Дух времени
Tekst– Свершилось! – прозвучал глубокий голос, от которого дрогнули нервы слушателей. – Из таинственного безмолвия Вечности к нам долетел торжествующий крик… Крик новой жизни… Невинное и чистое дитя!.. Загадочный гость из неведомого мира! Привет тебе от нас, печальных и усталых! Привет тебе…
Переливчатые и нежные звуки, словно рой бабочек под солнцем, вспорхнули из-под пальцев пианистки.
– Ах, этот беспечный смех ребенка! Как серебро звенит он в этих звуках… В них дрожат лучи солнца… Он ловит их ручонкой и смеется, смеется…
Раз!.. Трагический аккорд в басу упал, тяжкий, как молот, и все вздрогнули невольно, В лице Тобольцева, внезапно побледневшем, был неподдельный ужас.
Все ждали, затаив дыхание, а угрожающие аккорды звучали, приближаясь, как чьи-то властные и мерные шаги.
– Вы слышите их?.. Безумие?.. Преступление?.. Каким пророчеством веет от этих роковых шагов? Что положили вы в колыбель младенца?.. Вы, Парки, прядущие нити жизни?.. Невинный и чистый цветок! Тебе ли искупать чужие грехи?.. В твоих глазах отражается небо… Ангелы с белоснежными крыльями охраняют твой сон…
Раз! – глухо упал аккорд в басу… Два… Три… Казалось, враг отступал, бессильный перед заклинаниями. Аккорды звучали все глуше, как удалявшиеся шаги мрачной гостьи.
Характер и темп мелодии изменились внезапно. Звуки, полные радости, лились беспечно и игриво. Словно нежная рука низала ожерелье из жемчуга.
– О, вера отрока! О, иллюзии юности и жажда счастья! Какими дивными цветами вырастаете вы на дороге нашей жизни! Алые розы вдохновения… Вы, раскрывающиеся в час утренней зари!.. Введите меня в волшебные чертоги поэзии, где ждет меня бессмертие славы…
Раз! – внезапно и тяжко грохнул аккорд в басу… Два… Три…
Казалось, злобная рука ударила по ожерелью и разорвала нить звуков. Голос декламатора затрепетал от ужаса.
– Тень гигантских крыльев встала на дороге… Чьи это тяжкие шаги звучат там и догоняют? Кто это Безликий и Страшный, идет позади?.. Раз… Два… Три!.. Вот… вот… опять… Раз… Два… Три!.. Бежать!.. Искать спасения… Что это там, впереди?.. Кровавый туман встает, как призрак… Я вижу лица, искаженные дьявольским смехом… Они кивают мне… Прочь!!.. Я вас не знаю!..
Раз… Два… Три… – звучали неотступные шаги…
– Кто шепчет мне на ухо слова, полные мрака и безумия? Прочь! Я не хочу вас слышать!.. Чьи руки охватывают мою голову? Кровью пахнет от вас… кровью… Прочь!.. Пустите! Я ничего не хочу… Я вас не знаю!..
Раз… Два… Три… – неумолимо и мерно звучали шаги.
Вся захолодев, Лиза слушала этот лепет, этот безумный бред… Но из тумана будущего на неё самое глядело, казалось, бледное лицо Судьбы…
– Мистические предчувствия… Черные птицы из царства ночи и тьмы… Я слышу ваш шелест… Холодом могилы веет от ваших крыльев…
Глухие аккорды падали все реже. Страшные шаги звучали все дальше. Тени исчезали… Вот брызнули лучи солнца… Снова раздался смех…
– Да, гордый смех человека над бредом его ночей!.. Разве нельзя бороться?..
Раз… Два… Три!.. – все глуше звучали аккорды…
– Любовь… Ласка милой… О, какая отрада!..
Раз… Два… Три… – еле звучали далекие-далекие шаги…
И вдруг, словно разорвав заколдованный круг, как бы вырвавшись из плена бредовых идей, дикая, радостно-могучая мелодия полилась неудержимой волной… Казалось, победив сомнения, Обреченный ринулся вперед, к воле и счастью.
Все вздохнули невольно. Декламатор ступил вперед, широко открыл объятия, закинул голову как бы навстречу солнцу, и голос его вспыхнул силой и страстью.
– О, как легко льются звуки!.. Как свободно дышит грудь!.. Разве я – не царь жизни? Теперь вперед!.. Больше смелости! Больше дерзновения! Выше… выше… Солнце, здравствуй! Могучее солнце, одинаково светящее для всех… На крыльях вдохновения я несусь в твое волшебное царство… Жизнь, чудная, многоликая! Ты не уйдешь от меня! Я завоюю все твои вершины… Не пропущу ни одной возможности… Всеми радугами твоей многогранности я налюбуюсь досыта… Спасен!.. Спасен!.. Свободен!!!
Раз! – внезапно и властно грохнул страшный аккорд, как смертельный удар… Два… три…
Глухой крик сорвался с уст Лизы. Она видела, как пошатнулся декламатор, словно его ударили в грудь. Его широко открытые глаза вонзились в безмолвный мрак ночи, глядевший в окно… Казалось, сама судьба стояла там и ждала… Неотвратимая… Раз… Два… Три!.. – победно звучали мрачные аккорды. «Стой!.. – слышалось в них. – Ни шагу дальше!.. Я тебя настигла… И на этот раз тебе не уйти!»
– Вот она! – зазвучал трагический шепот. – Вы слышали его крик?.. Теперь конец… Неизбежный и ужасный… Конец борьбе… Конец мечтам… Ах! Я предчувствовал его всегда… в годы детства, среди лилий золотого сада… О, эта залитая солнцем дорога!.. Алые розы вдохновения… Недопетые песни… Мои гордые сны… Вернитесь!.. Где вы?
Раз… два… три!.. – с бесстрастностью рока звучало в ответ.
– Жалкий человек… Луч далекого Божества… Ты гибнешь во мраке адских сил, в неравной борьбе…
Раз… два… три…
– Боже! Неужели нет спасенья? Я слышу её за собой…
Раз… два… три…
– Ты, которого я дерзко отвергал в дни счастья…
Раз… два… три!..
– Забвенья!.. Забвенья! – сорвался полный отчаяния вопль. – Неужели нет ничего в мире, что заглушило бы эти ужасные шаги!?
Он оглянул комнату. Горящие глаза следили за его движениями… Но, минуя их, он остановился на белом, без кровинки лице Лизы, как будто именно к ней относилась вся эта драма Обреченного. Их взоры встретились, их зрачки расширились и впились в души друг друга как бы в сладострастии ужаса, как бы разрывая мистическим предчувствием завесу будущего… «Не уйти… не уйти… не уйти…»
Это было одно мгновение.
И вдруг точно дуновение пронеслось в белом зале. Пламя свечей испуганно шарахнулось, и трепетные тени заволновались по стенам. Казалось, ночь тяжело вздохнула за окном. Казалось, сама Судьба вошла в эти двери, и черные крылья взмахнули внезапно над головами людей…
Ужасом повеяло вдруг от звуков рояля, от бледного лица декламатора… от его голоса…
– А! Опять вы тут, кошмары моих ночей?.. Опять вы киваете мне из кровавого тумана? Прочь! Сдаваться позорно… Зову тебя на бой, моя судьба! Последний, смертный бой… Я не хочу паденья! Не хочу безумия и бреда… И кровью преступленья не обагрю моей руки!..
Бурная, клокочущая гамма забушевала внезапно. Очаянная борьба рыдала и билась в этих хаотических аккордах! Визг ярости, вопль протеста, мольба о помощи, исступленные проклятия чередовались в звуках…
– О, эти цепкие руки безумия! Они тянут в бездну… Пустите!.. Выше подняться! Выше!.. Туда, на вершины, где горит солнце разума… О, подымите меня!.. Взмахните ещё раз крылья моей бессмертной души!..
Ниспадающая гамма хаотических звуков с внезапной и страшной силой ринулась вниз, как лавина… Казалось, демон засмеялся в бездне. Казалось, черная рука безумия настигла на вершине свою жертву и свергла её в пропасть. Все рухнуло… Все померкло…
– За что?!!
Все вздрогнули от этого вопля безнадежности.
Раз! – грохнул в ответ тяжкий аккорд, как голос бесстрастной судьбы… Два… три!..
– За что??
Казалось, это из глухой, далекой бездны долетела последняя жалоба гибнущего сознания…
– За что?..
Дрожащий, еше слышный, как бы придушенный стон прозвучал среди тишины и угас…
Был ли это человеческий голос? Был ли это звук рояля? Этот последний стон„. Никто не понял, но все сердца сжались от ужаса… И долго ещё, долго, казалось, в белом зале стояла мертвая тишина.
– Ух! – сорвалось у Катерины Федоровны со вздохом облегчения. – Это какое-то колдовство!.. – Она встала и захлопнула крышку.
Разом все вскочили, потрясенные, восторженные, и кинулись к ней и к Тобольцеву.
– Вы довольны, маменька? – улыбаясь, спрашивал он, весь ещё бледный, отирая со лба выступивший пот.
– Это, действительно, колдовство! – восторгалась Засецкая. – Вы оба удивительные артисты!.. Это что-то… до того оригинальное!..
– Неслыханное! – щебетала Конкина, вздергивая худенькие плечики до ушей.
– Inoui![197] – поспешил перевести её муж, вскидывая монокль.
– Капитон, боюсь… Спать не буду! – крикнула Фимочка.
Катерина Федоровна засмеялась.
– Я на твое лицо посмотрела, Андрей, думала, все забуду сейчас…
Звук падающего тела, как удар молота, внезапно разорвал нить этих веселых звуков. Дамы ахнули.
– Лиза! – дико закричала Анна Порфирьевна, поднимаясь вся белая с кресла. Тобольцев кинулся к окну.
Лиза на полу лежала без сознания.
VIII
«Милая Таня, – писала Лиза на другой день. – Мне необходимо видеть Николая Федоровича. От этого зависит, бить может, моя жизнь. Я ничего не прибавлю больше, но я верю, что ваше золотое сердце подскажет вам, что терять нельзя ни одной минуты. Я не знаю, когда он вернется. Прошу вас, сбегайте к Фекле Андреевне, к Майской, к Наташе, Зейдеману, Бессоновой… Скорее всех, к Наташе и Бессоновой. Они обе всегда его видят. И эту записку, которую я прилагаю сюда, пусть Наташа ему передаст! Попросите Наташу послать мне телеграмму, когда он приедет. Я верну вам деньги при свидании. Милая Таня, окажите мне эту услугу, и до. смерти я буду у Вас в долгу!..
Л. Тобольцева»
В прилагаемой записке стояло: «Молю о свидании. Больна от горя. Буду ждать тебя все дни и ночи, когда вернешься в Москву. Твоя Лиза, твоя навсегда и неизменно».
Телеграмма пришла через два дня.
«ВЕРНУЛСЯ, ВАШЕ ПИСЬМО ПЕРЕДАНО. НАТАША».
Лиза получила её за завтраком. Руки её так дрожали, когда она распечатывала ее, что все были удивлены. Когда же она раскрыла телеграмму, губы её стали белые и, казалось, что она упадет, как в тот вечер… Но тот час же краска залила её щеки, и она улыбнулась в первый раз за эти ужасные пять суток. Она насилу досидела до конца завтрака.
– Что же это ты не ешь? – враждебно спросила Катерина Федоровна, оскорбленная этой тайной.
– Не хочется… Я сейчас еду в Москву.
– По делам? – лукаво пропела Фимочка, а глаза её так и прыгали. «Влюблена!.. Голову даю на отсечение, что на свидание едет. Ай да штучка! И молчит, как зарезанная… Ну-ну!»
«Если солжет мне – разлюблю», – решила про себя Катерина Федоровна и сжала губы. Могла ли она думать, что в жизни этой пассивной с виду Лизы, казалось, подчинившейся ей вполне, есть какая-то важная тайна, делающая её больной? Ей вдруг вспомнились слова мужа…
Лиза ничего не помнит из того, что было потом: как она мчалась в Москву; как ждала до вечера на квартире и сколько просидела, выпрямившись, у окна, ловя все звуки, вплоть до того момента, когда он вошел в её комнату и она упала ему на грудь.
Вся дрожа, плача и смеясь, она обхватила его голову и с такой силой прижалась к его бурно заколотившемуся сердцу, что он не мог больше разглядеть её лица, поразившего его в первый момент роковой печатью неизлечимого страдания… Задыхаясь, как в бреду, она твердила:
– Возьми меня!.. Люблю тебя… Тебя одного люблю!.. Я твоя… твоя… твоя…
Были ли они все-таки счастливы? Трудно сказать!.. Счастье похоже на птицу, которая никогда не возвращается на то дерево, где дерзкая рука коснулась её гнезда… Лиза делала отчаянные усилия, чтоб воссоздать разбитое её руками… Что дала бы она, лишь бы вновь увидеть непосредственное наслаждение любовника!.. Он не разлюбил ее, нет! Это говорила ей его глубокая нежность, которая ни о чем не спрашивала, боясь задеть по открытой ране; которая не просила оправданий. Это говорили ей его жгучие ласки. Но… Лиза была слишком утонченной натурой, чтоб обмануться, несмотря на всю свою неопытность: счастья уж не было… Его нежность была слишком глубока; его страсть была слишком мрачна. Не было забвения ни в ее, ни в его душе. Великая печаль стояла между ними, и они оба чувствовали ее, как легкий, но плотный вуаль на своих губах и в своем сердце… Ах, какой легкий!.. И все-таки не допускающий до слияния… Счастья не было. Оно было похоже теперь на бабочку, с крыльев которой слетела волшебная пыль. Она билась, но не летела вверх… Все было кончено. И без возврата…
Неподвижная, как бы зацепеневшая, с лицом мраморной богини, Лиза, выпрямив стан и крепко держа зонтик и кошелек, сидела в пролетке лихача, мчавшего его на дачу.
Он выехал в это утро, пока она спала. Куда? Она не знала. Организовать что-то, узнать настроение больших заводов. Он обещал телеграфировать, когда вернется. Писать будет некогда… Закрыв глаза, она припоминала, что он говорил ещё, о чем говорили они вообще всю эту долгую ночь… Нет… Она не могла припомнить…
Потом она с удивлением констатировала, что они после примирения и порыва его страсти – не говорили ни о чем…
Они только сидели близко, обняв друг друга, глубоко вздыхая, оба подчас прерывисто и болезненно, как люди, у которых слезы накипели в груди; как люди, которые простились с надеждами и похоронили свою радость…
Было ли им хорошо в эти часы молчания?.. О да!.. О да!.. Глубокий покой сходил в их измученные души. Они не замечали тишины… И если спросить, о чем они думали в эту странную ночь, они не нашли бы ответа… Это была пауза в их жизни, полной страдания… Это была спасительная пауза. Она обновила их, она дала им силы жить – без счастья…
Всю следующую неделю Лиза оставалась на даче. Чувствуя себя необъяснимо слабой, загадочно-больной, она лежала днями у себя или в будуаре Катерины Федоровны, подложив узкую руку под щеку, глядя в одну точку неподвижными и скорбными глазами… Шел дождь, гулять было нельзя. Но Катерина Федоровна аккуратно в определенный час надевала калоши, непромокаемое пальто с капюшоном и шла к матери.
Анна Порфирьевна вошла раз в будуар Лизы и села у кушетки.
– Чем я могу помочь тебе, Лизанька? – спросила она просто.
– Маменька… Спасибо вам!.. Не обращайте внимания! Все пройдет…
– Лизанька, мое сердце болит за тебя…
– Мне нельзя помочь, маменька… Предоставьте меня моей судьбе!
Анна Порфирьевна вышла с тяжелым вздохом. Она знала тайну Лизы. Она видела, как борется та в трагической тоске с своей любовью, как болезнью, схватившей её в свои когти. Она знала, что помочь ей нечем…
Но Катерина Федоровна не выносила около себя тайн вообще. Она потребовала откровенности.
– Говори, и тебе будет легче, – мягко и властно заявила она, сидя в своем будуаре над приданым «мальчика» (она страстно желала сына). – Всегда легче, когда выскажешься… А то, ей-Богу, я не прощу тебе! Какая это дружба? Это насмешка… Неужели ты думаешь, что я спрашиваю из любопытства? Ведь я не Фимочка…
– Есть вещи, о которых даже матери не скажешь, – тихо уронила Лиза.
– Матери – да! Я тебя понимаю… Но сестре и другу? Такому другу, как я, все можно сказать…
Лиза вдруг подняла голову и стала жадно вглядываться в лицо Катерины Федоровны. В первый раз за две недели жизнь вспыхнула в чертах Лизы, ноздри её дрогнули, и затрепетали губы…
– И ты, значит… ты тоже должна… ответить на все мои вопросы? – спросила она каким-то новым тоном.
Ее странно изменившийся голос поразил музыкальное ухо Катерины Федоровны.
– Да, конечно… Разве у меня есть тайны? Спрашивай!.. – Невольная гордость «честной женщины» зазвучала в её тоне.
– Хорошо… Я тебе все скажу, – глухо, но с решимостью заговорила Лиза после короткой паузы, опустив ресницы. – Но и ты, Катя, заплати мне тем же… Не отрекайся, помни!..
Руки Катерины Федоровны с иглой и куском батиста невольно опустились на колени. Трагическая черточка в лице Лизы, поразившая её в мгновение первого знакомства, там, в Таганке, в то незабвенное утро, и бессознательной жалостью к этой блестящей красавице сжавшая ей сердце, вдруг выступила ярко опять в лице Лизы и наполнила душу Катерины Федоровны каким-то жутким предчувствием…
– У меня нет мужа, – начала Лиза, отвернувшись. – Ты этого не знала?
– Нет, – упавшим голосом ответила Катерина Федоровна. – Откуда мне знать?
– Да… У меня его никогда не было… Мы с Николаем скорее враги… (Она передохнула, точно слова теснились в её груди.) Но у меня есть любовник.
– Лиза!!? – Стало так страшно тихо в комнате, что, упади булавка, было бы слышно.
– Я его… знаю? – шепотом спросила Катерина Федоровна.
Лиза медленно покачала головой.
– Нет… Ты никогда его не видала…
– Лизанька… Дает ли тебе это, по крайней мере, счастье?
Лиза долго молчала; так долго, что Катерине Федоровне показалось, что вопроса она не слыхала.
– Нет… Я очень несчастна, – глухо молвила Лиза.
– Значит, ты его не любишь? Или он изменил тебе? (Лиза молчала.) Да… Теперь я все понимаю: твои поездки, болезнь… обморок… Ах, Лизанька, как трудно встретить порядочного человека! Все любят только, пока не добились… Все они – такие грубые животные! Я не знаю счастливых браков, я их не видала. А если женщина счастлива, то это только потому, что она ловко обманута… Между ними есть… умные люди, которые на обмане построили всю семейную жизнь. Что ж? Это дело вкуса… Многие женщины рады иллюзиям и неведению…
– А ты? – еле слышно уронила Лиза. Зажмурившись и дрожа внутренней дрожью, она внимала этим наивным признаниям.
– Что я? Что ты хочешь сказать?
– Простила бы обман?
– Я?? – Страстью вспыхнули синие глаза. – Никогда!!! Никогда, до могилы!.. Я ненавижу ложь, и измены тоже не простила бы… Кто любит, не изменяет… А коли разлюбил, скатертью тебе дорожка!.. А что со мною потом будет – это уж дело мое!..
Она помолчала, с нежностью гладя лежавшую на коленях её крохотную батистовую распашонку, и вдруг заговорила новым, грудным и трепетным какимто голосом:
– Я никогда не вышла бы замуж, Лиза, если бы не встретила Андрея… Никого не знаю лучше, добрее, благороднее его! Я презирала людей до встречи с ним! Он смягчил мою душу. И теперь… за его счастье я готова заплатить всею кровью моего сердца!
Лиза сползла с кушетки и опустилась на колени перед креслом… Обхватив руками шею Катерины Федоровны, она спрятала на её груди свое лицо, залитое слезами… Казалось, она безмолвно просила прощенья… Казалось, она безмолвно жалела бедную, наивную женщину… Казалось, она безмолвно обещала что-то…
Растроганная этой лаской и воспоминаниями, Катерина Федоровна прошептала:
– Я скажу тебе теперь то, чего ты, наверное, не знала. Андрей задолго до свадьбы взял меня… и был моим любовником. И знаешь, что делает с людьми страсть? Я никогда не думала, что потеряю голову… А между тем… по первому его зову я пришла к нему и отдалась… Ох, Лизанька! Ты мне делаешь больно! Пусти! Сумасшедшая какая! И всегда я слышала, что не дорожат мужчины тем, что им легко дается. И если бы Андрей был, как все, он бросил бы меня через месяц… Он – ангел!
Лиза порывисто поднялась с колен и распахнула окно. С минуту она стояла там с пылавшей головой, с кровавым туманом в глазах и жадно пила холодный, сырой воздух ранней осени… «Мистические птицы с черными крыльями, от которых веет холодом могилы…»
«Кто это шепчет?..» – Она оглянулась в ужасе.
– Закрой окно, – спокойно говорила Катерина Федоровна. – Или тебе опять дурно?
Вдруг Лиза глухо спросила:
– А если ты… перестанешь в него верить?
– За что? – с ясным лицом и ясным голосом спросила Катерина Федоровна.
Лизе показалось, что ещё мгновение, и она упадет…
– А если он тебе изменит? – спросил какой-то хриплый и чужой голос.
«Неужели это я?.. Зачем это? Зачем?»
– Тогда я умру, – раздался спокойный и твердый ответ. – В нём вся моя жизнь!..
Лиза не помнит, застонала ли она, засмеялась ли… Всхлипнула ли внезапно?.. Она очутилась у двери. Прислонясь головой к притолоке, закрыв глаза и стиснув зубы, она держала себя за волосы Крепко, больно и инстинктивно сдерживала вопль страдания, раскаяния и бешеной ревности, рвавшийся из её сердца…
– Лиза… Лиза! – испуганно позвала Катерина Федоровна. – Поди сюда… сядь!.. Я хочу спросить тебя… Лиза… Когда ты… сошлась… с тем человеком? Я помню твое лицо в первый раз, в то утро… Ты была похожа на белую лилию… Ты видела у маменьки на террасе высокий, тонкий стебель и белый бокал цветка на верхушке?.. Нежный, чистый, как молитва… И ты была вся сверкающая… Такая красавица! Я никогда не видала такой красоты! И… прости меня, Лизанька… эта красота уже исчезла. В церкви, когда я венчалась, ты была все ещё прежняя Лиза. А когда мы вернулись из Киева, я не узнала твоего лица… И, помню, вечером я это сказала Андрею. И он тоже удивился… Теперь скажи мне, Лизанька, когда это случилось?
– Когда вы уехали, – еле донеслось до неё сквозь руки, закрывавшие теперь лицо Лизы. – Я позавидовала чужому счастью…
«Ага!.. Я так и думала…» – Катерине Федоровне было грустно. Она полюбила в Лизе – чистую лилию, до которой не коснулась ничья рука… А эта страдающая, униженная, замученная женщина была далека от её души.
На другой день Лиза казалась уже спокойной. Лихорадочный румянец играл на её щеках, когда она после утреннего чая, по обыкновению, пришла в будуар Катерины Федоровны, чтоб шить с нею вместе или почитать ей вслух.
– Ты передо мной в долгу, – сказала она, в упор глядя на Катю странными, угрожающими глазами. – Я ничего вчера у тебя не спросила… Теперь ты ответь на… некоторые вопросы…
И, ловя жадным взглядом малейшее изменение в её чертах, сна бесстрастно и цинично (как показалось растерявшейся Катерине Федоровне) стала спрашивать о самых интимных подробностях в её сношениях с мужем, а главное, с любовником, когда оба они впервые потеряли головы. Ей надо было знать все… Нет!.. Нет! К чему скрытничать? Она обещала… Раз они друзья, между ними не должно быть тайн! Вчера она не хотела спрашивать, но теперь она требует обещанного…
– Да что тебе, наконец, надо? – резко спросила сконфуженная Катерина Федоровна.
Лиза молчала, задумавшись. Брови её сдвинулись, и вдруг трагическое в её лице снова ясно выступило из-под маски повседневного и наполнило душу Катерины Федоровны странной тревогой. «Несчастная!.. Она кажется мне ненормальной. Она стала так непохожа на себя… Что значит унизиться до связи!»
Опустившись на колени перед креслом Кати, как вчера прижавшись к её груди лицом, Лиза мучительно простонала:
– Пожалей меня, Катенька! Не спрашивай ни о чем… Я потом сама скажу тебе. А теперь говори, отвечай… Если б ты знала, как я страдаю!..
Она спрашивала отрывисто, через долгие паузы, глухими, придушенными звуками… Она задавала такие прямые и внезапные вопросы!.. Катерина Федоровна против воли отвечала, когда с улыбкой, краснея; когда сдвинув брови и пожимая плечами… Вдруг Лиза отклонилась и села на ковре.
– Не то… не то… всё это известно. Скажи мне вот что… Знаешь ты, что значат эти загадочные фразы, которые я так часто читала, что они преследуют меня и днем и ночью? «Их души и тела слились в дивном экстазе…» Или, как это? «Они забыли весь мир в объятиях друг друга…» Ты это испытала? Это забвение? Этот экстаз?.. Эту страсть, наконец, за которую люди идут на преступление, на гибель?
Она впилась взором в лицо Кати. О, эти глаза!.. Больные, безумные, пылавшие огнем неведомой тайны!.. Как долго впоследствии вспоминала их Катерина Федоровна!.. Она глядела в эти больные глаза, а губы её невольно раздвигались от улыбки, и лицо светлело от блаженства воспоминаний.
Вдруг Лиза дико крикнула и упала лицом в колени Катерины Федоровны.
– Не надо! Не надо!.. Молчи!! – глухо рыдала она. – Теперь я поняла… Я знаю… Ты испытала это… Ты!!!
Катерина Федоровна была глубоко потрясена этой сценой. Очнувшись, Лиза взяла с неё клятву никому не говорить о том, что произошло между ними… И опять глаза её были огромные и трагические.
И предчувствия теснили сердце Катерины Федоровны.
Но вечером, в спальне, она не могла удержаться… В спальне она не считала себя связанной какими-либо обетами.
Тобольцев был поражен её рассказом. Кровь бросилась ему в лицо. Он понял мгновенно всё, чего не договаривала Лиза, что неясно чувствовала его жена… Лиза искала счастья и не нашла его… Лиза искала забвения и не получила его… Лиза искала наслаждения… И не узнала его…
Он распахнул окно и сел на подоконник. Он сам не знал, отчего стучит его сердце: от жалости к Лизе или от торжествующей радости предчувствия, что это наслаждение она все-таки узнает?.. Разве путник, которому яркая звезда сверкнула сквозь туман, не будет искать её горячим взором?.. Разве умирающий от жажды, которому в далекой пустыне мираж покажет звенящий ключ, не будет ползти к нему до последнего вздоха, пока не настигнет его смерть?.. Это логика вещёй…
– Ты простудишься, Андрей!.. Это дико, наконец!.. На дворе шесть градусов…
Он закрыл окно и сел в ногах жены, на её постели.
– Между прочим, Катя, брала она с тебя клятву не говорить об этом ни душе?.. И о том, что у неё есть любовник?
– Конечно…
– И ты эту клятву дала?
– Ну само собой разумеется…
Он дотронулся до её руки.
– Милая моя… Зачем же ты мне это рассказала? Представь!.. До этой минуты я верил, что ты… именно ты способна сдержать клятву!
Она вспыхнула и оперлась локтем о подушку.
– Андрей! Да ты с ума сошел! Это ещё что за упреки? Разве я могу иметь от тебя тайны? Разве мы чужие?… Мне ни на минуту не приходило в голову, что Лиза смотрит иначе на этот вопрос…
Он усмехнулся.
– Жаль, что ты её не спросила именно обо мне!.. Ведь это не твоя тайна, Катя… Это уголок чужой души…
Она упрямо качнула головой.
– Все равно! В идеальном браке, каким я считаю наш, всё, что знает жена, знает и муж… И наоборот… Недаром говорит русская пословица: муж и жена – одна сатана…
– Возмутительная пословица! Советую тебе её забыть! От неё средневековым застенком пахнет, а мы живем в двадцатом веке…
Она обиделась и отвернулась.
– Вот я спрошу её завтра, – угрюмо сказала она после паузы.
– Нет! Нет! – как ужаленный, крикнул он. – Этой жестокости не делай!.. Она и так страдает… Слышишь, Катя? Я никогда тебе не прощу, если ты сделаешь эту бестактность!
Она молчала, закинув руки за голову, крепко сжав губы и недвижно глядя в темноту. Ей в такие минуты казалось, что она стоит перед высокой, слепой стеной, без окон и дверей…