Свершилось! Совершилось. Отныне, с этого дня, двадцать первое марта – пусть будет красной датой в моем календаре. Я крепко целую первого, кто попадется навстречу. Котяру Муську, в пушистый лоб, в холодный мокрый носик – чмок! А вот и бабушка, ах бабушка, здравствуй! Держи, купили тебе морковку и карамель. Все, побежала в комнату, хочу танцевать. Нет, прыгать. Точнее, кружится. Что, еще картошку и хлеб? Ну, забыли. А, мелочи. Зато вот карамель со сливками. Сама выбирала.

Смешно смотреть на Мишу, он такой мрачный. А с чего бы это? Эх, Миша Мишенька, в жизни не только физика существует! И не только стихи. Не согласен? Ну что ж, тогда иди, читай свои книги. А я вот расскажу сейчас Муське, как да что было. Точнее ничего не расскажу. Никому. Никто не узнает, что когда закрываю глаза, победными трубами звучит финал: «А потом они жили долго и счастливо…» Ох, трубы. Потише там. Нам не нужно мещанства и благополучия, во-первых. Слишком уж сахарно звучит: «долго и счастливо». Пугает как-то. А во-вторых, самого главного, по сути, еще не произошло. Точнее, ничего не произошло. Рано говорить «гоп!» Мы не только не успели пожениться, но еще даже толком не объяснились в любви. Разумеется, взглядом мы поняли друг друга. На каком-то таком… ээ… невербальном уровне. Он как-то так, по-особому, посмотрел на меня и сказал, медленно и со смыслом, «До встречи, Нина…» Его волосы светлые и золотистые, словно спелая пшеница, а глаза, напротив, такие темные, вечерние, куда-то зовущие. И очень грустные. Грустные и живые. Терпеть не могу самодовольных, выставляющих все напоказ – ай какой я молодец! На них смотреть противно. А вот Марк, он…

Но обо всем по порядку! Итак, сегодня мы отправились в гости к Мишиному другу Толе. Мне еще не особо хотелось идти. Боялась, что будет скучно. Такие бывают компании. Много говорят, и все вроде бы ни о чем. Из пустого в порожнее. Ну, собственно, и здесь так оказалось. Толя из себя строит мэтра. Этакого умудренного жизнью старца, а его жена Света во всю потакает. Вот он скажет: «Светка, принеси салат!..» Приносит. «Светка! Кто-то стучит, не слышишь? Иди, открой дверь». Бежит. Честно, мне ее очень жаль. Симпатичная девушка, кстати. Случайно узнала, что она просто так с ним живет… как наложница. Но скоро они должны вроде бы повенчаться. Правда, Толя не очень хочет, он прямо так и заявляет: «Я родился свободным и хочу свободным умереть». Света, конечно, в шоке. Мы тоже. А что она сделает, деваться банально некуда. Толя привез ее из деревни, там полный развал. Родители пьют, к ним не вернешься. Тяжело быть дома. А здесь Светлану все-таки приняли, папа Толи – главный бухгалтер, очень мягкий и добрый человек. Никто не обижает, Толя недавно купил ей маленький ноутбук, хочет, чтобы она училась, поступила в университет. Т.е. совсем даже не определяет только на кухню, не использует как домработницу. По-своему даже любит. Главное, чтобы его беспрекословно слушали, а он уж и цветы подарит, и новые сапоги купит, и к родителям в деревню съездить разрешит.

Мне кажется, свои посиделки он организует по той же причине: хочет главенствовать, сидеть в кресле и важно изрекать вердикты-заключения. Конечно, и краснобай немного, и гитарист. Обрушить длинный поток слов, а после закрепить их, словно острым гвоздем, песней – вот его стиль. Поэтому мне было очень скучно, чуть не заснула. При этом, как Миша говорит, квартира Толи Маслова пользуется доброй славой. Сюда, мол, собираются мыслящие люди. Подумать только, не пьют, не грабят и никого не убивают. Такое вот достижение. Вместо этого читают стихи, поют песни, общаются… словом, интеллигенция. Хороша интеллигенция. Уже хотела встать и смотаться пораньше, Мишка пусть как хочет. Сидеть неподвижно два часа – это выше моих сил и терпения. Уже было собралась.

Как тут открылась дверь, и вошел он. Ничего не говорил, просто зашел, махнул рукой Толе, кому-то еще, и сел у стены, на пол. Даже если бы я не смотрела, закрыла глаза. Все равно бы знала, невозможно не почувствовать. Воздух словно сгустился, стал осязаемым. И все вдруг преобразилось. Так человек выходит из темной пещеры: до этого он видел лишь тени, слабый отблеск света, призрачное мерцание капель. И думал, бедный, что это и есть подлинный, настоящий мир. Но вот он вышел, и все иллюзии тут же развеялись, в глаза ударил яркий свет. Он почувствовал зеленую свежесть трав, глотнул из синей чаши неба жгучий простор, услышал трели птиц; и упал на землю, и заплакал от радости, и поцеловал эту землю. Точно также и мне, все прошлые события показались лишь слабым отпечатком, тонким узором, тихой прелюдией, размытым фоном – самого главного и чудесного, единственного, неповторимого таинства. Таинства встречи. Во мне словно забил новый родник, я прорастала в каждом предмете, в каждом слове; растворяясь, была во всем, безгранично, вечно.

Миша, кажется, сразу почувствовал неладное. Еще бы, мои глаза сияли, мои щеки горели. Это было невозможно скрыть. Я прислушалась к разговору и теперь ловила каждое слово. Смешно, но даже кончики моих волос потянулись вверх, стали завиваться. Я пыталась пригладить, но ничего не получалось. Единый вихрь охватил меня, пронизывал, в какой-то момент мне показалось, что сердце дробится на куски, но это было не больно и не страшно; каждая отколотая часть тут же обращалась в белую птицу, которая вылетала с громким клекотом. И все они мчались туда, к нему, несли от меня весточку. Ведь мы еще не познакомились. Спасибо вам, птицы.

Несколько раз мы посмотрели друг на друга. Точнее, не сводили взгляда. И тогда Маслов (надо отдать ему должное!) заметил: «Если кто не в курсе, то это Миша. А это Нина. Марк, они из Москвы приехали». Да-да, так и представил: «Марк, а это Нина». Дальше потекло какое-то очередное длинное рассуждение, не помню про что. Кажется, Толя говорил, что зимой любит кататься на коньках, а после за ненадобностью отбрасывает их в ящик, на нижнюю полку шкафа; но сейчас он планирует отделить коньки от ботинок и ходить в них весной. Таким способом он хотел подчеркнуть вопиющую нищету русского народа. Бедная Света чуть не подавилась салатом, когда услышала про коньки. И сказала: «Только, пожалуйста, не надо. Хочешь, вот сладкий апельсин». Разумеется, апельсин захотели и все остальные и, пока Толя чистил и с милой щедростью отламывал дольки – я встала, подошла к Марку и села рядом. Мы тут же стали разговаривать. Обо всем на свете. Он рассказал, что учится в музыкальном училище, играет на фортепьяно. Но, когда я восхитилась (ах, как здорово!), тут же заверил, что таланта особого у него нет, никогда и не было, и все это просто так, от нечего делать. Таким как он, самое место где-нибудь на стройке, в рабочем комбинезоне, покрытом известью и пылью, или на заводе, в глубоких шахтах, где не видно неба, и только рев машин заглушает случайные мысли и слезы; или в бесконечном поле… в знойный день на тракторе (ах, как романтично!) не успела воскликнуть я, как Марк тут же добавил, что все равно будет музыкантом, даже если ему отрежут пальцы.

– Какой ужас, – не удержалась я, – зачем…!

– А затем, что призвание.

– Разве может быть призвание без необходимого таланта?

– Еще как.

И тут подошел мой брат Миша, как всегда не вовремя. И ляпнул с таким вот умным видом:

– А смысл, не лучше ли заняться тем, что получается? То, что хорошо получается – это талант. Разницы между талантом и призванием не вижу. Синонимы. Стал бы я учить физику, если бы не побеждал на Олимпиадах. В прошлом году ездил, участвовал в международном турнире, занял второе место. Для универа это стало знатным событием, сам ректор поздравил. Да мне что? Стремлюсь к большему. Верю в свои силы, по-другому нельзя. Понимаешь? Сквозь тернии к звездам, говорили древние…

И так далее и так далее… Нет, Миша хороший парень, не спорю. Но иногда он просто невыносим. От возмущения я даже встала, и хотела выйти на балкон.

– Ведь во всем есть особый резон, – не унимался Миша, – существуют вещи, которые даны от природы. Птицы хорошо летают, но это не значит, что…

– Ты думаешь? – как-то отстраненно, глядя поверх головы, пробормотал Марк, – ну, тогда смотри, не зевай, птицы летают… – тут он подбежал к окну и… в одно мгновение запрыгнул на подоконник. Приоткрыл створку. Я не могла поверить своим глазам! А Миша так вообще застыл с непрожеванным словом во рту. Оно, это слово, было таким большим и умным, что еле умещалось за щекой, слегка покалывало и судорожно искало выход:

– Псих… – выдохнул бедный Миша и посмотрел на меня.

Я рассмеялась.

– Не шучу. Нин, он очень странный. Тебе не кажется? С ним явно что-то не так.

– А, по-моему, нормальный, вполне…– Мы переговаривались шепотом, поглядывая на окно. В любой момент я готова была расплакаться. Стало вдруг так страшно и одиноко! Как будто я падала в какую-то безликую пропасть. Серая вода обхватывала меня и влекла… ее поток, паутинно-мягкий, походил на волосы седой женщины, длинные пряди тянулись, вздрагивая на ветру.

– Пригласи Марка к нам в гости, – сказала брату, – обязательно.

– Ладно, – на удивление быстро согласился он. – Только гостей развлекай сама. Я тут ни при чем.

«Он тут ни при чем?» Смирился, значит… А мне сразу стало спокойно, как будто перестала слышать и видеть. Вода оседала серебристой пылью, я становилась частью. Этого большого и вечного движения… без дыхания и мыслей… без всякого стремления, без желаний. И тут я увидела.

Глава 5. Снег. Марк

Марк вошел в комнату, поставил чашку с чаем на столик перед кроватью. Бабушка не вставала четвертый день, все спала и только по вечерам с оживлением принималась говорить, вспоминать свое детство и молодость.

– Все лучшее, что только возможно, человек проживает до двадцати. – рассказывала она. – Дальше одно повторение. Опять встречаешь тех, кто давно умер. Они продолжают жить, только в другом облике. Ничего нового…

– Переселение душ что ли? – спросил Марк, присаживаясь в кресло.

– Да нет… Какая душа, где она, ты скажи. Гагарин в космос летал, так не видел. Нет никакого Бога. Просто черная бездна…

– А что же?

– Марк… – голос бабушки дрогнул. – Люди похожи друг на друга, как копии. Это сначала все кажется своеобразным, неповторимым. А вот потом…

– Сложная философия.

– Фу-у, да что здесь сложного! Естественный процесс. Но грустить не будем.

– Тебе принести печенье?

– Не надо. Хотя… давай, да.

По стене ползли тонкие тени; медленно, с приглушенным гулом, закипал на кухне чайник. Как всегда. Мирно и скучно. «Быть может, я уже перешел тот рубеж, – подумал Марк, – и гораздо раньше, скажем, после 17 лет появились копии…». Но это было не правда, всего лишь фантазия. Так же как и то, что Костя с Машей видели в старом деревенском доме. Давно перестал верить. Так и не съездил, а жаль. Он знал, что, если останется один ночевать в комнате возле печи, то поднимется с полей ветер, и темная шаль неба падет на крышу. И тогда Марк увидит, сквозь сумрак и бурю, бледное лицо и закрытые глаза. Он, неведомый и любимый, подойдет и станет рядом. И скажет: «Помоги… не медли. Ты знаешь, нет покоя… никому». Голосом, похожим, на пыль, он скажет. Тихо так, почти беззвучно, кружением талого снега. Серого, как открытки на дне сундука, как пепел.

Снег опускается на землю и на людей, крепко спящих, обхвативших траву руками, и проходит сквозь тело, не оставляя следов… Только дни становятся вдруг белыми и холодными, точно лоб покойника. А ночи, напротив, спокойно-призрачными, сотканными голубым сиянием планет. Но густой травой зарастает поле… навсегда. Тише, тише.

Каждая клавиша пианино, оседающая под пальцем, тут же обращается стрелой, что скользит над миром, соприкасаясь с мраком и пылью городов; с живым светом мертвого поля; с печалью первой весны, когда теплый ветер, наполненный ликующим стоном листвы, звонко танцует по крышам апрельским дождем.

Потом эта стрела уходит глубоко. В сердце. Успокаивается, свернувшись клубком. Марк, сколько раз ты играл, и сначала мелодия клубилась послушными нитями, такими длинными, что из них можно было бы плести метель, осень или море. Но заключительный, самый последний аккорд, не складывался, дыхание обрывалось и дробилось частыми вздохами, словно воздуха не хватало. Ты переставал чувствовать связь между звуком и прикосновением, между собой и миром; все становилось комканным и вопиющим в своей одинокой нищете. И только звук, слабый и раздавленный, остывая, трепетал в душной каморке, похожей на гроб…

Кроме Маслова об этом никто не знал. Даже не догадывался. Напротив, всем скорее нравилось. Преподаватель обращал внимание на резкий конец музыкальной фразы, но большого значения не придавал. На экзаменах комиссия оценку обычно не снижала. А вот Толя… Он улавливал все тонкости и замечал: «нет, что-то здесь не так… хорошо, не спорю, но…» Света, соглашаясь, опускала глаза и тихо спрашивала: «А что, может быть, мандаринов принести?»

Марк не переставал удивляться такой редкой способности друга – чувствовать музыку до глубины, как последнюю истину, как откровение.

– Откуда ты знаешь? Ты же… не учился. Совсем не учился.

– Все хорошо, Марк, прекрасно. Но не живое. Понимаешь? Техника.

– Да…

– Почему так, отчего? Скорее всего, чувства. Тебе не хватает бесстрастия. И никогда не хватало! Нужно отрешиться, не погружаться в эмоции. Эмоции – пустышка…

– То-о-оля, не все же могут быть такими равнодушными эгоистами, как ты, – говорила Света, – правда? И такими бесчувственными! Чурбанами…

– Что-о, как ты сказала?! – И они дружно смеялись.

И все-таки, как можно быть спокойным, жить просто и умеренно, если в мире есть Катя? Помните, «в комнате было десять тысяч дверей, но она выходила в окно» – да, про нее это сказано. Правда, насмерть Катя не разбивалась, она плавно парила по воздуху, а потом, конечно, падала. Вставала, потирая колени. И шла на работу.

А родители продолжали спать, ни о чем не подозревая. Дверь была закрыта на десять (без преувеличения!) замков. На коврике лежал, посапывая, толстомордый мопс. Рядом сидел послушный пуделек.

Когда родители, спустя месяц, догадались и поставили на окна решетки, Катя ушла из дома навсегда. Как обычно, она накрасилась, собрала целую сумку духов, сунула в рюкзак чашку, флейту и солнечные очки. Несколько ярких платьев. И все.

Хотя на дворе была поздняя осень, последние листья, смешанные с дождем, плыли над городом, она бежала в туфлях и легком пальто, мелкие кудряшки вздрагивали на ветру. Старый Бэн из клуба, как и обещал, нашел дешевый угол, а также одолжил коробку водки. В честь новоселья.

Больше всего Марка удивляло, что в свои двадцать восемь лет она работала курьером, нигде не училась, ничего особого не достигла и, главное, ничего не хотела. Выглядела она лет на пять старше, из-за полноты. Миловидная и мягкая, в ярко-розовой кофте с рюшами, в шапке с пушистым помпоном. Но за всем этим – мишурой и болезненным любованием – скрывалась женщина. Прямая и веселая, настоящая. Особенно, если сравнить с одноклассницами, бледными хрупкими девочками, сидящими на вечных диетах. До чего скучен их незрелый смех, их откровенные попытки понравиться – до тошноты скромны. Кто посмелее – красит волосы в цвет спелого огурца и курит «Яву».

Другие, самые унылые, до сих пор ходят с мамой за ручку, мечтают о клубничном мороженом и принце на белом коне, читают возвышенные стихи и краснеют при слове секс. Как-то раз Марк увидел таких одноклассниц. Они метались по двору, в шортиках и футболках, за мячом, громко смеялись и кричали. Он еще остановился тогда и задумался. Девушки походили на молодых славных козлят, сияло солнце и клубилась пыль. Они ничего не знали, даже не догадывались о тоске, что нежными пальцами может проникать в каждую клеточку живого тела. О другом измерении, в котором ничего нет, кроме вечной тишины и наслаждения, вдруг вспыхнувшего, ослепительно-ярко, на темном пути. Как тесно и сладко может быть в сердце! Как холодно и страшно! Совсем ничего не знали.

– Между прочим, у меня новоселье, – тут же сказала Катерина при первой встрече, – у меня есть свой угол, комната и кухня, а еще несколько бутылок. Но кой чего не хватает. Угадай?

– Ну-у, не знаю.

– В таком случае, пошли! Увидишь…

На кухне она долго суетилась, резала салат и разбила чашку. В какой-то момент обернулась, беспомощно хлопнула дверца шкафа. В наступившей тишине было слышно, как старые настенные часы отщелкивают секунды.

– Послушай, а ты это, ты хочешь?.. Шприцы в комнате, верхний ящик. Если что, так да… давай.

И вот тогда-то Марк и стал рассказывать про Толю Маслова. Дверь в его квартиру никогда не запирается. Толя живет с родителями и девушкой Светой, работает и сочиняет песни, борец и романтик. Человек-памятник, в каком-то смысле. Он много читает, готовится поступить в аспирантуру. При этом не забывает друзей, умеет повеселиться на выходных, в меру побуянить – что не мешает ему оставаться трезвым. Как многое теряет человек, если превращается в быдло и долбается наркотой.

– А что обретает?

Марк не сразу понял вопрос. А когда понял, было уже поздно. Привстав на носочки, Катя обняла его и медленно поцеловала в губы. Он ответил, осторожно проникая языком в мягкую влажную глубину, и это был первый в его жизни настоящий поцелуй.

Глава 6. Банка с капустой. Марк

Все исчезнет рано или поздно, как прошлогодний снег. Изменится, перестанет дышать. Осыпаются горы, сады превращаются в пустыню, а любовь – смешно даже сказать – трещит по швам, как старая детская футболка, натянутая на слишком крепкое здоровое тело. Мы выросли. И где там барашки на зеленых лугах, босая черноглазая девушка и кучерявый пастушок со свирелью… Долгий разговор под каштаном, пение птиц.

Просто листья шумят на ветру. И мы утепляем квартиры, сажаем цветы и грустим. Каждый выражает свою печаль по-своему. Толя, например, смеется, Нина мечтает. Марк демонстративно молчит.

В эти выходные Толя Маслов и Света забежали в гости и сразу стали звать в поездку на берег Волги. Несколько ночей под звездным небом, костер, гитара… Странно, но ничего не хотелось.

– Весна же, апрель! – кричит Толя, – Скоро майские праздники, пойдем гулять! Поехали с нами! Ты киснешь дома, словно прошлогодний помидор в бочке…

– Лады, согласен… Решено…

– Давно бы так!

– Сто лет не виделись, ты похудел, – заметила Света, – ой, а волосы такие длинные, теперь можно хвост делать?

Это правда. Давно не виделись, много важных событий, еще больше дел, целая кипа. Хотя расписаться они еще не успели: торжественную церемонию Толя решил отложить на осень, сказав:

– Теплые дни нужно пить, словно воду. Мы не можем тратить ни минуты на всякие рюшечки. В ноябре будет самое время. Небольшое развлечение, так сказать.

– Кому развлечение, кому нет, – на кухню вошла бабушка, – говорят, что Рафат тоже просто развлекался. Сейчас идет расследование. Что он делал в клубе? Вот вопрос.

– Их полно, – вздохнул Толя, – понаехали…

– Вот и я говорю, надо их выселить, у меня есть проект. А то глядишь, в квартиру полезут да ограбят. Пикнуть не успеешь.

– А замок на что? – удивилась Света, – не смогут.

– Замок… так разве у нас дверь? Так, фифти-фиф на щеколде, – ответила бабушка, – от любого дуновения падает.

– Это не порядок, не дело… – согласился Толя. – Я сам не запираю дверь, вопрос принципа. Но вам нужно. Наверняка, свои сбережения вы храните не в банке…

– Что-о?! Да кто же их хранит, в банке-то. Понадежней, чай, прячу. А потом крупа у меня не в банках, а в пакетах. Вы уж бабушку в прошлый век не списывайте. Не настолько я древняя. А банки с чем? С вареньем и капустой.

В подтверждение своих слов Людмила Петровна открыла очередную банку с квашенной капустой, и всем сразу как-то хорошо стало на душе. Еще она разогрела вермишель. А с капустой, кто не согласится, вермишель особенно вкусна. Да еще прибавьте соленые грибы, икру из баклажанов и ливерную колбасу. И вы поймете: тут начался пир на весь мир. Толя уплетал за обе щеки, бабушка Люда еле успевала подкладывать в пиалу грибов; Света не отставала, наматывая вермишель на вилку со скоростью сто километров в час.

Потом они долго пили чай с маковыми баранками и разговаривали про жизнь.

– Кстати, а можно я загляну в комнату? – неожиданно спросила Света и посмотрела на Марка, – никогда там не была…

– Иди, загляни, – мрачно согласилась бабушка, – там мало интересного.

– Она просто такая… слегка простая, – смутился Толя, – например, ей нравится ходить по коврам. А мы недавно убрали. Пыль собирают.

– Ничего-ничего, – заверила бабушка, – пусть смотрит. Ковры у меня лежат. Один на стене. Еще на диване.

– Мне нравятся узоры… – оправдалась Света, – они такие, такие… сказочные.

И убежала.

Мрак встал и вышел следом, а Толя тем временем как ни в чем не бывало подложил себе еще капусты и, нацепив колбасу на вилку, произнес речь: слово в похвалу старости.

Света стояла в комнате и разглядывала портрет так внимательно, что даже не оглянулась на скрип двери. Марк сел на диван. Волосы Светы были высоко забраны, легкий пушок вился у корней. Наконец она словно очнулась и посмотрела:

– Долго ждала, все не знала, как передать. Виделась с Катей.

Конечно, он догадывался об этом… так и думал.

– И чего ты молчишь, не спрашиваешь?

– А чего мне спрашивать? – пожал Марк плечами. – Виделась – ну и добро.

– Как можно быть таким суровым! – всплеснула руками Света, – ай-яй! Только тсс-сс… никто не должен знать.

С этими словами она достала из кармана небольшой конверт и протянула Марку:

– Не знаю почему, но Катя очень просила передать без свидетелей. Никому, даже Толе – ни гугу. Особенно Толя, сказала она, не должен знать. Здесь письмо. А на словах Катя просила… Эй, ты что делаешь?

Марк рвал письмо на мелкие клочки.

– Держи. Верни, если хочешь.

– Почему?

– Будем считать, что это риторический вопрос.

– Как ты уверен! Ты просто… ты … – бедная Света не знала, какие подобрать слова, – монстр! Да, согласна, у нее был тот, другой. А теперь уже никого. Слышишь? Ни-ко-го. И она болеет. Почему ты не спросишь про здоровье? Временами ей очень плохо, она совсем мало ест. Пыталась порезать вены. Мы с Толей навещали, ужаснулись. Она ведь ничего от тебя не хочет! Всего лишь просит… Даже письмо не посмотрел! Идиот!..

– последнюю фразу Света сказала уже в пустоте.

Марк вернулся на кухню. Сел, откинувшись на спинку стула, и закрыл глаза. Хорошо, что он такой предусмотрительный. Сменил номер телефона, сменил почту. Удалил страницу в соцсетях. Прошлое – есть прошлое. И никогда нельзя возвращаться назад, восстанавливать разрушенные города. Вновь разводить цемент, скреплять кирпичи и красить ворота, с тупым упрямством мечтателя обмакивать кисточку в дырявом ведре. Какая-то часть тебя, захлебываясь, кричит: «хочу, хочу, начнем все сызнова!» Другая часть молчит, до боли сжав непослушные губы.

Света вышла из комнаты, лучезарно улыбаясь. Ее глаза сияли, как два корабля среди черных вод южного моря. Как тающие льдинки…

Толя заметил размазанные слезы на щеках.

– Что случилось?

– Нет, нет… – махнула рукой Света, – все в порядке, это я так… Там портрет, вот. Ну, я хотела спросить, кто это… Как будто, где видела.

– А это, – растрогалась бабушка, – мой первый муж. Первый – он же и последний. Погиб в войну, дочка еще не родилась. Помню, как провожали. Вышли все из дома, тогда деревня была большой. И шли до края, до самого озера. Последний раз обнялись, я заплакала. Ну, вот и все, что помню…

– Война – это страшное зло, – сделал Толя вывод, – еще раз такое нельзя допускать. Ведь третья мировая будет самой страшной… – свою мысль он не успел закончить. Зазвонил телефон, и все вздрогнули, словно прогремел отдаленный взрыв.

– Наташа? – схватила трубку Людмила Петровна, – сейчас некогда говорить, гости. Что? Конец света? Когда, сейчас?.. Матушка, ой баек не надо. Мы, например, чай с бараками пьем. Меньше смотри свои передачи. В ночные клубы не ходи. Все пока-пока, позже поговорим.

Это звонила соседка Наташа, весьма странная молодая женщина, которая жила одна, работа в какой-то неизвестной фирме и воспитывала сына Вовочку. Время от времени они встречались с Людмилой Петровной и обсуждали возможность конца света, а также его последствия. Бабушка утверждала, что если разумно вести себя в этой ситуации, не поддаваться панике, запастись водой, то конец света для тебя лично не наступит. Наташа, напротив, полагала что конец – будет в прямом смысле концом для всех. Столкнутся планеты, от сильного взрыва земля рассыплется на мелкие осколки, будто фарфоровая чашка. Все взлетит в воздух, а после исчезнет в черной дыре, которая втягивает куски планет, как пылесос грязь. Наташа немного разбиралась в культуре, а потому добавляла, что образ такой дыры изобразил Малевич. Теорию дыры бабушка называла «полным безумием». Даже если все и взлетит на воздух, то к тому времени изобретут специальные корабли, которые отвезут людей на новую, чистую планету. «Ты не учитываешь развитие космонавтики, – говорила Людмила Петровна, – ее успехи с каждым днем растут, словно тесто». К сожалению, растут успехи и у разных жуликов. Прогресс в науке, увы, почти неотделим от интеллектуального развития темных личностей. В ночном клубе заседает Рафат, старший сын хозяина игорных автоматов, а сами игроки, терзаемые азартом, волком рыщут по городу. Ломают двери, крушат замки. Ловят своей грудью случайные ножи.

Когда через три дня Людмила Петровна сменила замок, сразу стало спокойнее. Казалось, будто в двери, между обивкой и деревом, притаился огромный лев. И грозно лязгает зубами, чуть тронь. Теперь войти не так-то просто. Даже если вооружиться молотком, пилой и отвертками.

«Странная эта Света, – думал тем временем Марк, – зачем ей это нужно. Косит под дурочку… может, так оно и есть, но вряд ли». Слишком хорошо он помнил поздний осенний вечер, когда они с Толей стояли на автобусной остановке и ждали из деревни машину. Еще был Костя. И тут они откровенно, по-мужски, поговорили. Никогда такого не было. Это девушкам свойственно: «Шу-шу-шу…» – каждый жест, каждый шаг с подружкой непременно обсудить. Чувства кипят, зашкаливают. И все-то у них овеяно шепотливой тайной, ползущей, словно незакрепленная нитка из вышивки. Немного потяни, «шу-шу» – вот салфетка и распалась, ничего не осталось. Домики, сад и пестрые цветы исчезли, смылись волной разговора.

О том, что тебе дорого по-настоящему, до глубины души, ты никогда не сможешь доверчиво кидать в толпу. Личная жизнь – слишком хрупкий цветок, так быстро и покорно вянет на ветру. Но, в редких случаях, поделиться, конечно, можно. Например, если поздним вечером встретились три друга. Каждый по-своему счастлив, а потому смотрит на другого с тревожным удивлением и нежным сожалением: «Что, ты тоже? Не очень верится… а как?» Больше всего Марк сочувствовал Толе. Он знал, что еще не так давно у Толи была пышноволосая девушка-нимфа, они ходили под руку и целовались на каждом светофоре. Теперь вот Света.

Худшие опасения подтвердились.

– Вот так, случайно… – вздохнул Толя, – это и вышло. Да она не плохая. Что? Нет, люблю, как же. Будет учиться. Потом детей родит… то да сё.

– Зачем ты туда ехал, дурень… – хмыкнул Костя, – ты что, не знал…

– Конечно, я ничем не связан! Ничего никому не должен! – взбодрился Толя, – ты это зря. Говорю же, Светка – особый случай. Когда утром к нам в дом притащилась чуть ли не вся деревня… А мы, э… И она так заплакала. А тут еще родители… До сих пор не выношу слез. В общем, там жить нельзя, это факт. Люди темные, грубые. А я у нее был первый, оказывается. Кто бы думал! Кто?! Ну и, знаешь… мне это нравится. Пусть будет так. Сделаем себе сказку. Всем на зло – вместе! И счастливы!

– Ты влип, просто влип… – сожалел Костя, – кто первый хоть, скажи честно?

– Если честно, то – она, конечно. Сама весь вечер клеилась, да и родители были «за». И вся деревня…

– Разыграли, значит – обобщил Мару, – спектакль.

– Не исключаю! – на редкость легко согласился Толя, – только сути это, пацаны, не меняет. Светку я не брошу. Это моя воля, мой выбор. И баста!

Дальше говорил Костя, но его никто особо не слушал. Здесь все ясно. Любовь с первого взгляда. Чтобы представить, как у них там и что происходит – достаточно посмотреть любой сериал. Но Костя был так упоен, что ничего не замечал, и слышать не хотел. Кто еще? Все посмотрели на Марка.

Но в это время, к счастью, подъехала машина, из которой выскочила Света. Цокая каблучками, подбежала и, не переставая смеяться, подпрыгнула и повисла на шее Толи. После бурной взаимной радости стали разгружать багажник, достали чемоданы, несколько сумок, тяжелые мешки с картофелем и банки с капустой.

– Зачем так много! Куда! Говорил же, просил…. – в шутку сокрушался Толя, и смотрел по сторонам, вздыхая.