– В разных классах… Она младше на несколько лет. Но жили рядом, считай, на одной улице. Да… А Лиза совсем не изменилась. Потом-то мы уже не виделись почти…

– Дела-а-а… – он, задумавшись, подлил себе в чашку еще кипятка и бросил новый пакетик Майского чая.

Казалось, теперь торопиться некуда. Кате даже расхотелось спать. Пожалуй, завтра она позвонит начальнику и, сославшись на болезнь, останется дома. Даже журналы не будет покупать. Здесь и сейчас, этой ночью, разворачиваются события – покруче любого «жизненного происшествия».

– Какое совпадение! – прощебетала она, – потрясающая случайность, да?

– Случайностей не бывает… Катя, – он потрогал шрам. – Вы учились в одной школе, и сегодня я тебя встретил. Именно в ту неделею, когда многое решается. Ни раньше ни позже. В общем, ты можешь кое-что подсказать? Нужна твоя помощь.

– Конечно, могу! Правда, мы не очень много общались…

– Лиза, какая она?

– То есть… – Катя задумалась. – Ну, такая… такая… умная. Вот.

– Нет, я не про это. Что умная – сам знаю. Какая Лиза была в детстве, что ей нравится больше всего? Мы общаемся уже почти год, но я не всегда ее понимаю. Месяц назад я сделал предложение, и она до сих пор думает.

– До сих пор?!

– При этом уверяет, что я единственный, любит и так далее…

– С ума сойти, – выдохнула Катя. – Бывает же так.

– Есть еще ряд странностей. Но, может быть, я просто что-то не так делаю…

– Скорее всего. Нет девушки, которая бы не мечтала выйти замуж. Впрочем, эта Лиза, действительно, всегда была немного странной.

2

При словах «всегда была немного странной» Рома пожалел, что завел подобный разговор. Кто такая эта Катя, чтобы рассуждать о его любимой девушке? Мало ли кто там что считает!

С Лизой он познакомился, когда подрабатывал охранником в общежитии ВГИКА, было такое время. Он стоял на крыльце с сигаретой. В небе таяли облака, похожие на кофейную пенку, а вокруг разливался весенний свет, такой яркий, что соседний дом напоминал золотую гору. Прищурившись, он погружался в дивное безвременье… В котором толи спелая рожь шумит, толи мед проливается из огромного космического бочонка. Ощущение покоя, неотделимое от легкой, едва уловимой тоски. Неожиданно тоска свернулась, и, когда он открыл глаза – перед ним стояла Лиза.

Это было похоже на знакомство в метро: симпатичных девушек много, но все спешат мимо по своим делам, не обращая никакого внимания. Вероятность встречи бесконечно мала и, чтобы она состоялась, необходим глас Неба, не иначе.

Сейчас бы он не смог точно вспомнить, как она была одета, или кто первый заговорил. Скорее всего, Лиза просто шла мимо – как позже он узнал – приходила в гости к подруге. И, возможно, на ней было приталенное платье в мелкий синий цветок, сапоги на высоких каблуках и белый шарф до самого носа. Именно так она обычно одевалась, то некрасиво, как на базаре в морозный день, закутываясь в шарф, то опуская его на плечи. Волосы она забирала в высокий пучок и, обматывая тонкой лентой, прикалывала искусственный цветок. Примерно к такому образу стремились некоторые творческие девушки в начале 10-х годов 21 века.

Остановившись на крыльце, она порылась в сумке и достала мыльницу, поскольку усмотрела в небе какое-то облако редкой формы. «Щелк» – кадр готов. Видимо, фотография получилась настолько удачной, что девушка засмеялась. Замереть статуей, не разговориться о хорошей погоде и красивых облаках было бы просто не прилично. Тем более, что от золота, потоком стекающего с небес, внутри все растопилось, сердце стало мягким, как воск, из которого можно было вылепить любой сюжет.

Вскоре он устроился работать по специальности в экономический отдел одной престижной компании, и на свою первую зарплату купил Лизе изящный велосипед с плетеной корзинкой впереди. Утром она ездила в институт, а после обеда занималась в библиотеке или ходила по магазинам, не всегда что-то покупая. Как Рома понял позже, ей просто нравилось примерять разную одежду. Вечера они проводили в ботаническом саду, выезжая на велосипедах к далекому заросшему пруду.

– Как все бессмысленно, – сказала Лиза, – вот эта весна, например. Цветут кувшинки, поют соловьи. Но ведь десять тысяч раз так уже было… а сколько будет!

– Лиза, – удивился Рома, – много раз было, а для нас – впервые. Правда?

Потянувшись, она бросила в пруд камешек и ничего не ответила.

В другой раз они оказались в беседке, которую овивал густой плющ. Лил сильный дождь, небо разламывалось на части, точно швыряло вниз каменные глыбы. Некоторые капли проникали в беседку, это была приятная прохлада. Влажная скамейка, густой запах жасмина. Лиза отбросила в сторону шарф и одним движением, легким взмахом руки, распустила волосы. Дождь настиг их в пути, поэтому ее волосы и платье были мокрыми, опьяняюще пахли сосновым лесом, ранней весной, талым снегом. Он, прижав ее к себе, все глубже погружался в этот аромат, и вдруг Лиза резко отстранилась. Стала мрачнее туч, что бушевали в небе, разрывая друг друга в клочья. Такое выражение он заметил впервые. Закусив нижнюю губу, она смотрела в сторону, туда, где ничего, собственно, и не было, кроме темно-зеленой листвы, усеянной мелкими каплями. При этом в глазах ее, казалось, застыл ужас. А спустя всего несколько мгновений крепко обняла, прижимаясь всем телом. Единственное, что понял Рома (в этих вопросах он был очень чуткий) – то, что к чему-то серьезному она сейчас, увы, не готова. И не хочет.

Не была она готова к этому и через несколько месяцев и даже спустя полгода. Напротив, постепенно стала отдаляться. С каждым разом их встречи были все нежнее и одновременно отчужденнее. Это невозможно объяснить рационально. Грустная нежность наполняла взгляд и улыбку, она о чем-то думала, причем мысли эти были, без сомнения, светлыми и спокойными. С удивлением Рома узнал, что между притягательной открытостью любви, когда ты выражаешь свои чувства, называешь все своими именами, и неосознанным влечением, на которое перестают обращать внимание, существует множество оттенков. Теперь она бы уже не допустила той скромной радости, что царила во время грозы в беседке, затерянной среди парка. Они даже перестали ходить за руку; после прощания разбредались каждый в свою сторону, не оглядываясь; изредка писали друг другу письма, а на звонки Лиза чаще всего не отвечала. При этом она искренне радовалась редким встречам (или так только казалось?), об этом свидетельствовали почти неуловимые жесты и теплота, доверительность интонации, которую не сыграешь. Голос исчезал, оставляя свою самую сокровенную основу – шепот. Так все большое и видимое пропадает со временем, но некоторая частица, осевшая в душе, может быть вечной. Например, любовь к другому человеку.

Возможно, в такой форме проявился психологический кризис, связанный с тем, что Лиза окончила последний курс института? Путь во взрослую жизнь открыт. Да, ей уже не семнадцать лет, но ведь и двадцать два года – далеко не старость… Тем более, комиссия высоко оценила ее дипломный сценарий, защита прошла успешно, и один режиссер уже в конце лета предложил выгодный долгосрочный проект.

Рома открылся своим родителям, и они подсказали самый достойный выход из ситуации – сделать своевременное предложение. До сих пор в некоторых семьях существует устаревшее представление о необходимости брака. (Как будто, в галочке все дело!) Скорее всего, здесь именно такой случай. Родители спросили о материальном состоянии невесты, и остались очень недовольны: отец Лизы погиб в Афганистане, а мать работала учительницей в начальных классах, и у них ничего не было, кроме крошечной квартиры на окраине Москвы. Впрочем, решению сына никто не препятствовал. По-настоящему богат тот, кто не боится нищеты. «Хотя, в целом, бедность – близка к пороку, – между прочим заметил отец. Есть люди, которые просто не в силах заработать, вялые, аморфные, А если им перепадет случайно значительная сумма – растратят бездарно и без всякого смысла. А другие тем временем начнут с нуля и достигнут высот. Пока серость рассуждает о несправедливости мироздания, построят свою жизнь…»

Решать важные дела родственники любили в одном из ресторанов на берегу Волги, под негромкий и благозвучный перелив фортепианной мелодии. Хороший повод собраться всем вместе! Заранее планировали встречу, подгадывая время. Это был тот самый период, когда отец возвращался из очередной зарубежной командировки. Бабушка, которая постоянно пропадала на соревнованиях, занимаясь стрельбой из лука, наконец, приезжала домой с одной или двумя бронзовыми медалями (первые места она никогда не занимала) и хвасталась перед прабабушкой и внучками своими достижения. Младший брат-студент волей судьбы также оказывался в Самаре. Все нити сходились в один узелок, и семья, наконец, встречалась. Рома помнил, как именно здесь они отпраздновали его поступление в институт, здесь же, почти под ту же самую дерзкую и слащавую музыку неизвестного композитора, состоялись проводы в армию. Затем он тайно устроился работать охранником, хотел быть, по примеру отца, независимым в решениях, однако долго не протянул, и закончилось, как обычно: используя семейные связи, нашел хорошую работу. Сейчас его мама, усталая женщина с короткой модной стрижкой, похожей на рыцарский шлем, качала на руках младенца. В сорок пять она родила третьего малыша, и с тех пор не расставалась с ним, не доверяя даже опытной няне.

Прабабушка Ромы, которой было уже девяносто, тоже участвовала в разговоре. Она-то и спросила, будто невзначай:

– А как поживает певица, Кристина, кажется? Ой, Вероника… Да-да, подзабыла маленько.

Ответа она, видимо, не ждала, поскольку тут же заснула. Рома ответил, склоняясь к ее уху: «Не знаю… Видимо, все так же…» Ну а как именно, он точно и не мог предположить.

Прабабушка открыла глаза и, оглянувшись, вздохнула:

– В моей молодости в Волге купались. Мы прыгали, разбегаясь с покатого берега, сразу в воду. Теперь я ни за что не решусь нырнуть.

–Ну и зря, – ответила бабушка, та, которая с луком, – обязательно нырни, если хочется. На прошлых выходных мне торжественно вручили бронзовую медаль. А мне уж семьдесят лет, матушка. Вот так.

3

Тем временем Катя плавала в своих воспоминаниях. Именно «плавала», в самом печальном значении этого слова, поскольку ничего конкретного вспомнить не получалось, а какие-то обрывочные впечатления от случайных встреч нарядить в слова оказалось не так уж и просто. Не залитое в форму слова впечатление растеклось по древу, оставалось загадочным и недоступным.

– Ну, отлично! – завершил ее недолгий рассказ Рома, – итак, ты говоришь, они живут с мамой в маленькой квартире. Спасибо, я догадывался.

–А чтобы понравится девушке, – тянула время Катя, – нужно дарить цветы.

– Какие?

– Разные. Чем больше, тем лучше. Может быть… Ты прости за прямоту. Но, может быть, она любит кого другого?

– Есть подозрение… Это в точку, да, – тут же отреагировал Рома.

– Осталось выяснять, кого именно, и его ликвидировать.

– Что-о-о? – Рома чуть не подавился кусочком печенья, – ничего себе совет! А в тюрьму потом загреметь, это ничего, да?

– Так тебе же не впервой, – хитро улыбнулась Катя, – сам говорил.

– Ну, товарищ начальник, вас не проведешь. Все под учетом… Много воробьев словили в клетку!

– На память не жалуюсь, – скромно опустив глаза, она вздохнула, – но лучше бы иногда ее отшибало. Проснулся – и все с чистого листа.

– Это почему же?

–Так… – уклончиво ответила Катя, и они дружно рассмеялись.

Удивительно, с этой девушкой он знаком всего полчаса, и одновременно чувствует себя свободно, как со старым другом. Она принадлежит к такому редкому типу людей, на которых посмотришь, и сразу понимаешь: доверять можно. В них отсутствует второе дно, тот самый глухой омут, в котором плодятся химеры. Улыбка – это всегда улыбка, а не шаткий мостик над страшной пропастью. А васильковые глаза не хранят и капли той самой бездны, по которой поэты сходят с ума, кончая жизнь самоубийством.

– Ну а ты-то здесь какими судьбами? – спросил напоследок Рома, – а то все обо мне да обо мне. Совсем загрузил своими проблемами…

– Вероника просила пожить. Поливать цветы, кормить кошку. Я только рада. Домой ехать не хочется, а, видимо, придется. Со своим парнем рассталась. Как жить дальше, ума не приложу, – задумчиво произнесла Катя, раскрывая все свои карты.

– Наступит Новый год, и вы помиритесь.

– Нет и нет! Не та ситуация. Не говори, о чем не знаешь…

– Значит, будешь тусить пока здесь. Гладить кошку по шерстке и целовать носик. Тоже неплохо, и кошке повезло.

– Повезло, ага… Если бы еще знать, где она, эта кошка.

– То есть?

– Запропастилась куда-то, найти не могу…

– А вот это уже плохо. Непорядок, – Рома встал, – как же мы тут сидим с тобой, чай пьем, а кошка Вероники где-то пропадает.

– Да звала ее, звала! – побежала Катя следом, – кис-кис-кис…

И они стали искать кошку. «Вот это мужчина, – размышляла тем временем Катя, – какую-то Мурку ищет, а про собственную дочку забыл. Еще бы шпица завел, и нянчился с ним». Теперь, наконец-то, разрозненные фрагменты мозаики сложились в одно целое. Он, видимо, виноват перед Вероникой, но при этом отрицает всякую связь с ней. Это может означать только одно: между ними, действительно, было что-то серьезное, но ради новой девушки, он пытается все забыть. Однако достичь состояния блаженной свободы оказалось не так-то просто, и, после ряда неудач с Лизой, он принимает решение встретиться с Вероникой, заплатить алименты и, тем самым, очистить свою совесть. Вероника пока не знает, что у Ромы новая девушка, именно поэтому она представляет его как «друга детства» и предлагает угостить чашечкой чая. Смутно бедняжка надеется, что он вернулся к ней навсегда, и дочка, наконец, обретет отца. Увы! Какая насмешка судьбы! Этим надеждам не дано исполниться… Черный пазл под названием «тюрьма» пока не имеет постоянного места, однако к созданной картине его можно прикрепить с любого бока. Существенное вкрапление в образ. Неприятный, в целом, человек. Двойственный, скользкий, порочный.

Теперь из себя что-то еще строит… Катя молча наблюдала, как Рома залез под кровать, собрал на себя всю пыль. Затем проверил верх шкафа, выглянул на балкон, отодвинул этажерку, всю заставленную безделушками. Кошки нигде не было. Одна из статуэток, фарфоровая балерина, качнувшись, вытянула носок и скользнула вниз. Рассыпалась с тихим звоном в безликую горстку стекла.

4

– Гром и молния, – кричал начальник отдела, – вы все сговорились! Наверное, чтобы шеф фирмы меня уволил, типун на язык! Одна не может, у другой рожает подруга, третья сломала ногу, четвертая…Нет и нет! Слышать ничего не хочу. Я бы сам сегодня был на телефоне и заменил всех вас, недотяп. А потом бы уволил, да! Если бы не одно НО.

Повисла пауза.

– Я только что сломал ногу, лежу на асфальте посреди дороги, и у меня сейчас рожает жена.

– Как же так, Павел Викторович?

– Бежал в роддом и упал.

– Ой, что же делать?

– Ничего, все в порядке. Такси уже вызвал. Поджидаю… Снег мягкий, очень уютно.

– Буду сегодня, обязательно, – ответила Катя, – выздоравливаете.

Она отключила трубку и, немного посмеявшись над нелепостью ситуации (представился начальник, возлежащий на асфальте, все такой же солидный и важный, как за столом в кабинете) помчалась собираться на работу. Даже при самом быстром темпе это должно было занять не менее двух часов. Ведь нельзя идти в офис с грязными волосами, правда? Плюс укладка. Покраска ногтей в цвет апрельской зари. И куча других мелочей, известных только настоящим женщинам.

Конечно, можно было бы собраться и быстрее, например, за полтора часа, но темп существенно замедляла недавняя душевная травма. Как ни крути, расставание – это всегда боль. Даже в том случае, когда отношения давно стали никакими и только угнетали своей нелепостью, как искусственная культяпка на теле здорового человека. Про неудавшуюся мечту кричал каждый предмет, который она доставала из сумки. Эту расческу она купила в универсаме, где искала подарок для Вадима на день всех влюбленных. Выбросить надо расческу, да. Именно ею она поправляла волосы, собираясь на свидание. А эти бусы… О-о, лучше бы их не видеть! С платьями дела обстоят еще сложнее. Почти всю одежду она оставила в квартире Вадима, ее еще предстоит забрать сегодня-завтра. А вместе с ними и всю отрицательную энергию воспоминаний. Пока же добивает своим видом вот эта мини-юбка и майка в арбузную полосочку. Нет, конечно же, на работу она так не собирается идти, смотреть на эту майку не может. Когда-то давно они с Вадимом сидели на террасе дачного домика и ели арбуз. Теперь ничего этого не будет. Никогда. Но и от строгих брюк с белой рубашкой тошнит…

На эти два часа можно спокойно оставить героиню. Пока она собирается, ничего нового не произойдет. Как вы уже, наверное, поняли, шторку отодвигать Катя не стала, чтобы не видеть лишний раз цветы, которые не дарил Вадим. Что и говорить! Расставаться тяжело, это все равно, что содрать бинт, присохший к глубокой ране, которая образовалась за долгие годы совместной жизни. Без шуток. Это так. Особенно, для впечатлительных, чутких и нежных женщин.

5

Тем временем Лиза слушала рассказ Ромки об удивительном знакомстве с некой ее одноклассницей, точнее, одношкольницей. Но, сколько бы он ни пытался описать внешность Кати, вспомнить не получалось. Не помогла даже та информация, что их дома находились, судя по всему, на одной улице.

– Понимаешь, наша улица очень длинная, – сказала, наконец, Лиза, потягиваясь (она еще лежала в постели, прижимая трубку к уху) – но ты прямо заинтриговал. А знаешь что? Пригласи ее куда-нибудь. Давайте все вместе погуляем, зайдем на выставку. Хоть завтра.

– Все вместе? – озадачился Рома, – вообще-то мы хотели вдвоем побродить…

–Ну, вдвоем мы всегда успеем. Я позову еще Максика.

Так и тянуло ответить «это с Максиком ты всегда успеешь», но сердиться не хотелось, бездарный очкарик с курса Лизы вызывал лишь жалость. Высокий и тщедушный, одежда на нем висела слишком свободно, как на шесте, обращаясь в бесформенную накидку привидения. Да еще огромные очки на пол лица и жидкая козлиная бородка серого оттенка. Он постоянно слушал в наушниках тяжелый рок, тайно писал садистские стихи и ждал конца света. С этим вырождением Лиза время от времени общалась, и это было по-настоящему отвратительно. Рома мог бы движением одного пальца его прикончить. Только повода пока не находилось. Максик вел себя очень скромно, в компаниях был услужлив и молчалив. Иногда скорбным, будто придавленным, голосом жаловался на несовершенство окружающего мира, мизерную стипендию, которой хватало лишь на корм коту, тесноту в вагонах метро и слишком теплую для зимы погоду. Об такого нытика руки не очень-то хочется пачкать. Ему шел уже тридцатый год, и он все еще жил со своей мамой, на полном ее содержании. Как утверждала Лиза, на курсе с ним никто не дружил. Только посмеивались над его костюмом и обсуждали, когда же он купит себе новые ботинки. Максик казался одиноким, никому ненужным, оэтому она и села с ним за один стол. Рома пытался объяснить, что жалость – плохой фундамент не только для любви, но и для дружбы. Но она не поняла. Либо не захотела понять.

Как бы то ни было, приходилось мириться с существованием Максика, что было не только грустно, но и смешно, и абсурдно. Рома был уверен, что рано или поздно этот хмырь обязательно совершит какую-либо гадость. Например, напишет маркером очередное мерзкое стихотворение на стене Лизиного подъезда, или заявится на праздник с сумкой, полной дохлых крыс. От такого можно ждать все, что угодно!

– Пожалуйста, давай не будем сейчас, – попросила Лиза, – ты хочешь, чтобы я жила в четырех стенах и ни с кем не общалась?

– Разве нам скучно вдвоем?

– Да, нет.

Отключив телефон, Лиза некоторое время лежала в кровати с книгой Маркеса. Сегодня никуда можно не торопиться, три выходных подряд, ближайшая работа лишь после праздников. Утренний свет разливается по комнате, окутывая каждый предмет серебристым мерцанием.

Вчера ночью она каталась на коньках в парке Горького, не смотря на теплую погоду, искусственный лед все еще держался. Из динамиков рвалась скучная музыка, певица стенала о потерянном рае, ее голос осыпался искрами чужих планет, что исчезают под утро. В тусклом небе остаются лишь грязные разводы, и солнце, разорвав пелену туч, медленно рождается в мир живых. Больно и тяжело. На месте разрыва всегда выступает кровь. Край неба окрашивается в розовый, и вот уже первый прохожий спешит на работу…

Лиза легко кружилась по льду, чувствовала, как тело становится все более невесомым и послушным, выходит в иное измерение; как глубоко внутри, под сердцем, скапливается жар и, прорываясь огнем, будто втягивает в стремительный водоворот, заставляя двигаться все быстрее и быстрее. Уф, жарко. Она затормозила, сдернула шапку и прижала ее к лицу. Прохлада дождевых капель… Оказывается, давно крапает тихий дождь и на месте катка уже образовалось светло-голубое озеро. Никого больше нет, только золотые слитки фонарей неподвижно застыли в темном воздухе. Лиза подпрыгнула и, вытянув носок, сделала еще несколько поворотов. Да, лед стал мягким, коньки проваливались и не скользили.

Пройдет лет пять. Может быть, десять или сорок, что не так уж и важно, поскольку все наше прошлое, каким бы протяженным оно не было – укладывается в одну единственную минуту, не больше. И жизнь, вновь обернувшись зерном, упадет в землю. Ветер исполнит свою победную песню, и расцветут незабудки в лесу.

Лиза встала, вскипятила воду и, дожидаясь пока заварится чай с корицей, протерла тряпкой коньки. Их лезвия немного затупились, но нет необходимости нести мастеру для заточки. Возможно, коньки возьмет кто-то из подруг, а может быть, они так и останутся лежать в кладовке, а со временем плавно и скорбно переместятся в мусорный контейнер. В детстве Лиза немного занималась фигурным катанием, с тех пор прошло много лет, гибкость и навыки давно утратились. Сейчас она на льду, как слон. Что не исключает, впрочем, удовольствия. Свежий вкус ветра на губах, точно поцелуй неба. Скольжение по обочине мироздания. Стеклянная корочка льда, испещренная голубыми нитями, что тянутся за коньками и совершенно ровная поверхность там, впереди, в белом сиянии солнца. Если бы можно было собрать все следы, отпечатки пальцев на стекле в автобусе, когда она, стирая перчаткой мутный слой влаги, выводила надпись «Рома + Лиза», все шаги и встречи – в один клубок. Не истраченный, не запутанный? Невозможно. Но и сейчас судьба еще не растрачена до конца, множество томительных и прекрасных минут, расплывшись, манят в таинственных снах своей близостью. Лизе были не знакомы поэтические метания Байрона и преждевременная старость души. Ей казалось, что радость проникает в каждую, даже самую отдаленную, область жизни. Что ни возьми. Если подумать, декабрьский дождь по-своему прекрасен. Он стучит в стекло, будто играет на музыкальном инструменте. У него холодные жесткие пальцы, еще немного, и они станут белой пряжей, снежными бабочками, парящими в силках мороза. Сейчас на кухне остывает чай с палочкой корицы. Лиза переодевается. Натягивая майку, с удивлением замечает, как постепенно, с каждым днем все более, грудь наливается силой. Еще недавно она была незаметной и легкой, как у подростка. Так, созревая, тело приближается к своему совершенству. Даже кожа стала белее, чем раньше, голос звонче.

Хочется, ни теряя ни минуты, взять все, что есть у тебя и, приподняв на ладонях, ступить в белые просторы. Принести в дар. Золотые ворота сомкнутся за спиной. Ну а связки нитей, брошенные за спиной, следы от встреч и коньков, случайных слов и незавершенных дел, сначала будут тускло мерцать на пути. Вскоре выпадет снег, стирая неровности. А потом растает. И все забудется. Исчезнет в дымке нового дня.