– Что случилось? – участливо спросил басом.
– Жена приехала. Свидание разрешили.
– Радоваться должен.
– Да. А до восьми вечера ко мне должны применить высшую меру социальной защиты, – тон у Андрея был безразличный.
К нему подошли ещё четверо обитателей камеры.
– Что, начинается? – зло сказал Воропанов Григорий, капитан царской армии, он служил рядовым в войсках Деникина, а затем Врангеля.
Андрей обречённо кивнул.
– А чему тут удивляться? – сказал Илья Романов, крестьянин Тамбовской губернии, бывший дезертир из Красной Армии и бывший атаман банды во время восстания Антонова.
По меркам Советской власти, он кулак, хотя по меркам довоенной Тамбовской губернии, даже не середняк. Имелось у него в хозяйстве две коровы, коза, три лошади, держал двух свиней, двух телят, двадцать овец, кур, гусей и даже индюков. А ещё у него было восемь детей – пять мальчиков и три девочки. Соответственно и земли было много. До войны пахал как проклятый от зари до зари. Земля на лучших в мире чернозёмах давала богатый урожай! Ну и жил не плохо, по крайней мере, семья его голодной не сидела – амбар всегда полон был, обуты, одеты, патефон имелся. Революцию принял сразу – землицы добавить, оно бы не помешало. Войну бы прикончить и опять тамбовская пшеница за границу потечёт. Но осенью 1918 года к нему в Красную Армию пришло письмо от жены, что большевики землю не дали, но отобрали всё, что было в пользу голодающих рабочих. Детей кормить стало не чем. Илья Иванович дезертировал из рядов Красной Армии. В Тамбовской губернии разгоралось крестьянское восстание. И вот через несколько лет опасных приключений и скитаний Илья Романов оказался в лагере Особого назначения на Севере.
– Их главный большевик – Ленин, недавно помер, а новый вот освоился мало-мало, и давить начал чуждые Советской власти элементы.
– Слова-то, какие из уст простого мужика, – удивился ротмистр фон Рибен, Пётр Николаевич, колчаковец.
Романов на него покосился и продолжил:
– Всё забываю, как этого нового-то звать?
– Сталин.
– Сталин – я помню. Имя забыл.
– Иосиф.
– Еврей что ли?
– Нет, грузин.
– Хрен с ним, грузин так грузин. Андрей – первый, да боюсь не последний. Не видать нам родной стороны, господа хорошие, помяните моё слово.
Ему никто не возразил, понимали, что так оно и будет. В кельи наступила гнетущая тишина, как при покойнике.
– Неужели всех? – задал глупый вопрос самый молодой из зеков Юрий Колесов, двадцатидвухлетний сын генерал-майора царской армии.
– На Бога уповать надо, – пробасил отец Глеб. – На милость его.
И, как не странно, оказался прав. Под расстрел попал через некоторое время Илья Романов, остальные отсидели свой срок, освободились и до старости служили в Красной Армии, только генерал-майор Юрий Колесов погиб в 1945 году недалеко от Берлина. А отца Глеба тоже отпустили, но в 1938 году опять арестовали, и он сгинул перед войной где-то в казахских степях.
– Молись, раб Божий, – сказал священник, – уповай на Господа и молись, больше тебе ничего не остаётся.
– Не охота, – покачал головой подъесаул и стал скручивать цигарку. – Казаки не перед кем и не перед чем голову не склоняли. О чём Бога просить? Что будет, то и будет. Знаю, что вдову мою и сирот моих по обычаю казачьему, казаки не бросят, что уже легче.
Только докурил, как вошли двое конвоиров и скомандовали:
– Зайцев! На выход.
Жена, Авдотья, в белом платочке в синий горошек и с таким же узелком в руках кинулась в объятия мужа. Васильковые большие глаза радостно распахнуты. Целуя мужа, она приговаривала:
– Как же ты исхудал, родной мой. Я тебе гостинцев принесла.
– Ну, будет, будет, – отстранил жену Андрей, – на людях не хорошо это.
– Андрюшенька, это раньше было нельзя при людях. А теперь весь уклад христианский порушили. Жизнь поломали. Как только не грешат на людях и Бога не бояться.
– Ладно, ладно, Дуня, пойдём отсюда. Всё равно не хорошо. Они – это они, а мы – это мы.
– Похудел-то как, – причитала Дуня.
– Так не дома.
Колючей проволоки ещё не было, вернее, была, но не везде. Всё только начиналось. Ещё верили, что врагов Советской власти можно перевоспитать. И время это наивное уже закончилось. Да и побег с этого гиблого места был равноценен самоубийству.
Андрей и Авдотья пошли по тропинке вокруг Святого озера, взявшись за руки, как в молодости, Андрей нёс узелок.
– Тут трава растёт, – удивлённо заменила Авдотья.
– Растёт.
– Я думала тут одни камни да ёлки.
– Не только.
– Ты есть хочешь?
– Потом.
Они свернули к лесному Безымянному озеру. Выбрали бугорок, обдуваемый ветром, где комаров поменьше. Тёмно-зелёные ели смотрелись в тёмно-синюю воду, зелёная трава добегала до крутого обрыва берега, серели камни, солнышко светило с голубого неба. Благодать!
– Чудной ты, Андрюша, – скромно улыбалась Авдотья, – без бороды, коротко стриженный, только усы и остались от прежней жизни.
– Так неволя.
– В чём забрали в том и ходишь.
– Нет. Кое-что от красного Креста перепадает. Тут, если кто умрёт, то его одежду начальство перераспределяет нуждающимся.
– Правда? Нищета какая-то.
– Так точно. Работать надо, что б деньги были, а не чаек считать.
– Каких чаек?
– Да любых! Тут так охрана зеков развлекает и унижает заодно.
– Господи спаси!
– Да ладно, – махнул он рукой. – Обжились на хуторе-то?
После ареста мужа Авдотья перебралась на хутор Петровский к свёкру и свекрови. Всё-таки в деревне ей с детьми легче было выжить. А родители Андрея, сразу после революции переселились из своей родовой усадьбы в простой казацкий курень. За несколько лет почти забылось, что они донские дворяне.
– Да всё – слава Богу, – ответила Дуня, – батя, правда, плох после твоего ареста. Да Бог милостив, дождётся твоего возвращения.
Авдотья развязала узелок. Там оказалась курица, варёная картошка, зелёный лук, огурцы, соль и чёрный хлеб.
– Ешь.
Андрей взял картошку, надкусил. Есть не хотелось. С трудом проглотив картофелину спросил:
– Ты сама-то голодная?
– Я-то успею. Дома наемся.