Смерч

– Обручается раба Божия Мария рабу Божьему Янушу, во имя Отца, и Сына, и…

В это время княгиня Екатерина, склонясь перед образом Николая Чудотворца и часто осеняя себя крестом, тихо читала молитву:

«Первым разом, добрым часом не я говорю, выговариваю, святыми словами заговариваю, святые уста повторяют, рабов Божьих Януша и Марии благословляют. Райские ворота открываются, ангелы-хранители спускаются. Никто счастья их не украдёт, никакой порчей не изведёт. Слово моё крепко, дело моё лепко. Ключи в святых руках, замки на небесах. Во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Ныне и присно и во веки веков. Аминь».

Маленький колеблющийся огонёк лампадки, висевшей перед иконой, подсвечивал тусклыми бликами тонкие черты её лица, отчего контрастные тени глазных впадин, кончика носа, тонко очерченных губ делали лицо княгини похожим на измождённый лик кающейся Марии Магдалины.

– Ну, вот… – Василий с теплом посмотрел на ссутулившиеся плечи супруги. – А они говорят мусульманка…

Многие девочки из гостей, присутствовавшие на церемонии, были одеты в белые одеяния, символизирующие непорочность и чистоту любви создающих семью молодожёнов, но Розанда в белом свадебном платье была неподражаема. Находясь почти всё время в двух шагах от своей брачующейся сестры, она хорошо понимала всю ответственность выпавшей ей роли свидетеля. Она не просто ловила, нет! Она впитывала каждый жест, каждое слово, звучащее под сводами храма. Ей даже показалось, что это она протягивает руку митрополиту и что это ей он надевает на палец обручальное кольцо.

Воображение девушки было настолько возбуждено, что когда молодожёны трижды менялись кольцами, Розанда могла поклясться, что видела тонкие золотые нити, тянущиеся от них, нити, которые с каждой новой переменой теснее и теснее опутывали пальцы брачующихся, связывая их воедино. Золотое сияние, исходившее от колец, она воспринимала как Божественное благословение и покровительство, нисходящее с небес.

В сознании юной сестры невесты возникали романтические картины, в которых Мария и Януш играли главные роли. Когда будущие супруги встали на белое полотенце и их головы увенчали обрядовые короны, Розанда поняла, что отныне молодые стали друг для друга царём и царицей.

– Имеешь ли ты, Януш, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль пояти себе в жену сию Марию, юже зде пред тобою видиши? – впечатлительной девушке показалось, что слова, произнесённые митрополитом, звук от которых поплыл меж многочисленных колонн собора, были произнесены самим Богом, лик которого взирал на происходящее в храме с его высокого купола. – Не обещахся ли еси иной невесте?

– Имам, честный отче. Не обещахся.

Ответ Януша прозвучал в ушах Розанды грозным голосом архангела Михаила, строго глядящего на неё с иконостаса.

– Имеешь ли ты, Мария, произволение благое и непринужденное, и крепкую мысль пояти себе в мужи…

Ответа Марии Розанда не слышала. В полуобморочном состоянии она уже летела под сводами храма, окутанная густыми прядями величественных звуков сначала митрополичьего голоса, потом молитвенных возглашений, затем ангельски зазвучавшего хора.

– Господи, Боже наш! Славою и честию венчай их!

Трижды прозвучавший призыв митрополита пробудил юную деву и вернул её на землю. Украшенные венцами, жених и невеста предстояли лицу Самого Бога, лицу всей Церкви Небесной и земной и ожидали благословения Божия. Настала торжественнейшая, святейшая минута венчания!

– Благослови брак сей и подай сим рабам Твоим жизнь мирную, долгоденствие, любовь друг к другу в союзе мира, семя долгожизненное, неувядаемый венец славы; сподоби их увидеть чада чад своих, ложе их сохрани ненаветным. И даруй им от росы небесной свыше, и от тука земного; исполни дома их пшеницы, вина и елея, и всякой благостыни, так чтобы они…

Православное сердце юной девушки воспринимало происходящее с наивной искренностью, она была уверена, что Мария получает своего суженого из рук самой Церкви. Сейчас она страстно желала стоять на месте своей старшей сестры, чтобы Господь выбрал для неё самого красивого, самого хорошего, самого любящего мужа. Она хотела поклясться, что с ним она никогда не разъединит рук, опутанных золотой нитью обручальных колец.

Даже после того, как обряд был окончен и молодожёны, несущие в руках образа Спасителя и Пресвятой Богородицы, вышли из храма, Розанда, под гипнотическим влиянием прозвучавших молитв, продолжала видеть святое сияние вокруг радостно улыбающихся, просветлённых Януша и Марии.

* * *

Чем ближе знакомился Василий Водэ со своим зятем, чем лучше узнавал Радзивилла, тем явственней он понимал его значимость и величие. И дело было совсем не в том, что Януш владел обширными и многочисленными имениями на территории Великого княжества Литовского. Кроме них, ему принадлежали крупные поселения в Новогрудском, Гродненском, Витебском и Полоцком поветах, а также Каменецкое, Борисовское, Мстиславское и другие староства. Всё это несметное количество собственности говорило о том, что дочь Лупу княжна Мария вскоре станет очень влиятельной особой в Речи Посполитой. Это, несомненно, радовало отцовские чувства и самолюбие господаря Молдавии, но более всего его распирала гордыня при упоминании титулов его зятя.

Ещё бы!

Великий подкоморий литовский, генеральный староста жмудский, польный гетман литовский, воевода виленский, великий гетман литовский, князь Священной Римской империи на Биржах и Дубинках… Одно только перечисление этих, бесспорно, заслуженных титулов, звучало в ушах волшебной музыкой, лишний раз убеждая Василия, что и без того прочное положение его как господаря княжества в значительной степени укрепилось благодаря близкому родству с таким крупным государственным и военным деятелем.

Именно военные успехи Януша впечатляли Василия больше всего. Не каждый молодой человек двадцати с лишним лет от роду смог бы стать национальным героем. А Януш, за собственные средства наняв в Голландии тысячу пехотинцев и двести драгун, принял участие в Смоленской войне и, доведя её до победы, получил должность подкомория великого литовского.

Нет, не зря господаря Молдавии называли албанским спекулянтом…

Энергичный, предприимчивый, жестокий и расчётливый, Лупу, стремясь возвыситься любыми средствами, никогда не забывал о собственных интересах. Сколотив состояние торговлей, значительно укрепив его женитьбой на Тудоске – дочери самого богатого и влиятельного боярина Молдавии Кости Бучок, Лупу своим умом, невероятной ловкостью и не всегда высокоморальными поступками сумел молниеносно пройти практически все возможные ступени иерархии вассально зависимого от Оттоманской Порты княжества. Приложив руку к смещению с престола Моисея Мовилэ и купив у турок пост господаря, Лупу воцарился в Молдавии. Даже имя Василий^[19] он взял только потому, что оно напоминало о византийских императорах.

Пытаясь дать выжить своей стране в неспокойное время бесконечных польско-казацких войн, изматывая себя бесконечными политическими манёврами между турками, татарами, казаками и поляками, князь Молдавии Василий Лупу, несомненно, был обрадован тем, что его зятем стал такой могущественный магнат и военный деятель, как Януш Радзивилл. Особенно в то время, когда его соседи, правители Валахии Матей Басараб и Трансильвании Дьёрдь Ракоци, вожделея лишить его престола, спали и видели себя на его троне. С появлением могущественного зятя возникла надежда на поддержку с его стороны, и на сердце Лупула становилось спокойнее.

Не зря митрополит Пётр Могила сказал, что считаться с Янушем Василию придётся…

В разгульной атмосфере свадебного торжества у митрополита Петра нашлось время, чтобы рассказать случай, окончательно убедивший Лупу в том, что уважительное отношение к зятю-литвину не будет иметь альтернатив.

Однажды, когда во время встречи с королём Владиславом VI на Виленском сейме польские сенаторы попытались вмешаться в дела протестантской Литвы, двадцатичетырёхлетний подкоморий литовский Радзивилл бросил в лицо польских шляхтичей и короля знаменитую фразу: «Придёт время, паны-поляки к дверям Виленского замка (в стенах которого в это время проходило заседание Сейма) не попадут: через окна выбрасывать будем!» Этими словами горделивый литвин напомнил наглеющим полякам о недавних событиях в протестантской Праге, где возмущённые чехи выбросили из окна парламента немецких католиков, которые так же, как и поляки, слишком настойчиво навязывали свои порядки чехам-протестантам.

Это было оскорбление. Оскорбление короля! Однако король Владислав предпочёл не заметить дерзость молодого князя, представителя величественного магнатского рода и героя Смоленской войны.

«Да, уж… – подумал Василий. – Если король Владислав считается, то мне сам Бог велел».

* * *

Свадебный пир сотрясал Яссы в течение двенадцати дней. Высокородные гости не переставали удивляться широте и богатству молдавского гостеприимства. Богатые застолья сменялись долгими молебнами, молебны заканчивались шумной охотой на волков, а по возвращении егерей и загонщиков, увешанных кровавой добычей, усталых от стрельбы и погони вельможных гостей ожидали ломящиеся от яств столы, и всё начиналось сначала. Застолья и развлечения бесконечно сменяли друг друга, Василий Лупу не знал, чем ещё порадовать и удивить своих дорогих гостей.

На центральной площади молдавской столицы с утра до глубокой ночи шли скоморошьи представления. С потрясающей скоростью возникали грандиозные сооружения – замки и крепости, в одно мгновение превращавшиеся в руины и пепелища. Из них, так же неожиданно для зрителей, выныривали сказочные великаны, которые тут же вступали в бой со львами, слонами и прочими непривычными для Европы животными. В то же время другие комедианты творили какие-то невероятные, невиданные ранее трюки. Приглашённые на торжества гости, у которых от увиденного перехватывало дух, пытались только представить себе, что придумал бы молдавский господарь, если бы его дочь Мария сочеталась бы браком с коронованным монархом. А ведь о перспективе её брака с московским царем Алексеем Михайловичем неутомимо сплетничали при всех европейских дворах в течение трёх последних лет.

Свадебное застолье. Гравюра XVIII века

С удовольствием и гордостью господарь Молдавии показал уставшим от обжорства и потех гостям школу при соборе Трёх святителей, созданную по образцу Киево-Могилянской коллегии, и первую в княжестве типографию, оборудование и бумага для которой были привезены из Москвы, Киева и Львова.

– А ты, брат Василий, настырный. Молодец… – Пётр Могила, которому принадлежала не только инициатива, но и значительная роль в создании школы, не мог не похвалить Лупу. – Дело довел до конца.

– Стыдно было бы не завершить благое дело. Ведь только благодаря вам и вашим хлопотам у нас в этой школе и учителя хорошие, и учебников вдоволь. Спаси Вас Господь.

– Со школой оно, может, и так, но типографию создать, книги печатать – это богоугодно. Хвалю. Не каждый правитель в этом видит толк.

– Ну… типография, – замялся Лупу, – это… митрополит Варлаам вспомоществовал, дай Бог ему…

– Ах, вот оно что! – Пётр посмотрел на князя Василия и ухмыльнулся в бороду. – Как говорят, ласковое телятко двух маток сосёт.

Стоящий в толпе гостей представитель Матея Басараба, гость из Валахии, некий Ион Корча, наклонился к трансильванцу Шандору Кемени и, не обращая внимания на стоящего рядом секретаря Лупу Ежи Кутнарского, прошептал:

– Понял? «Ласковое телятко» … Это телятко, когда понадобится, последний кусок из глотки вырвет.

– Чего уж там… Методы у него разнообразные, – Кемени презрительно ухмыльнулся. – Албанец…

Утром предотъездные хлопоты охватили дворец господаря Молдавии. Первыми отправлялись восвояси экипажи высоких священнослужителей. Пока слуги и охрана подтягивали подпруги лошадей и последний раз осматривали состояние карет и конской сбруи, гостеприимный хозяин обменивался прощальными речами с митрополитом Петром и посланником патриарха Константинопольского, пока они обнимались и лобызались на дорожку, багажные отсеки отъезжающих рыдванов наполняли подарками и продуктами. И вот, прощальные взмахи рукой из окошка кареты – и экипажи преосвященников вместе покинули пределы дворца, чтобы, выкатив за городскую черту, разъехаться в разные стороны.

Сразу же за ними ко дворцу подкатили экипажи знатных гостей, утомлённых гостеприимством и мечтающих поскорей попасть к себе домой и отдохнуть от шумного праздника. В ожидании отъезда дамы и господа, прибывшие из Курляндии и Семигалии, Бранденбурга и Дюлафехервара, успев познакомиться за время торжеств, прощались, используя какой-то невообразимый язык, в котором звучали немецкие, литовские, польские, венгерские и молдавские слова. Тем не менее все понимали друг друга или, на худой конец, делали вид, что это именно так. Центром происходящего было прощание молодожёнов с родителями. Бывшая княжна Мария, а ныне княгиня Радзивилл не могла наплакаться на плече у своей приёмной матери Екатерины, изредка переходя в объятия отца Василия и снова возвращаясь к ней. Василий, когда Мария прислонялась к нему, снисходительно улыбался и успокаивающе похлопывал дочь по плечу. Януш сдержанно улыбался, глядя на плачущую супругу, и с достоинством раскланивался с остающимися.

Однако центральной фигурой прощания каким-то непостижимым образом стала младшая сестра молодой супруги Радзивилла – Розанда. Почти две недели непрерывного праздника очаровательное создание порхало среди гостей, привлекая к себе всеобщее внимание и неизменно лаская взоры всех присутствующих. Удовольствие наблюдать за ней увлекало буквально всех гостей. Погрузневшие дамы с нежностью наблюдали за девушкой, с удовольствием вспоминая свою недавнюю юность, а мужчины видели в порхающей красавице изумительный образчик женственности и изящества. Невинность и одухотворенное совершенство юной Розанды вызывало у всех искренний восторг.

Гости со слезами признательности и умиления покидали княжеский дворец, и среди звона разбиваемых на счастье бокалов, возгласов благодарности хозяину, звук прощальных поцелуев, взрывов петард, хлопушек и шутих вряд ли кто-то из них заметил, что произошло какое-то волшебство.

Свершилось то, что должно было когда-то произойти. Старшая дочь господаря Молдавии Мария своим замужеством уступила дорогу идущей за нею претендентке, которая оказалась настолько совершенной, что без труда взошла на пьедестал, предназначенный для одной из достойнейших представительниц женской половины человечества.

Воспитанная в богатстве и по-настоящему восточной роскоши домна Розанда и до того не была обделена вниманием аристократических кавалеров, но свадебное пиршество с присутствием рафинированной знати, обилие представителей европейской элиты вознесло юную красавицу, сделав её объектом внимания самых высокородных особ. Во время свадебных торжеств старшей сестры в Розанду пылко влюбился официальный представитель польского короля Владислава IV при дворе Лупу, сын брацлавского воеводы, будущего гетмана великого коронного Николая Потоцкого Пётр. Молодой воеводич, выполняя поручение короля, между делом находил время и для того, чтобы искать заветные тропинки к сердцу юной княжны. Однако на охоту за рукой и сердцем домны Розанды вышел не только именитый шляхтич. Несколько позднее дорогу ему перешёл еще более титулованный рыцарь – князь Дмитрий Ежи Вишневецкий, сын коронного хорунжего Януша Вишневецкого и внук заметной в истории Малороссии личности, князя Дмитрия Вишневецкого Байды. Именно ему была готова отдать своё сердце юная красавица.

Но, как говорится, любви все возрасты покорны, поэтому восхождение звезды юной Розанды к зениту первой любви не обошлось без претензий похотливого, хотя и очень богатого старца. Претендовать на её руку задумал почтенный шляхтич, зажиточный владелец многочисленных поместий и усадеб, давно овдовевший польный гетман и черниговский воевода Мартин Калиновский.

Понимая, что объект их вожделения ещё очень молод, претенденты на руку княжны коршунами кружили над её родовым гнездом, не выпуская ситуации из виду.

После свадьбы старшей дочери двор господаря Молдавии стали без особых причин посещать и другие высокородные гости, всё чаще и чаще князя с женой и дочерью приглашали на пышные балы именитые претенденты.

– Доченька, в каждом, кто приезжает ко двору, я боюсь увидеть сватов, – пошучивал Василий, понимая, что младшая дочь в стенах родного дома не засидится. – Ты меня разоришь, две свадьбы подряд княжество не выдержит.

– Ваша светлость, неужели в гости ко мне приезжают нищие? – понимая, что пришло её время, отшучивалась Розанда. – Тем более что я никуда не спешу.

Но не с этой стороны поджидала опасность господаря Молдавии.

Свадьба Марии и Януша Радзивилла стала громким событием, обсуждаемым во всех европейских дворах. Большинство коронованных особ склонялись к мнению, что этот брак был продиктован мотивами политической целесообразности; уж слишком сильно укрепил свою власть господарь Молдавии, а теперь ещё и породнился с влиятельным магнатом Великого княжества Литовского, что открывало возможности для создания родственных связей с не менее влиятельными магнатами польской и других корон.

Такое развитие событий не могло не беспокоить сюзерена. Высокая Порта должна была принять меры, чтобы пытающийся выскользнуть из-под влияния Оттоманской империи вассал не вздумал вдруг отдать и младшую дочь за какого-нибудь европейского аристократа. Надо было срочно остудить властные амбиции её отца.

Логическим завершением свадьбы Радзивилла и Марии Лупу стало прибытие гонца, передавшего господарю Молдавии Василию Лупу фирман от турецкого султана Ибрагима.

«Я, султан и владыка Блистательной Порты, брат Солнца и Луны, наместник Аллаха на Земле, властелин царств – Македонского, Вавилонского, Иерусалимского, Большого и Малого Египта, царь над царями, властелин над властелинами, несравненный рыцарь, никем непобедимый воин, владетель древа жизни, неотступный хранитель гроба Иисуса Христа, попечитель самого Бога, надежда и утешитель мусульман, устрашитель и великий защитник христиан, повелеваю князю, господарю Молдавии, добровольно и без всякого сопротивления отправить в Константинополь, столицу Оттоманской империи дочь свою Розанду, где в серале дворца Топкапы ей приготовлено место.

Султан Ибрагим I».

Глава 3. Заложница

Полчаса назад его опоясали мечом в мечети Эйюба, и он стал законным султаном Османской империи. Неудержимая гордость от получения этого головокружительного титула переполняла не только законного наследника, воцарившегося на троне огромного государства, но и его великолепного белого коня. Создавалось впечатление, что изумительный арабский скакун, сознавая торжественность момента, специально демонстрировал навыки выездки, грациозно выгнув шею и горделиво округлив грудь, с неторопливым изяществом, ритмично переставляя тонкие, стройные ноги, уносил нового правителя Блистательной Порты во дворец Топкапы.

Бесконечная вереница сопровождающих придворных, сверкая ослепительными праздничными нарядами, золотой рекой протекала между толпами горожан, громко приветствующих нового султана. Радостные выкрики и возгласы одобрения были щедро сдобрены громким смехом, а иногда и откровенным хохотом. И то и другое было адресовано виновнику всенародного празднества.

Султан Ибрагим I сидел в седле удивительно нелепо. Весь он каким-то образом съехал набок, а своею осанкой, присущей ярмарочным шутам и городским сумасшедшим, напоминал бесформенный тюк хлопка, взгромождённый на осла. Первый проезд правителя по столице империи продемонстрировал, кроме его физического несовершенства, отсутствие не только робкой надежды на будущее могущество и величие правителя огромной империи, но и самой скромной практики верховой езды. Центральная фигура грандиозного события в жизни великой династии на фоне сопровождающей его величественной процессии выглядела несуразно и вызывала у приветствующих султана горожан откровенный смех.

А откуда, собственно говоря, у бедного Ибрагима, сына султана Ахмета I могла появиться практика верховой езды, если всю свою жизнь (а это четверть века!) он прожил в заключении?

В династии Османов стать шех-заде^[20] совершенно не означало, что жизнь удалась… Скорее наоборот… В этой династии любой из султанов мог иметь от разных наложниц до двадцати (и более!) детей. Тут если уж рождаться сыном султана, то это надо было сделать обязательно первым. Только в этом случае можно было надеяться, что со временем ты, с большой долей вероятности, сможешь оседлать вожделенный престол, если, конечно, удастся выжить в дворцовых вихрях, которые то и дело закручивали мамаши твоих сводных (гаремных) братьев, пытаясь привести к власти своих сиятельных чад.

Получив титул султана, расслабляться было крайне опасно. Дворцовые перевороты были делом довольно частым. Потеряв бдительность и слегка вздремнув, можно было уже никогда более не проснуться. Поэтому взобравшись на трон, каждый новый султан первым делом стремился очистить политическую арену страны от предполагаемых конкурентов, то есть от возможных наследников престола. Решалось это простым их удушением и отправкой на корм рыбам, для чего из дворца Топкапы вел подземный тоннель, заканчивающийся на дне Босфора.

В принципе Ибрагиму повезло, хотя и везением это назвать сложно. После смерти отца, султана Ахмета I, Ибрагим вместе с матерью, братьями и сестрами долгие годы был в ссылке в Старом дворце. Затем жил взаперти в гареме Топкапы, что тоже можно считать везением, так как старший братец султан Мурад IV, по прозвищу «кровавый», успешно удавив пятерых своих братьев, оставил Ибрагима в живых только потому, что считал его полоумным и не способным составить достойной конкуренции в борьбе за трон. Однако когда Ибрагиму стукнуло двадцать, Мурад посчитал правильным перевести безмозглого братца из гарема в Кафес.

Трудно найти в мировой практике придворной жизни что-нибудь подобное этому блистательно-мрачному месту.

Кафес^[21] представлял собою небольшой внутренний двор султанского гарема во дворце Топкапы. В этом дворе располагались двенадцать павильонов, состоящих из нескольких комнат, куда селили шех-заде. Собственно, эти апартаменты и назывались Кафесом…

Ровно четыре бесконечно долгих года молодой шех-заде Ибрагим, которого по европейским меркам можно было считать «принцем крови», провёл в изоляции от внешнего мира под постоянным наблюдением стражи. Он был обеспечен всем необходимым и даже более того. Может быть, даже птичьим молоком. В его круглосуточном распоряжении были целые отряды глухих, безъязыких слуг и наложниц (из тех, которые не могут иметь детей), к его услугам были любые развлечения. Всю эту беззаботную жизнь омрачало отсутствие права покидать «золотую клетку».

Но страшнее было другое.

Уникальная мебель, роскошные изразцы и парча, удивительные картины и росписи разных эпох не могли развеять атмосферы чудовищного страха, царящей в «золотой клетке». Зная, как поступил его сиятельный братец Мурад IV с остальными братьями, Ибрагим каждую минуту, каждую секунду вслушивался в шаги за дверью своих покоев в ожидании прихода и своей смерти. Каждую ночь измученный юноша видел один и тот же сон, как в его спальню врываются янычары и убивают его, с той лишь разницей, что в одних кошмарных видениях они просто разрубали его на части, а в других медленно и деловито душили подушкой. В первое время, когда в холодном поту он с криком просыпался, в спальню вбегали слуги. Позже ночные вопли шех-заде вошли в привычку: в очередной раз услышав крики, слуги приоткрывали дверь и, увидев трясущегося Ибрагима, так же тихо её прикрывали.

Как ни странно, но постепенно теряющему рассудок Ибрагиму удалось выжить. Спасла его мать Кёсем-султан. К тому времени султан Мурад IV тихо загибался от очередного запоя (и это в мусульманской стране!). Исцелить кровожадного султана решили модным в те времена кровопусканием, что, в конце концов, избавило государство от правителя, любившего иногда прямо из окна пострелять из лука в своих подданных, проходящих по улице. Понимая, что вскоре династии Османов понадобится новый правитель, Кёсем-султан, используя всё свое влияние, которое ей обеспечивал титул «Валиде-султан»^[22], убедила великого визиря Кара Мустафу-пашу и других членов Дивана в том, что Ибрагим является законным наследником.

Даже пребывая на смертном одре, кровавый Мурад не желал передать власть из своих слабеющих рук в руки своего безумного брата, однако великий визирь сумел успокоить его, солгав, что Ибрагима по его указанию уже задушили.

Кончина султана освободила путь к престолу, и Ибрагима было решено перевести из Кафеса в Топкапы, но несчастный наследник престола настолько был парализован страхом насильственной смерти, что визири, пришедшие возвестить о смерти Мурада и его воцарении, долгое время не могла попасть в покои забаррикадировавшего дверь и спрятавшегося в покоях нового султана. Ситуацию снова смогла разрешить Кёсем-султан, приказав принести труп недавно преставившегося султана Мурада и положить у порога покоев трясущегося наследника. Только после этого обрадованный Ибрагим с воплями «Мясник умер!», «Мясник умер!» покинул свою «золотую клетку». Здесь уместней было бы кричать привычный всем такбир «Аллаху акбар!», но окончательно обезумевшему от счастья Ибрагиму было не до духовных исламских тонкостей, и его глотка изрыгала первые всплывшие в сознании слова, способные унести из его измученной души весь накопившийся за долгие годы животный страх, – «МЯСНИК УМЕР!»

Аллах был действительно велик, ибо только ему было под силу в одно мгновение переместить обречённого из пусть золотой, но клетки на сиятельный трон и сделать из многолетнего заключённого Великого султана.

Топкапы. Гравюра XV века

Новый правитель Османский империи по нраву был кротким и покладистым. Широкий лоб, быстрые живые глаза, румяный цвет лица, черты которого были в правильной пропорции, однако в общем их выражении не было ничего, что бы обещало великие умственные способности.

Восхождение на трон Ибрагима не принесло государству потрясений и перемен. Все назначенные Мурадом IV чиновники остались на своих местах, поэтому основные направления деятельности не изменились, но со временем Ибрагим перестал вникать в государственные дела, а управляли государством великий визирь Каменкеш Кара Мустафа-паша и Валиде Кёсем-султан.

Правда, очень быстро стало понятно, что династия была под угрозой исчезновения, так как из-за практики братоубийства после Ибрагима наследовать престол было некому. При этом выяснилось, что новоявленный султан не представляет себе, каким образом и вследствие чего рождаются дети. Женщин Ибрагим боялся и избегал, поскольку его взросление прошло в заточении.

Для того чтобы «вылечить» султана, всерьёз обеспокоенная мать – Кёсем-султан – вынуждена была пригласить некоего Джинджи-ходжу – известного целителя-авантюриста, этакого «османского Распутина». Знахарь снабжал Ибрагима снадобьями, а Кёсем-султан – девушками. Совместные труды принесли плоды. Вскоре Ибрагим занимался только производством наследников.

* * *

Мягко качнулась тяжёлая штора, и в комнату тихо вошла Кёсем. Великий визирь Ахмед-паша, сидящий за столом, был настолько погружён в чтение бумаг, что не заметил вошедшую, пока она не подошла вплотную к столу и не положила руку на его плечо.

– Оха!^[23] – Ахмед испуганно отпрянул, но узнав Валиде-султан, тихо ругнулся, – Ланет олсун^[24]. Послушай, ты всегда появляешься, как джин из бутылки: тихо и внезапно.

– У меня должность такая, – улыбнулась Кёсем. – Я должна быть везде и знать всё. А ты чем тут занимаешься?

Ахмед-паша вздохнул и горестно покачал головой.

– Гениальными проектами… Он меня в гроб сведёт!

– Кого ты имеешь в виду? Ибрагима?

– Кого же ещё?! Конечно же, твоего сыночка, да продлит Аллах его годы.

Кёсем долгим взглядом посмотрела на великого визиря и отошла к окну.

– Не гневи Аллаха. Тоже мне: «Да продлит его годы…» Твоя бы воля, то Ибрагима уже сегодня с почестями похоронили.

Ахмед-паша промолчал, но по тому, как он насупился и принялся двигать по столу бумаги, было ясно, что против такой перспективы он бы не возражал. Валиде-султан подошла сзади к великому визирю и запустила пальцы ему в волосы.

– Ну, ладно, ладно. Не дуйся. Из Ибрагима действительно султан никакой, но ведь он не мешает нам управлять государством. Кстати, о каких проектах ты говорил?

Великий визирь порылся в ворохе бумаг, нашёл два нужных листа и подвинул их Валиде-султан. Кёсем долго рассматривала один из них.

– Мне кажется, я знаю, что это такое. Если я не ошибаюсь, это новый павильон для обрезаний? Его уже закончили?

– Иншаллах^[25]… Через неделю завершится отделка, и ты можешь принять участие в меблировании.

– Вот и хорошо. А это что?.. – Кёсем повертела в руках второй лист.

– Я же говорю – гениальный проект! – великий визирь ухмыльнулся и широко развёл руками. Вдруг его прорвало. – Всё боялись, что он импотент! Паниковали, что не будет наследника, что династия рухнет. И что?! За семь лет – восемнадцать детей! Одних мальчиков девять! Нет, павильон для обрезаний простаивать не будет!

– Ахмед, я спрашиваю, что это?

– Это? Наш неутомимый султан повелел отделать зеркалами помещения гарема, где он устраивает свои оргии.

Кёсем опустила на стол эскиз, который держала в руках, и снова подошла к окну. Она любила смотреть из окон дворца на спокойные воды вечного Босфора. Эта широкая водная улица всегда привлекала своей неторопливой, но удивительно интересной жизнью. Где-то справа, медленно-медленно, словно упавший на воду одинокий лепесток хризантемы, уходил в Мраморное море маленький белый парусник. Посреди пролива, все сильнее забирая влево, вероятно пытаясь спрятаться в бухте Золотой Рог, напрягая свои ветрила, скользила рыбацкая шхуна. Её наполненные ветром паруса напоминали нескромно обтягивающую девичье тело блузку, отчего шхуну хотелось назвать грудастой. У причала, под самым дворцом, плечистые амбалы выгружали из утлой фелюги какие-то тюки. Рядом загорелый рыбак в феске и шароварах пытался разобраться со спутанной рыболовецкой сетью. Наблюдать за неторопливыми действиями незнакомых людей, несуетливой жизнью огромного города, за неизменным и в то же время постоянно меняющимся морем было бесконечно интересно и благостно. Это приносило покой и умиротворение.

– Зеркала, говоришь… Да… Это начинает надоедать. Природная доброта и мягкотелость Ибрагима довели до того, что этот целитель Джинджи-ходжа начинает потихоньку управлять им, а его фаворитки просто садятся мне на голову.