Может ли перелом стянуться, будто ничего и не было? Вряд ли. Когда вся кость превратилась в крошку, раздробилась в пыль, стала массой, плавающей под синеватой пленкой кожи, сплошным сгустком крови, тут уже ничего не поможет. Марк понимал: нет смысла ехать в Москву, искать помощи где-то на стороне. Слишком очевиден результат. Только деньги тратить. «Уж лучше потом на протез, – невесело подумалось, – и буду учиться на бухгалтера, к примеру».

Он не стал говорить об этом Нине, хотя вчера вечером, когда они прощались, обещал позвонить ближе к обеду. Тогда уже все будет сделано. Вот он и скажет: «Не стоит сил, дорогая, какие еще частные клиники, лучше приходи ко мне в гости, отметим новый поворот в моей жизни». На душе было спокойно, так бывает, когда решишься сделать важный шаг, и отступать больше некуда.

Бабушка сидела за столом и что-то писала в зеленой школьной тетрадке.

– Доброе утро, – сказала она.

– Доброе, бабушка, а что ты пишешь?

– Да в деревню тете Тоне. Знаешь, она сходит с ума. Вот и решила ей написать. Ты вчера не поверил, а я точно говорю: родились у нее котята, и поехал бы ты их проведать. Привез бы и нам парочку, серую в полоску и пеструю. Вместе-то веселей.

– Привезти котят? – удивился Марк.

Вчера бабушка говорила совсем другое. Утверждала, будто он взял себе на парик любимый тулуп тети Тони, а теперь родились котята, и нечем их порадовать, даже подстилки нет натуральной.

– Конечно, я схожу в магазин за молоком, а ты пока в деревню съезди, а то вечером конец света обещают, – сказала она это так буднично, словно прогноз погоды. – А еще тебе мама звонила.

– Что?

– Спрашивала, как дела…

– А-а-а…

Марк порезал хлеб, достал из холодильника пачку плавленого сыра.

– Говорит, не могла дозвониться тебе на сотовый, ты его не потерял случайно? (Обронил в одну из расщелин земли).

– Наверное, села зарядка, – ответил Марк и вздрогнул от неожиданности.

А ведь, действительно, где телефон? Видимо, и правда, потерялся, а без него, как известно, человек выпадает из прочной системы связей.

Глава 23. За облаками. Марк

Марк вышел на обочину вселенной, затерянной среди других миров. Во двор больницы. Сел на лавку. Кажется, начинался дождь. Из дрогнувшей середины лужи перед цветочной клумбой вырастает кольцо и расходится волнистым кругом.

Желтые бархотки, старые качели на газоне, заросшем крапивой… Знакомая картина. За внутренним двориком поликлиники никто не ухаживал, кроме одной девочки, дочки администратора, которая прибегала сюда и каждый вечер поливала из маленькой игрушечной лейки свои цветы.

Марку казалось, что он теряет свое тело, и потому не чувствует ни ветра, ни сырости. То, что произошло всего полчаса назад, до сих пор оглушало и завораживало. Мир вливался в душу, словно незнакомая музыка.

Бинты лежат где-то в стороне, брошены и смяты. Розовые цветы герани на подоконнике подобны рассвету. Да, в кабинете наступил рассвет, он и сейчас еще продолжается. В нем пропадает все: дождь, дома, радость и сомнение. Сам врач просматривает последний снимок его руки, сверяет данные, открывает в компьютере все новые папки. Выходит в коридор, и вновь возвращается. «Это невероятно, – говорит, – но так и есть».

Кость срастается. Там, где были лишь крошки, уже цельная материя. «Невероятно», – повторят он, и вновь спрашивает, что делал Марк.

Марк припоминает все нюансы, даже самогон, который выпил вчера на дне рождения. Называет его «настойкой одной бабушки», и обещает уточнить состав.

– Какой бы не был состав, – размышляет врач, – этого достичь невозможно… судя по…

Снимок лежит на столе. Герань становится огромной, заполняя собой все пространство. Марк трет глаза рукой, но нет, он не спит. Просто слезы, а может быть, дождь размывает границы предметов, стирает их, точно ластик, карандашный рисунок. Остались лишь цветные разводы да серые крупинки мягкой резины… Достаточно дунуть на них – и все, ты здоров.

Как во сне он выходит во двор и любуется лужей, бархотками, зарослями темного палисадника, в котором прячутся пятнистые кошки; свежесть горьких трав упоительна и нова. Тут главное даже не ты – а музыка, что звучит без слов в этом городе, свивает из пыльных дорог клубок созвучий и осторожно купает его в золотом сиянии утреннего солнца.

Марк зашел в телефонную будку, снял трубку, и только потом вспомнил, что не знает наизусть ни одного номера, кроме разве что Толиного, еще в детстве они перезванивались каждый вечер. Работает ли сейчас тот домашний телефон? Набрал. Но в ответ – лишь безликие ровные гудки, холодные незнакомого пространства.

И тут осенило, что сотовый он забыл вчера у Толи. Подключил на зарядку в коридоре и потом оставил, точно. Без телефона – как без компаса на карте судьбы, поэтому первым делом Марк побежал к автобусной остановке. Все было немного туманным от дождя и казалось новорожденным. Мягкие складки туч, ажурные кусты и автобус, похожий на войлочный мешок. То редкое мгновение, в котором ты забываешь себя и просишь: «остановись». Даже замок в двери давно, наверное, потерял форму и растекся молочным потоком по кисельным берегам обивки. Сердце в груди не билось – пело. И небо пело, и каждый камень под ботинками…

Двор встретил странной пустынностью. Обычно на площадке играли дети, теперь никого не было, лишь формочки и лопатки, разбросные среди недостроенных песочных башен. На лавках не сидели бабушки, а пустырь возле реки был действительно пустырем: рытвины и трубы закрылись зеленью, потонули в ядовитых желтых цветах и полыни, а лес вдалеке казался неприступной крепостью, стеной, воздвигнутой от земли до самого неба.

В подъезде такое же грозовое молчание, в грязном окне на лестничной площадке ничего не видно, кроме тусклого зеленого простора, даже река куда-то провались в своих хрупких и скользких берегах. Долька апельсина из глины – мягкий, источающий соки земли, склон. В этот момент Марк понял, как никогда ясно, что скоро уедет из этого города и тихо засмеялся от счастья; он снимет где-нибудь на окраине Москвы небольшую квартиру, поставит в комнате пианино и письменный стол. Вечером в гости будет заходить Нина, а на выходных они будут гулять по Александровскому саду, погружаясь в сиреневый туман заката. А как же бабушка? Точно. Ну, ее можно будет навещать, а можно поехать всем вместе, почему бы нет. Здесь ей тоже очень грустно, не случайно она каждый день ждет какой-нибудь космический кошмар. Людмила Петровна много сделала, чтобы он вырос… Покупала игрушки, кормила, проверяла школьные отметки, хвалила и, когда надо, ругала, да, этого не отнимешь. «В квартирке, – размечтался Марк, – мы поставим небольшой телевизор и кожаное кресло». Он уже видел себя студентом консерватории, и Нина проходила в этой грезе легко и свободно. В белом платье, спадающим до земли, и с распущенными волосами. Оглядываясь, куда-то звала, махала рукой…

Сейчас она, наверное, ждет звонка, волнуется. Уже третий час дня, от него никаких вестей. Но ничего, я исправлюсь.

Марк толкнул дверь и вошел.

– Света?

Но никто не вышел встречать, по квартире гулял легкий сквозняк, а пол был застелен газетой.

Марк постоял и направился в комнату. Пустота. Атомный взрыв что ли произошел, что все гости разом испарились? А сам хозяин?

Только газета, безмолвные черно-белые листы; пыль, пятна от сока и вина, запах пота и утренней прохлады, все сразу, замешанное в одном флаконе. Праздник, и ощущение беды, усталость от жизни, красота прощания.

На кухне тоже никого. Телевизор выключен, пульт валяется на полу. Марк поднял его и положил на стул.

В коридоре что-то скрипнуло, он повернулся. В дверях стоял Толин папа.

– Марк… ты здесь.

– А что случилось, где Толя?

– Все отъехали, скоро вернутся.

– Куда?

– Ты разве не знаешь?

Марк почувствовал, как внутренние силы стягиваются в одну точку так, как если бы он тонул, и хватался за края проруби, подтягивался и вновь падал под черным небом в черную воду. Белый снег во мраке. Ледяной круг, в котором сходятся нити всего мироздания.

– Нет…

– Мишу убили.

– Как?

– Вчера, здесь во дворе.

– Не может быть…

– С восьми утра, как его нашли, мы на ногах. Кто-то, видимо, ножом… Артерия на шее.

Но ведь могли убить не совсем, что-то можно сделать, навестить в больнице, бывают же такие случаи. Марк повторил: «Не может быть!»

Папа выглядел постаревшим лет на десять. По лицу пролегли морщины, плотная сеть на лбу и вокруг рта. Он походил на рыбу, пойманную в невод: казалось, морщины можно стряхнуть, приподнять как паутину и выйти из хитрого приспособления рыбака. Но нет… Так человек постепенно готовится стать землей. Страшно, когда это случается раньше времени.

– Все уехали, – еще раз сказал папа, – Нина недавно заходила.

А это кто?.. Среди тусклого зеленого простора в окне Марк увидел далекую фигурку в белом, скользящую вдоль берега. Он выскочил на лестницу, припал к стеклу. «Главное, не пытаться пройти по трубе на ту сторону! – пульсировала мысль. – Если она пойдет, это конец!» Никого. Только травы и колючие кусты. Она двигалась неровно, словно во сне. И, кажется, собирала букет. Да, точно, в руках что-то было. И это реальность в отличие от легкой, кружевной мечты, что обволакивала их все последние дни. Нина была центром земли – а вокруг, широкими волнами нарядного платья раскинулись леса и луга.

Перепрыгивая ступени, Марк выскочил на улицу и побежал к реке. Травы цеплялись за штанины, он словно выдергивался из какого-то болота, а в глазах все стояла картинка, почти осязаемая, как Нина идет по трубе, напевая песенку; лес на том берегу шумит в такт. Она не смотрит, куда идет, а потому в следующий момент беспечно ступает над водой. Не оглядываясь, спешит все дальше и дальше, за острые пики сосен, выступающие единой скалой.

– Нина!!! – зовет Марк.

Не слышит. Поздно. Слишком поздно. Тяжелые облака сплетаются с распущенными косами, стылая песенка замирает на губах.

В усталости Марк садится на берег. Мимо проносятся крупные цветные бабочки, и стрекозы звенят, зависнув над ромашками. Суетятся муравьи, протачивая твердый грунт. Прекрасная, цветущая пустыня раскинулась вокруг. Насколько хватает взгляда – везде и во всем кипит своя необъяснимая чудесная жизнь. Прикрыв глаза рукой, Марк ложится и смотрит в золотые разводы бездонного неба, наполненного солнцем. Где-то там, он видит ясно, зреет крохотная розовая планета. Тоскливо и быстро приближается к земле, сложно не чувствовать тяжесть колец из пыли и льда, которыми она спелената. Нарастает давление. Чем ближе планета, несущая в своих вихрях весь ужас последнего взрыва, тем ярче и смелее поют птицы свой восторженный, весенний гимн бытия, рождающейся в каждом дуновении ветерка. В каждом слове.

Кто-то разбросал на берегу монеты. Марк берет одну из них и кидает в воду. Сверкнув, монета исчезает. В тот же момент страшный гул накрывает мир, полыхнув серой вспышкой.

Горький шоколад. Повесть

Почти новогодняя история

В последнюю неделю перед новогодними каникулами Вероника неожиданно для всех улетела в Северную Африку. Бросила работу, все срочные дела. Трехлетнюю дочку Аню, недолго думая, отвезла к родителям, а заботу о комнатных розах поручила лучшей подруге Катерине, которая тоже ничего не понимала. Говорят, что директор клуба, где Вероника успешно пела и танцевала для веселых обывателей, когда узнал (а узнал он самый первый) тут же вычеркнул ее легкую фигуру и низкий, с ароматом под Арбенину, голос из своего сердца, а фамилию и все, что к ней там прилагается, из списков работников. Навсегда. Так подвести мог только самый лютый и самый изощренный враг. Тем более, только что совсем недавно, несколько дней назад, Вероника получила премию и обещала подписать контракт на пять месяцев вперед. На второй работе дела обстояли не лучше. Бухгалтерский отчет остался незавершенным, сотрудники ходили вокруг него тихо, на цыпочках, переговаривались торжественным шепотом, словно перед покойником.

Надо ли говорить, что дочка Аня заснула в слезах, бабушку и дедушку она видела редко и почему-то боялась. Кроме того, мама второпях сунула ей не ту игрушку, старого зайца, которого она давно разлюбила, а мягкого смешарика не положила в рюкзачок. Девочка лопотала, как могла про смешарика, что остался лежать возле подушки, рыдала в трамвае и тихо ныла в метро, но ничего не помогло. Вероника не вернулась, и только в палатке купила ей леденец петушком на палочке, а себе несколько пачек крепких сигарет. Лил холодный затяжной дождь, особенно мерзкий в декабре, они шлепали по лужам, и леденец, выскользнув из рук, сверкнул искрой лунного света на мостовой.

Поздно вечером, когда Катя вошла в просторную квартиру в центре Москвы, ее окатил терпкий запах роз и сильное, почти до слабости в коленях, ощущение беды. Казалось, в квартире кто-то находился. Может быть, он прятался в комнате под кроватью, либо забился в щель между стеной и плинтусом. Катя включила везде свет и, замирая, обошла кухню, коридор и комнату. Еще утром здесь суетилась Вероника, звучал детский смех, а сейчас из всех углов веяло странной заброшенностью. На подоконнике пышной грядой цвели розы, их стебли, поднимаясь, оплетали специальные веревки, протянутые между ручками окна. Вся эта бархатная куща трепетала зловещим пятном. Неведомым чудищем, что выпускает из зеленых чешуйчатых голов огненные языки. Катя протянула руку, одна из роз тут же больно ужалила палец. Да, кусты были живыми и враждебными. А ведь где-то еще должна быть кошка… Катя раньше видела ее в квартире Вероники. «Тынь», – встрепенулся карман.

Сжимая подушечку пальца, Катя извлекла сотовый и прочитала: «Привет, у меня свободный вечер. Поехали в «Шоколадницу». Школьная подруга Марина. Ах, как давно они не виделись, и сколько раз уже откладывалась встреча! Но сегодня, после тяжелого вчерашнего дня, хотелось побыть одной. В отличие от многих, Катя не умела быть веселой, когда хочется плакать. Поэтому она лаконично ответила «Прости, не могу…», и отправилась искать кошку.

Но сначала задернула шторы. Розы исчезли, будто ядовитые морские твари скрылись под волной, и на душе сразу полегчало, стало веселей. Возможно, цветы напоминали о первом бойфренде Мише, который каждый день дарил по огромному букету, а спустя два месяца исчез. Ее следующая и более продолжительная любовь длилась почти три года и аккуратно завершилась вчера, субботним вечером. Точнее, завершилась она, конечно, намного раньше, но именно вчера были, наконец, расставлены все точки над «и». Уже задолго до этого любые добрые чувства к Вадиму иссякли, как родник в засуху. Наверное, это самое страшное. Даже страшнее, чем безответная любовь, о существовании которой Катя знала только из книг. То, что описано в романах, во многом накрутка эмоций и преувеличение. Зачем скучать по человеку, который равнодушен к тебе? Пару раз вздохнуть да забыть… И совсем другая история, когда, как в застольной песне, все было хорошо, но постепенно в сердце не осталось ничего, кроме привычки. И жить скучно, и расставаться с неудавшейся мечтой страшно. Может быть, отношения оживили бы дети… Но Вадим не хотел. Это был его второй недостаток, и не главный, в глазах Кати. Главное в другом: Вадим никогда ничего не дарил и берег каждую копейку. Сначала для Кати это была лишь легкая досада, а затем стало раздражать. Приятные черты таяли, будто снег по весне, образуя лишь мокрое место. И Катя постоянно незаметно плакала, это стало так же необходимо и просто, как дышать.

Она слышала, что, чем сильнее влюбленность, тем горестнее будет разочарование, главное преодолеть эту пропасть. Легко сказать! Тем более, когда очки потерялись… Те самые, волшебные стекла розового, земного счастья.

«Очень жаль! Будем тогда на связи» – пришла ответная смс от школьной подруги Марины, и одновременно раздался резкий стук в дверь. От неожиданности Катя подпрыгнула. Даже представить невозможно, кто бы это мог быть! Подкравшись к двери, осторожно заглянула в глазок. Так… и есть. Какой-то сомнительный тип в джинсовой куртке и кепке, повернутой козырьком назад. Конечно, на улице тепло. Но не до такой же степени, верно? Вид у него был достаточно хмурый и потрепанный, словно он недавно проснулся или замыслил какое-нибудь преступление. Правда, вместо топора в руке он держал обыкновенный рюкзак, увешанный пестрыми значками. Слабое утешение. Ведь топор мог находиться и внутри рюкзака, а также под курткой, укрепленный в специальной петличке. Проходили мы это в школе. Стараясь не дышать, Катя притаилась. Пристальный взгляд незнакомца она ощущала сквозь дверь: невидимые потоки, пронизывая кожаную обивку, впивались колючим холодком в тело, будто репейник, что распадается на множество крупинок и застревает в волосах. Примерно с такого ощущения у Кати обычно начиналась очередная влюбленность, которая не обязательно затем разгоралась во что-то затяжное и бессмысленное, как с Вадимом. Чувство находило мгновенно и вскоре таяло, если человек исчезал. Влюбленность похожа на огонь, она не может долго гореть, если вовремя не подкинуть сухое полено… Оказывается, это древнее состояние, воспетое поэтами, родственно страху. Пустая квартира, утонувшая в душном запахе роз. Упорный человек за дверью. Тишина.

Катя привстала на цыпочки, вновь приблизилась к глазку. На лестничной площадке никого не было.

Сразу захотелось спать. Раскрыв чемодан, она достала тюбики с гелями и пенками и пошла в душ. Только под струей горячей, обжигающей воды, вспомнила, что кошка-то так нигде и не проявила себя. Возможно, она как-то выскочила в подъезд, а там шмыгнула во двор? А на улице сейчас холодно и дождь, б-р-р.

«Завтра обязательно найду, – уверила себя Катя, – куда она денется». Как обычно перед сном она заварила полчашки зеленого чая с долькой лимона и, уже в кровати, устроившись с ноутбуком на животе, нырнула в соцсети. Эта привычка ужасно раздражала Вадима. Однако заснуть, не узнав последние новости от друзей, она не могла. Хотелось хоть как-то проветрить свою жизнь, приоткрыть окно во что-то иное. Сегодня – тем более. Всего за пять минут она узнала о том, что в родном поселке под Серпуховом прошел сильный снегопад. Тетя Надя выложила фотографии заснеженных деревьев и кустов, которые под шапкой снега походили на сказочные избушки гномов. Сама она, кокетливо улыбаясь, в коротком полушубке и белых сапожках стояла перед пушистой елкой. Вроде как снегурочка. Всем бы столько сил и радости в шестьдесят пять лет…

Остальные виртуальные друзья оттачивали тем временем чувство иронии на материале московской погоды и декабрьских дождей, ну а Вадим, как и следовало ожидать, сменил статус и уже находился в «активном поиске». «Удачного пути, рыцарь!» – хотелось написать Кате, но она удержалась. Теперь кому-то другому суждено мучиться с ним пару лет. Пусть будет так. К горлу вновь подступил тяжелый ком.

И тут… раздался стук. Теперь она почти не волновалась. Прошлепала в прихожую, удостоверилась, что за дверью маячит все тот же самый тип, немного постояла и вернулась в комнату с чувством удовлетворения и выполненного долга. Кто бы это мог быть? Тайный поклонник Вероники? Платонический – или любовник? Неизвестно. Странная у них была дружба… При встрече с подругами сама она, Катя, только и щебетала о любви, о том, как они поссорились, а вечером помирились, о том, какие все мужчины козлы (хотя, конечно, жизнь без них невозможна!), и о прекрасном, воздушном и легком, словно тюлевая оборочка на костюме балерины, девятнадцатом веке. С Вероникой они познакомились года два назад, когда обоим исполнилось по двадцать пять, и за это время ни одной истории, трогательной, жуткой или обыденной, Вероника не поведала. Зато она была хорошим, просто замечательным, слушателем. Катюша, в свою очередь, имела чувство такта и никогда с лишними расспросами в душу не лезла.

А теперь за дверью кое-кто бродит. Ох, девочки-девочки… Подтянув ноги к животу, Катя обняла плюшевого мишутку и тут же заснула.

По стене прозрачной комнаты ползла широкая струя жидкого горячего шоколада; встав на колени, она лизнула вкусную, наполненную ароматом кофейных зерен, массу. «М-м-м, как вкусно!» Тут раздался громкий топот. В комнату на белом коне въехал Вадим. Привязав коня к люстре, он, растягивая звуки, произнес: «Нууу, иии жааа-рко». В этом просторном помещении, действительно, так было жарко, что шоколад растаял и течет, будто молоко, из переполненного вымени коровы, стоит только потянуть за сосок. Катя замечает, что она обнажена, вся одежда, даже кружевной лифчик и трусы, оказались под льющейся лавиной шоколада. Как же выйти теперь на улицу? Нужна хотя бы шуба. Не говоря уже про валенки.

– На фига тебе шуба, – отвечает конь голосом Вадима, – на улице тепло, ты что не видишь, там дождь?

Действительно, за окном хлещет ледяной ливень. Грива коня также мокрая. Какая она пышная! Катя расчесывает гриву и заплетает мелкие, негритянские косички, потом запрыгивает в седло и, дернув за узду, хочет вылететь в открытый космос. «Давай же, давай! Но! Но!» И вдруг замечает, что ее руки грязные, измазаны черным шоколадом. Фу какая гадость!

Усиливаясь, дождь монотонно барабанит по карнизу. Все громче и настойчивее. Тяжелые капли размером с яблоко, разбиваясь, падают одна за другой.

Катя проснулась. На экране мобильного высветилось время. Двенадцатый час ночи. В дверь стучали.

– Да что же это такое! – Она вскочила и, накинув на плечи халатик, бросилась в коридор, – нет, сколько можно! Я все понимаю, все! Но есть предел терпения. Есть, правда?!

Тут же, даже не посмотрев в глазок, распахнула дверь. И замерла, будто только что осознала: да, погорячилась. Не проснулась до конца, не совсем понимала, что делает. Но отступать теперь некуда…

Конечно, за порогом стоял он. Неведомый враг. «Надо было сначала милицию вызвать, мол, ко мне ломятся, – запоздало думала Катя, – а как тут объяснишь? Не ко мне, а к подруге. Подруга уехала, а я тут с кошкой… А кошка…»

– Э-э-э… – сказал незнакомец. – Добрый день.

Казалось, он был изумлен не меньше. Вместо Вероники перед ним стояла хорошенькая босая девчушка, ее пышные светлые волосы были собраны в высокий хвост, из которого выбилось несколько прядей. Щеки разрумянились, одной рукой она придерживала дверь, а другой торопливо застегивала верхние пуговицы серого в розовую вишенку халата.

– Что?! День?! – злость возвращалась, – Вы в курсе, что сейчас ночь? Добрая ночь. Вот как. Точнее, совсем даже не добрая! – Подбочинясь, она смерила его взглядом и, неожиданно прислонившись к косяку, спросила совсем другим, потеплевшим, голосом, – Что-то случилось?

Только сейчас Кате пришла мысль, что, возможно, случилось нечто страшное. Разве будет человек просто так, без всякого повода, три раза за один вечер стучать в одну и ту же дверь?

– Прости… те. Думал, что Вероника… А Веронику можно? Скажи, это Рома. Роман Петраков.

– Нет ее сейчас, уехала. Может, что передать?

– Как уехала… Давно?

– Сегодня утром. А ты не знал? – в глазах девушки появился интерес, – что, правда, ничего не знал?

– Нет… – Роман вздохнул и крепко сжал губы, так, что его скулы стали почти квадратными, эта привычка сохранилась со времен армии перед выполнением трудного задания, – Если бы знал… Приехал раньше.

– Даже так!.. Ну и ну.

– У меня важный разговор. Жаль, что так сложилось, – он все еще стоял на пороге, не решаясь повернуться и навсегда уйти обратно, в коричневую темноту пустых дворов, где только дождь, и ветер, и ничего больше нет. – Когда она вернется-то?

– Да кто бы знал! После праздников, может. Погоди, сейчас спрошу. Петраков, говоришь? – Махнув рукой, девушка скрылась за дверью.

Перед отъездом Вероника сменила симку и на всякий случай оставила ей бумажку с новым номером. Правда, просила по пустякам не беспокоить, только если что-то действительно экстренное случится. Мол, хочется ей забыть обо всем на свете, полной грудью вдохнуть неведомые дали. Никого не слышать и ни о чем не знать. Удивительно, но долго слушать гудки не пришлось. На той стороне ответил бодрый знакомый голос:

– Привет, Катюх! Что стряслось?

– Да-да, ты прикинь… – Катя забралась в кресло и последовательно изложила все, что ей довелось пережить за этот вечер, начиная с колючих роз, «активного поиска» Вадима, горячего душа, жуткого сна и заканчивая появлением одного странного типа по имени Рома Петраков, который вот уже несколько часов ломится в дверь.

Теперь она ожидала услышать какую-нибудь трогательную историю о несчастной любви и похождениях этого Петракова.

Ответ поразил своей лаконичной неожиданностью. Вероника попросила пригласить его в дом и напоить чаем. От удивления Катя растеряла все слова. Как это, почему? С какой стати?

Вероника, видимо, почувствовала, что перегнула палку, у любой скрытности есть своей предел. А если ты о чем-то просишь, изволь тогда и пояснить, приоткрыть свою тайну…

– Свой человек… Ну, считай, друг детства.

– Дру-у-уг? – недоверчиво протянула Катя, – это хорошо…

– Ну да. Детства… Откуда он взялся? Ума не приложу. И надо же, именно сейчас!

Перспектива пустить ночью в дом чужого человека Катю не радовала, однако, любопытство взяло верх. Она открыла дверь, и, высунувшись, проговорила:

– Вы с дороги? Хотите, кофе сделаю… с бутербродиком. Вероника не против.

– Спасибо… – Рома зашел и остановился в прихожей, – да мне неудобно, ночь ведь… Думал, Вероника поздно ложится. К двенадцати иногда только приходит… Раньше так было.

– Ну-у-у, развел! Поздно не поздно… Чего теперь! Все равно проснулась.

– Я, может, потом зайду. Когда Вероника приедет? Повидаться надо…

– Не знаю, когда, – хмуро ответила Катя, – ты лучше бы совсем тогда не заходил. Чем зайти, и ныть до бесконечности. После да потом…

– Ну-у, не сердись, – пробормотал Роман, и она вздрогнула, точно обожглась.

Именно после таких слов Вадим, обняв ее за плечи, крепко целовал в губы, и они вновь мирились, день ото дня, из года в год… «Ну, не сердись» – очередной узелок на бесконечной веревке будней, которая все туже затягивается вокруг твоей шеи. Душно. Вот уже совсем нечем дышать…

Она испуганно отступила назад.

– Ты права, плохо, что я здесь, – продолжил Рома, – но я слишком долго ехал…Несколько лет.

Кате эта ситуация даже начинала нравиться:

– Это откуда, если не секрет?

– Из тюрьмы.

Наклонившись, Рома невозмутимо расшнуровывал грязные ботинки. Потом он снял кепку, обнажив бритую голову. На правом виске, ближе к уху, Катя рассмотрела шрам.

– Неужели…

– Шутка. Но… в каждой шутке есть… доля шутки. А ты поверила?

Спустя пять минут они сидели на кухне и пили горький кофе с лимоном. В воздухе тлело напряженное молчание. Спросить о чем-то еще после недвусмысленных шуток про тюрьму, Катя не решалась. А гость сосредоточенно думал о чем-то своем….

– Может, Вероника что передала? – прервал он молчание первым.

– А? Да нет, вроде ничего…

– Как она отреагировала, что я пришел?

– Удивилась. Потом сказала, друг детства.

– Даже так? Здорово… Что же, хотя бы так. Уйду теперь не совсем пустой…

– Ты, наверное, ее… бывший? – осмелев, спросила Катя и уже замерла от предощущения новой, трепетной истории, которую, возможно, сейчас услышит.

– Я?! Нет, ну что ты… – засмеялся Рома, – конечно, нет!

– Тогда я совсем ничего не понимаю, – упавшим голосом заключила Катя.

– У хороших девушек не бывает бывших. А перед Вероникой я очень и очень виноват. Хотелось мне поговорить. Все злое – оставить уходящему году, а у нас – новый путь. Ну, значит, не судьба…

– Так она совсем и не сердится… На тебя.

– Знаю. А на душе все равно гадко. Не хватает одного винтика.

– А что ты сказал про хороших девушек? Повтори…

– Когда сказал?

– Ну, только что.

– Вероника хорошая девушка.

– Нет, не это. Не только это… Ты сказал кое-что еще… – голос Кати задрожал, – про бывших.

Рома поставил чашку на стол и серьезно, с удивлением, посмотрел. Он не был похож ни на одного из друзей и знакомых Кати. Впрочем, у нее их насчитывалось не так уж и много. В его взгляде не читалось ни капельки восхищения и преклонения перед ее изящным, будто вылепленным из тончайшего фарфора, телом, загадочной улыбкой и женственностью. Сейчас ее глаза, хранящие цвет жаркого июльского неба, вздрогнув, стали морем, что вышло из своих берегов.

– Хорош темнить. Что случилось-то, скажи. Обидел кто? – Спросил спокойно, без тени усмешки или любопытства.

– Нет-нет, ничего… – Катя замотала головой, – все в норме…

Как объяснить, да и нужно ли, что она-то всегда хотела, как лучше, шла на уступки. Мечтала о вечной любви до гроба, и ничего не вышло, все рассеялось пылью разрушенных городов. Скорее всего, он прав, у хороших девушек так не бывает, у них – все иначе…

Нет так нет… Рома не настаивал. Пожалуй, пора идти. Он посмотрел на часы и достал планшет.

– Скажи, ловит тут интернет? Нужно проверить почту…

– Ловит, конечно, – Катя отправилась искать пароли, а когда вернулась, гость стоял перед окном и задумчиво смотрел вдаль.

– Мда… ничего не изменилось, – сказал он медленно. – Даже окна те же самые. Кажется, я помню каждую трещину. Вот здесь в тот вечер стоял горшок с цветком. Сохранился отпечаток от его блюдца.

На улице глухо выл ветер, выкручивая ветви кустов и деревьев, и бледная луна, показавшись над крышами домов, тут же исчезла, словно испугалась. Зимний дождь совсем не такой, как летом-весной, или, скажем, поздней осенью. Он лишен всякого запаха и шума листвы; бредет себе вдоль бетонных коробок, не оставляя следов. Черные лужи! Зря вы раскинули свои рваные сети на мостовой. Цепляя прохожих за сапоги, оставляете отпечатки кривых зубов на брюках и подоле длинных одежд. Только никого это теперь не смущает. Мы идем без зонтов, утопая в брызгах серой воды, и мечтаем об одном. О первом снеге.

– В какой вечер? – только и спросила Катя. Теперь она уже не надеялась ни на какую историю. Ну и ладно. Больно надо. Встанет пораньше – сбегает утром, до работы, в киоск, купит еженедельные журналы «Жизненные происшествия» и «Тайны звезд», и будет их с упоением читать за чашечкой кофе, а также в метро.

– Когда последний раз тут был… Вечером. И шкаф в прихожей стоит. Ничего не изменилось, – повторил Рома, – Что-то не получается войти. Пароль спрашивает… Глянь?

И он протянул планшет. Катя машинально взяла и, склонившись, замерла. Синеватое окно новой вкладки с пустой строкой для пароля скрывало лишь часть экрана, никак не затрагивая заставной картинки – фотографии девушки. Ничего из ряда вон выходящего. Даже то, что девушка была довольно красива, ее длинные прямые волосы перекинуты через плечо, черная шапка с помпоном оттеняет большие карие глаза и улыбку, аккуратные ямочки на щеках. Она выглядит такой счастливой, что облик не портят ни серые тени под глазами, ни бледность лица. Сам взгляд сияет, живой и беспечный. Кажется, вот-вот она сорвет шапку, подкинет в небо, побежит вперед и звонко захохочет. Только на мгновение она остановилась, оглянувшись, и этот миг успел поймать фотограф.