Дэйн невообразимо злился. Обыскал замок еще раз, внимательно осмотрел все портреты в северном крыле, стараясь держаться подальше от горы чужих платьев, от которой до сих пор пробивал озноб.
Однако теперь, глядя на нее, Дэйн больше не ужасался дракону, а скорее проникался к нему жалостью.
Пытался представить, что мог чувствовать, окажись на его месте. Быть проклятым, убивать, против воли, не имея возможности сбежать и даже умереть.
«Я пытался, – звенел в голове, пропитанный отчаянием, голос дракона, – поверь, я пытался много раз…»
Дэйну стало дурно. За что бы его не прокляли, такой участи он не заслужил.
Оставшись ни с чем и в северном крыле, Дэйн вспомнил о красных цветах, поцелуе смерти.
«Может быть, – размышлял Дэйн, доедая оставленные драконом булочки в столовой – лишь эти цветы смогут его убить? Если таких цветов нигде больше нет, если считается, что они пропитаны магией, может в этом секрет?»
Дэйн отмахнулся от мысли, что дракон наверняка попробовал и это.
«Может быть, – убеждал он себя, – весь смысл в том, чтобы кто-то спустился и достал их ему? Неспроста нужен кто-то еще? Может дракон и сам этого не знает».
Дэйн даже припоминал такую сказку. И в который раз корил себя, что не изучал их подробнее, вообще не потрудился узнать больше о драконах. Все, что его интересовало – выяснить как можно больше приемов, чтобы убить чудовище.
Но где-то же в этом должно было быть место подвигу? Что-то должно было быть такое, чтобы снять проклятие?
Дэйн сомневался, на каждый аргумент за, находился аргумент против. Пока Дэйн не уперся в самый последний и простой, который поставил в его сомнениях точку – других вариантов у него не было.
Одевшись как можно удобнее, и впервые оставив кинжал, Дэйн отправился к скале.
Еще в прошлой прогулке на лодке Дэйн приметил путь, по которому сможет туда добраться. Но не снизу, а сверху утеса. С лодки идея казалась ему хорошей, но сейчас, глядя на то, как волны остервенело бились внизу о камни, Дэйн сомневался в своей затее.
И все же полез вниз.
Ветер, относительно спокойный на поверхности скалы, здесь, словно жадный ребенок, охраняющий свою игрушку, старался сбросить парня со скалы, не давая добраться до цветов. Словно говорил: «Только я могу нежно касаться их бутонов, убирайся чужак!»
Дэйн продолжал спускаться и с каждым движением думал, о том, какой же он идиот.
Глянув на оставшиеся расстояние, он на несколько мгновений замер, прижимаясь к скале. Страх словно взял контроль над телом и не давал рукам и ногам двигаться.
Один неверный шаг, и он умрет.
«Ты в любом случае умрешь, – напомнил себе Дэйн, – так что двигайся, давай!»
Дэйн не представлял, как полезет обратно, но обещал себе, что, если вернется, больше никогда никого не назовет трусом, особенно сестру. Этот сковывающий ужас, животный, первобытный не давал шевелиться, а ветер, насмехался и улюлюкал такими сильными порывами, что начинала кружиться голова.
Дэйн вскинул взгляд наверх. Нужно было вернуться, пока оставались еще хоть какие-то силы.
Дэйн вспомнил сломленную фигуру дракона, когда тот сидел в столовой в их первый ужин. Вспомнил, каким тот был в библиотеке.
«Если ты сейчас сдашься, – строго сказал себе Дэйн, – он продолжит страдать».
Эта мысль отогнала страх. Если Дэйн хотел быть героем, он должен быть им сейчас. Конечности возвращали подвижность постепенно, руки вспотели так сильно, что норовили соскользнуть, а мелкие камешки, выпадавшие из-под ног, словно звали за собой, чтобы разбиться о торчащие скалы.
Когда Дэйн добрался до выступа, где росли цветы, то едва не сорвался от пьянящей радости. Он наклонился, и правой рукой смело дернул сразу три цветка. В эту же секунду он вскрикнул от обжигающей боли и едва не сорвался. Цветы полетели вниз.
– Что б вас! – выругался он, посмотрев на руку. По всей ладони вздулись крупные волдыри. Дэйн неаккуратно дернул край рубашки, с трудом оторвав кусок, обмотал ладонь, и сорвал еще три цветка. Даже через ткань он чувствовал жжение, но поспешил сунуть их в карман штанов, надеясь, что успеет так добраться наверх. Едва коснувшись камня поврежденной рукой, он зашипел. Кисть не сжималась.
– Проклятье!
Рука, которой он держался за выступ, заныла от перенапряжения и боли. Дэйн вот-вот был готов сорваться.
– Что ты там делаешь?! – раздалось сверху.
Дэйн разозлился и посмотрел наверх. Только страдальца ящера здесь не хватало.
– Снимаю проклятие! – ветер подхватил слова, и унес, и Дэйн не знал, услышал ли его дракон.
Тонкая фигура наверху казалось такой маленькой, что уничтожала всякую надежду добраться туда. Не смотри вниз, часто говорили ему, но никто не предупреждал, что смотреть наверх порой еще страшнее.
Дэйн снова попытался ухватиться поврежденной рукой. Кисть жгло, но сквозь боль ее удалось согнуть вокруг камня. Дэйн снова посмотрел наверх, но дракона там уже не было.
Дэйн вдруг почувствовал, что даже если сорвется, не хотел бы умирать в одиночестве.
Дэйн сделал рывок наверх, и в эту же секунду, поврежденная рука разжалась от резкой острой боли. Он почувствовал, как летит вниз, и почти сразу, что-то тяжелое с силой толкнуло его в спину и вжало в скалу.
Едва повернув голову, Дэйн услышал уже знакомое хлопанье кожистых крыльев. Дракон прижимал его когтистой лапой к скале, не давая упасть.
Раздался оглушающий рык. Дэйн с трудом мог определить, что от него хотят, но понял, что, если дракон еще не унес его отсюда, значит, не мог. Несмотря на тесноту, Дэйн извернулся, и ухватился здоровой рукой за коготь, словно за огромную ветку.
Только тогда дракон двинулся с места, крепко сжал тело парня лапой, и взмыл вверх.
Море, скала и красные цветы стремительно отдалялись. Дэйна сковал страх, но вместе с тем и восторг, он знал, что его не уронят и не отпустят.
Ветер хлестал в лицо, но больше не жестоко, а скорее бодряще. Дэйн чувствовал волну восторга и радости, вдруг разлившейся по телу.
Он летит, словно птица, немногим в жизни была дана такая возможность, и второй полет, несмотря на рану, нравился ему намного больше.
Дэйн не сдержал радостного возгласа, а в ответ услышал раздраженный – и Дэйн смог это разобрать! – драконий рык.
Замок показался совсем скоро. Дракон приземлился на другую площадку, не ту, где до сих пор стояла полуразваленная повозка. Источник хорошей древесины для каминов, как поделился с ним дракон. Эта площадь была куда меньше и больше напоминала огромный балкон.
Дракон осторожно выпустил из лап Дэйна, затем приземлился сам. И впервые обратился в человека при нем. Он стремительно уменьшился, кости собирались, деформируясь и изменяясь, казалось, что огромного дракона собирают в маленькую вазу в виде человеческой фигуры.
Выглядело завораживающе и жутко, так, что Дэйн не смог отвести взгляда, даже когда дракон поднялся уже полностью обнаженным человеком.
Не глядя на Дэйна, он прошел внутрь замка крупным шагом, открыл большие окна, из которых тут же заструились две крупные легкие занавески, и скрылся за ними.
«Это его комната? – подумал Дэйн».
Но не успел он подняться, как уже одетый в свою привычную светлую накидку, дракон появился снова.
«Так вот почему он все время носит эти странные рубашки, – отстранено подумал Дэйн. – Чтобы быстро их надеть и снять для этих превращений».
Каждое движение выдавало в драконе ярость. Он подошел к Дэйну, замер, казалось, что сдерживается, чтобы не ударить.
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Все еще лежащий на полу, Дэйн не шевелился, пригвожденный силой потемневших от гнева лиловых глаз.
– Ты можешь встать? – процедил дракон.
Дэйн кивнул. Дракон тут же схватил его за плечи и поднял рывком. Силы в нем было явно больше, чем положено человеку.
Увидев поврежденную руку Дэйна, дракон взял его за здоровую и повел внутрь. А Дэйн не нашел в себе силы возразить.
Пока дракон вел его, Дэйн чувствовал, как тот дрожит.
Внутренняя обстановка комнаты походила на всю драконью одежду разом. Вся в летящих и струящихся тканях, над кроватью весел крупный балдахин.
– Садись, – мягкость и легкость оформления сейчас резко контрастировали с жесткостью хозяина.
Дэйн снова молча послушался, все больше чувствуя, что вместо подвига сделал какую-то глупость.
Дракон тем временем достал красиво расписанную крупную шкатулку, от которой пахло травами. Сел рядом с Дэйном на постель.
– Покажи.
Дэйн стал разворачивать уже пропитавшуюся кровью ткань. Дракон поморщился от вида ладони и наконец, дал себе волю:
– Зачем ты туда полез?! – достал из шкатулки чистые тряпки и, смочив в бесцветном растворе с резким запахом, стал протирать ладонь. Дэйн зашипел. – Терпи, – мстительно приказал дракон. – Тебе и так осталось… А ты еще и стремишься сократить оставшееся время!
– Ты сказал, это цветы смерти. Я думал, они связаны с проклятием… Жжется так.
– Терпи, – повторил дракон.
– Я не про руку.
Дракон вскинул взгляд, проследил, куда кивнул Дэйн и увидел торчащие из кармана листья. Дракон рыкнул, совсем по-драконьи, достал из чужого кармана три цветка, сморщившись от их обжигающего яда, и отбросил в сторону.
Дэйн зачаровано смотрел, как Дракон смазывает мазью, а затем забинтовывает ему руку, в то время как на драконьих ладонях ожоги пропали почти мгновенно.
– С чего ты взял, что они связаны? – Дракон завязал узелок и осторожно опустил ладонь Дэйна. Тот хмуро смотрел на выброшенные примятые цветы, которые, теперь, очевидно, не снимали никакое проклятие.
– Цветы смерти… И я подумал, нужно их достать или вроде того. Я пытался что-то сделать!.. Если бы ты не молчал и не бегал, а рассказал все, мне бы не пришлось гадать! Я просто пытался спасти… – Дэйн запнулся, едва не выпалив «тебя». Удивился сам себе, бросил на дракона взгляд. Действительно ведь рисковал не для себя, не для своей жизни, —… свою жизнь, – растерянно соврал Дэйн.
– Эти цветы так называются, потому что растут на скалах. А любители покрасоваться лезут за ними и…
Дракон вздохнул. Сложил руки в замок и уткнулся в них лбом. Ярость, что бушевала в нем минуту назад, покинула его, забрав с собой и силы. Он молчал так добрую минуту, за которую Дэйн успел почувствовать себя последним идиотом.
– Я понял, – глухо произнес дракон, убрав от лица руки. Тоска, поселившаяся в лиловом взгляде, разрывала Дэйну сердце. – Прости, что все умолчал. Обычно… Этого хватало. Но я понял, что ты не успокоишься, пока не узнаешь все. Хорошо, – грустная улыбка, – я расскажу тебе. Дэйн.
И дракон замолчал, то ли собираясь с духом, то ли подбирая слова, Дэйн не решался прервать тишину, боясь спугнуть обещанное откровение. Он сам, казалось, замер, застыл во времени в ожидании. Он вдруг понял, что ждал его с той минуты, как они оказались в зале, наполненном золотыми магическими нитями.
Морской ветер колыхал две легкие занавески, слышно было, как волны отчаянно бились о камни.
Два раза дракон размыкал губы, делал краткий вдох, но не издал ни звука. Дэйн видел, как тому было тяжело вспоминать, и еще более – произносить, и если бы ставкой не была жизнь – их обоих, то уже давно остановил бы все это, позволил бы дракону и дальше прятать свои секреты.
– Портрет девушки из библиотеки – это Эмеральд. Я… – дракон смотрел в сторону, но куда-то сквозь пространство, внутрь своих воспоминаний. – Из-за меня она… Нет… Честнее будет сказать, что я ее убил.
Дракон убил и множество других, но Дэйн уловил, что конкретно в этом случае, проклятие не было виной. Но не мог поверить, что этот ящер с доброй душой убил кого-то умышленно.
– Мне было восемнадцать. Только-только я вступил в свое право на власть. Отец мой долго болел и потому его утрата не оставила на сердце рану. В какой-то степени – я был рад, что он, наконец, перестал страдать. Матери я не знал. Опять же из-за болезни отца меня рано посвятили в дела… Все шло хорошо, и мне пророчили долгие удачные годы. Выбило из колеи другое – я… влюбился.
Дэйн вдруг вспомнил, как сестра, обожавшая истории о любви, горестно вздыхала, услышав очередную.
«Отчего они всегда такие печальные и никогда не заканчиваются хорошо?»
Дэйн смотрел на повседневные хлопоты родителей, которые, несомненно, любили друг друга и думал – потому что про счастье слушать никому не интересно.
– А еще – продолжал Дракон и с каждой секундой его взгляд тонул в прошлом, как в омуте, – я был избалованным принцем. При дворе мало кто отказывался от моей компании. Конечно, виной тому – происхождение, но я тогда этого не понимал. И, к несчастью Эмеральд, влюбился именно в нее, в ту, которой мое внимание было совершенно не интересно. Я думал, что у нее просто было недостаточно времени меня узнать. Меня не остановили ее слова, что ее сердце уже отдано другому… Я был уверен, что если мы проведем вместе больше времени, то она полюбит меня… – тонкие губы дракона исказила злая усмешка. – Я был идиотом.
– И ты? – начал догадываться Дэйн. – Увез ее сюда?..
– Неделю я готовил этот замок, а потом привезли ее. Она много раз просила отпустить, говорила, что любимый будет искать ее, и что если я действительно ее любил, то должен желать ей счастья… Но я был уверен в обратном. Она прожила со мной две недели. Я старался угадать любое ее желание, развеселить, сделать что-то, но все было ей не по нраву, она все говорила о своем возлюбленном. И в отчаянии и злобе, я сказал, что тот продал ее мне… Уступил за золото… В тот же день она… – голос дракона надломился, – бросилась со скалы… С той самой, куда ты сегодня… – Дэйн заметил, как лиловые глаза налились слезами, а голос стал глухим, но сам дракон продолжал свой рассказ, глядя куда-то в прошлое.
Собственная прогулка по утесу и реакция дракона, теперь воспринималась иначе.
– Только тогда я понял, что натворил… Я не был груб, не касался ее, старался развлекать, но не давал убежать… Думал, что для простой служанки такая жизнь будет в радость. И все равно… все равно…
Дракон замолчал. Дэйн видел, каких усилий тому стоило собраться. Его руки, сцепленные в замок, дрожали, и Дэйн, желая успокоить и помочь, взял холодную драконью ладонь в свою, а когда тот вскинул на него удивленный взгляд, улыбнулся.
Дракон вздрогнул, словно его разбудили во время дремы, смотрел то на свою стиснутую ладонь, то на Дэйна. Спроси его дракон, что тот делает, Дэйн не смог бы ответить.
Но дракон, к счастью, не спрашивал. Он выдохнул и, собравшись, продолжил.
– Неделю, я оплакивал ее… Прогнал с острова большую часть слуг, к счастью, как оказалось. Эмеральд не соврала, ее любимый действительно искал ее, более того, оказался магом. Могущественным и сраженным горем. Я рассказал ему все, и он… проклял меня.
Дракон замолчал. А в голове Дэйна продолжали звенеть его слова.
Любовь.
Дэйн не знал любви, по крайней мере, ничего подобного, о чем так любила слушать Сишель. Чего-то, что заставило бы его проклясть и обречь на муки.
Он знал, что любил родителей, сестру, но эта любовь была спокойной, как гладь озера. И даже когда в пылу ссоры в детстве, сестра могла забрать игрушку или изломать только построенный песчаный замок, а Дэйн от обиды бросался на нее с кулаками, даже тогда… любил. Эта любовь лишь иногда напоминала о себе спокойным, приятным теплом, когда родители или Сишель делали нечто, от чего щемило сердце.
То, о чем говорил дракон, вызывало скорее не восхищение или желание испытать то же, а… страх. Как перед стихийным бедствием, когда человек совершенно не в силах ничего сделать.
– То есть этот маг решил отомстить тебе, и при этом, обречь на смерть еще столько людей, зная, какого это, терять любимых?
– Нет, он… Проклял меня в порыве злости и скорби, не думал, что делал, – дракон говорил так, словно оправдывал мага, словно был согласен с собственным наказанием, и отчего-то это вызывало в Дэйне порывы ярости. – Он хотел, чтобы я точно усвоил, что невозможно заставить кого-то полюбить против воли. Но проклятие накладывал впопыхах, во власти чувств, а не разума и получилось, как получилось… Превратил в того, кем видел меня – в чудовище, обязал жить, пока не найду того, кто сможет полюбить меня, в тот срок, что был у Эмеральд… неделя в ожидании, две вместе, и еще одна – на скорбь, а дальше – в сон и все сначала…
Дракон уставился на свои руки.
– После этого маг ушел, я даже по началу не верил, что у него получилось. Как оказалось, магии потребовалось время, чтобы все сработало… Вокруг острова постепенно собирался туман… А когда появился круг, я впервые превратился и, во власти проклятия, полетел к островам… Я видел все, видел своими глазами, всех людей, что погибли в том городе… Я крушил и крушил все, не щадя никого, но не мог остановиться…
Дэйн снова сжал драконью ладонь.
– Что было дальше? – спросил Дэйн, чтобы вырвать дракона из картин того дня.
– Узнав о случившемся, маг вернулся. Единственный человек, который мог проходить сквозь туман… Он попытался снять проклятие. Но сила, с которой он его наложил, оказалась неподвластной даже ему.
С этой минуты надежда, что жила в Дэйне все это время начала стремительно погибать. Если сам создатель проклятия не смог его снять, то что сможет Дэйн?
– Когда он изучил проклятие, выяснил, как оно работает, то вернулся на Великие острова и придумал легенду. Это был единственный способ сократить жертвы в будущем. Тем более люди, оставшиеся в живых на развалинах города, охотно ему поверили.
– Но разве… – Дэйну стало стыдно за то, как отчетливо страх пропитал его интонации, он прокашлялся. – Разве проклятия не накладывают так, чтобы их можно было снять?
– В этом твои познания верны, – ободряюще улыбнулся дракон. – Механизм снятия есть всегда. Маг потратил огромное количество времени, всю оставшуюся жизнь. И пришел к выводу, что… Что меня должно получится…
– Получится что?
– Сделать так, чтобы человек, попавший сюда, смог меня полюбить… Только тогда проклятье дарует мне освобождение и смерть.
Какая жестокость, подумал Дэйн, стиснув ладонь дракона, и тот вдруг так же сжал ее в ответ.
– Но… – только и смог произнести Дэйн, глухо и беспомощно. До него, наконец, дошла самая жестокая суть проклятия. Как бы Дэйн не хотел жить, не хотел вернуться, полюбить кого-то насильно он был не в силах. Он, конечно, мог сказать все что угодно, но обмануть древнюю магию, жестокое проклятие?
– Именно потому я не хотел разочаровывать тебя… – продолжил дракон. – Хотел… сделать это время для тебя лучшим, из возможных. Потому что механизм если и существует, то он… невозможен.
– Если? – переспросил Дэйн, которому уже было достаточно плохих новостей.
– Маг предположил, что это наиболее точный вариант, но проверить на практике не было возможности.
– Поэтому в легенде говориться о девушке?
– Не думаю, что дело именно в романтической любви. Она может быть дружеской, платонической… Но именно любовью. Скорее про девушку маг добавил уже от себя, посчитал, что так будет лучше. Но… в любом случае, слишком короткий срок и слишком неблагоприятные обстоятельства. Каждый, кто сюда попадает, ощущает себя жертвой, узником, что правда…
– Плохая почва для любви… – бесцветно подтвердил Дэйн. В эту минуту он понял – с острова живым ему не выбраться.
Всю следующую ночь Дэйн не мог уснуть. Он раз за разом крутил в голове слова дракона, перебирал, подставлял варианты, но все, как в чудовищном лабиринте вели в тупик. Он смог попасть в него, но выбраться, уже не выйдет.
Ошибка, один неосторожный поступок, помноженный на магию импульс, вспышка, и страдания, которые могли коснуться троих, коснулись сотни жизней. Дэйн вдруг подумал, что ни просто так не любил в детстве магию. Эта сила всегда казалось ему слишком. Слишком непонятной, слишком огромной, слишком…
Жестокой.
Один маг мог сразить огромную плеяду воинов. Запереть в ловушке, без выхода. Любое наказание, вспоминал Дэйн, заканчивалось. Даже те, которые Дэйн получал, как он сам считал несправедливо, а те, когда он раскаивался…
Дэйн вспомнил, как однажды, заигравшись в лесу с другими мальчишками, потерял из виду сестру. Дэйн искал до кровавых мозолей, и даже когда все обошлось и оказалось, что Сишель просто объедалась ягодой, ждал, что родители накажут его. Считал, что заслужил, потому что именно он повел сестру в лес, несмотря на запрет. Впервые за долгие годы Дэйн тогда лил слезы, но мать, узнавшая об этом, к удивлению всех, простила Дэйна, даже не наказав.
Так должно быть. Это нормальный порядок вещей.
Наказание, искупление, прощение.
А то, что случилось с драконом… Дэйна вдруг охватило раздражение – ящер так и назвал своего имени. То, что случилось с драконом, ни наказание, ни искупление – это бесконечная пытка.
И все это – вина магии. Магии, в сплетении с чувствами. Магии, которая оказалась в руках слишком эмоционального, слишком эгоистичного владельца.
Сила, способная творить такое, не должна существовать. Но она существует. Дэйн пожелал вдруг очутиться в мире без магии, таком, где сила, справедливая, голая сила, подчинялась бы лишь своим законам, а не людям, чтобы никто не мог делать то, что сделала с драконом магия.
На следующее утро, дракон вновь появился за завтраком. Снова в накидке, легкой и струящейся, лиловой, что удачно подчеркивала глаза. Его страсть к красивой одежде теперь отзывалась в Дэйне теплотой. Дракон улыбнулся смущенно, словно спрашивая, не против ли Дэйн его присутствия здесь, и был в эту минуту, больше похож на верного доброго пса, чем на опасного ящера.
– Хочу, чтобы ты знал, – Дэйн удивился твердости собственного голоса. – Я не считаю себя жертвой. По крайней мере, не больше, чем тебя. – Прошлым вечером Дэйн не нашел в себе сил сказать это, и дракон просто ушел, оставив его одного осмыслять услышанное. – Мне жаль, что… что все так. Ты не заслужил этого.
Дракон долго не отвечал. Его волосы спали на лицо, заслонив глаза. Невозможно было понять, что они выражают. Но напряженная тонкая фигура выдавала волнение.
– Тогда давай, притворимся, что этого нет? – тихо произнес дракон. В просьбе звучало столько робкой надежды, что у Дэйна сжалось сердце. – Сделаем вид, что ты просто мой гость. Уже очень давно, – его голос надломился, стал едва слышным, – у меня не было просто гостей.
Дэйн улыбнулся. Ему вдруг стало легко, словно все это время на плечах лежал груз и теперь он исчез.
– Всегда хотелось побывать в замке в гостях.
Дни полетели, как радостные птицы теплой весной. Рука Дэйна хорошо заживала. Они больше не говорили о магии или проклятии. А Дэйн собирал в себе смелость принять то, что уготовили ему боги. Может, он и не избавит Великие острова от дракона, как хотел, но, по крайней мере, он спас сестру. А одна спасенная жизнь – тоже не мало. Так он гнал от себя тревогу и страх. И больше вглядывался в дракона.