерзко, – его аж передёрнуло. – Очень скоро, считай на следующий день, сошлась со своим. Матушке, батюшке поплакалась – результат ожидаем. Разумеется, она жертва, – рассказчик стрельнул глазами в Вини. Сойдёт за намёк. – Это теперь куда ни шло, но всё равно под запретом кровные наследники полоумия родителей. А тогда, в глубинке, с таким бонусом – похуже убийства. Вся семья отвернулась. Выписали из квартиры. А по прошествии лет Златая так и не нашла меня. Значит – не искала. Ясен пень, я ж её «испортил»… а то, что я… Не знают, каково это, глазеть в чужие окна и знать, что у тебя такого нет. Мои не выглядывают меня. Не ждут. Ночь тёплая, а мне холодно. Раньше мог неделями не появляться дома. Только когда потерял его, будто вся вселенная рухнула на меня. Будто чёрная дыра проглотила. И я один в этой…
Не договорил. В горле словно свинец застыл. Собеседница кашлянула.
– Не волнуйся. Я унесу эту тайну с собой.
– И всё?
Вопрос неожиданный. Взгляд исподлобья смущал. Маленькие укольчики распространились по всей спине.
– Порядок. Я толерантна.
– Я не такой!
– Да-да, прости, – прикусила внутреннюю сторону щеки. – Прости. Просто термин такой. Сейчас это нормально… Ну, раньше, конечно, не совсем, но…
– Нет. Ты прости, – спас её Богат. – Что не сказал спасибо. На твой выбор – за что.
Та резко, с шумом выдохнула. Губы сами собой растянулись в нежной улыбке. Ответной вежливости не последовало. Не достало самообладания.
Когда кутались в спальные мешки, по обе стороны от костра, последнее пламя успело обглодать худые веточки и залечь в золе. Рыжие переливы в трещинках углей меркли, уступая первенство электрическому фонарю. Желать спокойной ночи не хотелось. Она уже с ними.
– О! – Богат указывал наверх, зная, что супруга не проследит за его рукой. – Звёзды. Рассосались тучи.
«Уже спит, наверное».
– Повезло им, – через время ответила Вини.
– Тучам?
– Звёздам.
– Что?
– Меняются. Схлопываются и взрываются.
Тот жадно втянул холодный воздух с ароматом хвои и берёзовых листьев. Заверил:
– Люди тоже меняются.
– И ты?
Сперва Богат оскорбился. Потом призадумался. Напрягся.
– Не заметил? – лениво подкидывала Вини. – Это проклятие. В фильмах и книгах вампиры чахнут, утрачивают жажду к жизни. Потому что не живые. А мы – да. В каком возрасте законсервировались, в таком и остаёмся психологически. С теми же потребностями, с теми же загонами. Умнеем, если хотим, но прыгнуть выше головы не можем. Никогда не сможем. Время застыло. Страха нет. Это Эдем.
– Да ты заколебала! – ни с того, ни с сего вспыхнул он. Как в потухшем угольке под дуновением ветра вдруг забьётся огонь. – Аморфность – только твоя проблема! Твой осознанный выбор. В курсе ли, нет, любовь не возникает из ничего. Если чего-то хочется, надо прикладывать усилия. Не уповать, сложив лапки, на манну небесную. Искать, общаться. На свидания ходить.
Вини не это имела в виду. Но он первым начал…
– Сходила на одно. Хватило. А что я сделаю? Мне притворяться, пока не колыхнётся? Вот то же – уповать. Как у вас легко это! Давай встречаться? А, давай. Просто потому что! Я так не умею и не хочу.
– На одно?! Вау… Ты, я смотрю, человек дела.
– Ищешь ссоры?
– Мы уже ссоримся.
– Тогда спокойной ночи!
Шорох брезента – Вини повернулась на бок, лицом к лесу. А потом, когда сознание Богата затуманилось, до ушей его донеслось:
– Родители в своём маразме могли бы гордиться тобой теперь. Независимый, держишь «тараканов» на привязи. Настоящий мужчина.
Собеседник искал в сказанном тень насмешки. Не нашёл ни её, ни чего-то путного для ответа. А та и не ждала. Засопела.
По возвращению домой Вини в первую очередь сорвала настенный календарь. Напрягал страшно. По очевидным причинам без часов могла определить, который час. Единственный живой свидетель порчи ни в чём не повинного альбома с циферками только напомнил, что, если понадобится, всегда рядом. Напомнил и сбежал. Сначала в спальню, переодеться, потом – в город.
– Звони. Но вечером я тут, – отчитался супруг напоследок. Даже не попросил подвезти. Распахивая окно, Вини услышала, как хрустит кирпичная крошка под колёсами такси.
Все три дня от рассвета до заката особняк томился в одиночестве. Солнце-самодур калило черепицу, ветер-егоза игрался с хрустальными бусами люстр, надувал шифоновые шторы, точно паруса. Дом ждал хозяйку, чтобы затопился камин. Ждал того драгоценного гостя, чтоб в носках прокатился по гладкому паркету до своей спальни. Ждал и не знал – дни прошлые сочтены.