Но и все же… было бы забавно, если бы на картине была та, что была до меня. Ну, не умею я долго держать серьезный апломб, когда на сухом остатке еще есть что обсмеять. Или оплакать… Прости! Но и я надеюсь, ты вновь понял. Или поймешь – ведь я еще не раз повторю и вернусь… Знаешь же! Как и про баланс с равновесием… Цирк на дроте же, ей… бог-дьявол. А иначе же… никак! Вот и ходим по грани, стараясь не сорваться в какую-то излишнюю полемику на больном и открытом, еще не зажившем… С критикой же и без предложений. Надо же всегда – фильтровать и порцевать. С настаиванием! «Подумать – сказать – сделать»: только так, а не наоборот. И уж тем более – ради только них самих. Так и знала же, что что-то должно остаться! Но вот и только… почему именно в комнате Влада, а не?.. Он же сам говорил, что… Неужели и, правда, так издевается над ним: по ночам снимает ее у себя и вешает в комнате Егора? На стене или под потолок… На потолке! И прямо же… над ним и его же кроватью! Вот это убийство так убийство… Прям же и… что ни на есть. И Влада же! После и всего же вот этого… С щепоткой лишь само-. Сам же пошел на это! Ладно… Все! Посмеялись и хватит. О костях, да? Да! Ведь и это же уже – моя прерогатива тоже… и ничего больше, как и меньше… «Делиться с тобой и не делиться ни с кем»! Таков лишь итог всему и ему же смысл… Так что… мои уже взятки – гладки! Да и танец же все этот… он же наш… танго. М? Ведь его – танцуют двое. Не забывай… никогда! Хотя бы это… А какой был символизм… Какое… Такое… Даже до мурашек пробрало! Да, наша же история с тобой не началась с этого… моего нынешнего же светло-коричневого деревянного шкафа-стола началась еще тогда же и с того же… до… темно-коричневого и настоящего деревянного шкафа с полками же для книг… и внутри него же самого – не как уже сейчас и приставка же к самому столу… и уже не закончится же той, что есть сейчас, но… Честно? Не только с этого и поэтому же, что шкафа нет, а… Хотя и то, что все стало открыто зрению и не только же моему, сыграло существенную роль… Но и не суть. Уже! Хоть… было бы и забавно… и страшно же одновременно, смешно и страшно, как прям и в том самом анекдоте… если бы мы оборвались с тобой – на этом же самом моменте, когда уже не стало и твоих же все предшественников…
И ведь ладно бы, да, просто бы выкидывала и выкинула – она ж их всех сожгла! Разобрала шкаф… и с ним же сожгла. Заморочилась же! Нашла какую-то… а главное же и у кого-то, к слову же все о «рамах» и… гаражах, не знаю, сараях… в центре города… мусорках, что и тоже, конечно, может быть, но и вряд ли уже, не к чести же… черную обугленную проломанно-пробитую с нескольких сторон… но и главное же все не со дна… металлическую бочку… и устроила костер, ха, целое кострище! И угадай же – где? Под окнами своей же квартиры! А я? В них и на них же смотрела! Таким было мое наказание за тайны и секреты в своем же закрытом от нее шкафу… И нет, я сейчас не про ориентацию! Буквально! К сожалению ли? Счастью? Полагаю, что все же второе: ведь и я еще легко отделалась! А так бы… не знаю… спрыгнула бы с подоконника? Разувшись перед этим, конечно же! Ну и благо же еще – не раздевшись. Ну, а там… регенерация и… все по новой. С фантазией ведь подходит! С воображением… Изощренно-извращенными! И нет, она не могла в него влезть просто так! Собственно, поэтому-то и избавилась… по большей части. Ведь и он был еще сам по себе настолько старым, возможно, что и как она же, причем уже и не по человеческим же меркам прям что и раритет… Ну, не было ей дела до других комнат! Своя новехонькая – и ладно… Что даже и я его сама изредка закрывала, боясь, вдруг потом не откроется! Не говоря уж и за ключ, что был всегда в него вставлен, и если вдруг случайно проворачивался – точно уже приходилось идти за отверткой, чтобы если уж и не открыть его ей, то вскрыть или разобрать! Теперь же – в том углу почти пусто… Ведь и тоже уже – редко когда бывает, особенно… когда там сижу я сама. И где слева от меня уже – захламленный стол. А справа – стена с трубой под подоконником. И к которой уже я… То ли еще и привязанная чуть ли и не за волосы… То ли и висящая уже на них и ней… Типа… Вишу и… на волоске! А там и – в слезах и соплях… Висела, да, как под- и повешенная же… И не в силах же быть оборванной чем-то или кем-то… Тем более: самой собой. До момента же, как и вдруг – бах! Нас нет. Тех нас… Меня и… их. А мы вот с тобой – есть: появились так и… родились! Не хуже все и… Лунтика. Вроде… и да, да? А вроде и… нет. Новое же – никак не замена старому. Да и речь же тут сама уже – далеко не за забытое!
И вот так же почти порой сижу… там же еще или где уже в другом месте, как сейчас же все и здесь, например… и думаю – все произошло-появилось раньше или раньше же исчезло? Мысли начали путаться раньше или виться позже? Что-то и вроде: учителя и ученика, курицы и яйца… Зацикленность вроде, а вроде и сменяемость. Круг и колесо, кольцо… а раз – и уроборос! Вечность и бесконечность… Оттого и… радостно! И грустно одновременно! Эта полярность чувств, она… разносит мои мысли! Разносит и саму меня! А как красиво… виделось. Говорилось и слышалось… Пелось! «Никому не отдам… Навечно и навсегда… Никогда… Не забуду и не оставлю… Не отступлю… Сберегу и сохраню… Не разобью»!
Вспомнить хоть и о той же все девчонке со шкатулкой Пандоры, что написала мне эти самые… и другие… такие же и не… строчки однажды у подъезда… Все и под теми же почти что окнами, как и балконом! И ведь ладно же еще… Одно дело – стирать даже и ту же самую все краску со стен подъезда… где еще можно и поверху побелить… и найти остатки ацетона для того же все и покрашенного низа… в том же все и подвале… в виде признаний каких-нибудь незадачливых и таких же все удачливых влюбленных поклонников! Но и совсем уже другое – такой же почти мел с асфальта! Что и дождями-то… снегом – не сразу смоешь. А покрыть серым сверху – явно же не житейская работенка! Но Розе было бы «ок», даже если бы и языком… Помолчу хоть… Хоть и так, и без этого – больше всего молчала. Но… да! Пришлось тереть всевозможными губками и щетками… как полы в «Унесенных призраками»… до блеска! И первого же самого слоя… что отделяет нас от… нас же. Да, наверняка! Нет. Вот такая свадьба и похороны в одном флаконе, так, наверное, стоило бы ответить тем, кому… да и всем… всем же интересно – чего и кому ради такие надписи… стоили… Вот! Цветными и… по черному. Что есть, то есть… Ни-че-го! С того-то, кстати, момента в основном – мы больше и не общались… Да и не виделись! Зато Роза хоть немного, да и успокоилась. И непонятно же, от чего больше – от отсутствия всяких не тех взглядов или таких же персонажей и с ними же? Хотя… Все ведь все знают и так же прекрасно понимают! Как минимум – мы же с тобой. А и как максимум – все! Пусть подписей и никаких не было… В инициалах или полностью… Разве – клички. От той же Енотки и к той же все Партизанке… Но и видно же было – кто, кому, как и… где! Ну а стоит ли и еще говорить, что Молчащим полоскуном, да, именно два и в одном, была в тот раз уже я, переняв, так сказать, палочку первенства у парня из лагеря… Тот же еще кадр был! Стирающий вещи и обувь – только после полуночи и… руками! Как в старые добрые и будто бы на той же самой доске… Такой ведь шум стоял! Но хотя бы и Королевскую ночь всегда пропускал избегал, выходя пусть и не до конца сухим из воды, но и без пасты на лице… зато и с мыльной пеной! И в самой же еще своей глотке, если уж и не кишке… Как говорится, кого в сортире, а кого и в ванне… Спать-то хочется. И всем!
Уход одного… Затем второго и третьего… Из целой группы! Стопки и… Самой же группы и стопки! И куда бы… ты думал? М-м-м… Нет. Не в пешее и пошлое. А… в сольное. Да. Опубликованы же они! Тиражами и… изданы. В мир… Правда, и не в этот. Не в этом и не здесь. И все же! Они были… И они есть. А я же – будто и не есть. Как и не была…
Оди-но-чест-во! Хм… Знаешь же уже это тире между датами – началом и концом ведения чего бы и кого бы то ни было! Оно ведь могло… и правда могло… стать мостиком… переправой, связывающей нас на долгом протяжении… ленте реки времени. Всех нас! Могло… Да вот только и не стало! Ведь и по факту же это именно палка, отделяющая даты: «Рождение – Смерть». Как у авторов или… поэтов. Прозаиков! В их же все и биографиях… К которым я себя так и не отношу! Не относила и… не буду относить, видимо, уже и действительно никогда. Да и ладно! Немного ведь потеряла и… теряю. Собственно, как и приобрела… приобрету. Хотя бы уже и не пару или лебедя от того же все и преподавателя языка и литераторы за буквальный блицкриг и экстерн в познании жизни-смерти великого и могучего… не и человека. А зачем вот тогда так сразу и писать? Что вижу – то и пою, как говорится. Родился-умер. А дальше уже – можно и раскрыть… Нельзя. Да-да! Сначала раскрыть – потом закрыть. Не наоборот! Вот… что называется жизненный опыт и познания в и о ней же… жизни и… смерти. А ты что думал? Это тебе не таблица умножения и какие-нибудь там пифагоровы штаны… Попробуй, ага, примени их где-то кроме вычислений! На приеме у психотерапевта и психиатра разве что… И то – применит он и в вопросе же уже к тебе и как именно же уже к своему пациенту: «Зачем вы подходили к каждому прохожему на улице и не просили, требовали спросить вас это?». И вот что-то же мне уже подсказывает, что ответ-обвинение «А чего они сами не спрашивают! Мне же в школе говорили, что…» не сработает. Во всяком случае, не так, как надо. Минимум – появятся новые не враги по лечению, а максимум – новые не друзья, что и не вспомнят, кто ты такой и что именно они тебя этому учили. Да и как… у всех! Было уже… или еще будет. Только и конкретно у нас это: «Дожитие – Смерть». Конец в конце конца и… в квадрате. Да и, что уж там, в кубе!
Привычка – сигарета… И не как сигарета! «Предпоследняя и последняя… Самая предпоследняя… И самая последняя… Самая-самая и самая-пресамая…». Это ведь не закончится, правда? Бросить уже не получится! Не рано еще все, а уже… уже слишком поздно! Но знаешь еще, что и самое обидное? Что из нас же всех – бросила же все это одна… И это – не я. И не ты… Другая еще тогда. И чужая уже сейчас. Кому это все… и не надо было. И так же – ничего не стоило. А мне вот – надо. Очень надо… И очень же как стоило, так и стоит… И очень ведь зря! Ведь я, в отличие от нее же все, до сих пор – не… Не могу! Не хочу и… держусь… за воздух! Что, как и вода, уже давно не держит, если и вообще когда-то тоже держал меня. Но ведь вишу! Не на волосах, слезах и соплях, трубе уже… Подвешенная, как и подброшенная монета, мяч, в воздухе… И в подвешенном же состоянии… Но и только уже, в отличие от нее же самой, мне и не вниз, и не вверх… Никак. «Ни», да? Не «не». Вроде бы и прогресс. Хоть какой-то и… Хоть я и не… человек. А все так же, как и он, она… как и у них: …избавляются от плохих привычек не скоро…
****
– Влад!
– Да ради всего!.. – тихо пробурчал себе же под нос названный, обращаясь еще при этом сразу и к двум же достаточно знакомым и так же уже прямо-таки и надоевшим мужским голосам, что вновь прилетели ему в спину и резко тормознул у двери своей же комнаты, развернувшись уже не спеша и лицом к преследовавшим его буквально по пятам до этого Жене и Егору. – Еще и подмогу привел… Замечательно! С моим очередным возвращением ты уже начал себя недооценивать или еще и меня переоцениваешь, Егор?
– Если хочешь узнать – что такое спать рядом с торнадо, пожалуйста, но только потом не говори, что я тебя не предупреждал! – Фыркнул ему в том же недовольном тоне Женя, никак не отреагировав на его же выпад к ним обоим, собственно, как и сам же блондин рядом, к кому он преимущественно и был обращен изначально и передал в его руки медведя, коего держал до этого за спиной, тут же еще раз напоминая-поясняя. – У нее кошмаров и без всего этого, как и вас же двоих хватает. Не будем отбирать последнее!
– Помню! – Кивнул Влад и прижал к себе игрушку, чуть потоптавшись на месте, дабы хоть как-то сбить это пусть еще и не молчаливое, но и достаточно уже нагнетенное, гнетущее при этом напряжение между ними троими, неожиданно даже для себя мысленно посетовав на отсутствие резинового коврика перед дверью: и пусть от огня бы он, конечно же, не спас, но вот от разрядов тока, что буквально уже были готовы взметнуться и ударить его, защитил бы точно. – Что ж… Не знаю еще, как торнадо, а проливные дожди с грозами и громом уже обещают быть нешуточными и прямо-таки жутчайшими… душе- и телощипательными… да и, чего уж там, выбивательными… для меня! – Небрежно сгримасничал он, слегка сжавшись и тряхнув плечами, и взглянул следом на все так же следящего за ним внимательно и с прищуром Егора. – Тоже мне что-то дашь на прощание и сон грядущий или уже распрощаемся наконец до утра? Не хочу, конечно, сказать этим, что меня тяготит ваше общество. И что сон для меня так уж важен… Да как, собственно, и для любого человека, ангела… или демона, Егор! – Сделал вновь акцент на блондине и его, как их же виде конкретно он, вернувшись вновь в уверенного себя и седло же своего так уже излюбленного конька. – Что я готов пожертвовать вами и… нами все ради него… Но! И упускать такой шанс и момент, чтобы лишние… даже пусть и не часы… минуты и секунды побыть с ней рядом… ради нас-вас? Я точно не готов! Не откажусь же от этого ни-за-что… И вы меня сами тоже не заставите! И даже… тем более под страхом смерти!
– Только как-то не так ее тронь… хоть раз… а и тем более приблизься… и… упустишь ее из вида. И я сейчас – не о Софии! – Предупредил его твердо и строго Егор, заставив тем самым не только того, к кому принципиально и точечно обращался, а еще и Женю нервно сглотнуть: и не столько же от ощущения его собственной соляной сухоты, снедающей своей горечью и глотку же внутри, а от остроты снаружи, буквально что и скалы, что и тем же все сухим куском и заостренным, выточенным краем была сейчас приставлена будто к горлу каждого из них. Но и на чем, конечно же, не остановился и хотел было еще сказать что-то едкое на очередную же его шпильку-камень в свой не демонический адрес-огород, как учуял странный запах из-за его двери: и пусть почти уже и выветрившийся, но продолживший будто еще обитать там легкой серой дымкой с белым осадком, что и в буквальном же смысле и не самим же запахом растягивалась и тянулась, подтягиваясь к ним по полу своим остатком. – У тебя ничего там не горит? – Кивнул на комнату за его же все спиной он, переключившись пока и на время с одного на другое.
– А у тебя – там? – Тонко перевел стрелки рыжий за спину же теперь уже самого Егора, но и явно же не намекая на его же комнату чуть дальше по этажу и коридору, а скорее и точно же утверждая на его вторую часть и темную же сторону, что была расположена и чуть ниже его спины. Но, не получив никакой реакции, как и хоть какого-то уже эффекта, разве что и слабый скрежет зубов под потемневшими в меру его синими глазами, закатил уже подернутые дремотой, но и все еще блестящие в полумраке свои янтарные и распахнул перед не неожиданными гостями дверь в свою наполовину по-ночному мрачную из-за не до конца задвинутых штор холостяцкую берлогу-обитель. – Не горит, как видите, гражданин начальник! Но и, конечно же, да, можете пройти и проверить, все ли так и на своих же местах уже сами… Лич-но! Не уйдете же без доп. шмона… ой… досмотра, да? Если что-то все же иное, а там и инородно-чужое, то бишь мое, найдете – можете с легкого плеча и такой же руки не подкидывать такое же свое, то бишь… Ваше. Пра-а-авильно! Договоримся, м? Ну… то есть… по-братски!
– Придурок! – Шикнул блондин и прошел внутрь, не забыв пихнуть его своим левым плечом в его же аналогичное и пропустив мимо ушей его плохо сыгранное «Ауч!».
– Тихо вы! – Вмешался в их пока еще недоперепалку, но и чем раньше, тем лучше, по опыту ведь уже знал, брюнет и, зайдя следом за Егором, взглянул на белое пластиковое окно перед собой, что буквально уже почти что и лежало, не считая его же все балок-решетки и штор, с помощью белого холодного света луны по ту сторону на полу и пусть и не на до конца расстеленной, но и не пустой кровати, обращаясь еще параллельно и на потолке же не иначе чем и белой же крышкой гроба над четырьмя же уже имеющимися изначально темными закрытыми сторонами и пятой еще не до конца зарытой, будучи так и не завешенной наглухо, но хоть еще и открытой на полное проветривание. Как еще и отличительная черта нахождения его же сестры внутри где и чего бы то ни было, будучи бодрствующей или спящей, весной, летом или осенью, да и даже зимой, все равно создающей вокруг себя настоящий холодильник-ледник и целую комнатную криокамеру с вечным холодом и мерзлотой, как и с вечно собой же молодой. «Кто-то сохраняется, а кто-то замораживается»: как говорила она же ему сама и он это отлично помнил. Как и то, что она никогда не проветривала до просто прохлады и никогда же сама не уходила, как и ничего не закрывала, даже, а и тем более когда рядом сидела, хоть на кровати, хоть и за столом, а уж и на полу или подоконнике-то, как ранее да и здесь же все, все – туда же. Что он, конечно же, и сам сразу же понял, а после еще и подтвердил теми же все шторами, кои она везде и всегда же задвигала под ноль, в на- и захлест, будь это солнечная сторона или нет, в принципе, засыпая и просыпаясь лишь в полутьме: ведь и не дай же бог, дьявол и все же вокруг, хоть один луч какого-либо света пробьется и разбудит ее раньше ее же собственных внутренних биологических часов – будет плохо всем, как ей. И пусть они еще и сами будили ее засветло, а там и перед самым же рассветом, но и все равно же, они, не ее и кто-то же иной, как и тот же все будильник, например – она всегда выбирала проснуться самой, пусть еще раньше, а там и совсем же уже позже, но самой. Но и, как видно же все здесь и сейчас, наконец уступила и сделала исключение, успев от усталости разве что дойти до кровати, свернуться калачиком на ней с ежедневником и ручкой в нем в обнимку и заснуть сравнительно недавно, судя и по тому же все еще слегка мельтешащему в поиске удобной позы для сна ее телу и мелко трепещущим ресницам, на правой стороне, почти что и краю полностью свободной еще пока кровати. Привыкнув с детства оставлять место для кого-то позади себя, сразу же после того, как хоть и не полностью, как еще и видно же до сих пор, но и более-менее отвыкнув от стены, на которую, по логике, она и должна была сейчас опираться или отодвигаться, отталкиваться наоборот, как и по жизни все, на деле же – вновь примыкала к ней всем своим существом, пряталась и не столько же уже от света, как и вовсе не спя зубами к ней, как шутил сам он над ней, сколько требуя веры от нее и ища же в надежде, прося любви, тепла, как бы это и ни звучало в сочетании же все с сзади, но и так же все в виде объятий и ведь находила: в нем же самом, том же Александре, Полине, да и даже Никите. И пусть же он чуть чаще ее и ревновал, чем и был же этому рад, но и потом сам же для себя и про себя понимал и принимал, что сам же выбирал не ту позицию, да и чаще сам именно уступал, а она, чуть пятясь и скорее даже непроизвольно уходя телом и душой назад, оказывалась в руках другой и другого, но и как откажешь двум любимым и без малого главным женщинам в его же собственной жизни, а брату, а ее же еще и его же почти уже тоже второму отцу, никак, вот и приходилось ему мириться и думать лучше при выборе в следующий же раз, идя лишь периодически уже на компромисс, чтобы вечно не сидеть на полу, все уступая и уступая же другим. Но вот и что было куда интереснее для него ее позы и повадок – так это легкий тусклый синий свет, в ореоле которого она сейчас спала и не видела его уже сама, но зато который видел он и наверняка же еще и остальные здесь, не имея пока возможности рассмотреть источник его из-за ее же все спины и кровати, так еще и находящийся где-то внизу, будто бы и все тот же фонарик или ночник. В детстве же она уже спала с такими, когда не сразу находила или вообще не находила под рукой медведя и только с такими, предпочитая их любой приоткрытой двери. И ведь не столько уже и из-за той же все Розы, сколько из-за их же первой общей комнаты, поделенной надвое и его же буквально лунатизма и у нее же все под боком, так и что же ни на есть еще идиотизма, не способствующего раньше и со вторым-то разобраться, списывая все поначалу на ту же все луну, ее фазы и что это пройдет, когда света от первой станет побольше, а вторые наконец сменятся. По итогу же – дотерпел и дождал до того, что один раз просто напугал ее до чертиков, сев в ночи на кровати и уставившись на нее. И пусть ничего, по сути-то, не делал и не сделал ни с ней, ни с собой, как и не за- и говорил с ней, но и этого же ей было вполне достаточно и хватило, чтобы и как минимум проснуться от стороннего взгляда, а и как максимум больше не засыпать и не спать совсем в ту ночь и во все дальнейшие же без искусственного света, не говоря уж за затем уже и съезд каждого и в свою же комнату, вспоминая, что успела еще ранее вычитать об этом из книжек о снах и самих же сонников для общего развития и под интерес, и тут же понимая, что это лишь капля в море и она никакой не специалист, чтобы с этим правильно помочь и нормально же справиться, но и к ним же он не шел, помощи не просил, поэтому пришлось ей думать и соображать быстро-неправильно, держа в голове лишь основное правило о недопущении резкого пробуждения, ведь реакция после этого может быть совершенно разной и, более того, разнообразной, от того же все испуга и паники до агрессии и рукоприкладства в желании лишь защитится самому и спасти же себя от иного вмешательства в свой мир и не только же грез, но и зоны комфорта и личного пространства, параллельно тихо и спокойно уложив его обратно, вообще практически не касаясь, так сказать, словесно и на лопатки, что-то напев-намычав себе же под нос и ему же в уши. Как и в следующий же раз, поймав его у окон. Потом у двери на выход из квартиры, когда он в куртке на голое тело, шапке, обуви и домашних спортивных штанах среди ночи вдруг засобирался в университет, возродив в ее собственной же уже памяти параллельно флешбэк из прошлого и ее же детства, где одна из ее нянечек, знатно перестаравшись с педантизмом и пунктуальностью, отвезла ее в детский сад не с рассветом и даже не засветло, а при черном ночном небе и достаточно ярких белых звездах с растущей луной, и пусть зимой тогда, да и сейчас темнело рано, как и рассветало же поздно, но время было явно никакое, не для посещений: ведь сад был закрыт и даже для персонала, а и тем более для самих детей, сделав исключение лишь охраннику и закрыв его еще ранее внутри на ключ – и не возникло же сомнения до самых ворот с замком в своей внутренней адекватности и внешней же не реальности при пустых еще заснеженных улицах и только-только просыпающихся уже жителях желтых окон домов. Что же до него и после – этот и не только трюк с поимкой она проделала достойно и достаточно не раз и не два затем, надо сказать. И пусть он даже и периодически еще чередовался в своих ночных ухищрениях, но с достаточной периодичностью и повторялся в попытках выйти к луне и приняться ночью, даже, а и тем более через сетку: где уж там дверь, да и стены с потолком и полом. На последний же раз, уже далеко не крайний, даже и полностью отказавшись от надстройки у тех же самых окон в виде стульев, чтобы точно уж услышать, если вдруг крепко уснет и не увидит, не высыпалась же жутко, а спать хотелось. И всем. Роза же, к слову, справлялась с этим куда лучше их, либо отсутствуя чуть ли и не до самого утра следующего дня, либо спя так, соответственно, и после таких же еще загулов, что и танком не разбудишь, разве собаками. Его же и самого в дрожь бросало всякий раз, стоило только вспомнить еще тот ее прямо-таки и зловещий смех среди ночи в ответ на животный вой и рычание за окном. Не говоря уж и о том, что любила их. И гораздо же больше, чем и тех же все не и людей. Да еще и так, что даже немец-биолог из ранее любимого им и сестрой же небезызвестного сериала со своими же все доберманами – просто нервно курил в сторонке. Но и чего, кстати, как и он уже сам знал, не бывает с котами. И где те же все шутки про сорок их и у гордых одиночек – заканчиваются лишь их количеством, не качеством: что питомцев, что и их хозяев. Что и самой же Розы, что как и любила собак, могла так же и в раз же их возненавидеть, просто поставив на своего же куда более любимого любимчика в бою против не своего и не любимчика, будь то лично или нет, в реальности или во все том же сне: она же всегда и во всем, со всеми выкармливала и выхаживала черную собаку, нежели белую, опять же, где и обе свои-ее, снаружи ли, внутри, и, как ни странно, черную же – белой. И говоря же о том же все черном – черном и белом – белом: ее же инь никогда не имел из-ян, собственно, как и наоборот. И если что-то ей не нравилось – ей не нравилось: без всяких компромиссов и уступок, чьего бы и кого бы то ни было мнения. И, несмотря на ее же все весьма богатырский сон, дамоклов меч, свисающий с потолка над дверью, никуда не перемещался и наравне же все с чеховским ружьем, висящим на стене и над кроватью, обращенным в сторону той же все двери, готов был снести простреленную голову в секунду. Опять же все, чью бы то ни было – без разницы: будь то желающему посмотреть свой фильм или сериал, пусть и на минимальной громкости, но и вместо ее же вечно орущего ток-шоу или имеющей наглость не только простыть в очередной же весенний, только-только оттаивающий или осенний, только замерзающий сезон, так еще и принимать таблетки и микстуры ночью, хоть и без света, но и стараясь же еще при этом точно воспроизвести в голове и перед глазами же заученный уже некогда на зубок план расположения скрипучих половиц в попытках не нарваться на лаву меж стыков, мелодию музыкального автомата за ошибочный шаг в танце и на стрелочку и в ритме же вальса таки преодолеть эту злосчастную полосу препятствий с хорошим результатом и наименьшими же потерями, не разбудив босса-дракона и не пролив опять же ни одной капли воды и лекарства, как и не проронив ни одной таблетки с переменным, но и весьма же все же раз от разу успехом, да и на таких же еще носочках, что и копыта, пуанты и прочие извращения для оставшихся четырех пальцев в обойме, где уже и бессильны-то ножки мебели, рядом не стояли, лежали и подыхали. Как и на той же все хореографии или уроках, парах физры и уж где-где, а здесь точно школьно-колледж-университетская выправка давала-приносила свои плоды и не только в разрезе ровных спин, что были и чуть ли не с линейками, черенками лопат и швабр, вшитыми и буквально же меж тех же все лопаток, выпрямлены, а затем и добиты ими же при каждой встрече и до точного результата, но и растянуто-вытянутых телосложений, начиная ногами и заканчивая ими же, что были сначала ввернуты под лягушку со спины и давления на нее же до касания полной грудью до пола, а затем и вовсе же вывернуты под кузнечика со всеми же видами шпагата между, так еще и зафиксировав все это дело под конец занозами того же самого деревянного пола, как мясо с кровью и теми же все деревянными шпажками, но и без колеса, что важно, да и без него же ведь хватало и хватило. Тех же проходок по бревну, когда все шли под руки и на полной стопе, а выверенная и вышколенная – на носочках и чуть ли не с руками за спиной, после чего так же сидела и в общественном транспорте, неосознанно, но и знающе при этом, боясь излишнего собственного шума и так же отсветить, ведь она не просто ребенок, что рано проснулся и, чтоб только маму не будить, на носочках вышел из комнаты в зал, включив почти и на беззвучный режим свой любимый мультик, она ребенок, что скорее умрет от обезвоживания и разорвет себе глотку кашлем, где-то между этим и пару раз задохнувшись-пробудившись от собственной же заложенности носа и высокой температуры, чем спустится вниз, где будто и тут же не специально расшатано все и вся, и попьет той же самой воды: в ванной же на втором этаже вода бьет о раковину, как водопад о поверхность воды же и каменисто-песочного дна, а уж на первом-то и подавно. Да и тут же ведь уже не полетит в ее спину просто «Я смотрю!» и при закрытых же все глазах, а что-то похлеще и потяжелее, довольствуясь же где-то между еще и ее человечностью, светом да и всем же тем, что может и сможет себе забрать и в себя же поглотить. Но и, несмотря ни на что и ни на кого, что и надо же признать в этих всех его виражах и под куполом же цирка, она никогда ничего отрицательного, как и негативного на это ему не говорила, а ему же – было стыдно не только и от самого же ее рассказа, как она, будучи пусть уже и не ребенком, но и не взрослой, охотилась за ним и на него же самого по всей квартире, но и от своего неверия, недоверия ей на первых парах, примкнув к таким же неверящим и храпящим Фомам. Да и вот только, чем дольше он не верил, тем больше и темнее становились круги под ее глазами, а с учетом еще и той же ее еще пока мало-мальской регенерации – эффект был произведен должный, положив все шансы кремов, тональников и пудр с очками прикрыть всю эту порнографию сразу и на лопатки. Тогда-то, когда скрывать это было уже бессмысленно, а не – так и тем более, он и взялся наконец за голову, сходил к специалисту, как водится уже, не раз и узнал от него много нового о себе, как и то, что у него просто поздний переходный возраст, как и юношеский максимализм, а уж и ввиду сущности-вида – так и вдвойне, а то и в некоторых еще моментах, учитывая и сложную семейную ситуацию в общем и неотношения с матерью в частности даже и втройне и что все, что он может сделать на данный момент с ним и для него, как и для всего, всех и вся вокруг – подавить побочные эффекты рецидива, дабы не искусственно и он, а он сам уже и естественно перешел, как поезд из «пункта-стадии А» в «пункт-стадию Б», то бишь возраст, где этой его прямо-таки и излишней чувственности и чувствительности ко всему уже будет чуть поменьше или не будет вовсе, и, соответственно, ремиссию, выписав курс забойных снотворных с успокоительными, что проделал затем еще так же все не раз и не два, как и сам же он – беря и выкидывая, будучи в своем же все амплуа и стиле, с подрывами и срывами, да и будучи же еще тогда и без этого уже достаточно легким на всякий подъем и любой кипишь, кроме голодовки, но и все же спустя месяц-два достучался до него и добился его же полного приема и отпуска проблемы, задав его новой мечтой и целью: дать тот же самый покой и стабильность, а и главное сон, так еще и отдельно же от него самого и ей уже самой. Внешний ремонт прошел на славу для обоих, чего не скажешь, конечно, о внутреннем и ее. И даже без участия Розы, как ни странно, в этот раз, пусть и с все теми же ее замашками в сторону Дурслей и желания угнать ее куда-нибудь на одинокий пустой остров посреди моря или океана и оставить там одну как минимум, а и как максимум, косплеить, так по полной, согнать ее под лестницу, в чулан и запереть на долгие годы и века, занявшись наконец пробежкой по лестнице ранним утром и поздним вечером, где-то даже и не прерываясь на сон, праздники и выходные, а еда и питье, конечно же, как обычно и по расписанию, на той же все лестнице и через узкие и мелкие, но и все же прорези-стыки ступенек, да, курьером-носильщиком, как и поваром, ей она не нанималась, но отчего бы и не совместить полезное с приятным – самой поесть, как она и без всего этого-то, так еще и ее потравить, но и они же все как-то прошли мимо них: его и ее. Как и он же сам, только ведь и сейчас наконец распознав и увидев ее вредную привычку – и это, увы и ах, к его же все уже сожалению и явно не чьей-то еще радости, не безмерная любовь к ночникам, как и фонарикам и тем же самым синим лампочкам, они просто были, как и курение в ее еще, уже его и их жизнях. Одна ли всего или из многих, да и есть ли разница? Как и то – давно ли и кто именно налажал, допустив ее еще в это и это же уже все первым? И будто бы отвечая уже на заранее известные его же риторические и так и не озвученные вопросы такими же известными своими же ответами и за него же самого, синие индикаторы на небольшом черном металлическом нагревателе, подключенном по такому же закрученному USB-проводу к среднему черному металлическому переносному блоку питания, продолжали бегать по интервалу из четырех серых прорезей-кружков на нем, то затухая, то вновь возгораясь, указывая по не совпадению ли, не случайности прямо на него. – И чего я еще о тебе не знаю? – Прошептал, а даже и почти что неслышимо просипел он, пристроившись на корточках у края кровати со стороны уже спящей Софии.