ЗАКЛЮЧЕНИЕ
О свободе, существо которой занимало нас во всех разделах данного нашего независимого исследования, мнений сейчас так много, что было бы невозможным их перечислить или расставить в определённый ряд. Они характерны тем, что трактуют указанный основополагающий термин как ценность исключительно социальную, предназначенную к «установлению» и «применению» в условиях общественной жизни на принципах «лучшей», либеральной демократии.
Такое обоснование становится настолько привычным, что термин свобода с лёгкостью употребляют уже как вообще ни с чем не связанный и не соотносимый. Просто имеют в виду хорошее для зрения и слуха и очень ходовое слово, в котором не принято замечать хотя бы какого недостатка, а тем более – лжи.
Позволяют себе держаться в такой «манере» даже в «верхах» истеблишмента. Вот пример: Глава дипломатии Европейского Союза Жозеп Боррель в интервью австрийской газете Kronen Zeitung, говоря о сложной поре для ЕС в связи с наложением санкций на Россию, утверждал:
…мы находимся перед большими вызовами… Но мы должны быть готовы заплатить цену за свободу (курсив мой. – А. И.)
(Из сообщения ТАСС от 28.08.2022 г. – Цитируется с сокращениями).
Поскольку же возможно каждому варьировать содержание термина на свой лад, то не исключается коверкание через него и смысла иных ценностей, как считается, не менее важных.
По этой «колее» прошлась пресс-секретарь Белого дома Карин Жан-Пьер, пояснившая на регулярном брифинге цель помощи США вооружениями Киевскому режиму. Имея в виду украинцев, она заявила:
…они борются за свою демократию (курсив мой. – А. И.) И мы намерены делать всё возможное, чтобы они были в сильном положении… чтобы, если у них будет возможность вести переговоры, они могли делать это с позиции силы.
(Из сообщения ТАСС от 06.06.2022 г. – Цитируется с сокращениями).
Подобное, как мы уже знаем, происходит из-за отсутствия дефиниции. Лишённая её, – пояснения в правовых документах – что она такое, – свобода перестаёт быть регулирующим инструментом в том человеческом житье-бытье, где праву отводится первостепенная или главенствующая роль.
Дефиниция (по отношению к свободе) нужна как воздух или вода для живущих. Не дожидаясь, когда её изобретут в законодательном органе какой-либо страны или в дискуссиях общего порядка, мы решаемся представить для ознакомления читателям свой вариант. Он касается свободы в её состоянии, на что мы уже обращали внимание выше, и не только той, с которою вольно обращаются в социумах, а – повсюду в этом бескрайнем и сложном мире.
Вот его содержание:
Свобода есть одно из таких обязательных состояний, которыми обусловлены формы всего, что может возникать из наших представлений и закрепляться в нашем сознании или в подсознании, – материального, духовного или чувственного. А также – быть в наличии вне нашего сознания или подсознания.
Ни один предмет, явление, аффект и проч. не может иметь какой-либо действенности или определённости вне состояний свободы; в каждом конкретном случае в них дают себя знать проявления индивидуализации (меры или степени свободности); и только через такие проявления возможно «открытие» для нас представляемого на формальной, а не отвлечённой основе.
Тут, стало быть, коренится и глубинное выражение реального, – той фактической реальности, которая имеет возможность быть и находиться в бесконечном ряде «выделившихся», конкретных, индивидуальных форм или их сочетаний. Что, в свою очередь, требует не упускать из виду, кроме состояний свободы, и ограничений для них, – своего рода ту «среду», в соотношении с которой только и должны возникать такие обязательные состояния.
Сможет ли эта формула быть полезной кому-либо?
В качестве хотя бы второстепенного пособия её, наверное, могли бы использовать в первую очередь правотворцы – при сочинении ими новых законов и нормативных правовых актов. А зависеть это будет, как можно предполагать, от их неудовлетворённости тем, что дефинициями не снабжены ведь пока и другие наиважнейшие нормы в существующем публичном праве. Без них, как и свобода в целом, остаются свобода слова, свобода мысли, свобода совести…
Этот, будем говорить, завал ещё только в ожидании желающих и способных разгрести его. Мы видели, как много есть причин, препятствующих проведению нужной и очень большой работы. Сдвинется ли с места устоявшаяся пагубная бездеятельность тех, кто старается всяческими способами показать своё хилое понимание свобод и в соответствии с этим лелеет в себе призрачные надежды и намерения, не говоря уж о совершаемых поступках, очень часто не выверенных и неосмотрительных?
Как раз при таком бездействии целыми потоками идут рассуждения о несовершенстве и даже гибели нашей теперешней цивилизации. Предостережения вполне резонные. Почва уже утоптанная, твёрдая. На ней многое размещено из надуманного и даже очень опасного, то есть – видны далеко не блестящие результаты.
С другой стороны, какие бы здесь усилия и кем бы ни предпринимались, плоды их не могут восполнить недостающего. Публичные, государственные нормы о свободах, сотворённые из умыкаемых общих для человеческого сообщества естественноправовых положений, могут получаться только недозрелыми, размытыми и дезинформирующими, какие они и есть сегодня.
Так прочно сработаны эти положения в их неизменной в тысячелетиях функциональности, что, даже будучи незаписанными, они сохраняют значимость и неиссякаемую энергию сами по себе; всяческие попытки приспособить их к государственному праву путём их записи и шумного режимного (корпоративного), а также межгосударственного декларирования обречены, о чём приходится распространяться не без глубочайшего сожаления, убеждаясь, насколько пустой оказывается эта работа.
Особенность нынешнего «освоения» свобод народами и государствами в том, что они, народы и государства, все, скопом погрязли в приобретении негативного опыта пусть и неумышленных умыканий и несут за это ответственность. Нет принципиального различия в достижениях по части «освобождения» на столь неустойчивом фундаменте – прошлого, текущего или предстоящего или – где бы то ни было.
Свободы приняты к использованию не по знанию о них, а по наитию, через уверование, когда каждая из них, будучи глухой, но как будто неоспоримой догмой, такою всё ещё не воспринимается никем из сторон, участвующих в современных грозных противоречиях и противостояниях, – чреватых непредсказуемыми последствиями.
И всё это из-за отсутствия уже не однажды названных нами дефиниций.
Обходясь без них, человечество по сути привыкает жить по фальшивым ориентирам и быстрыми неровными шагами продвигается к своему неясному будущему, скорее всего, – к фатальному.
Эти ориентиры кроятся при постоянном и, как правило, необдуманном, вольном и безграмотном законотворчестве. Ни до какой выверки с реалиями общественного духовного развития здесь не доходят.
О том же, что служит причиною заблуждений, никто, даже те, кто заняты сотворением законов, до настоящей поры, кажется, не соизволят взять в толк. Это становится возможным при укрепившемся в веках отношении к естественному праву как вещи, в глазах официальной юриспруденции то ли несерьёзной, то ли вообще ненужной, – удостоенной лишь ханжеского пренебрежения.
Размывание смысла свобод, а значит одновременно и прав, как публичных, так и естественных, сопровождается небывалым в истории всплеском политического словоблудия и вранья, практикуемых целыми союзами государств, имеющими претензии быть главными защитниками обеспредмеченных свобод и выпячивающих свои особые роли в управлении народами и ресурсами на земле.
К яростной демонстрации таких вызывающих претензий сегодня прилагают неимоверные усилия США и их многочисленные союзники в западной Европе и на других континентах.
Используя дутые формулы свободы слова и других разрекламированных пустых свобод, любой мало-мальски ответственный чиновник из фаланги прозападных межгосударственных образований мнит себя вправе выражать собственные суждения о чём угодно вслух и открыто без каких-либо сдерживателей, тем опрокидывая не только нормы естественной цензуры с её непреложными, обязательными умолчаниями, но и суть уставной деятельности организаций, которые он представляет, часто уже и саму логику.
Именно в такую плоскость постоянно переводят вопросы суверенности государственных интересов, разрешения межгосударственных конфликтов, право народов на самоопределение, на защиту перед чужой воинственностью и агрессией. В результате исковерканы принципиальные положения по урегулированию дел в этих и других сферах, закреплённые в действующих внутренних и международных правовых актах.
У сторонников «лучшей» демократии, «настоенной» с использованием «не той» «закваски», не убывает потребности иметь врагов – с лишением их самостоятельности и своей культуры, места и роли в истории. Тут нет остановки даже перед такими вопиющими фактами как признание демократической ценностью и защита неонацизма на Украине, шумовое враждебное улюлюканье в адрес России, взявшейся выбить зубы этому дьявольскому режиму.
Вот в какую сторону суждено устремляться свободам, если пользоваться ими по неким вольным прихотям!
Нельзя исключать перспективы, когда прецедент с фашизацией жизнеустройства на Украине получит развитие и в его омуты будут опрокинуты другие страны прозападной или иной «демократии», такие, например, как Польша, Англия, Финляндия, те же США. Собственно, этот процесс уже продолжительное время наблюдается – в Латвии, Литве, Эстонии.
Если опять вернуться к дефинициям, то их неналичие больно ударило и по сторонникам иного позиционирования, – противостоящим силам смуты и тьмы. Ведь свободы, не будучи осознаваемы в своих природных значениях и как не укрощенные правом, оказывают одинаковое пагубное воздействие всюду, где они бывают провозглашены и приняты.
В частности в России, при её ориентировании не иначе как на «общепризнанные» ложные свободы и, стало быть, также на системное неумышленное умыкание действительных этических ценностей в пользу государства, это воздействие ярко выражено в её желании не замечать извращённого понимания свобод и прав теми, от кого она не так уж давно переняла и в значительной мере успела усвоить принципы прозападной демократии.
Как сверхдержаву, долго уступавшую в экономическом развитии странам «свободного» мира, её и немалую часть её населения этот другой мир увлёк смутными прогнозами и обещаниями, построенными на сверхсвободе, проще говоря, – на песке.
Подлаживаясь под липовые образцы, страна понесла существенные потери в развитии передовых технологий, в организации просвещения и народного образования, из-за убыли научных кадров; ощутимое негативное воздействие государство и общество испытали в связи с долларовой экспансией, когда теряющей цену американской валюте отдавалось предпочтение в финансовых расчётах.
Понадобились радикальные меры по переводу деловой и общественной жизни на другие рельсы и направления, более учитывающие внутренние запросы и потребности, но и сегодня в огромной стране ещё видны следы былого её уложения под западные корявые стандарты. По известным причинам нет и принципиального отторжения и компетентного осуждения базовых принципов и ценностей, насто́енных на прагматических прозападных традициях.
Разве ни о чём не говорят хотя бы названия здешних учреждений, выставленные повсюду в афишах над порогами офисов? Многие из них в большинстве остаются в неизменном виде после ухода из России брендов по санкционным соображениям. То есть – как и до введения рестрикций они приведены латиницей в словах или предложениями на английском, немецком, французском или иных европейских языках и содержат сведения о поставлявшихся или пока ещё поставляемых ритейлерами товарах и услугах. А если приводятся на русском, то и того пуще: евродвери, европлитка, еврокуб…
Широчайшую популярность приобрело слово фейк (от английского fake), по словарю означающее «подделку», «фальшивку» или «плутовство». Его с придыханием и с чувством какого-то невероятного удовлетворения от освоенного заимствования часто произносят журналисты, политологи, парламентарии, предприниматели, военные и полицейские, продавцы и покупатели, преподаватели, студенты, даже маленькие дети. Словом, кому не лень. Забывая, что в русском языке есть не менее точные и глубокие обозначения того же: неправда, ложь, фальшивка, фальшь, утка, враньё.
Что называется, озападнились, объевропеились. Сказать прямее: укореняется заданное и никого не красящее раболепие. Хотя время уже никак не оправдывает столь заниженной оценки самих себя.
Ведь господство над миром, на что претендуют США и их сателлиты, уже проходит, искрошивается. И этому найдены объяснения. Из «единой» общности людей в виде племени или народа по мере их расселения на земле сформировались отдельные нации и государства со своими языками, на что, как известно из библии, взъярился бог, по велению которого произошло мгновенное смешение самых разных языков, существенно усложнившее общение.
Так драматично проходила конкретизация в процессе развития человечества. Хотя наблюдались этапы возвращения к прежнему, к глобализму, как вроде бы неплохой ценности, куда умещалась общемировая этика, это чем далее, тем становилось невозможнее.
Апелляции к верховным этическим ценностям сплошь и рядом превращались в обманное прикрытие истинных намерений неофитов покончить с ними, заменив их суррогатами.
Совместить глобализацию, разобщённость и разноразвитость стран и государств сейчас далеко не просто. В ножницах между страной, претендующей на гегемонию, её политическим режимом, с одной стороны, и союзниками, с другой, оказывается всё худшее из естественного корпоративного права: ложь, агрессия, мстительность, перепорченная круговая порука, дурное влияние на другие народы и страны и т. д.
Путь к мировому господству, пусть к этому стремился бы даже правовой субъект в виде, скажем, «золотого миллиарда», закрыт, может быть, навсегда.
В этой связи есть необходимость обратить внимание ещё на одну сторону процессного развития мировых сил. Как ориентированные на «освобождение» «до конца» и тонущие в нечётких нормативах свобод и прав, они вполне, как мы уже замечали, удовлетворяются безразличием к положениям об абсолютном материальном и абсолютном духовном, равно как и к понятию абсолютного вообще. Эти положения в значительной части выброшены из пределов положительного знания.
Приобретением новых знаний на этом поле предпочли не утруждаться по уже хорошо известному мыслительному канону: любые исследования указанных «величин» упираются в невозможность уложить в нашем сознании их «вызревание» до степени абсолютности. Там, в этом «месте» что-либо конкретное должно исчерпать себя и исчезнуть, «превратиться» в ничто.
Однако в том же «месте» возможны ситуации, когда конкретное, изменяясь и сбрасывая «оболочку» одной формы, «встраивается» в иную, новую для него форму или модель. Вспомните, мы говорили о превращениях и утверждали, что в сути своей, в их длительности или в других свойствах и параметрах они принципиально непознаваемы.
Внимание к ним не должно игнорироваться в связи с тем, что они не могут оставаться вне состояний свободы, непременных для всего знаемого или даже не знаемого нами. Процессы превращений, кстати, были предметом научного любопытства уже издревле. Что искали в них мыслители?
Речь тут не могла не заходить о некоем пространственно-временно́м «отрезке» или – «разделе», где что-то конкретное, материальное прежде всего, будучи действенным (как существующее и находящееся в движении) и, конечно, не остановленным в его свободной устремлённости к «следующей» форме, уже не только входит в прямое или непосредственное соприкосновение с областью абсолютного, но и успевает там «понаходиться», при этом уже враз и «под завязку» набираясь и нового сущего.
Признак загадочного и непознаваемого здесь налицо в том немаловажном смысле, что динамика процесса превращений, смены одной формы другою пока что и в научных прикидках и в самых обычных представлениях имеет не «растянутый», постепенный, а резко дискретный или «скачковый», «обвальный» характер.
Философы, решая здесь проблему, только к тому и смогли подойти, что объяснились о двух сторонах «неуловимости» «раздела». Одни, как Платон, считали «событие» внезапным, другие, как Аристотель, – «текущим» во времени (когда есть множество или череда слагаемых в одно мелких промежутков). То есть имелись в виду состояния (процессы) по сроку или кратчайшие, или предельно краткие. Об их возможной «растянутости» или иных «усложнениях» никто не говорил.
А вдруг тут именно в них дело?
Если да, то очень многое, что даётся нам в наших восприятиях окружающего, следовало бы рассматривать и понимать как-то иначе.
Ведь если конкретное сущее, освобождаясь от своей формы, прекращается в самом себе, чтобы стать другим и, значит, уже – в другой форме, то в какой-то, пусть и кратчайший «миг», оно, вероятно, всё, целиком «исчезало», и его вообще – «не было».
Такой болезненно-непостигаемый оборот, где зарождение нового обуславливается гибелью старого, означал бы временное полнейшее устранение части, а то, может, и всего предметного или того, что нам, по крайней мере, дано в ощущениях или может предполагаться. Ведь с вещественным, как физической материей, согласно уравнениям Эйнштейна, разом должны исчезнуть время-пространство и другие сопряжённые с ними свойства. Тут не иначе как рушится мир, наступает «конец света», – ситуация, в которой вряд ли бы кто желал очутиться.
Нетрудно представить, в чём должно состоять превращение по такому драматическому сценарию для любой «вещи», скажем, воды в пар или мысли в слово. «Разделение», при котором воде и мысли суждено потерять себя, то есть перестать существовать, должно вести к их преобразованию в отвлечённую, запредельную субстанцию, в абсолют, причём тут оказывается ненужным даже абстрагирование – как мыслительное действие, присущее исключительно мозгу человека.
Если же так, то нельзя исключать и «установления» в момент «раздела» действительного, чистого вакуума. А с другой стороны, раз там нет условий для существования вещественного или духовного, то – нет и свободы, – как обязательного состояния для них.
В своём месте, уясняя термин материя, мы соглашались понимать его как самую полную отвлечённость, где в соотношении с чем-то материальным, существующим реально, в действительности, резонно усматривать не его настоящее содержание, которое вроде как можно видеть в обычном слове «материя», а – лишь его название. Конкретного в материи нет ничего. Стало быть, в «разделе», как то́ и должно следовать из канонов формальной логики, наступает время уже настоящей запредельной субстанции.
Дело лишь за тем, может ли состояние, в котором она предположительно оказывается, длиться дольше некоего неустановленного пока мгновения. То есть – быть «растянутым» и тогда – «протекать» с какой угодно скоростью.
К такой особенности «раздела» не может не возникать интереса, любительского или даже научного, поскольку взятый во множественности, он указывал бы на самосотворение нескончаемых по количеству, структурным и объёмным параметрам образований физического мира, в том числе, разумеется, и мегамиро́в – наряду с нашей вселенной или в её замену.
Наблюдения за космосом дают немало поводов рассматривать отдельные или связанные, «групповые» явления как возможные превращения с «растянутым» циклом их «разделов».
Что, например, стоит за «поведением» непроницаемых полостей пространства, способных словно в никуда заглатывать целые звёздные скопления, – так называемые «чёрные дыры»? Не в том ли здесь «соль», что космос указывает нам на необычайно гигантский по масштабности обвальный переход некоего критического состояния одного материального, физического в другое, когда «властвует» та самая материя – в её непостижимой для нашего ума субстанциальности?
Пусть это не укладывается в расхожие представления, но если новейшей науке сподручнее объяснять «чёрные дыры» как физические тела со своими массами, а их «прожорливость» и нераскрываемость – проявлением сверхмощной «утробной» гравитации, то ведь здесь пока лишь трактовки, в их основании одни косвенные данные. Ничего «осязаемого» узнать ещё не удалось.
То же можно сказать о «тёмной энергии».
Её воздействие по разным предположениям испытывают на себе или, наоборот, генерируют приблизительно две трети объёма вселенной.
Утверждается, что факт «освобождения» колоссального количества «тёмной энергии» фиксировался с помощью комплекса орбитального телескопа «Хаббл» при наблюдении за процессом «рождения» массы новой звезды, вызванного возмущениями состояний физической среды по месту этого действия в очень дальних от нас недрах мирового пространства.
Однако и эта, будем говорить, субстанция – одна из самых неуловимых и постоянно ускользающих от нашего знания.
Также не менее загадочны и «несообразности» в структурных состояниях вещественного. Как установили учёные Принстонского университета, лишь примерно четыре процента вещества во вселенной образовано из атомов; уже «опознанной» можно, вероятно, считать ещё какую-то его часть в виде, например, краткоживущего молекулярного конденсата (бозе-эйнштейновского); а что собою представляет остальное, самой наукой обозначенное как «тёмная материя», – пока неясно, и его предстоит ещё только узнать и удостоверить.
При такой закрытости природы вроде бы и не до категории превращений. Но, что поделать, в числе прочих мировых тайн этот ресурс весьма любопытен и взывает к непременной глубокой заинтересованности. Прежде всего потому, что в нём выражается опыт нашего манипулирования своим сознанием, ещё, вероятно, не вполне достаточный для уяснения взаимосвязей между конкретным и абсолютным.
«Размах» отвлечённости, а, значит, и свободы «придаётся» нашему сознанию и подсознанию, скорее всего, только в той «величине» и в той функциональной возможности, каковы они есть как «установленные» с учётом качества исключительно известной нам земной реальности – никак не больше.
Но именно через желание преодоления столь мощной ограниченности наших восприятий нам дано устремляться в сторону познания пока ещё единственной знакомой нам, злополучной «своей» (из нашего мироздания) «точки» «разделения» – осознаваемой только в виде «нулевой величины» в пределах сущего, – как достоверное непостижимое.
И вовсе не исключено, что познание здесь навсегда обречено сопровождаться нашей неудовлетворённостью, поскольку загадочные состояния уже и новых «точек» могут при любых научных приобретениях оставаться неразгаданными – наяву, – даже при их блестящем теоретическом обосновании и распознавании. К чему, то есть – к обоснованию в теории, видимо, нет преград уже даже сегодня, – если учитывать новейшие методы счислений…
В таких обстоятельствах нам не останется ничего другого как рассматривать каждое «новое» (необычное) превращение, в том числе связанное с предположительным «началом» вселенной («большой взрыв»?), исключительно лишь по расчётному, а, стало быть, всего лишь побочному результату. Который, впрочем, становится всегда желанным приобретением как для практики, так и науки, в особенности – фундаментальной.
Что же касается науки в её возможных амбициях покорить непостижимое, чтобы заявлять о своём торжестве, то ей во многом придётся, наверное, довольствоваться лишь уклонениями в слепую уверованность, – из-за чего обрекались бы на неэффективность даже самые могучие и популярные теории…
Свобода, как видим, и в этих условных «координатах» или обстоятельствах остаётся «верной себе», проявляясь как наличность всё в той же особенности, – только в теснейшей «связке» со своими ограничениями…
Конец