Поезд идет на восток

2. Российско-китайская граница.

К Улан-Удэ мы подъезжали по широкой долине замечательной красоты, которую ей придавала протекающая посередине река Селенга с живописными берегами. Ее вода, казалось, вообще не движется, а как будто величаво стоит на месте. Кое-где она разветвлялась на рукава, а где-то собиралась в единый

поток и уже становилось видно, что ее медлительность и величавость только кажущаяся – река стремительно мчится вперед.

Река Селенга

Фото из личного архива автора

Город Улан-Удэ из окна вагона выглядел небольшим и совсем невзрачным. Уже через несколько минут промелькнули привокзальные постройки, и поезд остановился у вокзала. На небольшой станции было столпотворение языков и народов: монголы, буряты, русские, китайцы и даже американцы из нашего же поезда, которые вышли фотографироваться на фоне экзотики и фотографировали бегающих по перрону грязных цыганят из Средней Азии. Взрослые цыгане толпились тут же у стены вокзала. Барон их табора в живописном азиатском халате, распахнутом на огромном животе и в тюбетейке прохаживался неподалеку, внимательно наблюдая за происходящим. Но, надо отдать им должное, никто из цыган не приставал к пассажирам, а их дети не клянчили у иностранцев деньги. Трудно объяснимая ситуация в современной России: то ли это не совсем цыгане, то ли московская «цивилизация» до них еще не дошла.

Петровский завод – место ссылки декабристов – из окна вагона современного экспресса в конце ХХ века оказался совсем даже и не страшным, хотя и далековато, но зато природа здесь все же уникальная, во всяком случае в это время года. Вообще мне показалось странным, что снег и холод остались в Европе, а в Сибири, от одного названия которой уже пробивает жуткий озноб, на протяжении всего пути светит солнце, погода чудная, довольно тепло. Меня заинтересовало, неужели здесь нет никаких упоминаний о сосланных сюда декабристах, поэтому я вышел из вагона посмотреть. Нет, все в порядке, у небольшого вокзала установлена слегка заросшая от времени, заброшенная каменная плита с портретами и именами нескольких из них. Интересно, а где же остальные?

После Читы, которую проскочили ночью, и которая не оставила никаких впечатлений, начались голые сопки и степи. Вот здесь места действительно унылые. Поезд медленно полз в сторону границы. От Улан-Удэ в нашем купе уже ехал молодой китаец из Харбина, который, по его словам, имеет в Улан-Удэ какое-то дело.

Когда проводник раздал таможенные декларации, все засуетились, и мне пришлось активно помогать китайцам ее заполнять, хотя и сам-то видел декларацию впервые в жизни, но ведь ни русским, ни английским языком, на которых была составлена декларация, большая часть пассажиров нашего вагона, естественно, не владела. Закончив с этим хлопотным делом, китайцы притихли и насторожились: не то везут что-то недозволенное, не то просто традиционно боятся всякого контакта с представителями власти. Действительно, кто их знает, с какой ноги сегодня встал пограничник или таможенник, который придет для контроля.

Один из русских постарше, товарищи его звали Михалыч, узнав, что своей валюты у меня совершенно нет, попросил задекларировать и провезти часть его долларов, потому что в то время можно было провезти не более 500 долларов. Не увидев в этом ничего плохого, я согласился взять его 400 долларов. Еще одна китаянка попросила меня провезти пару блоков сигарет.

Как только поезд остановился в Забайкальске, в каждый вагон вошли пограничники и собрали паспорта. Затем сразу же прошли таможенники, которые сделали отметки в таможенных декларациях. Надо признать, меня немного удивила простота этой процедуры, поскольку сейчас даже на украинской таможне контроль гораздо строже. Видимо, здесь хорошо знают, что вывезти из нашего государства уже нечего. После этого проводники попросили всех выйти из вагона на несколько часов: предстояла замена колес, поскольку в большинстве стран мира ширина железнодорожной колеи уже, чем в России.

Мне нужно было позвонить домой, чтобы узнать, как обстоят дела с получением кредита на эту поездку, который мне выделили в фонде Сороса. Ведь этой командировке предшествовала довольно странная и запутанная история. После многих лет воинской службы и работы в вузах с китайским языком у меня впервые появилась реальная возможность съездить в Китай, где уже до этого успели побывать некоторые из моих коллег. Когда декан факультета, наконец, решил, что сможет один год обойтись без меня, я стал оформлять документы.

Сначала пришлось заполнить прибывшие из Китая заявление и анкету, затем предстояло пройти медицинскую комиссию в особо определенной для этой миссии, а потому особо коррумпированной платной поликлинике. Будучи военным от младых ногтей, я хорошо знал, что «нормальные герои всегда идут в обход», поэтому не стал испытывать судьбу в этой платной поликлинике, а спокойно получил необходимые для анкеты штампики в своей районной поликлинике, ведь для китайцев это совершенно не имеет значения. Затем сдал анализы на СПИД, хотя результаты этих анализов, как потом выяснилось, действительны всего несколько дней. Завершением дел, как мне наивно тогда казалось, стало оформление служебного загранпаспорта. Когда все формальные вопросы были закончены, и предстояло лишь решить у ректора университета вопрос финансирования, то есть выделения всего 300 долларов для покупки отнюдь не авиабилета, который в то время был намного дороже железнодорожного, а билетов для шестидневного путешествия в поезде туда и такого же долгого обратно, ректор согласился подписать приказ о моей командировке, но заявил, что средств на покупку билетов у университета нет.

Трехсот долларов на билеты, несмотря на то, что я 26 лет прослужил в армии, а потом еще немного поработал в системе образования, у меня тоже не было. По тем временам такие деньги, тем более в зарубежной валюте, были явлением весьма редким – челночный бизнес только-только разворачивался, а частное предпринимательство находилось еще в более зачаточном состоянии. Что же касается таких профессий, как преподаватели, то такое исключалось в принципе. Положение создавалось безвыходное, и я уже было решил отказаться от этой поездки, перестал готовиться и поехал в Крым, чтобы отвезти дочку в Евпаторию, где находился детский санаторий на берегу Черного моря. В пути разговорились с попутчицей, которая уже имела опыт поездок в Китай за товаром. Узнав о том, что я знаю китайский язык и имею возможность выехать в Китай, но не имею средств на билет и поэтому отказываюсь, она сильно удивилась:

– Ни в коем случае не отказывайтесь! «Челноки» платят огромные деньги за то, чтобы сделать паспорт, чтобы получить визу, не зная языка, едут куда глаза глядят, платят за дорогу, за гостиницу, а вам все документы сделали, язык знаете, проживание и питание обеспечивают, осталось только на дорогу денег найти. Да разве ж это проблема? Займите, потом вернете сторицей.

Ее слова крепко запали мне в душу, ведь эта поездка, по сути, была мечтой всей моей жизни после учебы в институте. И дай Бог здоровья этой женщине, ставшей своеобразным ангелом, специально посланным мне Богом.

Вернувшись назад, я опять пошел в институт, забрал загранпаспорт и дал согласие на поездку. В это время мне посоветовали обратиться в какой-то таинственный Фонд Сороса, якобы оказывающий поддержку развитию науки в странах бывшего Советского Союза.

Шустро-развеселые молодые люди, пригревшиеся в помещении, снятом специально для офиса этого фонда, по неизвестной причине сначала было приняли меня в штыки:

– Денег нет! – услышал я, как только заикнулся о командировке.

Но один из них все-таки поинтересовался, сколько же мне надо. Услышав о сумме, которую я назвал, они дружно откровенно рассмеялись:

– Такую сумму мы Вам конечно же найдем.

Вполне вероятно, что моя просьба показалась им своеобразной формой атавизма, поскольку другие просили у них суммы на порядок или два выше. После этого они попросили меня заполнить анкету и принести гарантийные письма, подтверждающие мои искренние намерения в соответствующей поездке. Но поскольку в тот месяц деньги ими были уже растранжирены, то мне предложили подождать до следующего месяца, клятвенно заверив меня, что моя просьба будет удовлетворена.

Ждать получения денег я не мог, поскольку время командировки уже было просрочено почти на месяц, и пришлось деньги на билеты пока взять взаймы. Вот почему сейчас мне хотелось еще до пересечения границы убедиться, что деньги женой все-таки получены и мой долг возвращен хозяевам.

На грязной, безлюдной, захолустной станции Забайкальск было какое-то сонное царство, не видно было никакой власти: все было закрыто, нигде ничего не работало, изредка с совершенно безразличным видом проходили пограничники. На мой вопрос кто-то посоветовал сходить на городскую почту, где, возможно, мог быть междугородний телефон. Хоть и было страшновато, поскольку я не представлял себе, сколько времени потребуется на замену колес, – никто об этом не сказал – я все-таки отправился на поиски. Мои опасения оказались напрасными: весь городок можно было пройти вдоль и поперек за полчаса. Но, как можно было и предположить, на почте телефона не оказалось, надо было искать телеграф, а линия единственного телефона на телеграфе была занята. Все как положено!

Пришлось вернуться на вокзал, где выяснилось, что мои поиски вообще были напрасными, потому что тетя Соня, работавшая в почтовом киоске и бывшая едва ли не единственной живой душой на этой Богом и властью позабытой станции, по совместительству занималась и заказами на телефонные переговоры. И хотя заказов у нее было довольно много, а телефонная будка всего одна, я уговорил добрую тетю Соню помочь мне связаться с домом.

В 13.30 по московскому или 19.30 по местному времени состав тихо и медленно подкрался к станции, хотя никаких объявлений по радио не было. Я подошел к уже открытому вагону и вошел в свое купе. Но оказалось, что я уже не первый: на верхних полках стоял наш молодой китаец и старательно отворачивал верхний вентиляционный люк в потолке. Увидев меня, он какое-то время испуганно смотрел на меня, а затем широко улыбнулся своей раскосой улыбкой и, ничего не говоря, продолжил свое дело. Открыв люк железнодорожным ключом, он быстро достал из своей сумки несколько фонарей для автомобилей, запихнул их под потолок и также быстро закрепил люк на прежнем месте. Все произошло в какие-то считанные секунды. Другие пассажиры еще даже не успели войти в вагон. Судя по всему, он уже не первый раз проделывал такую работу, поэтому так хорошо рассчитал время. Закончив эту процедуру, он спрыгнул с верхней полки и, по-прежнему мило улыбаясь, сел рядом со мной. Я понимал, что ему уже ничего не оставалось делать, кроме как положиться на мою порядочность. Естественно, и у меня хоть и было дурацкое положение, но заниматься розысками «честных контрабандистов» в духе лермонтовского Печорина на Тамани не было никакого желания. Отношение же к предательству в любой форме было воспитано еще с детства. Мой-то сосед моих мыслей, конечно, прочитать не мог и обреченно ждал своей судьбы: «Выдаст или не выдаст?» Можно было только догадываться, что творилось у него в душе.

Вскоре в купе вернулись наши соседки, потом опять вошли пограничники, и, придравшись к документам русских горе-коммерсантов, стали высаживать их из поезда. А ведь у меня были деньги одного из них, и надо было как-то их вернуть. Все пассажиры чинно сидели в своих купе, боясь шелохнуться, тем более что между нашими купе стоял пограничник. Ребята какое-то время пытались качать права, но на границе, как я понял, это совершенно бесполезное дело, поэтому они все же стали собираться на выход. Что же делать? Я вышел из купе, а мой горемыка Михалыч из-за спины пограничника стал подавать мне сигналы, мол, отдай деньги, но я не представлял себе, как это сделать так незаметно, чтобы погранцы не заметили. Затем Михалыч подскочил ко мне как бы попрощаться, и я быстро сунул ему его капиталы.

Одна заморочка на этом закончилась, но пограничники начинали проверять вагон. У нашего купе, загородив собою всю дверь, остановился мощный прапорщик, бывший, как мне показалось, немного навеселе, а солдаты, не решившись его побеспокоить, прошли мимо нашего купе. Из вагона вывели еще двоих китайцев, у которых оказались просроченными паспорта, и забрали двух контрабандных щенков в соседнем вагоне. Они, оказывается, очень дороги в Китае и представляют собой одну из статей бизнеса, но перевозке без документов не подлежат.

Наконец, уже в густых сумерках, поезд медленно и как-то обреченно тронулся дальше, и я, по выражению проводника, остался в вагоне, если не во всем поезде, единственным «советским гражданином». Надо признать, было некоторое тревожное чувство при пересечении границы первый раз в жизни, все-таки совсем чужая страна, да и некоторая настороженность, сохранившаяся еще с тех незапамятных времен обоюдоострой вражды, давала себя знать, не зря же я когда-то рассматривал территорию Китая в прицел мощного бинокуляра и не только через него.

Минут через десять-двадцать наш поезд, освещаемый прожекторами, сначала пройдя мимо пограничной вышки на советской стороне, а затем, проехав под аркой с надписью «Китайская Народная Республика», уже подходил к ярко освещенной станции Маньчжурия. Я, как будто специально, 1 октября 1993 года въезжал в Китай сразу в два праздника: Праздник середины осени и День провозглашения КНР. Надо ж было так подгадать! К счастью, к несчастью ли?..

Вдоль всей платформы, вытянувшись в струнку и держа руку у головного убора в знак приветствия, стояли железнодорожники, пограничники и таможенники этой станции, которых поначалу даже различить было довольно трудно, потому что все были в форме и при погонах.

Как только поезд остановился, в каждый вагон сразу же вошли пограничники. Молодая девушка в военной форме с золотыми погонами офицера вошла в купе, поздоровавшись и представившись, с непроницаемым лицом стала собирать паспорта. Я попытался поздравить ее с праздником, но она упорно делала вид, что ничего не слышит: она при исполнении и слушать всяких болтунов не желает. Зато стоящий за ее спиной молодой солдат-пограничник широко улыбнулся.

Вслед за ними вошли таможенники и процедура проверки повторилась. Мои соседи стали дружно рассказывать им почти всю мою биографию-легенду, с которой они уже за время дороги успели познакомиться. Таможенник, спросив, какие вещи мои, больше к ним не прикасался, зато стал серьезно знакомиться с содержимым багажа моих соседок, но особенно тщательно стал проверять нашего молодого соседа. Похоже, тот здесь частый гость, и именно поэтому ему уделяли такое пристальное внимание. Но, как и следовало ожидать, ничего незаконного обнаружено не было. После этого нам разрешили выйти на перрон и немного погулять по вокзалу.

Китайцы дружною толпой моментально ринулись к выходу. Мне торопиться было некуда, денег было в обрез, да и страшновато было гулять по чужой территории, поэтому я собрался было пересидеть в вагоне, но Гань Дэмин настойчиво приглашала меня к выходу, поэтому по чисто вылизанной платформе мы отправились на вокзал.

Не знаю, какой шок испытывают наши люди, когда впервые приезжают в Европу, в какую-либо капстрану, но я был серьезно потрясен, попав даже в «социалистический» Китай, хотя уже был немного наслышан об этом. Понимаю, что это не вся страна, а только видимость, показуха, но для тех американцев, немцев и голландцев, которые ехали в нашем поезде, это был резкий контраст по сравнению с нашими российскими делами, беспорядками и расхлябанностью, которые они видели вдоль всей дороги на каждой станции. Здесь же их взорам предстал магазин с полками, ломящимися от чистых, аккуратно упакованных, разложенных, в прямом смысле, по полочкам, товаров. Приветливые молодые продавщицы, смотрящие тебе в рот и готовые услужить всем и сразу, независимо от количества наседавших пассажиров.

ВСЕ СЛУЖБЫ（!!!）– телефон, почта, обменный пункт, полицейский, внимательно наблюдающий за всеми, – несмотря на поздний час, были на месте и были готовы выполнить свои обязанности в лучшем виде. И в этом не было ничего удивительного, ведь международный поезд бывает один раз в неделю, поэтому его специально ждут и серьезно готовятся к встрече. Меня удивило, что на вокзале и на платформе не было посторонних, только пассажиры нашего поезда и служащие, принимающие этот поезд. В небольшом, но уютном зале ожидания был установлен хороший японский телевизор, что было редким явлением по тем временам, перед которым расположился главный полицейский чин и еще какие-то крепкого вида ребята, явно неслучайно попавшие сюда. Как только с одного краю перрона неизвестно откуда появился какой-то случайный тип родной им китайской национальности, его тут же выпроводили за пределы вокзала.

Полюбовавшись на разные диковины на полках и наметив, что можно будет купить на обратном пути, я возвратился в вагон. Все мои попутчики, словно обрадовавшись возвращению на родину, значительно оживились, и, возможно, соскучившись по китайской пище, на вокзале активно закупали разные продукты: несли свою лапшу, соки, много пива и даже китайскую водку. Уже перед купе меня встретили соседи из другого купе и, поздравив с праздником, предложили рюмку китайской водки. Мои соседки, закупившие по случаю праздника Середины Осени пряники «юэбин», тоже стали меня ими угощать.

http://image.baidu.com/search/detail?ct=503316480&z=0&ipn=d&word=松花蛋图片&step_word=&hs=2&pn=49&spn=0&di=128260&pi=0&rn=1&tn=baiduimagedetail&is=0%2C0&istype=0&ie=utf-8&oe=utf-8&in=&cl=2&lm=-

Но больше всех удивила та молодая китаянка, которой я помог «контрабандно» провести два блока сигарет, провоз которых тоже ограничен. Она прибежала в наше купе с «суньхуадань» – яйца по-маньчжурски – и предложила мне откушать, заявив при этом, что это очень вкусно. До этого мне как китаисту приходилось слышать о съедобности этих яиц, но никогда не приходилось их видеть, а так как все в России считают, что это тухлые яйца, поэтому, естественно, я не мог разделить ее восторга. Моя нерешительность ее нисколько не смутила, она быстро стала очищать сразу несколько яиц и настойчиво продолжила свои предложения отведать столь необычный деликатес. Я с некоторым ужасом взглянул на одно из них, и мне стало совсем плохо, когда я увидел, что вместо белка там абсолютно черная желеобразная масса, а вместо желтка что-то зеленовато-белесое. Но все женщины настолько искренне недоумевали, почему я не разделяю их восторга, и так искренне расхваливали и яйца и меня, что мне пришлось забыть о том, что профессиональная болезнь дипломатов – это болезнь желудка, и решиться на героический поступок. Решив, что двум смертям не бывать, и.… где наша ни пропадала, мысленно перекрестившись и тяжело вздохнув, я взял в рот эту страсть… Каково же было мое удивление, когда я почувствовал, довольно приятный вяжущий привкус и немного своеобразный запах, но отнюдь не запах тухлого яйца. С их легкой руки такие яйца стали в Китае моим излюбленным деликатесом.

Через некоторое время прибежал наш молодой сосед с целым ящиком пива и тут же принялся меня угощать, стараясь таким образом отблагодарить за невольно оказанное содействие в контрабанде. При этом он с воодушевлением рассказывал всю эту историю ничего не знавшим и не подозревавшим соседкам, которые после этого прониклись ко мне еще большим доверием.

Так закончился этот очень хлопотный и поэтому очень длинный день. Мы перевели стрелки часов на пекинское время, потому что в Китае не учитывают никаких часовых поясов, и вся страна с востока до запада живет по Пекинскому времени, и заснули, как убитые. Но все же я успел заметить, что поезд всю ночь шел, не останавливаясь, и так промахнул всю часть пути, относящуюся к Внутренней Монголии. Ничем особенным от наших степей, как я успел заметить, она в принципе не отличалась.

3. Вдоль сопок Маньчжурии.

Затем началась Маньчжурия. Но знаменитых гор Большого или даже Малого Хингана, о которых нам говорили в институте на занятиях по страноведению, или хотя бы сопок, воспетых в песнях, там, где мы проезжали, было незаметно. Видимо, наши предки для строительства этой железной дороги, которая раньше называлась КВЖД, специально выбирали участки с равнинным рельефом. Горы, похоже, располагаются где-то южнее. Вдоль дороги все те же степи, болота, но иногда около деревень уже встречались и поля. Поля разбиты на участки, но межей не видно. В это время года крестьяне убирали кукурузу, но кое-кто уже и пахал на лошадках или на ослах, иногда были видны и маленькие тракторочки индивидуального пользования. Больших тракторов и комбайнов уже и не видно – пресловутых маоцзэдуновских «коммун» больше нет. «Как они умудряются не задевать соседних участков и не враждовать по этому поводу?» – подумал я, глядя на очень ровные участки, между которыми не было таких характерных для наших полей межей, хотя поля явно принадлежали разным хозяевам.

Дома в деревнях больше глинобитные, как в Средней Азии, но иногда попадаются и кирпичные. С кирпичом в Китае нет проблем, но для простых крестьян все же дорого. Планировка усадьбы довольно своеобразна: дома лепятся друг к другу, но выход из дома имеют, как правило, в свой, хоть и очень маленький дворик, окруженный со всех сторон глухими глиняными или кирпичными стенами, по принципу «Мой дом – моя крепость». Туда же, во двор, выходит и единственное во всем доме окно или два по сторонам двери. Другие стены дома, выходящие наружу, такие же глухие. Все дома покрыты черепицей. У старых домов крыши еще имеют характерный немного изогнутый вид, а у новых – крыши уже прямые. Во дворе в лучшем случае только одно-два дерева, но никаких других растений незаметно. Хозяйственные постройки у деревенских хозяев чуть в стороне, могут быть даже вне дворика.

Одна из таких хозяйственных построек неожиданно привлекла мое внимание, потому что недалеко от железнодорожного полотна, по которому шел наш поезд, была очередная деревенька. Перед домом было сооружено что-то похожее на небольшой свинарник с низкими стеночками и выходом, но без крыши, поэтому прямо за этой стеночкой стояла женщина, и можно было бы подумать, что она просто занимается хозяйственными делами, если бы она вдруг не произвела некоторых действий руками, расстегивая ремень на брюках, стеночка сооружения была ей как раз по пояс, поэтому заметить ее действия было нетрудно, затем резко присела, и над стеночкой осталась видна только ее голова, вращающаяся почти на 360 градусов и настороженно оглядывающая подступы к ее укрытию.

В городах, которые мы проезжали, стояли такие же блочные дома, как и у нас. Наши, правда, все же не всегда выглядят такими серыми и грязными, какие я увидел здесь. Чаще всего в городах эти дома объединены в общие блоки по нескольку домов, окруженные глухой кирпичной стеной или реже металлической оградой-решеткой, ограничивающими определенную территорию только этого двора или квартала. Вход через ворота на территорию такого двора-квартала иногда охраняют наемные охранники. Но кроме этого во время торжеств и бед народных существуют еще и добровольные дружинники из пенсионеров с красными повязками, которые по своей подозрительности, особенно по отношению к иностранцам, легко отличающихся от китайцев по внешнему виду, будут посерьезнее любых охранников.

В городах очень много самостроя по типу «шанхайчиков»: строения, которые вполне можно назвать шалашами, лепятся к любой стене в любом месте, но все-таки имеют, хоть и маленький, в два-три квадратных метра, но дворик, окруженный хоть и плохонькой, но стеночкой. Такие самостроенные фанзы чем-то очень напоминают известный нам по детским книгам «домик кума Тыквы» из «Приключений Чиполино», с таким же упорством и трудом воздвигаемый только для того, чтобы спрятаться под крышу, и такой же социально незащищенный, поскольку возводится без всяких прав, а потому может быть снесен в любое время по приказу любого «сеньора Помидора», а надуваться таковыми, как я понял позже, здесь умеют.

Фактически китайским домом является вся огороженная стеной-забором территория, потому что большая часть времени, как я понял, у жителей проходит, если не на работе вне дома, то именно на улице во дворике, который становится своеобразной гостиной. Внутри дома только спят и иногда едят в плохую погоду. А вот во дворике отдыхают, общаются и занимаются различными хозяйственными делами: моют и готовят овощи, готовят обед, стирают, чинят вещи, даже моют голову. Так, довольно молодая девушка или женщина вынесла прямо на улицу табурет, поставила на него небольшой тазик, налила из термоса горячей воды, взяла шампунь, слегка оголила шею, наклонилась и принялась спокойно мыть голову, нисколько не обращая внимания на проходящих мимо людей и проезжающие машины. В другом городе аналогичное купание в тазике было осуществлено с малышом лет пяти-шести. Действительно, что естественно, то не позорно.

Фото из личного архива автора

Вечером, как только становится похолоднее, начинают топить печи, но не углем, а углеконцентратами. Это специально изготовленные из каких-то углеотходов цилиндрики диаметром 10 см со сквозными отверстиями для огня. Эти цилиндрики специальным крючком укладывают в топку такого же диаметра, а после прогорания вытаскивают тот же цилиндрик, только уже шлаковый. В это время над поселком или над городом поднимается сизоватый дымок, запах которого ощущается даже в закрытом вагоне поезда. Копоть исходила также и от паровозов, встреча с которыми состоялась сразу же на первых китайских станциях, как встреча с детством и юностью. Когда-то наша семья жила в своем доме с печным отоплением недалеко от железнодорожной станции, поэтому запахи дыма от топящихся печек, запахи железной дороги от паровозной копоти, гудки паровозов и металлические голоса станционных диспетчеров по селектору были знакомы мне с детства.

Но наш международный поезд на протяжении всего пути тянул все-таки тепловоз. Проехали город Дацин с его нефтедобывающими качающимися «гусями» справа и слева от железнодорожного полотна.

На станционных платформах, на которых останавливался наш поезд, по-прежнему было абсолютно пусто: если бы не вытягивающиеся в приветствии при прохождении поезда через станции железнодорожники и полицейские, то, казалось бы, что они совершенно безжизненны. Сначала я подумал, что такая честь оказывается только международному поезду, но в дальнейшем убедился, что так вообще принято в Китае на железной дороге, где сохраняются военные порядки, более жесткие, чем в других государственных организациях. Пассажиры, готовящиеся к посадке, обычно толпятся за решетками вокзалов вне железнодорожных платформ, а затем минут за десять до отправления поезда их начинают пропускать через контрольные турникеты, проверяя при этом проездные билеты. Все, естественно, торопятся, толкаются, бегут, боясь опоздать и торопясь захватить места в общих вагонах. Для выхода на платформу без проездного билета, например, чтобы проводить или встретить кого-то, необходимо покупать перронный билет, чего китайцы обычно не делают, поэтому прощаются с отъезжающими здесь же у турникетов.

Во время остановки в Харбине, где выходил наш молодой попутчик, мы вышли его проводить и немного прогулялись по платформе. В одном из подземных переходов показался мужчина, желающий выйти на платформу, где стоял наш поезд, но его попытка была тут же пресечена подбежавшим полицейским. Наш сосед так и не дождался тех, кто должен был его встречать. Не знаю, что было у него на душе, но мне было немного обидно за него. Потом только я узнал, что все встречающие обычно тоже стоят за решеткой у выхода с вокзала у турникетов, только выходных, где у выходящих пассажиров опять проверяют их проездные билеты.

Поезд повернул на юг, и пейзаж за окном понемногу стал меняться: стало больше поселков и деревень, больше обработанных полей с гаоляном и кукурузой, поделенных на длинные ленты, и кажется, сам бог не поймет, где и как нужно косить, чтобы не задеть соседский урожай. Чуть южнее стали попадаться и рисовые поля. Вблизи городов вообще был занят почти каждый участочек земли, даже вдоль железной дороги. На этих участочках в основном сажают овощи.

Вскоре у деревень я стал различать отдельные могилы и целые кладбища, которые представляли собой бесхозные и неухоженные участки земли. Могилы в виде небольших курганчиков земли, не выше метра, располагаются обычно в беспорядке. Никаких сооружений религиозно-культового плана, типа наших церквей, рядом заметно не было. На некоторых могилах есть небольшие, чуть меньше, чем на наших кладбищах, каменные или бетонные стелы полуметровой или метровой высоты. На свежих могилах лежат венки и цветы. Но еще очень часто, несмотря на официальный запрет хоронить на полях, могилы по традиции располагаются прямо у поля или даже на самом поле, занимая частицу такой дорогой посевной площади.

И хотя в тот день был праздник, праздничного настроения в нашем понимании у жителей городов и тем более деревень было совершенно незаметно. Сразу вспомнил торжественно-оживленную обстановку в наших городах и деревнях, которые были в праздничные дни 7 ноября или 1 мая. Я попытался было разобраться в лозунгах и многочисленных вывесках, считая их праздничными транспарантами, стараясь найти там хотя бы знакомые слова, но тщетно. Получалось, что это просто какой-то набор иероглифов. Проанализировать такие вывески не представлялось возможным, потому что они пролетали мимо со скоростью поезда. Позже я понял, что это всего лишь разновидность рекламы различных компаний, большей частью вообще с транскрипцией иностранных названий, которая висит постоянно и к празднику не имеет никакого отношения.

Через какое-то время мы проехали город Чанчунь. Было заметно, что это тоже крупный промышленный центр. Мои соседи рассказали мне, что центральный проспект этого города по-прежнему носит имя Сталина, а на площади Победы есть памятник советским воинам, которые погибли при освобождении Северо-востока Китая, то есть этой самой Маньчжурии, от японских захватчиков. Позднее, когда мне приходилось бывать здесь, я заметил, что доброе отношение к Советскому Союзу, к России у простых жителей этих северо- восточных провинций Китая сохранилось в большинстве своем лучше, чем у жителей других районов страны. При общем падении интереса к русскому языку в стране в этих провинциях изучение русского языка сохранилось во многих школах и университетах. Люди любят не только слушать, но и петь русские песни, знают советские кинофильмы. Многие стараются отправить своих детей учиться именно в Россию, надеясь, видимо, на большую возможность общения именно с Россией. Здесь вышла одна из девушек, ехавшая в нашем вагоне. Она пробыла в России больше года и была очень взволнована предстоящей встречей с родными. На платформе ее встретил старший брат, который не только не поцеловал, но даже не обнял сестру, а просто назвал ее по имени вместо приветствия и взял у нее из рук одну из тяжелых сумок. По нашим понятиям встреча более чем холодная, а в Китае так принято.