– Вай, ара! – наморщил в раздумьях он лоб, – нэ знаю, дажи! Как Эрмина скажит?
– Уговори, друг! – упрашивал я его, – тебя они послушают! Ящик виски, или джина с меня, после праздников. Сам выбирать будешь, какой марки!
– Ничего не нада, – замахал Сурен руками, – пайдём к ним вместе, Саша-джан! Одын – нэ пайду!
Обе женщины жили в комнате на четвёртом этаже. Лифт мы дожидаться не стали, оправились пешком. Шагая по ступенькам, мой приятель всё время что-то взволнованно бормотал по-армянски, и качал головой.
– Сурен, – объяснял я ему по пути, – скажи им, мол, у моих родителей – дом большой! Спать она будет в отдельной комнате. Без её согласия – я к ней пальцем не прикоснусь! Слово даю! Богом клянусь!
– Скажю, ара! – задумчиво отвечал он, – и опять принимался что-то говорить самому себе, временами подкатывая глаза.
У двери их секции мне стало, вдруг, страшно неловко. Но менять решение – уже было поздно. Да, и что бы подумал обо мне Сурен, как о мужчине! Мы вошли. Постучавшись, шагнули за порог их комнаты. Женщины смотрели телевизор, увидев нас, торопливо вскочили с дивана, на котором сидели, стали хлопотливо приглашать присесть, предлагать кофе и пирожные. Но Сурен жестом руки остановил их, и начал горячую речь на родном языке. Женщины застыли в изумлении. Ануш растерянно смотрела то на меня, то на Эрмину, то закрывала пылающие щёки ладонями. Её мать слушала молча, слегка склонив голову на бок, потом повернулась к дочери, что-то спросила у неё по-армянски. Та молчала, потупившись. А Сурен продолжал говорить, жестикулируя, обращаясь поочерёдно, то к одной женщине, то к другой. Наконец, он выдохся, и замолчал. Тут я почувствовал, что настал мой черёд:
– Эрмина, Ануш, – начал я солидным тоном, пытаясь подавить в себе непрекращающееся волнение, – даю слово чести – ничего плохого я не хочу! Просто – познакомлю Ануш с родителями, с братом, его семьёй. Покажу родной город, отпразднуем Новый год. У Ануш будет отдельная комната в большом доме. Всё в нём есть! Ехать всего-то часа четыре, к утру будем на месте. Ануш звонить будет, хоть каждый день… Пятого января приедем в Москву.
– Можно подумать немного? – наконец произнесла Эрмина, а Ануш отчаянно стала что-то доказывать матери на родном языке, подкрепляя слова энергичными жестами, и взглядом, полным отчаяния.
Тут опять подключился Сурен. Начал, видимо, возбуждённо возражать, размахивая руками, даже ногой слегка притопнул. Я сильно занервничал. А в комнате опять, вдруг, наступила тишина. Сурен наклонив голову ко мне, прошептал в ухо:
– Ани гаварат – савсем приличным адежда нэт ехат! – Ануш услышала громкий шёпот, резко отвернулась к окну.
– Это вообще – не проблема! – воскликнул я, – в центре магазины круглосуточные есть – всё купим. Для тебя ничего не жалко, Ануш!
Эрмина бросила Сурену короткую фразу, тот повернулся ко мне, проговорил негромко:
– Давай вийдем, Саша-джан. Им гаварит нада, дваим…
Мы вышли в коридор, потоптавшись, направились на общую кухню – покурить у окна. И едва успели выкурить по сигарете, как в коридоре появилась смущённая Ануш, в старенькой своей дублёночке, шерстяной шапочке, с дорожной сумкой в руках. Следом шла Эрмина, в глазах её поблёскивали слёзы. Она обняла дочь, поцеловала и перекрестила, потом повернулась ко мне, и проговорила чётко:
– Храни вас Бог, в дороге.
Радости моей не было предела. Я пожал крепкую руку Сурена, и мы направились к лифту. Ануш оглянулась на стоящих за нашими спинами, мать и дядю, и помахала им ладошкой.
К одиннадцати вечера пробки рассосались, до Центра мы добрались довольно скоро, но потратили часа два ещё, чтобы приодеть мою спутницу с ног до головы, во всё новое. Её старые сапоги тут же полетели в урну, дублёнку свернули и положили в багажник. На Ануш была модная коротенькая шубка, сапожки на сплошной подошве – под джинсы, и для прогулок. Модельные сапоги на каблуках – решили обуть, когда приедем и пойдём по родне – знакомиться. Свёртки с остальными нарядами – разместили на заднем сидении.
Ночная трасса с заснеженными неширокими полями по краям, которые сменяли вдруг тёмные, казавшиеся угрюмо – враждебными, хвойные леса Подмосковья – всё это поразило и очаровало Ануш, своим диковатым, первозданным видом. Она постоянно вертела головой в разные стороны, и повторяла:
– Как красиво у вас! И – страшно. Никого нет! Тишина… А бензина нам хватит? – вдруг всполошилась она.
– Возле поворота на Домодедово – будет заправка, – покровительственно успокаивал я свою спутницу, – зальём полный бак, а перед Ефремовым – ещё добавим, на всякий случай!
– Далеко этот Ефремов?
– Часа три с половиной езды… Машина скоростная, дорогу держит отлично, трасса пустая. Так, что – будем нажимать на газ!
– Бог мой! – удивлённо воскликнула Ануш, – а твой город, далеко от него?
– Ещё – часа полтора пути.
– И ты – выдержишь за рулём всё это время?
Я засмеялся в ответ:
– Ануш, я же половину Центральной России на машине исколесил! От Новгорода до Ростова на Дону! Не беспокойся. А ты – можешь вздремнуть. Хочешь, иди назад, там ляжешь, ножки вытянешь, и спи до утра.
– Нет! – возразила она, – я не могу тебя бросить одного… И мне – интересно на настоящую Россию посмотреть. Когда ехали в Москву поездом – ничего толком не разглядела.
– Где ты, так хорошо по-русски разговаривать научилась?
– Ходила в русскую школу! У нас в Степанакерте. Там дети военных были, в основном. А мой папа – прапорщиком служил в Советской Армии. Вот, и приняли в школу. А теперь мой папа – майор нашей армии! – добавила Ануш с гордостью.
На языке у меня вертелся вопрос о её погибшем муже. Я, сначала, стеснялся затрагивать эту, несомненно, очень больную, для неё тему. Но после решил: сразу внесём ясность – и забудем!
– Скажи, Ануш, ты любила своего покойного мужа?
– Да! – с горечью ответила она, прямо и честно, и добавила, – и сейчас – люблю и помню! Только – люблю по-другому. Его нет, а для меня – он есть. Просто – не со мной…
Мы замолчали, думая, каждый о своём.
– Я – тоже свою жену любил, – нарушил я неловкое молчание, – но жизнь нас развела… – и начал свой рассказ о прошлом.
Она слушала, глядя пристально в темень за стеклами, и казалась совершенно безучастной, отрешённой. Только густые, чётко очерченные природой угольно-чёрные ресницы – то взлетали, то опускались, а тонкие, длинные пальцы её рук с аккуратно остриженными, ненакрашенными ногтями, были плотно сплетены. Когда я закончил, Ануш задумчиво произнесла:
– У вас, хотя бы, есть сын… А, будут ли у меня ещё дети… – и прерывисто вздохнула.
От Москвы до Богородицка – дорога казалась бесконечной, как всегда. В этом городке мы попили на стоянке кофе, отдохнули немного, и до Ефремова доехали незаметно. Город, где я жил дворником, мне хотелось скорее проскочить по окружной, но, в последний момент, я передумал, и решил проехать его весь. Напротив центральной площади остановился полюбоваться на убранную, весело перемигивающуюся разноцветными огоньками, ёлку. Ануш была в восторге, словно в ней, взрослой, вдруг, проснулся ребёнок из далёкого детства:
– Как здорово! – засмеялась она, и захлопала в ладоши, – подойдём ближе!
В этот ранний час – площадь, и улицы были безлюдны. Мы, взявшись за руки, обошли ёлку со всех сторон, восторженно разглядывая её. В нас поселилось чувство беспричинного, лёгкого веселья. Дорожная усталость растаяла от декабрьской морозной, утренней свежести. И только, взглянув на то место, где я стоял в полном одиночестве год назад, и тянул украдкой коньяк из «чекушки» – мне на миг взгрустнулось. «Однако, как всё круто и хорошо поменялось в моей жизни!» – подумалось мне, и неожиданно, даже для себя самого, я притянул Ануш к себе, и поцеловал в сочные вишнёвые губы. В тот же миг я ощутил, как из её груди вырвался глубокий, взволнованный, судорожный выдох. Она легонько высвободилась, повернулась ко мне спиной, и что-то быстро проговорила по-армянски, глядя на кресты старинной церкви, вознесшиеся над площадью. И показалась она мне, тогда, какой-то бесконечно далёкой, чужой…
– Что случилось? – встревожился не на шутку я.
– Ничего. Просто попросила у Бога и у мужа прощения, – с печалью в голосе ответила Ануш, и серьёзно взглянула на меня. Потом, резво развернувшись, вдруг заявила:
– Хочу съехать, вот с этой горки, на попе! – и побежала, расстёгивая на ходу шубку.
Она прокатилась несколько раз, тихо и радостно взвизгивая, а я наблюдал за этим неожиданным озорством с таким теплом на душе, будто бы эта молодая женщина – моя дочь.
Стали появляться первые прохожие. Я стряхнул с новых джинсов Ануш налипший снег, и мы отправились дальше, в дорогу к моему дому. После нашего поцелуя, незримая стена, которая, всё же ощущалась между нами, растаяла… Правда, в пути, она робко поинтересовалась:
– Слушай, как встретят меня твои родители, а? Я ведь – нерусская, нищая беженка, к тому же! Боюсь даже.
– Поздно бояться! – деланно сурово ответил я, и, рассмеявшись, добавил, – так же, как и меня – с радостью! Увидишь, Ануш! Не волнуйся. У меня – прекрасная семья, уютный дом, замечательная родня. Все – люди простые, душевные.
– Всё-таки, будь рядом, – попросила она, а в это время впереди, в рассветных серых декабрьских сумерках, уже показались любимые с детства пейзажи моего городка. Мы быстро скатились с крутого спуска к мосту через замёрзший, кое-где дымящийся в промоинах Дон, миновали его, свернули влево, затем – на первом перекрёстке – направо, и стали подниматься в гору, по нашей тихой улочке, заканчивая путешествие.
– Я скажу твоим родственникам, что меня Аней зовут, – почему-то объявила вдруг Ануш.
Я пожал плечами, и не стал возражать. Аня, так Аня! В том, что она придётся по душе всем моим близким – я не сомневался нисколько! Приближаясь к дому – прочёл ей краткое наставление:
– Запомни, Ануш, в русских семьях – всё немного по-иному бывает. Не как, на Кавказе. У нас в семье, командует мама. Она – человек нрава крутого. Донская казачка… Но, добрая и радушная. Зовут её – Клавдия Васильевна. Отец – человек мягкий, тихий подкаблучник. Слушается её, ни в чём не перечит. Не удивляйся, прими, как должное. Отца зовут – Михаил Андреевич. К родителям моим, и ко всей родне – отнесись с почтением, но, и держи себя с достоинством, без приниженности. Помни, я всегда с тобой! Не стесняйся меня спрашивать, если не знаешь, как поступить.
– Я боюсь, – прошептала, съёжившись Ануш, и вцепилась мне в рукав.
А я, затормозив, повернул ключ зажигания, и спокойно объявил:
– Приехали, Анечка!
В доме горел свет, со двора слышались торопливые, визгливо скрипящие по снегу, шаги. Открылась калитка, выглянувший отец, одетый в ватник и валенки, всматривался секунду в мой автомобиль, а потом радостно крикнул, оборачиваясь:
– Клава, Сашок приехал! – и полез обниматься, колясь щетиной.
Мама выскочила мгновенно, набросив длинный цветастый павловский платок, который в конце лета я передал ей в подарок ко дню рождения, когда брат приезжал за товаром, и запричитала, по обыкновению:
– Ну, наконец-то, сыночек! Мы уже все жданки проели, пока тебя дожидались! Позвонил бы Мите, хотя бы предупредил! – и тоже обняла меня.
– Я не один, мама. Со мной – Аня. Мы собираемся пожениться, – сразу объявил я родителям, подошёл к машине, открыл дверцу, подал руку Ануш. Она несмело вылезла, замерла в нерешительности…
– Какая красивая девушка! – воскликнула изумлённо мама, – и молодая какая! Ну, здравствуй, Анечка! Добро пожаловать, мы очень с отцом рады. Наконец-то, Саша нашёл себе вторую половину!
– Здравствуйте, – застенчиво пролепетала Ануш, и смущённо улыбнулась.
– Проходите в дом, детки! – продолжала моя мама между тем умильным тоном, а отцу скомандовала твёрдо, – помоги ребятам вещи внести!
Чтобы сразу была ясность, я коротко изложил родителям историю моей будущей жены. Так я начал её называть теперь. Отец слушал, покачивая головой от удивления, а мама – вдруг порывисто обняла Ануш, прошептав:
– Бедная девочка! – и они обе прослезились.
– Проходи, Анюта, не стесняйся, – суетился отец, помогая ей снять шубку, – сейчас завтракать будем.
– Умоемся сначала, еда – потом… И – спать! – оживлённо, между тем, говорил я, довольный такой встречей.
– Может быть, ванну? – предлагала мама.
– Ванну – потом! Всю ночь ехали, сил нет. Аня будет в гостевой комнате жить, приготовь всё, мам!
– Не волнуйся, – с достоинством домовитой хозяйки, отвечала она, – гостей мы принимать умеем!
Спал я так крепко, что казалось – не проснусь никогда. Вставать, после пробуждения, не хотелось. Ленивая истома одолевала, и не давала никакой возможности силе воли себя проявить. Но, вспомнив о том, что отец выстроил баню в огороде – сразу вскочил, сгорая от нетерпеливого желания скорее попасть туда, попариться от души с дубовым веничком, а потом – не спеша пообедать, и пить чай.
Ануш мылась в ванне, и после, шёпотом, призналась мне, что с таким удовольствием, с такой роскошью, не купалась несколько лет. К позднему обеду появился брат. Огромный, как медведь, громогласный, он сначала испугал мою невесту, но это было – лишь первое впечатление.
– На Новый год – поедем на ту сторону Дона, на подворье к Семёну! – гремел Митя, – там красота, воля! Салюты пускать будем, я уже десятка два накупил! Попляшем, подурачимся – от души! Шашлыков наделаем! Аня, ты умеешь шашлыки жарить?
– Нет, – покраснев, отвечала Ануш, – у нас этим, только мужчины занимаются…
– Не беда! – трубил брат, будто слон, – и тебе дело найдём!
– Она такие торты и пирожные печёт – ты в жизни вкуснее не ел, – заступился я за Ануш.
– Вот, и ладно! От пуза налопаемся, – обрадовался он, и захохотал так, что кот, сидевший возле стола в ожидании подачки, стремглав вылетел с кухни.
Поздним вечером мы пошли проводить Митю, и прогуляться, заодно. Было безлюдно, тихо, не очень холодно, возбуждающе свежо от обильно выпавшего нового, ещё совсем не надоевшего снега. Спокойствие и умиротворение баюкало засыпающие улицы. Светящиеся ласково и таинственно звёзды в ночном небе, обещали назавтра морозную, ясную погоду. По дороге брат всё шутил, веселя Ануш. Когда возвращались назад, я спросил её:
– Вот видишь, как тебя приняли? Зря боялась? – она в ответ улыбнулась, и ответила:
– Как здесь хорошо, как тихо! – и добавила с невыразимой печалью, – а у нас – война! Люди каждый день гибнут, дети… – и замолчала, вспомнив, наверное, что-то своё, о чём не хотелось говорить вслух.
Несколько предновогодних дней, и сам праздник – пронеслись вихрем. Я торжествовал. Я мог позволить себе развернуться, потешить своё самолюбие, доставить радость женщине, к которой испытывал самые тёплые и нежные чувства. Я не настаивал на физической близости с ней – не хотел торопить события. Установить тонкий душевный контакт с Ануш, вот что мне нужно было, в первую очередь. Я хотел, чтобы она привыкла ко мне, узнала меня лучше, привязалась, и поняла: мы с ней – пара! Хотя, мы и целовались… С ней, наш, невероятно скучный и неказистый зимой, утонувший в снегу городок – показался мне совсем другим. Наверное, потому что эта женщина источала внутренне тепло и свет, в незримых лучах которого, купалась и согревалась моя душа.
За два дня до Сочельника, перед отъездом в Москву, мы с Ануш направились в монастырский храм – навестить отца Илию, и поздравить с наступающим Рождеством. На месте его не оказалось – он проводил репетицию с детским хором в Доме школьников. Там нам пришлось дожидаться окончания занятия, около получаса. Слушая слаженное, проникновенное пение, я умилился:
– Будто ангельские голоса… – шепнул я своей невесте.
– Очень хорошо, – закивала Ануш, – правда, у нас по-другому поют… Но, так же красиво, – и добавила вдруг, – я думала, что русские – все, такие как в Москве: злые, замкнутые, считающие себя лучше всех остальных… А оказалось, что люди у вас – совсем другие! Встретили меня, как свою. Гостеприимные, словно армяне, щедрые, весёлые. Душа открыта…
– Москва – не вся Россия, дорогая моя! В провинции – вся сила! Здесь народ добрее и проще. Не испорчен всякой дрянью… Я хочу тебе предложить, вот что: когда мы поженимся, я подкоплю ещё деньжат, и мы переедем сюда жить! Маму твою возьмём… Откроем здесь кондитерский цех, ресторанчик, дом новый построим, двухэтажный, с башенкой посредине. Там будет просторный зал с камином… В деревне домишко прикупим – отдыхать ездить!
– Ты, вправду хочешь, чтобы я пошла за тебя замуж?
– Да! – убеждённо воскликнул я, – лучше жены мне не найти! К тому же, я полюбил тебя, Ануш. И если ты дашь согласие… Я, так думаю, сыграем свадьбу в июне, и сразу – в путешествие. На юг, к морю… Потом – сюда, на недельку. Здесь летом – такая благодать, как в раю. Увидишь… – и заглянул в её глаза вопросительно.
Ануш отвела взгляд, и стала что-то внимательно рассматривать в окне, выходившем в заснеженный парк, с мрачными стволами голых и, каких-то, неприкаянных зимних деревьев, на которых густо расселись грачи и галки. Я не стал продолжать этот разговор. Пение смолкло, дети потянулись из зала, где они занимались. Я просунул голову в приоткрывшуюся дверь. Отец Илия собирал со стола ноты, сосредоточенно раскладывая их по порядку.
– Разрешите, батюшка, – негромко произнёс я.
Он быстро поднял глаза, смотревшие сосредоточенно, даже отрешённо, и в тот же миг широко и радостно заулыбался, а взгляд его сразу потеплел:
– Са-а-ша! – нараспев произнёс мой друг, – заходи, конечно же! Очень тебе рад! Молюсь за тебя частенько. У меня всегда время найдётся, чтобы побеседовать с тобой.
Я пропустил вперёд свою спутницу, и направился следом.
– Это моя невеста, батюшка, Ануш. Можно звать Аней. Приезжали на праздники к нам, с родителями познакомиться, с родственниками. И всем она приглянулась! – не удержался я от хвастовства, а, скорее, от гордости за свою избранницу.
– Радостно слышать и видеть вас, – лёгким полупоклоном ответил мой друг, обращаясь к Ануш, – полагаю, выбор Александр сделал верный, до конца земной жизни. Я ведь просил Господа помочь ему!
Ануш поздоровалась и скромно потупилась. Я подошёл под благословение. Затем, помня наш разговор перед моим отъездом тогда, весной, тихо произнёс:
– А тот брак – оказался мёртвым, батюшка! Правда, сын меня не забывает, и я его… Но, в этом году – он уезжает из России навсегда… В Америку, к матери. Она вышла замуж за американца, и уже там! Прилетала на западное Рождество в Питер, с новым мужем… Мне сын звонил, перед сам моим отъездом из Москвы, рассказывал…
Отец Илия печально покивал головой, провёл пальцами по своим усам и бороде, и кротко произнёс:
– Значит, так Ему угодно было. Браки заключаются на небесах…
– Я денег принёс, батюшка. Пожертвование на ремонт монастыря… Прими, от души даю, а не ради какой-то выгоды!
Отец Илия молча, неторопливо, равнодушно взял пачку стодолларовых купюр, сказав только:
– Спаси Христос, – добавил потом с нотками печали в голосе, – я скоро уеду отсюда, Саша. Далеко, в Сибирь… Старинный монастырь возрождать будем. Меня настоятелем утверждают. Вопрос уже решённый.
– Жаль, – искренне расстроился я, – мы ведь, ещё о многом не поговорили! А теперь, когда увидимся? Жаль! У меня не так много друзей, которые рядом… Станет на одного меньше…
– Даст Бог, встретимся ещё! Ну, а если, случая не будет, то вспоминай обо мне… Идите, благословлю вас обоих, и отправлюсь к вечерней службе готовиться.
Дома я долго рассказывал Ануш, кто этот монах, кем он приходился мне в прошлой, мирской его жизни, показывал старые фотографии, и вдруг почувствовал нестерпимый гнёт на душе, от которого, как бы я не старался, избавиться не смог…
Вечером, перед отъездом, я побренчал немного на гитаре, ловя себя на мысли: в Москву возвращаться – нет никакого желания. Взглянув на Ануш, понял – ей тоже, особо не хочется. Но, так распоряжалась судьба… Обратной дорогой, тоже, ночной и муторной, Ануш все время оживлённо делилась своими впечатлениями, чем отвлекала меня от мрачных предчувствий, чего-то неизбежно надвигающегося, и не сулящего добра. Я попытался перевести разговор на наши с ней отношения, и она ответила мне откровенно и просто, за что я был ей благодарен:
– Саша, я тебе говорила, что очень любила мужа… Я не представляла себе ни одного мужчину рядом с собой, кроме него. Он у меня – до сих пор вот здесь! – и постучала себя кулачком по груди, – это на всю жизнь, наверное. А, к тебе – я должна просто привыкнуть. К твоему присутствию… Ты – очень хороший. Я благодарна тебе за всё… Но, ты попробуй понять меня, как женщину! Я – должна перемениться… Как сказать по-русски? – с отчаянием вскрикнула она, – переключиться на тебя! Пройдёт время – это будет… Ты же, не хочешь меня сломать, я же вижу! Ты сдержал все свои обещания, честь свою… – тут она махнула рукой, недоговорив, и, почти с мольбой произнесла, – дай мне время!
– Не бросай меня только, – глухо проговорил я, растроганный таким порывом откровения, – мне очень тяжело, я, как будто, задыхаюсь. А ты – глоток воздуха …
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
КОНЕЦ МОСКОСКОЙ ЭПОПЕИИ.
«Всё это – было, было, было.
Свершился дней круговорот.
Какая боль, какая сила,
Тебя, прошедшее, вернёт?..»
А. Блок
1.
Приехав в Москву, я сразу же позвонил Витину.
– Ну, наконец-то объявился! – возбуждённо закричал он в трубку, – завтра, прямо с утра, шуруй ко мне на дачу! Знаешь, где это?
– Помню, не заблужусь… Ч то за спешка-то?
– Не по телефону! Будь один. Разговор – не для лишних ушей. Дело предстоит архисерьёзное, как говорил вождь вождей. Будешь выезжать – позвони. Всё, жду! До завтра…
– Ясно, – коротко бросил я в трубку, и стал ломать голову над такой необыкновенной взвинченностью Гарика, но объяснений, сколько-нибудь вразумительных, не находилось.
Для дельца такого уровня, как Игорь, дача была довольно скромной. Бревенчатый новодел в русском стиле, со всеми атрибутами загородной комфортабельной жизни буржуя: беседками, баней, искусственным водоёмчиком, именуемым бассейном, туевыми аллейками, флигельками, для обслуги и охраны. Витин встретил меня у ворот, обутый в коротенькие, расшитые узором валеночки из светлого войлока, в тулупчике нараспашку, улыбающийся, но, явно чем-то встревоженный.
– Вот что, Саня, – начал он, едва мы прошли к нему в кабинет, а горничная – хохлушка, принесла нам чай, – в этом году вводят акцизы на продажу водки, коньяка, и прочего… Кроме пива! С первого марта уже. На сигареты – летом. Цена, соответственно, поднимется. Твоя задача – снять все свои «баксы» со счетов. Прямо – сразу, после Рождества! Поехать к нашим партнёрам – пшекам, и перезаключить договора на поставки табачки и алкоголя! Пусть объёмы максимально увеличивают. Мак-си-маль-но, понимаешь? Где складировать – найдём! Оплата – по факту поставки, наличкой. Сиди там, пока не достигнешь договорённостей по всем позициям! Цены сбивай, насколько возможно! Упирай на то, что оплата – налом, и по факту поставок. Мне доклады – ежедневно, даже, по нескольку раз в день можно – не обижусь! Я же, здесь – займусь складами, поработаю с партнёрами с «Кристалла», с другими нашими поставщиками из России. Забить склады – надо до отказа! Навар будет серьёзный, просто невиданный! После – решим вопрос по акцизным маркам… Пока не знаю, как, но решать надо! Наймём людей – марки лепить на бутылки, и пачки сигаретные. Заодно, с таможней договорюсь по дополнительным, от них, услугам. Да, вот ещё, плохая новость… На генерала бандюки наезжают всё конкретнее… Он охрану свою усилил. Не добру, Саня! Слишком он сильно развернулся, наш Николай Иванович! Эфэсбэшная крыша – уже не спасает. Плевать бандосы на них хотели… Оборзели в конец! И генерал – упёртый. На соглашение с ними идти не хочет. Им только поддайся – деньги солидные потеряет, а главное – престиж… Такие дела, дружище! Всю наличку спрячем до поры у меня – я купил для пшеков, которые будут фабрику налаживать, квартирку… Пока она пустая. Завёз туда сейф, очень надёжный, двери металлические поставил, сигнализацию на пульт в милицию вывели! Думаю, может быть, там пост выставить, с вооружёнными чоповцами нашими… Посмотрим. Вот, такие новости! Да, тебе от Вики – приветик. Она в Москве, тоже вчера приехала… Хочешь, позвоню, скажу, что ты – у меня. Прискочит мигом! Рождество отметим… Говорит – соскучилась сильно, – и подмигнул мне лукаво, ожидая ответа.
Я заколебался некоторое время, не зная, как мне поступить. И спросил у Игоря:
– А ты, с кем здесь?
– С Наташкой, с кем же ещё! Вчера в бане напарились, потом – до двух ночи чаи гоняли. Она сейчас дрыхнет, а мне – не спится. От думок голова пухнет… А ведь, как всё хорошо было отлажено, катилось, как по рельсам. И – на тебе!
– Да – да… – пробормотал я машинально, а сам стал выдумывать причину, по которой можно было бы, хоть как-то, оттянуть встречу с Викой: после светлых и чистых воспоминаний о времени, проведённом с Ануш, встречаться с этой женщиной совсем не хотелось. Не потому, что она – плохая, развратная! Просто, Вика – совсем другая… Без неё я, вполне обойдусь! А без Ануш – уже нет. И я ответил Игорю, что возвращаюсь в Москву, заеду в офис, просмотрю все договора и допсоглашения, внесу правки, если это необходимо. И начну обзванивать наших партнёров по бизнесу. А, хорошего, в смысле празднований, – помаленьку!
– Ты прав, – со вздохом согласился Гарик, – за что и дорог! Можешь пахать, сколько нужно, отказывая себе в маленьких радостях жизни, – и добавил со смехом и восхищением одновременно, – но, как же быстро, ты Викусю обротал!
Ехал я назад в настроении, отнюдь не праздничном. Дела действительно осложнились, и как события пойдут дальше – предсказать сложно. Вроде бы, только – только всё устроилось, и тут же зашаталось… Но паниковать нельзя! Будем бороться, упираться, зубами держаться!
Вика позвонила мне на мобильник, едва я въехал в Москву.
– Привет, Сашенька, – запела она в трубку, – отозвался, пропащий мой!
– Привет, солнышко, – как можно ласковее отвечал я, и добавил, – извини, говорить не могу – за рулём, качу в офис – по срочной работе.
– Я приеду к тебе сама, – решительно заявила она, и дала отбой.
«Вот ненормальная баба»! – с досадой проворчал я, но поделать ничего не смог. Вика, несмотря на очаровательную внешность и хрупкость, была невообразимо настырна, и если ставила цель перед собой, то шла к достижению её, как танк – напролом, обладая мужским, бойцовским характером, она не боялась и не признавала каких-либо препон.
Охрана скучала на проходной, в офисе царила непривычная, давящая тишина. Я достал объёмистую папку – скоросшиватель с договорами поставок, и попытался вдумчиво читать, но на ум ничего не лезло, преодолеть тоскливое настроение – я оказался не в состоянии. Вика приехала, минут через двадцать, после того, как я зашёл в свой кабинет. Она ворвалась вихрем. Я поднялся, шагнул ей навстречу, она повисла у меня на шее, и тихонько взвизгнула:
– Ну, наконец-то! – и прямо-таки впилась в мои губы своим ртом, ярко-красным, вампирским, совершенно без помады. Потом заговорила, переводя дух:
– Сашенька, брось ты эти бумаженции! Праздник, всё же! Я соскучилась, только о тебе и думала, пока дома была! Звонила по сто раз на день, а ты – всё недоступен, да недоступен!
– В нашей провинции сотовую связь ещё не наладили, – хмыкнул я, – так что, прости!
– Давай, закатимся куда – нибудь! Я так по Москве тосковала! Донецк – большой город, но совсем не то…
– Не могу, Викуля, – пытался я выкрутиться, – я Витину обещал! Мне на днях в Польшу ехать, договора пересматривать. Акцизы на алкоголь и сигареты вводят в этом году! Надо товара набрать по старым ценам, а потом уж денежки стричь, по ценам новым!
– Не говори ерунды, – веско перебила она, – в договорах – только количество поставок поменять – и всё! Условия меняться не будут, а если и будут, то это дело юристов! Потребуешь скидок на большие партии, они и уступят! Таких партнёров, как мы, им терять – резона нет! Тебе на недельку съездить к полякам, на месте всё обсудить, циферки переправить – проблема решена! Ну, пожалуйста, поедем, кутнём немного – а потом, ко мне. И я тебя живого от себя не отпущу! – и многообещающе заглядывала мне в глаза, словно удав кролику.
– Устал я от кутежей за праздники, Вика! – соврал я, но получилось, как-то бездарно.
– Тогда, просто: поехали ко мне! Всё, собирайся, – решительным тоном заявила она, схватила договора со стола, засунула листы обратно в папку, и потянула меня за руку в приёмную, где висели на вешалке моя куртка и шарф.
«Не баба, а чёрт в юбке»! – пронеслось в голове, и я с досадой осознал, что не в силах противостоять её страстному напору, и, какому-то, ведьминому очарованию. «Прости меня, дорогая Ануш! Вика завела меня не на шутку».
Восьмого января, когда я начал объяснять Витину, почему не проработал договора, он только рукой махнул:
– Да, права Бурсачка! Поменять цифры, согласовать объёмы поставок и сроки! Не знаю, что тебе взбрело – работу ненужную выполнять, и ещё в праздники! Покувыркались друг с другом, после долгой разлуки – и молодцы! – и засмеялся, – главное, чтобы ваши отношения на работе не сказывались. А то ведь, эти служебные романы, бывает, плачевно закачиваются.
Перед отлётом в Варшаву, я попрощался с Ануш и Эрминой. Договорились – я в определённое время буду звонить на телефон в своей комнате, а кто-то из них – уже придёт, и станет ждать звонка. Для этого оставил им ключи, предупредив Татьяну и Мимозу Степановну.
Поездка неожиданно растянулась на месяц. Поляки упирались, тянули время, не желая делать нормальных скидок на большие партии, словно чуяли, что мы затеваем авантюру, сулящую очень приличные барыши, и хотели разнюхать истинную причину. Пьянки, на которых у меня пытались выведать цель наших возросших запросов, чередовались с нудными, порой бестолковыми переговорами. Я ужасно устал, и весь изнервничался. Винт – тоже психовал, ругался длинными матерщинными фразами, чего с ним никогда не случалось прежде. Но дело, хотя и медленно, двигалось к успеху! Выпускать выгоду партнёры не рискнули, пошли на уступки, тем более что и мы сулили им небывалые преференции! Настроение моё улучшалось. Неприятно волновало только одно – последние две недели к телефону не подходили ни Ануш, ни Эрмина. Это даже пугало меня, но выяснить причину происходящего, я мог только в Москве. Телефон Сурена я узнать не догадался.
Вернувшись, я решил сначала заглянуть к нему сразу, и всё разузнать. Тот горестно вздохнул:
– Уехаль сыстра с племяницем! В Ереван самолётом улеталь… Савсэм срочно, ара! Муж Эрмина – ранэн на фронт быль. Две ноги рэзали… В Ереван везли, в госпиталь! Совсэм бэз ноги сталь… Ухаживать полетель. Больше нету, кто… У них оба сын – погиб! Вай, ара! Они чуть с ума нэ схадиль!..