Летом она уезжала вместе с отцом, у художников это называется на этюды. Михаил, бледный от головной боли, накатывающей волнами, провожал её на вокзал. Она шла впереди с сумкой на тонком ремешке и прижимала, обняв, как живого котёнка, чучело ласки. Отец нёс портфель, застёгнутый на один замок, и этюдник. Больше у них не было вещей.
– Тебе она нравится? – вдруг спросил отец у Михаила.
Она ускорила шаги, а Михаил замер.
– Кто? Ваша дочь?
– Она самая.
– Очень нравится, – сказал он и закашлялся.
– Тогда прощайтесь, – художник быстрыми шагами ушёл вперед.
– Я буду ждать тебя, – выдохнул Михаил. – А ты?
– А я нет, – она опять дёрнула плечом. – Мы живем с отцом. Нам никто больше не нужен.
– Но он старый. Ты не сможешь быть с ним всю жизнь. Тебя кто-то должен любить, – упрямо твердил Михаил.
Она низко опустила голову и ушла вперёд. А потом вдруг резко метнулась к нему, оставшемуся стоять с бессильно опущенными руками. Её волосы, теперь уже не косы, разлетелись по плечам. Она прижалась к нему щекой, ласка ткнулась острым носом в грудь. Михаил сжал её лицо ладонями и начал неумело жадно целовать. Она заплакала, без слёз, одними плечами.
– Я люблю тебя, – горько шептал Михаил. Сладкая судорога пробежала по его телу.
– Меня отец любит.
– Отец – это другое, – Михаил растерялся, удивляясь её непонятливости.
– Спасибо, что проводил, – она подбрасывала камешек носком туфли, не глядя на Михаила, точно так же, как год назад отшвырнула мёртвого котёнка. «Она, наверное, и меня ногой переворачивала, окровавленного, после драки», – вдруг со злостью подумал Михаил. Она ещё зачем-то постояла рядом с ним, усиливая боль, а потом ушла. Нервные плечи, синий берет и сырой после дождя гравий, ведущий к узкоколейке. Она уехала.
– Где тебя ножом-то пырнули, трава до сих пор бурая. Так ржавая и вырастает. Чудеса, – рассказывала мать, когда спустя пять лет он приехал погостить, уже студентом.