– Вы чувствовали себя жертвой назойливого каркания, а чувствовать себя жертвой недопустимо. Поэтому Вы поменялись с вороном местами, сделали его жертвой. Когда Вам невыносимо больно самому, Вы причиняете боль другим, Вы не умеете иначе справляться. Вас не научили в детстве…
Зайка ударяет мной стену.
– Хватит про детство. Проще скажи. Вскрой меня резче.
Зайка смотрит мне прямо в глаза. Я отворачиваюсь от его дыхания и руками упираюсь ему в грудину. Завидует, Зайка, не может выдержать, что я знаю что-то важное для него, но отказываюсь ему это дать. Ну, держи ответочку:
– Вам больно, потому что Вы не можете сделать со мной всё, что хочется. Не можете, потому что я позвоню куда следует.
Зайка, который весит, наверное, килограммов сто пятьдесят аккуратно ставит меня на пол со словами:
– Трусливый урод.
– Нельзя мне быть с Вами хорошим, Вы же меня уничтожите тогда.
Только теперь я вижу кровь на рубашке Зайки. Мы оба в замешательстве осматриваем себя. На правой ладони глубокая царапина. Поранил, видимо, о терновый венец. Зайка пятится, с виноватым (как мне кажется) видом садится в кресло. Я подхожу к стеллажу, беру аптечку и обрабатываю руку. Кажется, вид крови отрезвляет Зайку. Он похож на нашкодившего ребёнка. То-то же. Дверь сейчас ближе ко мне, и я решаю рискнуть затронуть снова болезненную тему:
– Про детство важно говорить, потому что как с Вами обращались в детстве, так Вы пытаетесь поступить теперь со мной.
– Помолчите, док, я думаю. Вы сказали, что я не могу сделать с Вами всё, что хочется. Но я могу. Не хочу, но могу.
Я молча сажусь снова в кресло. На конфронтацию сил больше нет. Мы оба одновременно смотрим на перевёрнутый журнальный столик. Секунду помедлив, Зайка глубоко вздыхает и возвращает упавшую мебель на место. Затем демонстративно аккуратно раскладывает упавшие предметы и говорит:
– Обидно только, что в отношениях с вами я чувствую себя психопатом. Но пока не припрешь Вас к стенке, не объясните же нормально. Не обижайтесь, что я с Вами так, док. Всё для фронта, всё для победы.
– И что Вы чувствуете после того, как проделали это со мной?
– Чувствую, что Вы меня презираете.
– Это не так. Вероятно, Вы сами презираете себя, но легче думать, что это делаю я.
– Ой, ладно, признавайтесь, док, всем станет легче. Понятно же, что с таким пропащим как я сложно. Только не смотрите своим излюбленным взглядом, будто я бедняжка, а Вы благородный спасатель. Благодарностей не ждите, попили моей крови достаточно за этот год.
Короткий взгляд на часы приносит мне чувство облегчения.
– Боюсь, Зайка, странно употреблять это слово, конечно, но наше время подошло к концу.
Зайка сверяется с часами и разводит с улыбкой руки:
– Ни минутой больше, как всегда, док. Вы о своих границах всегда хорошо заботитесь. А я, кажется, понял, что ненавижу ограничения. Искусственно это всё. Терапия туда же. Одна боль и вред. Больше я ограничивать себя этими искусственными отношениями не хочу.
Зайка обводит глазами кабинет, встаёт со своего места и направляется к выходу. Я спешу встать следом. Забинтованной рукой поднимаю венец, беру пакет с мёртвой птицей и протягиваю Зайке:
– Простите, что не смог быть Вам полезен. Не забудьте свои вещи.
Зайка прячет голову в сумке, замирает на пару мгновений, затем медленно, словно передавая часть себя, протягивает венец обратно мне: