– Не могу сказать… – Дьявол прошелся взад-вперед и поправил свежевыструганные бочки, сдвинув их к стене.
Изба обживала подвал, заполняя его барахлишком.
– А если зеркало лишь обнажило твой крест, показывая его явно? Простые жизненные ситуации иногда видятся человеку именно через такое зеркало. Разве не было у тебя случаев, когда ты прошла мимо благодеяния?
– Были, – призналась Манька, припоминая один случай за другим. Например, на берегу реки, где деревенские купались, лежало много добрых камней. Их достали со дна, когда делали запруду. Она много раз проходила мимо, завистливо вздыхала, но принести и положить в каменку не решилась – ибо общественное достояние! Ими можно было и печку залатать. А однажды пришла, а их уже нет. И никто не возмущался. Не заметили даже. И с кирпичами та же история вышла, когда старую ферму разбирали, прошла мимо. Там и доски были. А когда весной спохватилась, решив построить парник, было уже поздно, все доски разобрали. Но, в общем-то, ей не везло, не так много у нее было случаев, чтобы чем-то поживиться.
– А у вампира посыл еще раз отразился бы от вампирского яйца, и водрузил крышу там, где ее сроду не было, – Дьявол стол рядом и явно опять читал ее мысли. – Проклятый и вампир думают и чувствуют совершенно противоположно: проклятый в уме богат, вампир – беден, проклятый в жизни беден, вампир – богат, проклятый – щедр, вампир – жаден, проклятый – добр, вампир – жесток, у одного последняя корова сдохла, к другому стадо прибилось… Жалобная книга в сердце проклятого не даст ему пройти мимо бедствующего вампира, тогда как вампир не подумает даже взглянуть в сторону бедствующего проклятого. Проклятый будет искать выход из положения, вампир землю, в которой есть чем поживиться. И отсюда третий вывод: симбиотическое сожитие неких факторов безжалостны к любой боли. Когда здесь встанет вампир с энергетическим яйцом в сердце, появился еще один фактор, который сделает зеркало для него безопасным, а в твоем случае объект не рассматривает проблемы, но действует избирательно направлено на каждый положительный персонаж в твоем уме.
Дьявол протянул Маньке кинжал.
Она застыла в восхищении. Необыкновенно блестела сталь острого, как бритва, длинного клинка, украшенная руническими знаками. Серебро рукояти почернело от времени. Как только она взяла его в руку, знаки ожили, и между ними пролегла огненная нить. От него вошло в тело необыкновенное тепло.
– Теперь я хочу посмотреть на анализ крови… Давай так, сначала ты сама попробуешь убрать себя с дороги Благодетельницы, не получится, я завершу начатое. Тебе все равно умирать, так какая разница, когда это произойдет? А я не смогу жить спокойно, пока это зеркало не станет моим. Так и быть, попробую уговорить избы прикинуться мертвыми, распластавшись на земле. Оборотни придут, посмотрят, и уйдут. Ну, не будут же они воевать с бревнами!
– А если сожгут? – забеспокоилась Манька.
– Прикинутся умирающими лебедями. Кинутся в реку и залягут на дно. Дно здесь глубокое, пересидят полнолуние.
Манька встала перед зеркалом и задумалась.
Впервые ей предложили сделать то, о чем она думала много и часто. Всю свою жизнь, пока не встретила Дьявола…
И сразу нахлынули воспоминания, одно за другим, так было каждый раз, когда она собиралась сделать это. Оказывается, она ничего не забыла, боль жила в ее сердце. Тупая, как раковая опухоль. Мало ли что она себе придумала. В сердце не было Дьявола. Лета посреди зимы. Изб, которые сами по себе. У нее ничего не было. Она шла по заснеженным полям – одна, в железе, как раненный зверь. Ее убивали. Кузнец Упыреев, Кикимора, Баба Яга, черти – много чертей, которые высмеивали каждый ее шаг. И душа. Разве могла быть душа человеком? Неужели Господь так жесток, чтобы предать человека в руку человека?
Но почему ей всегда так больно? Почему все оборачивалось против нее?
Манька вдруг отчетливо увидела, как настигают ее красивые и сильные звери и рвут ее тело – так близко, так ясно. Она не понимала: зачем? за что? Смотрела на нож и чувствовала, что только так она могла бы искоренить свою боль, и отдать мучителям то, что ей уже давно не принадлежит – жизнь! Навсегда, насовсем, щедро, последним подаянием, так, чтобы закрыть глаза и больше не думать. Как день и ночь, приходили и уходили горе, боль, расплата. Этого душе было мало – душа желала ее смерти. Душа не видела в ней человека, и не верила, что, если и существует совет и любовь, это она и ее руки, искавшие простого человеческого счастья. Не было души, никто не ждал ее, не спрашивал о ней, не придумывал и не рисовал себе ее образ. У нее давно не осталось надежды на счастье, его не могло быть – черный ужас закрывал ее от мира.
Будет ли у нее еще такой шанс? Сколько раз ей не хватило мужества…
Но, умерев здесь, перед зеркалом, наверное, вся ее жизнь и мука будут стоять у души перед глазами, ибо она видит, значит, увидит и он. Проклят день, когда она зачалась, как тело, лишенное кожи, проклят человек, зачавший ее в чреве проклятой матери, проклят Дьявол, который кроил человека с мыслью, поднять его до себя самого.
«Что, силенок маловато?!» – уловила она мысль затылочным зрением, но впереди себя, там, где висело зеркало, куда был направлен ее взгляд.
Мысль пришла и осталась.
Манька взглянула в зеркало – новая волна накрыла ее. Она вспомнила веревки, которые держала в руке – и даже ту, которая оборвалась. И горько усмехнулась – даже доброй веревки не нашлось в ее доме, чтобы покончить со всеми бедами раз и навсегда…
Ночь в ее маленьком умишке мешала мысли, но боль ушла…
Манька легонько провела кинжалом по ладони. Нет, не так, выше – в сердце! О, это сладкое чувство свободы, пусть будет гореть в огне, но боль открылась бы ей, и черная мгла осветилась бы пламенем Ада. Избы не пропадут, Дьявол держал слово, когда давал его вот так, открыто, при свидетелях – изба слышала его.
Кинжал вибрировал, она чувствовала огненную пульсацию рунических нитей кожей. Он будто бы сам подсказывал, куда ударить и как…
Она порой слышала, что перед смертью человек видит чертей, или видения своего бессознательного прошлого, но каждый раз слышала голос внутри себя, который закрывал боль и приносил мысль о несбыточной надежде поднять себя над унижениями и нищетой, чем-то похожий на голос Дьявола. Это и был Дьявол, она поняла это только сейчас. Он продлял ее агонию, которая длилась всю ее жизнь.
Зачем?
На свой вопрос она уже не искала ответа, не взглянула на Дьявола – голос молчал, он больше не звал ее, не манил, не останавливал. Без него было легко. И не было никаких чувств.
В сердце!..
– Ну все, допрыгались, – разочарованно проговорил Дьявол. – Не думал я, Маня, что ты так мечтаешь умереть! Эх, знал бы, никогда не дал бы тебе ножик, которым можно только врага резать…
Манька стояла посреди подвала, покрываясь красными пятнами, закусив губу до крови. Ей было так стыдно, как никогда в жизни. Ну, разве ж можно было доверять Дьяволу, у которого все накось-выкуси? Пробитое кинжалом сердце не желало умирать. Даже капля крови не пролилась. Она стояла, сгорая от стыда, глядя на рукоять, торчавшую из груди, и проклинала Дьявола, который любовался заколотой ею с чувством глубокого удовлетворения, а у нее в это время в ушах и в голове визжала какая-то истеричная баба, требуя вернуть ее к жизни.
Манька с удивлением прислушалась к голосу…
Она вдруг с отчетливой ясностью поняла: будь у нее другой нож, сотворила бы сейчас непоправимую ошибку. Изба была на месте, и Дьявол, и страшное зеркало… – и полнолуние еще не наступило, и ужаснулась самой себе. Все ее чувства, пережитые перед тем, отлетели в один миг, отделившись от нее и став слезными заверениями той бабы, которая грозилась умереть, если не будет разделенной любви.
Манька проглотила комок в горле и вынула из себя нож.
Баба в голове сразу замолчала, ушам стало тихо-тихо. Даже обычный звон, к которому она привыкла, куда-то подевался. Призрачный клинок сразу стал обыкновенным, только черным, как будто напитался тьмой или кровью.
– Он что, ненастоящий? – разочарованно спросила она, протягивая кинжал Дьяволу.
– Самый настоящий! – Дьявол с удивительной нежностью погладил кинжал и, заметив в стене вбитое в бревно толстое металлическое кольцо с остатками цепи, которое она не смогла достать, легко срезал его, вытаскивая вместе со штырем и бросая ей под ноги. – Он разит врага, даже если враг в тебе! – поиграл кинжалом, вращая его на двух пальцах. Руническая надпись на лезвии и клинке снова наполнилась огнем, очень похожим на огненные струи неугасимого полена.
– Вранье! Как может враг находится во мне? – не поверила Манька, с удивлением разглядывая ровно разрезанный металл.
– Маня, ты несешь в себе Проклятие, твоя душа – благоприятное порождение вампира, и ты спрашиваешь какой враг?! Верь мне, сегодня ты заколола свою болезнь, по имени Суицид! Каждый человек, убивая себя, верит, что именно этот бессмысленный, по сути, поступок (я и так заберу каждого!) убедит воинов тьмы открыть ему волшебные врата в мир добра и света! Но к чему этот разговор?! Я устал прикрывать себя, прикидываясь, будто я, Бог Нечисти, имею в себе от человека, – Дьявол вдруг стал насмешливо угрожающим, наступая на нее. Глаза его стали хищными, полыхнув алчным ядовитым зеленовато-красноватым огнем. – Маня, весь мир, весь мир помнит мое имя, и между делом платит мне страхом! Давай рассуждать здраво: я разве оберегаю проклятых? Разве я мешал им убивать себя? Разве я не позволяю вампирам убивать вас? Мои дети не ждут подаяний, я дал им бессмертие – вечную жизнь без угрызений совести, без боли. Отдал им Царствие Божье на земле, и оставил себе Царствие Небесное, где огонь и сера пожирают ваши внутренности. Я отдал им вас. Одним миром мазаны мои дети и я! Много ты знаешь примеров, когда я помог бы вам превозмочь нечисть?!
– Ну, не знаю, были же герой, – растерялась Манька, попятившись.
– Вечно народ придумывает героя, который с папахой и саблей на коне спасет из заточения угнетенных, – усмешка проскользнула на его губах, на которых запеклась кровь. Дьявол внезапно стал плотным, существующим физически, теряя человеческие очертания. С обеих сторон губ свешивались клыки, спускаясь до подбородка, весь он покрывался какой-то слизью, из-под которой проступила металлическая чешуя, тело вытянулось, превращаясь в тело дракона, голова покрылась наростами и шипами.
– А избы?! Мы же их вместе лечили! – торопливо напомнила Манька, испуганно вскрикнув. – И Бабу Ягу помог мне превозмочь!
– Избы – достояние государственное, но к чему она нам? Разве дети мои живут в доисторических избах? – бесстрастно и зловеще ответил Дьявол. – А Баба Яга слишком многим мешала! Она была проклятой, и не одну душу держала за горло, которых ты выносила отсюда, диктуя через них моим совершенным творениям свою волю. Ты не можешь отрицать, что она имела склад боеприпасов: огонь, вода, черти… Разве это свобода? А если о дочери беспокоилась, почему подарок не развернула? Ковер-самолет, не ступа! Это ты мне ответь, почему я, Бог Нечисти, сопровождал тебя так долго и терпеливо? Ты хоть понимаешь, кто я? Я – Дьявол! У меня миллиарды таких, как ты, заключены во тьме!
Манька молча отступала. Испуг перерос в животный ужас. Тело стало ватными.
Дьявол перестал быть тем, кого она привыкла видеть. То был не Дьявол, а страшный змей о ногах и рогатой голове, и страшными лапами, с когтями в четыре ее пальца, а за спиной был уже не плащ, а перепончатые крылья, которые бились об пол избы. Весь он покрылся чешуей, противной с пупырышками кожей и шипами. Он стал большим, и стал бы еще больше, если бы позволили размеры подвала, который изба забила хворостом, разными новыми бочонками, пчелиными ульями и небольшой мельницей с жерновами, со следами муки, но пространство исказилось и снова стало больше, чем оно было, выказывая Дьяволу почтение и оставляя место для маневра. Из пасти страшного крылатого полузмея-полудракона вылетел смрадный огонь, и огненная слюна падала на пол, когда он произносил слова, и пол дымился.
Манька прижалась к стене с вывернутыми от страха внутренностями, краем глаза заметив, как корчится в огне ее отражение. Все ее тело сотрясла дрожь – дальше пятиться было некуда.
– Разве могут мои дети жить спокойно, если есть что-то, чего они должны бояться? Я знаю, где лежит крест! Он у нас за спиной! – продолжал громыхать Дьявол скрипучим страшным голосом, который разрывал ушные перепонки. Бранные слова вырывались из его пасти вместе с огнем. Он медленно приближался, скользя между хозяйственной утварью, сметая ее в сторону.
Манька внезапно поняла, какой глупой была. Она даже не посмела обернуться, чтобы посмотреть, какой такой крест нужен был Дьяволу. Она видела перед собой клыки, длинный раздвоенный язык, который был, как обоюдоострый меч. Сердце бешено забилось, неровно и гулко отбивая последние секунды. Ужас обуял ее, но она не могла сдвинуться с места. Безвольное тело стало чужим, отказываясь повиноваться. И она закричала всем своим существом, вздрагивая от каждого Дьявольского слова, которые стали чуть тише, но изо рта не вырвалось не звука. Он дохнул, и пламя ударилось рядом, едва не опалив ее, поднял кинжал лапой, зажимая между длинными когтями, и стал медленно проводить ножом у самого ее лица.
Она еще помнила, как он вибрировал в руке, указывая нужное место. Если нож разил врага – а Дьявол, не иначе, посчитал ее врагом, то зарезать ее этим ножом ему ничего не стоило – Манька отвернулась.
– Глупо думать, что за этот крест я не верну дюжину чертей туда, откуда они пришли! – прозвучал голос Дьявола над самым ухом. – Но, глупо думать – суть природной особенности недостойных тварей – стал бы тот, кому нужен крест, и кто не видит его, искать его сам? – Глаза Дьявола пылали холодным светом. – Только проклятый может достать такой крест! Вы – жалкие создания, не способные понять, что плевела дважды дает урожай, пока вызревает пшеницы, и если сорняк не выдернуть с корнем, он задушит посевы! Да, я сею сорняк, плевела проросла на всех полях, и она ввергнет пшеницу в Ад!
Голова его потянулась к ней, крылатое чудище щелкнуло зубами.
Манька смотрела на Дьявола затравленно, до нее, наконец, через животный ее ужас, стало доходить, как мало она знает о Дьяволе, вампирах и оборотнях. Сам Владыка Мира приносил клятву верности ножом той, которую она не любила всем своим сердцем. Просто не было на земле для нее места, если сам Дьявол так захотел… Но разве могла она себе представить, что именно она встанет на пути Благодетельницы? Маленькая, несчастная, жалкая…
Не было ей места, и не надо! Унижаться она не будет. Одно примеряло ее с действительностью: то, что не было на земле человека, который мог бы сравниться с Владыкой Вечности, чтобы побороть и его.
– Я – не червяк! – тихо беззвучно прошипела Манька в ответ, глядя Дьяволу прямо в его пылающие глаза.
Сердце облилось болью, мысленно перед глазами пронеслась вся ее короткая беззлобная жизнь. Не та жизнь, которую показало зеркало, другая. Солнце, весна, сараюшки, в которых она поселялась, из которых ее изгоняли, верные псы – Шарик, Жулька, Цезарь и Лорд – убитые кем-то один за другим…
Она закрыла глаза, задержав дыхание, чтобы вздох ушел вместе с жизнью…
– Маня, не многие оказались бы храбрее, чем ты, но я помню, что мы с тобой пуд соли съели! – голос Дьявола прозвучал мягко и насмешливо. – И не какой-нибудь, а железной! Ты меня помнишь еще? Или твой дар речи был утерян вместе с твоей вновь приобретенной памятью? Вот и зверюшек вспомнила! Силенки тебе еще пригодятся… Честно признаюсь, что это была репетиция предстоящей встречи с драконами… Мимо них и мышь к Идеальной Женщине не проскочит. Поверь, даже в три избы они не поместятся, и голов таких у них не одна, а двенадцать! Ну, если мерить завершенной стадией…
Маньке приоткрыла один глаз, потом второй, и зажмурила снова. Дьявол все еще истекал слюной. И только поверив, что он не собирается ее убивать, она сползла на пол, лишившись последних сил.
Дожидаясь, когда она придет в себя, Дьявол весело бил хвостом, усевшись на задние лапы, упираясь головой в потолок подвала, и чистил кинжалом свои зубы, как зубочисткой.
Маньке снова стало стыдно: за свой страх, за свои подозрения, и не знала она за что еще. Краска заливала лицо. Но она испытала невероятное облегчение. Тело, наконец, вернулось к ней, но еще обмякшее, слезы и смех, запертые внутри, вырвались наружу.
Как она могла забыть, что Дьявол был Богом и мог принимать любые обличья?! Все равно его никто не видел, кроме нее.
Она смотрела на новый облик Дьявола во все глаза с восхищенным трепетом и благоговейным ужасом. Если уж на то пошло, то новый его вид был не только грозный, но и красивый. Опаловая чешуя изнутри наливалась светом, каждое движение порождало мириады разноцветных искр, глаза теперь были черные, к которым она привыкла, но в глубине горели огни, и этот тихий, едва заметный огонь струился из глаз. Корону увенчивали огромные камни-самоцветы, каждый коготь был аккуратно подпилен, как и рога, перепончатые крылья, красные изнутри и черные снаружи, пластично охватывали тело.
– На, пригодится! – Дьявол протянул ей кинжал. – Береги его! Он дается, как особый знак отличия проклятому, который тащит на себе Царя…
– Я так испугалась! – тихо произнесла она, все еще сотрясаясь мелкой дрожью и клацая зубами. – Теперь я понимаю, что из себя представляет Ад!
– О, н-е-е-т! – самодовольно произнес Дьявол. – Ты еще не знаешь, каким безжалостным бывает Ад. Великим и ужасным не дано понять безмятежность беззлобного Рая, от которого они отказались, а Ад им придется выпить до дна, уж черти об этом позаботятся.
– А как же, они же …
– Поворот на сто восемьдесят градусов. Для них ваш мир примерно то же самое, что зеркало, перед которым ты стоишь. В вашем мире их можно увидеть только затылком, а там их видят лицом к лицу.
Дьявол трансформировался обратно в привычный образ. Провел ладонью по ее лбу и страх прошел, зубы перестали клацать.
– А грешники? – Манька с удивлением прислушалась к себе, обнаружив, что и страх, как воду, можно в нее положить, а можно вынуть.
– Не забывай, я Дьявол! Если в человеке нет праведности, я камень положу на месте его! Каждый человек уверен в своей праведности, но если посмотреть со стороны, найдется тот, кто имел человека и в хвост, и в гриву, и кого имел он! Люди не судят друг друга, чтобы не быть судимыми, но я Судья! Я сужу людей Законом. Если человек не судил и прощал нечисть, тем хуже для него. Неужели я скажу одному: ты судил, и я буду тебя судить, а второму, ты не судил, и я не буду тебя судить? Так делает тот, кто менее всего мог бы помочь человеку. Только нечисть может бояться суда. Если человек сберег землю и врос в нее корнями, никто не станет выкорчевывать его.
– А нечисть? У них ведь есть земля, не своя, но есть…
– Чужая. Свою они обливают проклятием, чтобы обречь душу на погибель. Нарисовал вампир себе имидж со стороны души, и как Дух Божий парит над собою, но сознание его мертво. Он лишь слепок его самого, который проживает его жизнь, ничего не чувствуя, ничем не загружаясь, постоянно возвращаясь в тот момент и то состояние, когда он стоял над ближним и произносил речь, чтобы быть услышанным и собой, и людьми. Но ведь его сознание никогда не прорастет в твоей земле, и там, в Аду, он уже не сможет прикрываться нарисованным имиджем из чужой земли. Будет стоять передо мной в своей земле, а там… там, Маня, там обливают душу грязью.
– А почему Баба Яга не развернула ковер-самолет? – спросила Манька, прокручивая пережитое в уме.
– Откуда я знаю?! – расмеялся Дьявол. – Ну, хорошо, знаю, но частная жизнь разве должна тебя волновать? Баба Яга готовила подарок своему зятю по случаю твоей смерти и обретении им Неба. И как, стало легче?
Манька молча согласилась, что вопрос был некорректным.
Она оглянулась, и никакого креста не увидела.
– А крест, ты его нашел? – робко спросила она, все еще находясь под впечатлением.
– Нет, я пошутил, – ответил Дьявол, ничуть не расстроившись. – Если я думаю о том самом кресте, который мне отовсюду мерещится, то он предназначен убивать вампира, а тут его перенастроили. Нонсенс! Сдается мне, что крест находится в двух местах сразу. Только так он мог шутить с тобой шутки, заставляя желать себе смерти от своей руки и бояться любого, кто мог бы убить тебя. Если кто-то всадит порцию зверя вампиру через тебя, он никогда не будет чистокровным, и где бы он ни появился, лицо убийцы начнет терроризировать встречных. У вампира в имидже одна любовь, а с убийцей разве имидж?
– Как у оборотней? – наверное, сейчас она бы смогла отличить оборотня от человека. – Не все они выглядят убийцами. Хотя они внушают безотчетный страх, – согласилась она.
– Оборотни никогда не становятся лидерами. Люди их побаиваются, особенно, если кто-то видел трансформацию. Перед ними преклоняют колени от страха, а не от любви. Понимают, что лучше оборотня не трогать и не ссорится с ним, можно получить сдачу, и будет она много больше. Поэтому с ними интуитивно ведут себя корректно. И не спорят. И не нарываются. В их присутствии ведут себя тихо. И начальство их любит, чувствую силу оборотня.
– Значит, крест крестов мы не нашли.
– Нет, но понял, что искать надо в зеркале: нечто должно от него отражаться, и в зеркале это должно быть видно. Сам по себе крест безделушка, им печать снимается, а тут уже мыслеформы в ход идут. Крест на крест должен бы открывать любой крест, ан нет, действие креста на крест имеет строгую избирательность. После непродолжительных размышлений я пришел к выводу, что есть третий крест, который привносит дополнительную личность. Это может быть только черт! Он такой же крест в этом треугольнике, без него конструкция не была бы такой действенной, усиливая только негативное восприятие. Он заводит, поднимает, подстегивает и выбирает определенные кресты, которые в тебе. Крест крестов как бы сам для себя стал крестом, тогда как обычно крестом не раздваиваются, как раз наоборот. А тут один из крестов говорит одно и от твоего имени, а второй другое. То есть ты подходишь к зеркалу со своим крестом, которых у тебя пруд пруди, крест на крест показывает: Маня, у тебя тут неполадка – а отражение усиливает действие креста, который в тебе. Если бы между собой спорили два креста, у тебя был бы выбор. Но черт всегда противостоит, как фактор, на стороне негативного креста. Черт пытается обратить на себя внимание и опускает твое эмоциональное состояние до уровня, когда нужно искать ответ…
Из объяснений Дьявола Манька опять ничего не поняла, но теперь она знала, что бояться Дьявола не надо. Наверное, он мог превратиться в кого угодно, если мог заказать погоду и заставить раков выползать строем в то время, когда у них зимняя спячка.
Главную мысль она уловила.
– А зачем Баба-яга держала его здесь? – спросила она, подойдя ближе к зеркалу и разглядывая подвал через отражение.
– Думаю, издевалась над людьми. Здесь была настоящая кузница чистокровных вампиров. Она же могла только над телом человека глумиться, сознанием он от нее не зависел, а через зеркало она высмеивала сознание, заставляя убивать себя. Жаль их. Но разве можно к Бабе Яге без железа? А железом они побрезговали, решили сначала доказать вампиру свою пользу, надеялись, что полюбят их, когда узнают, какие они замечательные.
– ??? – Манька вопросительно уставилась на Дьявола.
– В основном это такие же проклятые, – признался Дьявол, пожав плечами. – Ты дорожишь нашей дружбой?
– Ну! – неопределенно протянула она.
– А они долго смотрели на меня и признали негодным. Разве можно против вампира крестным ходом с Вампиром в уме? Но если Бабе Яге удалось собрать столько проклятых в одном месте, значит, у нашей Помазанницы целая армия, которая пойдет за ней в огонь и в воду. Так они запрограммированы.
– А раньше армии не было?
– Раньше каждый сам за себя и за семью. Существуют кланы – группы, которые обращают людей в вампиров и проклятых, и при другом раскладе радовались бы, что царские палаты освобождаются, а сейчас большинство будет за Благодетельницу.
– Это совсем плохо?
– Да так себе… Зато теперь можешь уразуметь, как царевны лягушки устраиваются по совместительству пресвятой царевной лебедью. Думаешь, Баба Яга не объяснила вампирам, кого любить надо? Меня другое беспокоит – вряд ли они оставили Бабу Ягу без присмотра с таким количеством вразумленных душ. В избушке еще должны быть всевидящие очи и всеслышащие уши.
– Получается, что они знают, что мы задумали?
– Не могу сказать.
– Почему?
– Потому что чертей мы убрали. Общение вампира и черта происходит на уровне мыслеформ. Глаза и уши сами такие не родят. Я проверил баню, в бане я чертей не нашел. А Бабу Ягу ты убила в бане. И потом, она была в облике свиньи, что тоже могло сбить чертей с толку. Они все же настроены на человекообразное существо. Про покойников они, наверное, знают, когда ты их хоронила. Но опять же, вряд ли черти в своих темницах имеют достаточно мыслеформ, чтобы передать информацию точно так, как они ее застали. Никогда не поверю, что Баба Яга объяснила им свою смерть или действия проклятого после ее смерти. Старушка не собиралась умирать.
– Тогда надо их достать!
– Не сможем, пока крест крестов не достанем. Тут такой клубок образовался, что убрать его, надо иметь недюжинные способности и терпение. Так, Маня, встань перед зеркалом и говори, где граница того, что в зеркале отражается, а я буду чертить.
Манька посмотрела в зеркало.
– Да почти весь подвал видно!
– Весь, да не весь, стену, на которой оно висит, уже можно исключить. Говори, что видишь в проходе. И потолок. Ближе, ближе подойди, – Дьявол достал мел и показал его Маньке. – Этот мел ты видеть не должна. Лучше перестрахуемся, чем что-то упустим.
– Да, да… дальше… тут лестница мешает, слепое пятно за лестницей… Если крест должен падать на человека и на зеркало, то за канделябром, наверное, тоже можно отчертить слепое пятно…
Из полученной поверхности мелком другого цвета исключили площадь, которую могли заслонить случайным образом, в первую очередь пол и заднюю стену в высоту человеческого роста. Остальную площадь Манька исследовала по сантиметру. Но никаких признаков креста обнаружить не удалось.
– М-да, – озадачено промычал Дьявол. – Похоже, мы зашли в тупик.
Манька смотрела то на зеркало, то на стены подвала и его потолок, и вдруг ее осенило:
– А как крест может быть связан с чертом?
Дьявол посмотрел на Маньку и задумался.
– Это невероятно, но в этом что-то есть! – согласился он. – Крест материально применяют, значит, он материальный, а черт виртуальный. Связь между крестом и зеркалом виртуальная. Но может быть и такое, что крест отражается в зеркале через пещеру с чертом, тогда, Манька, помолись, мы в пещеру попасть никогда не сможем, а крест надо искать где-то вне подвала. Но пространство такая штука, что его можно свернуть и развернуть на все четыре стороны, это не параллельный мир, это искусство перехода из одной точки материальности в другую.
– А куда выходит эта стена? – Манька пощупала заднюю стену. – По идее, ее быть не должно. Нет у изб подвала снаружи…
– А это я смогу сказать, измерив площадь сечения… – Дьявол задумчиво почесал макушку. – Подумать только, сколько умных мыслей у тебя в голове, когда черти хороводы не водят, – похвалил он ее. – И правильно, с внешней стороны мы подвал видим? Нет! Предположим, он в ноге, но как тогда лапа не раздулась? А если это пространство где-то застолбили, то избушка не смогла бы покинуть то место. Далековато она ушла от начала начал.
– А изба-банька, которая плетется за ней следом, куда бы избушка не направилась?!
И Манька и Дьявол выскочили из подвала и наперегонки припустили к бане. Манька забыла про свои железные башмаки, которые сняла перед зеркалом, бежала она босиком.
В избе-бане перевели дух, а после Дьявол попросил ее встать спиной к каждой из стен и посмотреть затылочным зрением на зеркало в подвале. Если его догадка была верна, его можно было увидеть, минуя черта, который сам стал стенами этого виртуального прохода, чтобы земля не сдвинула пещеру, оставляя ее открытой.
Зеркало обнаружили сразу же. Вход в подвал из бани был во всю стену, и зеркало висело за ее спиной на стене напротив двери. Она смотрела затылком, но видела его не затылочным зрением, а глазами, но посмотреться в него не смогла: ничего из того, что было в бане, зеркало не отражало. И когда она повернулась, зеркало исчезло.
– Блин! – выругалась Манька с чувственным просчетом, что пещера ей оказалась не по зубам.
– Таааак! – с таким же «умным» видом высказался Дьявол. – Смотри, Мань, что на стене, где дверь.
На стене ничего не было, но Манька заметила замазанный распил в бревне, который при простукивании обнаружился глухим звуком некоторой пустоты. Она предупредила баньку, что будет немного больно, и, вооружившись кинжалом, подаренным Дьяволом, отковырнула брусок, который прикрывал тайник.
Крест крестов лежал там, но взять его не удалось. Манька видела крест как материальную вещь, но руки ее проходили сквозь него.
– Странно, – обомлел Дьявол, когда заглянул в тайник и обнаружил раритет. – Обрастать начинаю всякой чертовщиной! Я тоже его вижу! – отошел, проморгался, вернулся и не поверил глазам.
Дьявол стал таким убогим и жалким, что Манька сразу начала его жалеть.
– На смех мне вижу я, что это – дьявольский крест! Неужто на моем собственном изобретении споткнули меня? – горестно воскликнул он. – Люди меня в глаза высмеивают, другие спасителями в спину тычут! Да что же это творится-то на белом свете! – всплеснул руками. – Всякий страх перед Богом потеряли! А я думаю, что такое, в Раю пополнения не было две тысячи лет, единичные голуби – один – два в столетие! Абсолют обижается: «Посмотри, – говорит, – что за текучесть у тебя!? Скоро весь перейду в Бытие, и каждый летит и пищит: «Я Бог!», а Я каждый раз понять пытаюсь, это ты, мой Блудный Сын, или не ты? Настроение у тебя испортилось? Решил, как раньше, парить надо мною?» И сколько бы ни объяснял Ему, что жизнь у меня замечательная – Папаша не верит!
Дьявол, наконец, нашел объективную проблему и разошелся не на шутку, решив излить на нее всю свою печаль и невысказанную боль с такой напористостью, что ничего другого не оставалось, как только слушать его причитания. Таким Манька его никогда не видела, и хотела бы как-то его утешить, но в голову ничего умного не приходило.
– Мы-то как с Абсолютом порешили, – простонал Дьявол, схватившись за голову, – что пока жив человек, Отец Мой его в свой удел тянет, а я в свой, а как умер, я Ему всех, кто Его Богом назвал, а себе – кто назвал меня! И кто назвал меня своим? Ой, горе-то, горе, и кому помолиться? Полчища тараканьей тьмы, как тать, прошлись по моей земле, и заполонили ее Спасители, спасая всех до единого! А мне-то что делать, кому оставлю свою Утопию?