Дьявол и Город Крови: Там избы ждут на курьих ножках

Все тело ныло, точно по нему проехали катком, плечи, спина и поясница отваливались, настроение было никакое. Проснулась она злая и ворчливая. Утро показалось ей безотрадным. Но у Дьявола настроение было преотличное.

Он проверял заросли неугасимого полена. Самые густые и скученные наросли там, где закопали рогатину. Расправил загнутый сук, любуясь пучками неугасимых ветвей,

– Это крона поднимается, а ствол у дерева еще долго будет под землей, а когда оно поднимется… – заметив, что глаза у нее красные и сама она смотрит на него мрачно, махнул рукой в сторону бани. – Иди, подлечись, баня живой водой всю ночь запасалась.

После парной, после крепкого свежего веника, как Манька раза три нырнула в холодную реку и, обмотавшись полотенцем, вышла к завтраку, доброе настроение начало возвращаться.

– Люди в баню ходят с вечера, а я с утра, – заметила она, попивая чай из брусничных и смородиновых листьев на живой воде.

Впервые после долгого перехода воду можно было не экономить. Колодец за ночь подрос и был уже в половину колодца. Чай взбодрил ее – от ночных переживаний остался только осадок, хандра отступила. Ей хотелось подремать еще, но признаваться Дьяволу, что она всю ночь не могла справиться со своими страхами, не хотелось. Дьявол был уверен, что бессонницы бывают только у не натруженного тела.

– Почему же, – буднично заметил он, – просто ночью не топят, вот и не моются. Нырнула в реку, прошлась веничком – и никаких лишних мыслей не осталось. Ну, время еще есть, пока обсыхаешь.

Манька мысленно поблагодарила Бога за то, что Дьявол умел ненавязчиво читать мысли, так что ей не приходилось лишний раз просить о чем-то – сам догадывался! Ушла в предбанник, свернулась калачиком и тут же заснула. На этот раз сон у нее был крепкий и сладкий, и за двадцать минут успела отоспаться за всю бессонную ночь. Слово свое Дьявол сдержал, разбудив ни минутой раньше, ни минутой позже. Встала она другим человеком, живая вода сделала свое дело, тело стало легким и здоровым.

За ночь в избушке накопился такой смрад, что даже распахнутая настежь дверь не выветривала его. Дым стоял коромыслом. Синие языки пламени вырывались из-под бревен, но снаружи ничего не горело и внутри избы ничего не занималось пожаром.

– У нее бревна необычные, противопожарные, живые, – объяснил Дьявол. – Много воды пьет, да только пламя ей не потушить, оно в таком месте, где избе его не достать.

– Что, спиной становиться? – спросила Манька, понимая, что тушить пожар придется ей.

– Нет, глазами будем смотреть, только так смотреть, как затылком. Что-то должно щелкнуть, чтобы ты поняла, что у тебя включился передний привод. Надеюсь, глаза у погребушек прорезались.

– У погребушек?

– Ну, а как их еще, погребенных заживо, назвать?

– А куда смотреть? – поинтересовалась Манька, пробуя свои силы.

– Лучше по сторонам, – посоветовал Дьявол.

Манька пялилась во все глаза, сверлила стены взглядом, но передний привод не щелкал. Даже Дьявол устал ждать: он посматривал в окно и на часы, и Манька понимала, что он отсчитывает, сколько времени ей осталось до смерти.

– Ладно, давай по-другому, – предложил Дьявол и вывел ее на улицу. – Закрой глаза, а теперь опиши мне небо.

– Хмурое немного, солнце светит, но сквозь тучи, – продекларировала Манька из того, что она помнила. Что-то она не удосужилась сегодня посмотреть на небо… – Наверное, будет дождь… Или снег…

– Тогда так, скажи, в каком месте от тебя находится моя рука? – спросил Дьявол.

– Слева, – не задумываясь, ответила Манька. Слева от нее промелькнула какая-то тень, как будто темное пятно. Она почувствовала руку Дьявола кожей.

– А теперь? – спросил Дьявол.

– У меня перед правым глазом, – не задумываясь, ответила она, в этом месте были видны даже дьявольские пальцы.

– А сейчас? – поинтересовался Дьявол.

– Со спины на уровне поясницы, немного сдвинута влево.

– Нельзя доверять только глазам, надо уметь видеть во тьме, – назидательно пожурил он, и Манька поняла, что ошиблась. – Оборотни и вампиры днем на людей не нападают, а уж спереди – никогда в жизни! Нападать будут ночью и со всех сторон, так что смотреть надо любым зрением, с любого угла, в любом направлении.

– Разве можно смотреть во всех направлениях сразу? – жалобно простонала Манька, – Я же не утыкана глазами со всех сторон! Человеку, наверное, для того и даны два глаза, чтобы он ими смотрел только вперед.

– Не-е-ет, Манька! – самодовольно изрек Дьявол. – Если бы люди пользовались зрением, которое им дано, не принимали объяснения чертей за умные мысли! Земля помнит и записывает все вокруг пространственным слепком, даже когда человек спит или в коме, а сознание через нее получает информацию о мире. На этом стоит нечисть, когда сама себя засовывает в пространство человека. Не сможешь научиться смотреть во все стороны – голова твоя полетит с плеч. И даже я тебе не смогу ничем помочь. Смотри на любой предмет, который увидишь глазами, отвернись и попробуй прочувствовать его всем своим существом.

Манька взглянула на первое попавшее на глаза дерево, отвернулась и начала представлять. И вдруг поняла, что что-то зацепилось за ее память. Она явственно ощутила темное пятно впереди себя, в области над левым глазом, будто дерево провалилось туда. Сначала оно в памяти стало так далеко, что она не могла дотянуться до него взглядом, а потом и вовсе пропало, и сколько бы Манька не пыталась его представить, вместо него появлялось нечто скользкое и щекочущее.

Манька стала смотреть на это пятно, и первое, что пришло ей на ум, была рука. И сразу заболела голова. Рука то гладила ее, то что-то сжимала, и вдруг Манькина память будто проснулась и приоткрыла завесу черного полотнища, застившего и глаза, и ум: далекие воспоминания ее детства, когда она лежала в горячке в беспамятстве, а бабка, у которой она жила, костерила ее на чем свет стоит и требовала у нее ответа, почему мамка, бросив ее, не придушила. Рука бабки дотрагивалась до ее лба.

«Блин, Благодетельница нашлась!» – с неприязнью подумала Манька, оглянувшись на Дьявола: еще сочтет ее неблагодарной.

Но Дьявол привычно ее поймал:

– Маня, посмотри на свой ум! Разве бабка Благодетельницей была? Проверь ее со всех сторон и поймешь, какими чертями у нее голова работала. А ведь она тебе кучу денег должна и компенсацию за моральный вред! В пять лет ты отработала ей весь хлеб, который съела за тринадцать: воду ведрами носила, огород поливала, копала, полола, дрова пилила, стирала, убирала, любимой ее считала, а Благодетельница твоя хоть раз погладила по голове от сердца, слово доброе сказала? Ведь не похвалила ни разу, выставила из дома, опорочив перед людьми. Ты в солому плакала, обидно тебе было, но зла не держала, все думала: как она так смогла? Как-как, да так! Что ни черт, так у нее голова поклоны бьет! Все житье ее было чертями изрыто! Но ведь черта люди лепят! Что же за человек такой, если человек противостоять ему не может? Это был единственный раз, когда дотронулась до тебя, когда температуру проверила. Перестань искать в нечисти хоть что-то человеческое: глазами будут смотреть, не увидят ни доброты, не красоты, ни силы духа, которые вампиров заставляют штаны мочить, и не жди ничего – не дождешься. Ее нет ни на земле, ни на небе, только в твоей памяти. И только ты одна ее помнишь, а все, перед кем кланялась, давно забыли!

И вправду, как только выбросила из головы опекуншу, у которой она жила до двенадцати лет, пока старушенция не собралась продать ее своим дружкам-алкоголикам, дерево предстало перед Манькой во всей космической красе – и увидела она его кожей. Кривовато, правда: дерево уменьшилось, и стояло где-то не в той стороне, и прогнулось слегка, будто видела его Манька в кривом зеркале, и многие ветви его были размазанными, но прав был Дьявол, увидеть – можно! Она поймала себя на мысли, что ей в первые в жизни удалось разорвать завесу мрака.

– Ух ты! – обрадовалась она.

Немного, лес… Да, лес, черное пятно, но лес оказался живым: кто-то между деревьями копошился, скакал, перепрыгивал с ветки на ветку. Зверья на обогретую землю набежало много. С неодушевленными предметами было хуже, с закрытыми глазами она не сразу могла понять, что они из себя представляют.

И вдруг все пропало.

– Пока и так сойдет, – решил Дьявол. – Пять-десять лет упорных тренировок, и будешь чувствовать пространство, как земля чувствует. Объект, который умеет мыслить, разглядеть проще. Искать то место в избе нужно точно так же.

– Почему проще? – поинтересовалась Манька, вприпрыжку следуя за Дьяволом в избу.

– Материальные неодушевленные предметы имеют застывшую форму, разглядеть их можно, если только научиться сканировать плотность пространства. Другое дело мысли, у них всегда есть источник, который разбрасывает вокруг себя всякие волны, которые сами тебя находят. Нет человека, который бы не чувствовал их совсем, а для вампиров и оборотней такой источник – маяк в ночи. Уж они-то в пространстве ориентируются.

Дьявол поставил Маньку посреди горницы.

– Представь, что тебе надо выйти на улицу, и тебе надо проверить, не притаился ли там оборотень, – приказал он. – Если притаился, а ты не почувствовала, уже никто не вспомнит, что ты жила на белом свете. Последнее слово останется за оборотнем.

– Так мне на улицу смотреть, или тут пещеры искать?

– И то и другое.

Манька вперилась взглядом в стену, пытаясь разумом проникнуть за ее пределы.

Она хмурилась, жмурилась, но человек ли то? Огня она не чуяла, хотя шел смрад просачивался между бревен, но пламени не было и с улицы ничего не горело. И объектов как таковых тоже не было, но она вдруг ясно расслышала голоса, которые шли из-за стены:

– О, горюшко мне, помоги любимая, подай мне рученьку свою белую, горю я в пламени, золотко мое ненаглядное!

– Да разве подаст она рученьку? Посмотри: глаза бесстыжие, ленивая да бестолковая, – вторил другой.

– Иди сюда! – звал мужской голос. – Топями сирыми, тропкой узенькой, мимо чахлой березоньки, через каменный лог, до горы, а в горе ущелье есть, вот туда и направляйтесь, за озером мы, на берегу реки, и вот она – избушка Бабы Яги! В избе вражина засела, по ночам в бане спит, и никого рядом нет, но часто разговаривает сама с собой… Не вижу ее, но слышу хорошо!

Е-мое, шпион! Манька похолодела, покрываясь испариной. Под самым носом! Врагов наводит! Интересно, как далеко летит зов, и где та голова, которая идет по ее душу наставлениями нечисти? Не человеком было беззлобное существо, посылая кому-то свои сочинения.

– А я-то… глаза им возвращала! – задохнулась она от возмущения.

– Он разве видит тебя? И правильно, что вернула! А если бы уши еще у нечисти забрала, так и не слышали бы! Забыла ты, Маня, что нечисть честно биться не умеет! На то она и нечисть, чтобы злом побеждать, – проворчал Дьявол.

Удивить ее Дьяволу удалось. Приходилось признать, что учиться уму разуму было куда. Манька диву далась, сколько надо знать, чтобы управиться с нечистью, которая могла жить в избе рядом с человеком, испытывая его терпение и строя разные козни.

– Что делать-то с напастью?

– Бегите быстрее! – быстро-быстро начал передавать шпион сведения, умоляя кого-то искать ее быстрее. – Слышу, собирается извести нас! Просит кого-то научить ее.

– Кто может ее учить, если одна? – прилетело издалека, – Чем она занимается?

– Не могу посмотреть, слышу только, да мыслями избушечьими ведаю…

– И опять ты, Манька, забыла, что радио достает великую даль, – напомнил Дьявол. – Подумай, где у них может быть оборонное средство?

– Ну, если слышит он нас, уши, наверное, где-то заныканные, – презрительно бросила Манька в сторону шпиона.

– То-то и оно, глаза собрала, а уши оставила, – укорил Дьявол. – Ты в подвале посмотри, а я на чердаке проверю. Они по форме напоминают ракушки с парафиновыми начинками. Ракушка собирает все звуки, а парафин пропускает только ту волну, которая нужна нечисти. Нечисть ухо у людей вырезает, что бы человек слышал про себя злое, а про нечисть доброе. А если парафин вытопить, да открыть уху мучителя, то у человека новое отрастет, лучше прежнего!

– Так я на чердаке их сложила, по всем стенам и перекладинам развешанные весели, – обрадовалась Манька. – И еще в подвале на полке… Для красоты положила, думала хобби у изб такое, память… Я послушала, голосов не было… И шумят, как морские. Да ведь они и камней насобирали! – пожаловалась она, пожимая плечами, и тут же пожалела, прикусив губу.

Дьявол посмотрел на нее как-то слишком строго и осуждающе.

– Ох, Манька, врагами разжиться ты хотела! – обличил он ее. – Нельзя ничего брать у нечисти: волосинку свою сожги да выброси вон, коли в руках врага побывала!

Слава Богу, камнями Дьявол занялся сам, помогая перемолоть их избам через мельничные жернова в подвале. Избы стонали, в трубе гудело, и половицы скрипели, как будто ветер выл и железо ржавое на несмазанных петлях болталось. Но дробили избы камни те быстро.

– А что за камни? – полюбопытствовала она.

– Магниты то, Маня. Те, которые радиоволну усиливают. Что твои караваи. Слышала небось, когда заклятие накладывают, приговаривают: «И пусть будет слово мое твердо и нерушимо, как камень Алатырь!»? Ну, Алатырь, конечно, неприятелю недостать, на нем Закон стоит, но для обмана такие вот твердые камни кладут в укромные места, чтобы они на избу давили и про заклятие забыть не позволяли. Магнетизм их железные приспособления изб тяжелыми делают, и работают приспособления из рук вон плохо: то сломаются, то промахнутся, все вкривь и вкось.

– А-а-а… – протянула Манька, подивившись смекалке нечисти.

Она собрала ушные раковины в мешки, вынесли их на улицу. Дьявол поставил на огонь котел с водою. И когда вода нагрелась, он выгреб угли, оставив только самую малость.

Пришлось ждать, пока парафин и воск расплавятся и всплывут на поверхность. Манька орудовала шумовкой, поливая сверху холодной водой и вычерпывая.

Пока ждали, стал накрапывать дождик. Дьявол принес стакан парного лосинного молока. Молоко было чуть горьковатое и жирное. Ломоть железного каравая, смоченный в молоке, не скрипел на зубах, а таял, как сахар. Конечно, сахар не был дефицитом, и в сахаре она себе не отказывала, но она вдруг вспомнила, когда попробовала его в первый раз. Лизнуть только успела.

Кусочком сахара ее угостил соседский мальчишка, засахаривая малину в трехлитровом бидоне, разбивая комочки пестиком – тот самый, сопливый – ставший впоследствии оборотнем.

«Ну, не ври! – сказала ей бабка, когда она принесла кусочек сахара домой, чтобы с ней поделиться. Прищурилась зло и подозрительно: – Умный парень, да чтобы с дурочкой якшался! Сознавайся, приживалка беспризорная, сахарок мне просили передать? Так я и знала… Позолотили, называется, ручку! Выкормыш обворовывает! Ах ты падина!» – закричала бабка и с размаху ударила поленом.

Сахар выпал из ее рук прямо в грязь…

Именно таким запомнился ей сладкий белый кусочек.

Бабка присматривала за ней как опекун. Взяла из детского приюта, когда ей было чуть меньше трех лет. То ли пожалела, то ли прикрывала надзирательницу детдома, которая приходилась ей дальней родственницей. Тогда ее сильно побили и сломали руку, и чтобы тот случай не стал достоянием общественности, ее удалили из списка сирот и сбагрили бабке, дав немного денег и наказав тихонько похоронить в укромном месте.

Она долго лежала без сознания, но выжила. И рука срослась. Манька так и не решила до конца, где ей было бы лучше: в приюте, в котором ее побили один раз, или у бабки, которая била ее каждый день.

Свое непростое сиротское житье-бытие она вспоминала нечасто, но пока вытапливался парафин из ушей, голова была свободной. Слова Дьявола запали ей в сердце. Наверное, он судил о бабке, как чужой человек, но у нее ближе никого не было. Не было у нее, наверное, матери, думала она, принес аист, не донес до места, увидел лягушку, кинулся ловить, а про нее забыл…

Может, охотники его подбили, а иначе как она оказалась на Мутных Топях? И долго поминали ей этот случай, чтобы она знала свое место. Манька до сих пор не могла поверить, что родная мать бросила ее на этом болоте.

Как непохожи были люди на Дьявола! Раньше она хоть как-то умела придумать им оправдание, но после встречи с Дьяволом все изменилось. С Дьяволом она забыла свои обиды, он ее слушал, старался понять – и на душе теплело. И не пришлось бы идти в такую даль, если бы хоть один человек оказался похожим на него.

Она достала освободившееся ухо из воды:

– Ну хоть маленечко дай, помоги, вот я, интересная, помоги, только меня, меня поминай, любимой меня назови! – уговаривали правые уши женскими голосами. – Я ласковая, добрая, посмотри, какой нежной и славной могу быть…

– Ты никогда никаким людям не давай – по рогам не начнешь ходить! Зла не держи на меня, пусть они отойдут к жизни вечной, а мы с тобой проклянем их! – вторили голоса мужские. – Меня цени, со мною делись! – наставляли они.

– Опять какой-то бред… – дивилась Манька.

– Бред не бред, а люди без ушей только то и слышат! – ответил Дьявол. – Такие уши отравляют землю человека, не давая услышать других. А тут смешного мало. Страшные это люди – слуги нечисти. Не приведи Господи с таким встретиться. Они отрезают головы гаражными кооперативами, закатывая людей в бетон. Показалось такому, что деньга у человека завелась, и пока морок в ухо летит, он пойдет за человеком, доставая для нечисти кошелек.

– Получается, я ворам и убийцам уши возвращаю? – брезгливо скривилась Манька.

– Не ворам и убийцам, а человеку, который без этого уха разобраться в себе не сможет, – ответил Дьявол. – Ум человека слаб, моими знаниями нечисть обращает его в раба. Сам он от моих знаний давно отказался. И все, что ему остается, костерок у нечисти – так Богом заповедано. А я, Бог Нечисти, не выше Бога, и приходится овец и волов поджаривать, которых мне нечисть на жертвенник положила, никто эту тяжелую работу вместо меня не сделает.

– А где он Бог-то?! – возмущенно отозвалась Манька. – Тебя вижу, а Бог разве смотрит за человеком? Куда не посмотришь, кругом одна нечисть!

Дьявол хитро прищурился.

– И сказал Господь Бог: «Вот Я, хожу по Саду-Утопии, и сделал себе помощника, чтобы доверить ему то, что сам знаю, но как Дух смастерить не могу. А человек соблазнился тварью, ползающей на брюхе, и по наущению ее съел плод с Дерева Добра и Зла, ни в добре, ни в зле не разбираясь. Так могу и без Сада-Утопии остаться. Лучше изгоню его из Сада, и тварь вместе с ним, которая будет жить в его земле, размножаясь, как слово, облаченное в плоть, и если докажет, что умеет противостоять наветам тварей в своей земле, вернется. Только, чтобы противостоять этой твари, должен человек подружиться с ангелами, которые охраняют Дерево Жизни…»

Посмеяться Богу над собой, если человек возомнил себя «Венцом Творения», как будто не превзойти Ему себя в земных творениях? Синее небо над землей краше, чем любой из вас… В общем, Манька, обиделся Он. И чтобы не мог человек надоедать ему причитаниями, развел такую бюрократию, что ахнуть и атеистом стать: посредник на посреднике, посредником погоняет. Раньше хоть что-то через пророков говорил, а теперь молчит, как воды в рот набрал, а вместо него к человеку обращаются сынки, матери, девы, архангелы, ангелы, апостолы, святые, мученики, великомученики…

Я уже и запутался, кому какое звание присвоено!

Посмотрел я на все на это и понял: нет Бога на земле! И в небе только я…

Бог Нечисти.

Манька взглянула на грустного Дьявола и согласилась: нет Бога на земле.

– А я слышала, будто восстал ты, будто изгнанный и сброшенный.

– Да как тут не восстанешь, если Бездна недееспособная? – возмущенно отозвался Дьявол. – Но ведь и то правда, что Бездна мне Отец. Одним местом мы с нею мазаны и в больничке никогда не лежали. А тут человеческой головой начинаем высмеиваться, и Закон, написанный Небытием с Бытием, человек пытается перекроить на свой лад, Вселенские масштабы человеческой головой не объять, сколько бы мыслей там ни было вложено. Вроде и прост Закон, а знания надо иметь нечеловеческие, чтобы в нем разобраться. Вот атом – зрит его человек, но разве спрашивает: как это протон смог родить себя, и как электрон нашел его и стал маленьким противовесом? Откуда у бедного протона столько разрядиков, которые питают его силой, и как нейтрон вдруг становится протоном и электроном.

Вот ты, Манька, много бы человеческими понятиями с нечистью справилась?

То-то и оно!

Дьявол выловил шумовкой очередную партию ушей, разложил их на левые и правые, орудуя вилкой.

Манька придвинула уши к себе, приложилась к каждому, бросая свернувшиеся в трубочку в ведро. Правые уши читать было приятнее, чем левые, правые иногда хвалили ее, говорили много такого, о чем она не посмела бы о себе подумать, левые, напротив, ругались и прочили беду, проклиная само ее существование. Что до самих ушей, как и до всего прочего, связанного с мертвечиной, Дьявол к ним руками не притронулся, и сколько бы она ни надеялась на помощь, совесть у него не проснулась.

– Они всегда так? – брезгливо бросая в ведро очередное ухо, спросила Манька.

– Нет, иногда нечисть наоборот их раскладывает, – ответил Дьявол, помогая ей дотащить ведро до ямы, которая на четверть была уже заполненной.

Манька слушала ушной бред два дня, а на третий разразился настоящий ливень, который хлестал, как из ведра. Струи дождя метались из стороны в сторону под порывами холодного ветра, который дул со стороны гор. Где-то там, за пределами обогретой земли, бушевал настоящий ураган, и неугасимое полено не успевало согревать капли, пока они были еще в воздухе.

Не успела она выйти до ветра, как тут же промокла до нитки. Хуже, что из-за свиста ветра услышать ухо просто было невозможно. Пришлось перебраться в старшую избу.

Изба, заметив, что уши тащат обратно в дом, не сразу впустила Маньку и Дьявола, отстаивая свое право на безухое существование. Дьявол долго препирался с избой, скрипя как половица, и Манька уже отчаялась найти у избы понимание, с тоской попинывая последний мешок с ушами, в надежде, что он свалится с крыльца, а там и докатится до самодельного стола, возле которого они обычно разводили костер, сложив из кирпичей небольшую печку, как вдруг дверь отворилась. Дьявол подхватил мешок и, пока изба не передумала, взвалил его на себя, другой рукой затаскивая в избу ее. Дверь за ними закрылась с грохотом – можно было подумать, их не впустили, а выставили.

Изба топилась. Гари накопилось не так много, как Манька ожидала, но на удивление было прохладно.

– Я ей наказал на ночь трубу не закрывать, и окна оставлять открытыми, – объяснил Дьявол. – Я, Маня, пожалуй, поброжу по белу свету, – виновато попросился он, прислушиваясь к завываниям, – а вы тут как-то сами, без меня…

Манька кивнула, понимая, что Дьяволу без этого никак. Когда еще ему удавалось так организовать и примирить людей?! В каждую непогоду он дрейфовал и бесновался, то кидаясь камнем вниз, то взлетая вверх, и у каждого, кто не искал теплое место, приноравливался сорвать головной убор, а то и утащить его самого. Но не только манила его свобода, а как признавался он сам, многие люди, устрашаясь бедствий, полагались на свою голову, замыкая уста нечистотам своим, и тогда каждый человек был как он есть: вампир – вампиром, человек – человеком, и многие слышали голоса нечестивых богов и пренебрегали ими, раскалываясь сами в себе. Так искреннее молиться Дьяволу могли люди только в такое время, когда ужас накрывал их, и каждый из них мечтал лишь об одном: спастись и спасти другого. «Господи! – кричал человек сознанием. – Не дай упасть плите на этого человека, потому что я иду к нему!» И про Спасителей в это время никто не вспоминал, а просто искали силу, которая могла бы удержать плиту. И было: человек спасал душу, или душа спасала человека – и уже никогда их жизнь не становилась прежней. И как только вампир начинал клеветать, дух человека поднимался. И когда Дьявол думал: стоит ли угробить человека сейчас, или дать ему еще чуть времени – склонялся ко второму.

В последнее время Манька сама полюбила непогоду, в надежде, что в оборотне поборет человек, который останется сидеть дома. Но рассчитывать на это не приходилось: каждый зверь в оборотне понимал, что ночь и непогода лучшие его союзники, укрывающие злодеяния от свидетелей.

Время шло медленно. Одно ухо за другим оказывались в ведре, но мешок с ушами будто сам собой наполнялся. Иногда попадались уши, которые были правыми, а ругались, как левые, или наоборот. К обеду изба наполнилась запахом хлеба и стряпни. Изба постоянно кашеварила тихо сама с собою. По кухне проплывали поддоны, чугунки, пару раз на колодец с живой водой сходили те самые отреставрированные бадьи на коромысле.

Маньке пришлось выйти, чтобы поднять их на крыльцо, хотя изба вполне справилась бы и без нее. Ступени сложились в горку, поэтому никаких проблем с подъемом у коромысла и ведер не возникло, разве что было скользко и поднялись они с третей попытки. Откуда изба узнала про такой способ, осталось для Маньки загадкой, но она сама еле поднялась, и вместо того, чтобы умно промолчать, попросила избу вернуть лестницу в исходное положение.

Изба заскрипела, выказывая расстроенные чувства.

Причина стала понятной чуть позже, когда изба бесцеремонно выдернула у Маньки из-под носа очередное ухо и отбросила его в мешок. Как это произошло, Манька тоже не поняла, просто ухо некая сила выдернула из рук и, пролетев по воздуху, ухо оказалось в мешке. По столу проехалась сырая мыльная тряпка, потом еще раз уже сухая и чистая, а потом на столешницу легла чистая выбеленная скатерть, вышитая узорами, как те, что украшали колодец. А дальше стол уставился разными яствами, на которые Манька не могла смотреть без одури. Толстые пышные рыбники, пироги с зеленым луком и свежими грибами, которые росли на опушке пузатым воинством, баранки, булочки, вареная и печеная рыба, икра красная и черная, щи, борщи, сладкая патока, медовуха, медовые пряники…

Что-то из этого, самое лучшее, изба сложила на поднос, закрывая рушником.

Манька вжалась в лавку, глотая слюни…

Изба готовила не для нее, ясно, как день божий… Узорные деревянные тарелки, покрытые росписью, легли друг на друга, но не с ее стороны, а с противоположного краю. К ним приложились две деревянные ложки, большая и маленькая, две кружки… По избе проехался пыхающий самовар, подпрыгнул в воздухе и опустился на салфетку, рядом опустилась ваза с разными лепестками и листьями. К столу подъехал стул, на который опустилась подушечка, на мешок с ушами упало покрывало, прикрывая и два ведра с умершими ушами, которые она уже успела прослушать.

И как раз в это время в дверь постучали…

Манька вздрогнула и уставилась на дверь с испугом, понимая, что интеллект избы не позволит ей устрашить дорогого гостя…

Дверь открылась, в избу вошло странное зеленоватое существо, прикрытое суровым полотнищем, сплетенным из стеблей водных растений. Сам он был выше Маньки на голову, сухожильный, с водянистыми, как у рыбы глазами, слегка навыкате, и чуть раскосыми, но глаза искрились и были живыми.

Руки обычные, только пальцы чуть длиннее и с перепонками, ноги – как ласты, кожа у существа была влажная, очень эластичная, на голове – зеленые волосы, связанные в пучок, и каждый волос казался очень толстым. Острый нос и широкие густые брови из сплетенных волосьев, придавал его лицу некоторые птичьи черты. Он был старый, морщины на лице, как реки, бороздили высокий лоб и худые скулы, но по-молодому на складках губ играли ямочки, и еще одна на остром подбородке.

Гость, не обращая на нее внимания, прошлепал к столу и уселся на стул, окидывая взглядом приготовленные для него угощения. Губастый рот растянулся в широкой улыбке, обнажив острые, как бритва, зубы с небольшими клыками и широкими резцами.

– А ты, Маня, что же не ешь? – спросил гость, будто только что ее заметил.

Манька замотала головой, очень удивившись, что голос его был настолько приятен, будто она услышала звон капели или бьющихся друг об друга сосулек.

– Так это… – растерянно и расстроено выдавила она из себя, слегка заикаясь, – меня это… не пригласили.

– Так, – незнакомец уперся рукой о колено и пристально посмотрел на нее, чуть наклонившись над столом и приблизив к ней лицо. – Сколько раз ты отказывалась от угощения?

– Так это… – едва слышно выговорила она, – здесь это… покойники…

– А помянуть их разве не следует? Изба-то тут при чем? – грозно спросил незнакомец и мудро заметил: – У тебя, я смотрю, вампиры склеп устроили, но ведь изба тобой не брезгует!

– Так это… – Манька окинула стол взглядом, подавившись слюной. В дорогом ресторане Благодетелей так не потчевали. Она половины из того, что было на столе, в жизни не пробовала. – Я разве против? А как мне… – она кивнула на печку

Перед Манькой брякнулись на стол две точно такие же тарелки и ложки, а чуть погодя прилетели кружки.

– Наоборот, мне изба нравится, но много нечисти, – пожаловалась она, выбирая с чего начать. Глаза разбегались, попробовать хотелось и то, и это. – Вот поборем…

– А до «поборем» разве жить не надо? Давно я, Маня, за тобой наблюдаю, хорошее дело делаешь. И хороший Учитель у тебя.

– А вы кто? – спросила Манька, откусив рыбный пирог и заедая его ложкой наваристой ухи.

– Водяной я, – ответил незнакомец, привстав со стула и поклонившись.

– Водяно-о-ой? – изумилась Манька. – А разве они бывают?!

– Бывают-бывают! Мы ведь с избой давно дружим. Она на новое место, и я решил поближе перебраться. Привык, знаешь ли, к пирогам, дочки мои привыкли, а река – она большая. На старом месте водяных много развелось, а тут все больше в озере селятся – просторно там, и чисто.

– А почему вас в реке не видно?

Водяной усмехнулся.

– Это как смотреть!

Так, за разговорами, она не заметила, как добрая половина угощений была выпита и съедена. О жизни водяных Манька узнала много нового. Оказалось, они обживают место и всеми силами берегут его, охраняя мальков и всякую живность, а еще прибирают сети и мусор, когда человек загаживает реку. И когда водяной не справляется и умирает, река тоже начинает умирать, а рыба из реки уходит. Изба кормила водяного пирогами, а водяной приносил избе рыбу, и когда Дьявол свистел, именно водяные приходили на зов и выгоняли раков на берег, чтобы облегчить ее участь.

Выходит, водяные были добрыми.

– Так это рыба не сама?

– Помилуй, Господи, да как же… рыба не глупое существо, умнее некоторых людей.

Когда вернулся Дьявол, Манька ничуть не удивилась, когда они поприветствовали друг друга, как старые знакомые. Водяной поклонился Дьяволу, и все молчком. Она догадалась, что разговаривают они телепатически. На том самом незнакомом языке, на котором разговаривали и избы, и уши, и глаза, и древние вампиры… И, в общем-то, радио… И даже человек, который и слышал, и землей понимал, а сознанием не уразумел.