Лярва
– Чего вы боитесь больше всего?
– Твоей рожи! – сипло заржал Рома.
– Да заткнись ты, – фыркнул Паша.
– Серьёзно, Ром, – вмешалась Лиза, – не мешай. Тебя же все слушали.
– А зря… – буркнул Паша.
– Да ты мне просто завидуешь!
– Чему? Твоя история – полное фуфло.
– Фуфло?! Ха! Давай послушаем твою, мастер хоррора.
– Так ты не перебивай, и всё услышишь.
– Валяй.
– Валяешь ты—
– Может хватить? – не выдержала Юля. Редко кто из парней решался ей перечить, потому что почти каждый в тайне (или открыто) мечтал когда-нибудь увидеть её в роли своей девушки. Так что спор был окончен, и Паша повторил свой вопрос.
– Я боюсь клоунов, – ответила Зина.
– Оригинально, – сарказмировал Рома.
– Ну а ты чего боишься, умник?
– Да я уже сказал, вроде бы!
– Серьёзно, Ром, – снова подала голос Юля. – Что тебя пугает больше всего, а?
– Больше того, что тебе сегодня ни от кого не перепадёт! – вставил свои пять копеек Кеша. – А то Ленка те строго приказала бормоглота узлом завязать!
– Больше этого?.. – ехидно улыбнулся Рома и задумался. – Это крайне сложный вопрос.
– Сложнее, чем два плюс два? – не удержался Паша, но Рома оставил его реплику без внимания, что того даже немножечко задело. Хорошая перепалка была на вес золота, своеобразная словесная дуэль, победитель которой мог претендовать на какой-нибудь приз, пусть даже и в виде поднятия самооценки.
– Я боюсь лярв.
Большинство покатилось со смеху, а Юля с Зиной непонимающе уставилось на Рому.
– Ты боишься падших женщин? – заржал Паша.
– Нет, тебя я не боюсь. Лярвы – это духи злых или просто молодых умерших людей. Они несут несчастья тем, кому встречаются на пути.
– Сейчас мы услышим ещё одну историю от Романа Кинга, – патетично огласил Кеша.
– Нет, не услышим. Сейчас моя очередь, – возмутился Паша, стараясь сохранять спокойствие.
– Да ладно, бздеть, – подал голос Юра. – Без базара, чего боишься, а? Я аварий боюсь до жопы, вот прям хоть за руль не садись.
– Тебе лучше и не садиться, – Кеша с ужасом вспомнил о трёх Юркиных побитых тачках.
– Колись.
– Я серьёзно, – ответил Рома, и Паша недовольно вздохнул, поняв, что всё внимание вновь оказалось направлено на его главного конкурента.
Они состязались с девятого класса. Кто лучше, кто круче, сильнее, умнее, удачливее и ловчее. Обычно выигрывал Рома, но Паша сурово дышал ему в спину, не подозревая, что для того это просто глупая игра в то время, как для него самого это имело жизненно важное значение.
– Моя мать рассказывала—
– Началось… – протянул Паша, но всем было не до его стенаний.
– – что, когда мы жили в Сургуте, к нам приходила одна такая… лярва…
– Ага, с трассы…
– Наша квартира была на втором этаже, дом был аварийный, и жителей потихоньку расселяли, так что, когда мне было десять, половина соседей успела съехать, и их хаты пустовали. Я любил в них забираться с дворовыми пацанами, вот было дело. Был бы постарше и девчонок бы водил, а так просто дурью маялись: курили самокрутки, взрывали петарды.
На нашем этаже осталась только наша квартира. Вроде и потише, никто не орёт за стенкой, но только страшно немного. Это как когда остаёшься один дома – днём-то прикольно, друзей даже позвать можно, а вот ночью поджилки трясутся.
Так мы с матерью вдвоём и жили. Отец редко дома бывал, вечно в своих забоях. Третий этаж совсем пустовал, а на четвёртом не расселили аж три квартиры. Вот и была там одна… тётя Света. Старая пропитая баба, вечно к нам за солью ходила. Я её даже как-то побаивался. За словом она никогда в карман не лезла, хотя старалась вести себя вежливо и даже улыбалась своей полубеззубой улыбкой.
– Да, реально страшная история. Куда мне тягаться? – цокнул Паша.
– Да погоди ты, – оборвала его Зина.
– Она приходила по нескольку раз в неделю. Я всё думал, неужели за солью сложно сходить? За пузырём можно, а соли у неё вечно нет. Жила она одна. Раньше с мужем, но тот тоже алконафт ещё тот был, так что коньки отбросил за пару лет до начала расселения. Дядя Боря. Его я боялся ещё больше Светки, хоть у него и были зубы. Вставные, белые, прям как у голливудского актёра. Поэтому за глаза его звали Алик Делон.
– Алик! – Кеша оценил шутку и залился хохотом.
– Он вечно матерился и частенько дрых в подъезде прямо на лестнице. Приходилось переступать через его тушу, и я постоянно боялся, что он уже окочурился. Прикиньте, идёшь ты, а тут жмурик. Ещё стрёмно было, что он за ногу ухватит.
– Или за яйца! – Кеша не унимался.
– И это тоже, – усмехнулся Рома.
– Похоже, он всё же это сделал, – не упустил возможности съязвить Паша.
– Ну до моих-то он не дотянулся. А у тебя их и отродясь-то не было.
– А ты проверял?
– А чё мне проверять? Твои редкие бабы всем растрепали.
– Да вы надоели уже! – не выдержала Юля.
– Пошёл ты… – Паша выдохнул, сдержав свою тайную козырную карту.
– Короче… Светка эта часто наведывалась, когда матери дома не было. Я ей не открывал, конечно. Она повертится, повертится, да и свалит обратно к себе. Чего я понять не мог, так это нахрена она к нам-то таскалась. Видимо, соседи на этаже гнали её нафиг, а моя мать добрая была, даже такую нечисть за человека считала.
– Да уж коли сын такой, то и алкашку пожалеть не западло.
– Паш, ты задрал уже! – обрушилась на него Лиза.– Ну серьёзно, не интересно, иди в кустики пописай.
– Весь кайф обламываешь, – поддакнул Кеша.
– Был бы кайф, – обиженно брякнул Паша и встал с брёвнышка.
– Смотри только, чтобы над тобой оборотни не надругались, – крикнула ему вслед Зина, припоминая недавнюю историю Юры.
– Я их к тебе отправлю, – отмахнулся Паша и скрылся в зарослях орешника.
На мгновение у костра воцарилась тишина. Поодаль виднелись тусклые окна деревенского домика. Внутри дрых некомпанейский Саня, заливший за воротник и отрубившийся до восхода солнца.
– Ну и что там дальше-то было? – нарушил молчание Юра.
– А дальше она опять припёрлась. Не было, не было, мы уже думали, что и ей новую квартиру дали. Даже обидно было. Какой-то пропитой бабе квартиру новую дают, а нам, нормальной семье – шиш с маслом. Нет. Припёрлась. Я опять один дома был. Стучит, такая. Долбит даже. Я пересрал маленько. Не, ну мне всегда страшно было, когда она приходила в отсутствие матери, а тут совсем стрёмно стало. Долбит и долбит. Ну я спрятался в своей комнате, жду, чтоб свалила. А она продолжает.
Рома замолчал. Все в напряжении ждали развязки. Первой не выдержала Лиза.
– Ну и?
– Ну и, – самодовольно продолжил Рома. – ушла она.
– Тупо ушла? – расстроилась Зина.
– Угу. Тупо. Ушла. Ну я ещё немного посидел в комнате, потом на цыпочках подошёл к входной двери, осторожно в глазок посмотрел—
– А тут она! – рявкнул Паша, выскочив из кустов.
Собравшиеся вздрогнули, а Лиза даже заголосила от страха.
– Идиот, – заключила она, успокоившись.
– Да ладно, чё вы? – удовлетворённо бросил Паша. – Мы же попугаться собрались. Вот, пугайтесь.
– Словишь ты у меня свистюлей, Павловский, – пригрозила Зина.
– Павел Михайлович Павловский, – поправил её Паша.
Зина вскинула брови, не оценив юмора, и попросила Рому продолжить.
– В общем, посмотрел я в глазок, её нигде не увидел. Вечером пацаны зашли за мной, чтоб погулять. Мы шастали по району, а потом один предложил, как обычно, пойти лазать по старым квартирам. Иногда оставались прикольные вещи, как-то даже деньги нашли. Мало правда, но всё равно неплохо. Поднимаемся мы, короче, на четвёртый этаж, а там двери все незаперты.
– Это где жильцы оставались? – уточнила Лиза.
– Ага. Оставались. Ну мы подумали, что и они съехали, и решили там пошерстить, мало ли, тоже забыли чего прикольного. Зашли в первую, где жил мужик один с женой и матерью. Добрый такой дядька был, не помню, как его звали.
– Ну?
– Ну и всё там было на месте. Как будто просто кто-то дверь забыл закрыть. Мебель, одежда, мелочи всякие, – всё. Мишка, пацан один, стал нас тянуть оттуда. Типа, нефиг тут шастать, вдруг запалят, наорут, родителям нажалуются. Ну мы пойти-то пошли… а сумку жены мужика того прихватили…
– Украли? – осуждающе возмутилась Юля.
– Ну… украли, да. Да мелкие были, глупые. До сих пор стыдно. Хотя она им уже и ни к чему была. Короче, мать вся белая сидела, когда я домой вернулся. Сказала, что милиция приходила, спрашивали, не видела ли она чего, шум там не слышала. Всякое такое, в общем. Ну и, говорит, что соседей наших с четвёртого этажа убили.
– Да врёшь ты всё! – выпалил Паша.
– Проверь криминальные сводки за третье июля две тысячи пятого, – серьёзно ответил Рома.
Все переглянулись.
– Реально убили? – недоверчиво переспросил Кеша.
– Реально. Нашли трупы всех троих в той квартире. Ещё четверо в соседней. Там тоже семья неплохая была, с детишками.
– И их убили? – охнула Лиза.
– Убили. Лет по пять им было, два мальчика. Егорка и ещё как-то… не помню, второго как звали…
Паша с усталым видом прикурил от костра и недоверчиво уставился на рассказчика.
– А Светку не нашли. Стали её подозревать.
– А как убили-то хоть? – встрял Юрка.
– Там вообще история тёмная была. Двери входные были не вскрыты, будто хозяева сами впустили убийцу. И все тела были исполосованы. Но странно как-то… как будто… будто когтями огромными… это я со слов, конечно, знаю.
– Ага, – снова очнулся Паша, – а я со слов знаю, как тя ишаки дрючили.
– Да заткнись ты уже! – взвизгнула Лиза, явно проникшаяся жуткой историей про мёртвых детишек.
– Короче, нашли Светку эту в подвале. Там часто алкаши местные собирались, чтобы побухать. Домой она к себе их редко водила, ну типа из серии «не сри, где жрёшь» и всё такое.
– То есть, не она их убила? – спросил Кеша.
– Погоди ты, – махнула на него рукой Зина.
– Хм… – хмыкнул Рома и оставил вопрос без ответа. – Той ночью я всё никак не мог уснуть.
– Ещё бы, – поддакнула Лиза.
– И ближе к трём часам ночи раздался стук в дверь. Я чуть в штаны не наложил. Мигом рванул к матери, а она тоже не спит. Ну и прижались мы друг к другу, а кто-то всё тарабанит и тарабанит. И тогда, наверное, впервые в жизни я начал молиться. Мать тоже молилась. Точнее, она молилась, а я за ней повторял. Отче наш. Других молитв она и не знала, крещёной для галочки была, да и меня тоже крестили, чтобы как все был. А тут она крест схватила и держит его, как единственное спасение. И стук утих. Но мы так с матерью до утра и просидели. С рассветом покидали вещи и собрались к родственникам, чтобы у них перекантоваться, пока новое жильё не дадут. И когда запирали дверь… – Рома сглотнул. Паша было хотел опять чего-нибудь ляпнуть, но товарищ казался взаправду испуганным, так что тут уж язык не повернулся. – На двери… – он поднял руку и медленно провёл ей сверху вниз, растопырив пальцы, – были следы когтей…
Лиза поёжилась.
– Больше мы в ту квартиру ни ногой.
– Только причинным местом… – тихо зафиналил Паша, но его никто не услышал.
– Потом мать мне сказала, кто или что это могло быть… и до сих пор другой версии у меня нет…
Костёр дожирал последние угольки, и ночная стужа напомнила о том, что пора идти в дом и ложиться в тёплую кровать. Ребята затушили огонь им одним доступным способом и догнали девчонок, которые быстро скрылись за дверями Роминой фазенды. Стены сотрясал храп видевшего десятый сон Саньки, и Паша удручённо понял, что сегодня ему заснуть вряд ли удастся. По крайней мере, быстро. Ему выпало делить комнату с этим шумным соседом, хотя он предпочёл бы Юлю, которая ютилась вместе с Зиной. Лиза и Юра спали вместе, как полагается почти что семейной паре, а Кешу пришлось уложить на диване в маленькой гостиной. А он был не против – уж лучше, чем с храпящим Саньком. Рома как хозяин наслаждался собственной спальней и никого не приглашал разделить с ним ложе.
Часы назойливо тикали, отсчитывая количество храпов спящего, как младенец, Сани. Паша раздражённо смотрел в потолок, по которому гуляли смутные тени ветвей деревьев, и уже даже не надеялся уснуть. Когда его нервы окончательно сдали, он рывком выскочил из кровати и направился на улицу, чтобы выкурить сигаретку-другую.
– Не спится?
Паша вздрогнул.
Рома опустился рядом на лестницу, ведущую с крыльца, и попросил сигаретку. Паша протянул ему пачку, и Рома прикурил от его зажигалки.
– Хорошо… – протянул он.
– Да не очень.
– А что так?
– Да тебе-то ничего, а вот ляг вместе с Саньком, так и вопросов не будет.
– Он с тобой не нежен? – притворно посочувствовал Рома.
– Да пошёл ты, – Паша толкнул его в плечо.
– Ну хочешь, ляг со мной.
– Это намёк?
– Это прямое предложение, – Рома закривлялся. – Не, серьёзно. Если спать нереально, то ляг в моей комнате. Я тебе спальник дам.
– Хорошо, спасибо. Сейчас покурим и пойдём.
– Курить – здоровью вредить, – процитировал Рома старого физрука, пропахшего дешёвыми папиросами и любившего накатить перед трудовыми буднями.
– Ага. Здоровью. Кто не курит и не пьёт, тот здоровеньким помрёт.
– Да… – протянул Рома. – Помрёт…
– А ты чего сам не спишь-то?
– Да вот не спится мне что-то…
– А чего так?
– Не знаю… вчера Ленка звонила…
Паша напрягся.
– Скучаю я по ней. Только через пару месяцев вернётся. Как она там?..
– Ну… – Паша сглотнул, пытаясь понять, стоит ли ему волноваться. – Пара месяцев не так уж и много.
– Смотря для чего…
– Это да…
Они молча курили, наблюдая за обглоданной луной. Из травы доносился стрёкот кузнечиков, а где-то вдалеке ухал филин.
– И чего она говорила? – не выдержал Паша.
– Да так… ничего…
– Ничего?
– Ну… да…
– Хм… скучаешь, значит…
– Скучаю…
Рома затушил бычок и бросил его в старую консервную банку. Паша сделал последнюю затяжку и последовал его примеру.
– Ну что, пойдём?
– Пойдём.
Они поднялись с лестницы и тихо вошли в дом, чтобы не потревожить сон товарищей. Скрипучие ступени разрывали тишину ночи, приправленную Саниным храпом.
– А ты ведь так и не рассказал свою историю, – заметил Рома, подходя к спальне.
– Не рассказал, – обиженно согласился Паша.
– Извини, братан, исправлю. Но нужна реально страшная история. Ты какую хотел рассказать?
– Про бурятского психа.
– А-а эту… ну не знаю. А как насчёт другой?
– Какой?
– Про Ленку.
– Ленку?
– Ленку.
Рома открыл дверь и впустил оцепеневшего друга в комнату.
В нос ударил неприятный затхлый запах. Паша медлил.
– Заходи, чего стоишь?
В комнате было темно, лишь сквозь узкую щель между плотными шторами пробивалась тоненькая струйка призрачного света луны. Товарищи зашли внутрь, и у Паши появилось стойкое желание проветрить помещение. Оно было даже сильнее, чем страх, что его разоблачили.
– Я открою окно?
– Открывай, – позволил Рома.
Паша пересёк комнату и раздвинул шторы, потом судорожно попытался справиться с окном, но ручка не поддавалась.
– Заело что-то.
– Про Ленку, – вдруг повторил Рома.
Паша продолжал нервно дёргать ручку и не оборачивался.
– Тебя и Ленку.
Он отложил свои безрезультатные попытки и медленно повернулся, намереваясь всё объяснить.
Свет с улицы выхватывал скромное убранство комнаты и её хозяина, всё ещё стоявшего у двери. Рядом с ним был комод и два стула, дальше висело зеркало, шкаф, кресло, кровать…
Паша уставился на кровать. В ней лежал Рома. Луна освещала его запавшие глаза, приоткрытый рот, свисающие руки с порезанными венами и крыс, остервенело потрошаивших его шею и туловище. Пашка вылупился и с ужасом перевёл взгляд на существо у двери.
– Хорошо тебе с ней было? – спросило оно.
Паше хотелось закричать, но вопль застрял в пересохшем от ужаса горле.
– С моей Леной…
Пашка вжался в оконную раму, а существо наступало, меняя свой облик. Его глаза наливались мутной кровью, а по коже расползались иссиня чёрные реки. Паша тарабанил затылком в окно, не в силах отвернуться от жуткого двойника его мёртвого друга.
– Ты же хотел рассказать страшную историю?
Паша резко замотал головой. Ему уже ничего не хотелось. Ничего, кроме того, чтобы это чучело исчезло.
И тут, как по заказу, его желание исполнилось. Рома или то, что было на него похоже, испарилось, будто его и не было вовсе. Паша не мог поверить своим глазам. Он хотел было бежать, но тут за его спиной окно распахнулось, и что-то схватило его за плечи и потащило из комнаты. Он пытался ухватиться за оконную раму, но всё произошло слишком быстро. Слишком.
Наутро товарищи нашли Пашу под окнами со множеством переломов. Он что-то невнятно бормотал про лярву и Рому, которого обнаружили мёртвым в его комнате. Врачи констатировали смерть за день до приезда к нему гостей. Через несколько часов после прибытия «скорой» Паша скончался.
Холод
За ледяным от ветра окном плескались суровые волны. Они будто пытались выбраться из отведённых им территорий и захватить никчёмную сушу, заселённую такими же никчёмными людьми.
Бабушка часто рассказывала о местных легендах. Будто бы жители видели, как из воды выходили люди. И когда это происходило, начиналась волна смертей и исчезновений. В те времена для маленького поселения, как Вудровцы, это было настоящей трагедий, ведь тут каждый друг друга знал и чужую беду воспринимал как свою, а не как сухую заметку, вычитанную в газете.
Катя посильнее закуталась в плед и придвинулась к оконному стеклу. Бабушкины истории ей казались пустыми выдумками, никто из ныне живущих в посёлке не видел никаких людей из воды. Кроме старой Фаи, которую все считали сумасшедшей. Она рассказывала, будто бы её мать ушла с таким «водным незнакомцем», но все местные были уверены, что та просто сбежала от жестокого мужа с каким-то чужаком, но далеко не водным.
Катя дыхнула на стекло и на запотевшей поверхности нарисовала грустную улыбку, будто бы зеркало своей души. А снаружи лапы моря продолжали тянуться к её захолустному домику, и, возможно, ей бы хотелось, чтобы они когда-нибудь добрались.
– Принеси дров! – крикнула мама.
Катя неохотно потащилась в промозглую сырость, несмотря на внутренние протесты. Они по старинке отапливались печкой, которую искусно собрал прапрапрадед Василий. Из-за этого одноклассники иногда подтрунивали над Катей – со времён Василия Вудровцы разрослись, и большинство местных сменило частные домики на конурки в хрущовках, любовно выстроенных в ту самую оттепель, которой теперь так не хватало.
Дрова были сырыми, как и всё на километры вокруг, и неприятно холодили голые ладони. Катя осторожно, чтобы мама не ругалась, опустила их в покорёженный ящик, использовавшийся вместо подставки.
– Вот всё сырое! – разозлилась мама. – Говорила, надо заранее приносить. Как мне теперь топить, а?
– Извини, – промямлила Катя.
– Извини! Извини её. А что мне с твоего «извини»? Иди лучше и не мешайся.
Катя мешаться не любила, поэтому без лишних слов вернулась к окну и снова дыхнула на холодное стекло, чтобы нарисовать свою душу.
Отец вернулся, как обычно, поздно и, как обычно, пьяным. В редкие дни он не устраивал дебошей и не докучал домашним разговорами «за жизнь». Катя его боялась, поэтому всегда пряталась в комнате, которую делила с бабушкой, и запиралась на шпингалет. Она бы так закрылась от всего мира, если бы могла. Но каждый считал своим долгом пинком ноги распахивать её душу и рвать в клочья обидными колкостями и замечаниями.
«Катька – уродина! У неё кривые ноги и прыщавая рожа!»
«Кать, а ты чего такая грустная? В зеркало посмотрелась?»
«Никакого от тебя толку!»
«Ты никому не нужна!»
Никому.
На колени запрыгнула Белка, и Катя машинально провела дрожащей рукой по свалянной шёрстке. Бабушка тихонько посапывала в углу, а за стенкой слышались крики отца и грохот. Опять драка. Мать часто ходила с синяками. Время от времени доставалось и Кате. И порой она ругала себя за то, что желает смерти своему родному отцу. В те дни, когда он был трезв, а обычно это случалось только в выходные или во время отпуска, он вновь становился человеком. И тогда Катя хотела провалиться сквозь землю и корила себя за крамольные мысли. Но сейчас, сейчас она снова мечтала о том, чтобы его больше не было.
Она стала тихонечько напевать дурацкий мотив и всматриваться в сгущающийся за окном сумрак. Белка свернулась калачиком и уютно замурчала под продолжающей гладить её рукой хозяйки.
Снаружи волны зловеще накатывали на серый песок и крупную гальку, оставляя рытвины своими цепкими когтями. Катя продолжала напевать, чтобы заглушить крики родителей и свои мысли. «Когда же всё это кончится? Когда?..»
Луна пряталась за тучами, будто бы не желая освещать унылый пейзаж и ветхую хибару. Когда окончательно стемнело, Катя забралась в свою кровать вместе с Белкой и попыталась уснуть.
Утро выдалось на удивление солнечным. Яркости ему добавлял свеженьких фингал у матери под глазом. Она суетилась на кухне, накладывая суровому мужу сытный завтрак, пока он отпаивался кефиром и огуречным рассолом. Катя тихонечко села за стол, надеясь остаться незамеченной.
– Чё расселась? Тут слуг нет, – рявкнула мать.
Дочь резко встала и пошла за тарелкой.
– Да куда ты лезешь? Сейчас всю посуду перебьёшь. Сядь и не мешайся, сама всё сделаю.
Катя послушно вернулась на место и стала ждать своей порции.
Каша. Снова каша. Овсяная. Катя её терпеть не могла. В школе им рассказывали, что англичане едят на завтрак овсянку. «Но мы же не в Англии…» Из этой прекрасной страны можно было взять столько всего интересного, но мать Кати взяла именно эту традицию. Овсянку. Которую Катя ненавидела.
Давясь от отвращения, она запихала в себя эту отраву. Так было проще. Ей всё равно пришлось бы её съесть. По-плохому или по-хорошему. Лучше уж по-хорошему, считала Катя. Она вообще не понимала, почему всё не может быть хорошо. Просто хорошо. Почему люди не могу перестать унижать друг друга и начать уважать особенности тех, кто от них отличается? Почему вместо вечного тепла и счастья она вынуждена жить в холоде и страданиях? Почему люди, которые когда-то приняли решение создать семью, ненавидят друг друга, будто находятся по разные стороны баррикад во время суровой войны? Почему?..
– Не смей задерживаться после школы, – наказала мать вместо прощанья.
– Пока, дочь, – сказал отец, отсосавшись от своего кефира.
– Пока…
За порогом кудахтали куры. Сегодня одна из них окажется на обеденном столе. Раз в неделю кому-то из квочек сворачивали шею, но остальные всё равно продолжали клевать своё просо и даже не пытались бежать, несмотря на открытую калитку.
Катя вышла за забор, подтянула лямки старого рюкзака и посмотрела на яркое солнце. На лице появилась чуть заметная улыбка, но привычные мысли тут же вернули её в стойло. Впереди ждала школа, злые одноклассники, их издевательства и нарекания учителей. Каждый раз Катя не хотела идти, каждый раз хотела свернуть с проторенной дороги, но каждый раз шла прямо в лапы бессмысленной действительности.
Все говорили, что нужно учиться, чтобы чего-то добиться в жизни. Училась её бабушка, которая теперь была просто бабушкой без карьеры, денег и достойной старости. У неё были только её истории и скрипучая кровать в углу комнаты, которую она делила с единственной внучкой. Училась мама, которая нигде не работала и терпела издевательства алкоголика-мужа. Учился и папа, который вкалывал слесарем и получал копейки, часть которых сливал в реки дешёвого самогона от бабы Нюра в доме за лысым холмом.
Учиться… зачем ей учиться? Разве ждёт её что-то большее, чем повторение судеб её родных? Чем она лучше их? Она же ни на что не годная Катька. Просто Катька из старой хибары. Прыщавая, кривоногая Катька.
Сутулые плечи, взгляд под ноги, обутые в потёртые ботинки. Такие уже давно никто не носил. Они достались Кате по наследству от мамы, а та любила приговаривать: «Смотри под ноги!». Вот Катя и смотрела и не видела ничего дальше своего носа.
– Привет, – послышался голос.
Катя вздрогнула от неожиданности, но даже не подняла глаз. Голос принадлежал мальчику, а с ней никакие мальчики здороваться бы не стали. Ни знакомые, ни, тем более, незнакомые.
– Привет, – раздалось ещё громче.
Катя осторожно покосилась в сторону звука, и незнакомец тут же помахал ей рукой и снова повторил:
– Привет.
Катя прибавила ходу, хотя ноги стали медленно превращаться в непослушную вату, сахарную вату, тающую от соприкосновения со слюной.
– Эй, куда ты?
Парень спрыгнул с камня, на котором сидел, и направился к Кате. Он поравнялся с ней и представился:
– Я Володя.
Катя молчала.
– А тебя как зовут?
Она осторожно посмотрела на парня. Он был невысокого роста, чуть выше её метра с кепкой, худой, черноволосый и бледнокожий. Казалось, он был цвета отцовского огуречного рассола.
– Катя…
– Екатерина – царское имя, – одобрил Володя. – Ты в школу?
– Угу…
– А зачем?
– Что… зачем?
– В школу зачем идёшь?
– Чтобы… учиться…
– Зачем?
Катя растерялась и стала выдавать миллион раз слыханные фразы:
– Чтобы быть образованной, много знать, найти хорошую работу… ну… зачем люди учатся…
– Я не знаю, зачем люди учатся. Я спрашиваю, ты зачем это делаешь?
Катя хотела спросить, какое ему дело, этому незнакомому первому встречному, слезшему с камня, но он был, возможно, единственным помимо бабули и трезвого отца, кто говорил с ней как с человеком.
– Я… – она пожала плечами и замедлила шаг. – Не знаю…
– А что бы ты на самом деле хотела?
– Н… не знаю…
– А если подумать?
Катя остановилась. И правда, чего бы она хотела? Вот прямо сейчас, в эту самую минуту. Она посмотрела на Володю. Его мутные глаза ждали ответа, затягивая в себя, как болото. В голове пробежала неосторожная мысль, и Катя испугалась её, будто новый знакомый мог услышать.
С выжидающего выражение лица Володи сменилось на довольное, и он радостно чмокнул Катю в пересохшие губы. Она отпрянула.
– Видишь, как классно делать, что хочется?
Она попыталась сглотнуть, но будто оцепенела от неожиданности. «Но как он?..» Это был первый поцелуй в её жизни. Быстрый, детский и почти незаметный, но такой значительный для её скромного мира.
– А теперь чем займёмся? – не унимался Володя.
Тут Катя окончательно решила ни о чём не думать, во что бы то ни стало. Мало ли что ей в голову с дуру-то взбредёт.
– А давай забьёшь на школу, а?
– Но…
– Да ладно тебе! Один Денёк-то можно. Ничего страшного не случится.
«Страшного… они, наверно, даже и не заметят, что меня нет… никто не заметит…»
– Погнали?
– Пошли… – согласилась Катя и позволила Володе увлечь себя прочь с дороги.
Он задавал много вопросов, будто ему и правда было интересно, что Катя ответит. Он постоянно улыбался и временами выдавал забавные шутки. Когда его чёрные волосы сваливались на лоб, он смахивал их назад, от чего Кате почему-то становилось даже смешнее, чем от его шуток.
Солнце непреклонно пряталось за тучи, лишь изредка выглядывая, чтобы проверить, как там бессовестная прогульщица. А прогульщица и думать о школе забыла и с удивлением вспоминала, каково это, когда ты умеешь смеяться.
Володя вёл её вдоль мокрого берега, и Катя послушно ступала по зыбкому песку и твёрдой гальке. От моря веяло холодом, но она не обращала на это внимание. Возможно, ей было теплее, чем когда-либо. Даже растопленная печка прапрапрадеда Василия не была способна согреть её, как этот совсем недавно встреченный паренёк. Он грел её душу, согревал всё внутри, и казалось, что эта встреча не случайна. Что это судьба.