Естественное положение вещей. стихотворения

«Когда уже не видишь впереди…»

 
Когда уже не видишь впереди
того, кто ждал тебя на перекрёстке
немного раньше – никого не жди,
тем более – поблажки – смысл жёсткий
у этих слов, но, видимо, теперь
дорога дальше в стоптанных ботинках
и, видимо, не выйдет без потерь,
расписанная в двух словах картина
о лучшей доле, как ни говори —
всё получается не так, как ожидалось,
и то, что ещё видишь впереди —
и есть та самая, заслуженная, малость.
 

июль 31. 2013 год

«Состарившись, не видишь без очков —…»

 
Состарившись, не видишь без очков —
кто там поблизости маячит среди веток,
переплетённых – хоть сюжет не нов,
и можно догадаться по отметкам
цветным на фоне неба без границ,
без облаков – от края и до края —
лишь в памяти, когда не видишь лиц,
из прошлого их жадно извлекая,
стараясь сохранить, но меркнет взгляд,
высматривая тени меж деревьев,
страдая оттого, что всё подряд
вплетается в пейзаж, включая двери
пустых домов, застывших до тепла,
до перелётных птиц в начале мая.
Взгляд утыкается в подобие дупла,
но, видимо, скворечник различает
среди ветвей – руками не достать,
чтоб убедиться в правильности взгляда,
нащупывают кресло и кровать
и то лишь потому, что оба рядом —
не слишком далеко, чтобы дойти,
нащупывая пальцами пространство
между стеной и дверью, чтоб войти,
при этом оставаясь частью царства —
того, другого. Выверенный путь,
истоптанный годами, по привычке
спасает, чтобы что-то не столкнуть
с привычных мест, означенных в кавычках
в перечислении, по списку, где в конце
серийный номер и покупки дата,
чтоб не играть волненьем на лице
и не случиться снова виноватым.
 

июль 31. 2013 год

«Доживать остаёшься там, где вода об камень…»

 
Доживать остаёшься там, где вода об камень
разбивает облако, что отразилось утром,
то есть, там, где берег, выглаженный руками
или сандалией, выглядит ежеминутно,
как пустынный остров, брошенный накануне,
то есть, вода смывает следы участья,
то есть, присутствия, чтобы уже утонули
в недоумении или уже от счастья —
переселенцы, брошенные на берег
в изнеможении, чтобы ещё немного
жизнь продолжалась, но, может быть, без истерик
и без участия в этом того, другого…
Впрочем, кого бы то ни было – только память
чтоб оставалась, как выглаженная рубаха
на парадный случай, как облако, что об камень —
для украшения – дальше Сибирь и плаха
или её подобие, чтобы знали!.. —
как всё всегда кончается, между прочим
среди деревьев, которые не познали
ещё топора и смертную боль воочию
или чего-то большее, что забыли
на берегу, не научившись плавать
или тонуть. И облака, как крылья —
не чтобы летать, а чтобы молчать и плакать.
 

август 1. 2013 год

«Нет ничего, что можно передать…»

 
Нет ничего, что можно передать
в наследство, т. е. сохранить на память —
диван, картина, книги и кровать,
промятая – хранимая веками.
Лишь пара стопок списанных страниц —
всё, что в подарок может пригодиться,
в отсутствии знакомых с детства лиц,
если опять чего-то не случится,
не сбудется. В распахнутую дверь
заходит солнце – может, по ошибке —
не разобрав, кто жив ещё теперь,
раздаривая милые улыбки
направо и налево. Меж вещей
осталась пыль и что-то от хозяев,
уехавших куда-то – без затей,
но кто-нибудь, конечно, всё исправит,
всё выправит, сотрёт с комода пыль —
чтоб ни следа от жизни не осталось.
И девочка, которую забыл,
чтоб больше никогда не повстречалась.
 

август 5. 2013 год

«Ниоткуда никто, никуда – чтобы просто забыть…»

 
Ниоткуда никто, никуда – чтобы просто забыть,
то есть, просто не помнить, как выглядят или зовутся
те, которым до времени вышло – не быть
в перечислении и в сохранившихся лицах,
где-то в альбомах, на выцветших фото уже,
став лишь отметиной, или простой закорючкой
в скорбных тетрадях, что спрятаны на этаже
между вещами, где жил в связи с долгой отлучкой
из этих мест и лишился угла и добра
от самых близких, уже не надеясь на выбор
между немыслимым завтра и вечным вчера,
спрятанным так глубоко, что его и не видно,
как и тебя самого из-за старых вещей —
до неприличия старых и кем-то забытых,
век коротающих свой в тишине этажей
старого дома, живого ещё на открытках.
 

август 10. 2013 год

«И даже запись в книге мертвецов…»

 
И даже запись в книге мертвецов
не гарантирует, как грамота, вернуться —
куда-нибудь уже, в конце концов,
где по дороге нужно обернуться
и там остаться, чтобы на века.
Там, где темно и изредка лишь свечи,
горящие, как у вора рука
крадущего, крадущая беспечно
всё, что лежит, покуда впереди
не «светит» клетка или что похуже,
лежащее, как камень на груди,
как груз на шее, что с петлёй потуже
или чего гляди – в затылок дробь —
не уберёг себя – так будь доволен —
и если приберёт тебя Господь —
обрадуйся тому, что там свободен.
 

август 11. 2013 год

«Вот снова время новых мудрецов —…»

 
Вот снова время новых мудрецов —
какая-нибудь мелочь станет важной,
как что-нибудь на память – от отцов,
из памяти клеёнчато-бумажной,
то есть, расписанной, как буквами листы
после дождя, растекшись между клеток
и за поля, как в школе, что пусты
в такое время. Не боясь отметок,
гуляют школьники, и некуда спешить,
пока не прозвенел звонок от Бога,
чей «колокольный зуммер» заменить
не в силах сторож, ждущий у порога.
 

август 11. 2013 год

«Спустя больше года, любимая, слышу твой голос…»

 
Спустя больше года, любимая, слышу твой голос,
мне говорящий, что завтра случится чудо —
вернутся все те, кто были уже знакомы —
лишь отлучились… И облако ниоткуда
тоже – туда же, чтобы уже остаться
точкой в пейзаже, размытой слезой и ветром,
где-нибудь между брошенных в поле станций
с правом – не выжить, а как-нибудь оглядеться
между столбами, что бьют по хребту дорогу —
может быть, сжалятся, но, видимо, не удаётся.
И только твой голос, звучащий уже по-другому —
всё, что спасает, и что до конца остаётся.
 

август 17. 2013 год

«Переехать, что ли, в деревню – растить картошку?»

 
Переехать, что ли, в деревню – растить картошку?
Или капусту квасить в сырых подвалах.
Разливать самогон по бутылкам, пить понемножку,
пропадая в беспамятстве, чего ранее не бывало.
Или, может, лучше вымысел без остатка,
без надежды на лучшее? Чем так страдает память,
зарываясь в прошлое, туда – до времён упадка,
во времена, где всё, что хотел, сбывалось.
Но, увы – развалины лишь – достоянье жизни —
и в глухой деревне, и даже в Москве кабацкой,
но, пока соревнуется птица с полётом мысли —
жизнь не выглядит вовсе совсем дурацкой —
никакой вообще, покуда звучит дыханье,
ровным воздухом перебивая воздух,
нарушая тем самым естественное молчанье,
становясь немного вымыслом тоже.
 

август 18. 2013 год

«Прислушиваюсь к тиканью часов…»

 
Прислушиваюсь к тиканью часов,
когда уже за полночь, и соседи
давно все спят, и звук, в конце концов, —
лишь от часов и оттого – длиннее —
в ушную раковину, будто вор в карман,
ощупывая редкие минуты,
как мелочь на проезд, как мой диван —
последнее пристанище, как будто.
И я бы рад не слушать этот звук,
но он не унимается, покуда
за дверью не раздастся первый стук
и не случится утреннее чудо —
я снова пережил и эту ночь —
в который раз не сгинул на диване.
И в следующей как-нибудь помочь
мне сможет мелочь на проезд в кармане.
 

август 19. 2013 год

«Я позабыл названия всех станций…»

 
Я позабыл названия всех станций,
куда когда-то добирался раньше.
Теперь всё больше ходят иностранцы
по тем местам, не забираясь дальше
музейных мест – туда, где дикий вид
волнует сердце, где среди развалин
на берегу раскрошенный гранит
терзает глаз и оттого печален,
и оттого дороже новых стен
на прежнем месте – лучше уж руины,
не знающие этих перемен
вокруг себя с названьем слишком длинным.
 

август 19. 2013 год

«Я держал на длинном поводке…»

 
Я держал на длинном поводке
свою жизнь, как будто спаниэля —
всё надеялся, что где-то вдалеке
слаще косточка – и не дрожишь спохмелья
мелкой рябью, выбивая дробь
пальцами, раскачивая плоскость
подоконника, страдая вновь и вновь
из-за новостей – какая пошлость
в сообщениях, в которых без труда
различима ложь и «тонкий юмор»
от правителей, которые всегда
отличались им. Вот только Юра
обошёлся как-то без него —
что в Империи никак не допустимо.
Подоконник тычется в окно.
Пальцы жжёт окурочек от «Примы».
 

август 19. 2013 год

«По долгам расплатиться не хватит ни лет и ни сил —…»

 
По долгам расплатиться не хватит ни лет и ни сил —
это только так кажется, что всё кончается смертью,
и никто не предъявит к оплате того, что носил
до последней минуты в замызганном жёлтом конверте,
то есть, то, что досталось ещё при рождении в дар,
как на первом свидании, чтобы осталось на память,
на какое-то время, хотя бы пока до фанфар
остаются мгновения, чтобы потрогать руками,
то есть, просто – наощупь, когда, выбиваясь из сил,
приближаешься к стенке, которую и не потрогать,
как и всё остальное, чего за года напросил,
утоптав до суглинка свою и чужую дорогу.
 

август 20. 2013 год

«Обитая в местности, где дождь, как медаль к юбилею…»

 
Обитая в местности, где дождь, как медаль к юбилею,
начинаешь думать о том, что пора на отдых,
то есть, куда-нибудь к морю, где был расстрелян
целый мир – за равенство и свободу,
где вода смывает не только грехи и копоть
с обожжённой посуды – и всё остальное тоже,
заглушая волной любой недовольный ропот
о никчёмной жизни, что стала ещё дороже.
В этой местности время идёт на убыль —
как ни крути, но завтра уже случилось —
позавчера… И в печке древесный уголь —
для украшения – не чтобы еда сварилась.
Здесь даже ветер в трубах гудит, как дома,
то есть, почти хозяин. Ни капли влаги,
даже ни облачка… и сохнешь, как та солома
на прокорм скотине, увы, не в пример бумаге.
Здесь, где вода из крана – почти спасенье —
не вообще – от равенства и свободы,
от ерунды какой-нибудь, от невезенья.
Утром проснувшись – чувствуешь, что голодный,
и ставишь кофейник, готовишь облезлый завтрак,
чтобы совсем не сгинуть, не кануть в горе,
что наступает утром, почти внезапно,
как наводнение – только в другом просторе —
и как-то боком, чтоб не задеть строенья
и всё остальное, всплывшее в разговоре,
что недоступно глазу в момент старенья,
так и оставшись вымыслом, то есть – горем.
В этих краях любой может стать пейзажем —
не повезёт – украсит собой кладбище —
жалким портретом с датами или даже —
статуей в рост – эдак за десять тысяч
или ещё дороже – волна не смоет,
точно с кастрюли сажу – с песком и глиной.
Ветер, от сажи тоже, трубу отмоет,
чтоб жизнь не казалась длинной. Уж слишком длинной.
 

август 20. 2013 год

«Где кончаются руки, и начинается тень?»

 
Где кончаются руки, и начинается тень?
На голой стене или там, где уже ограда? —
то есть, это, как бы помягче сказать – плетень
или любая другая изгородь в поле взгляда —
что вполне обозрима, куда достают глаза,
то есть, вполне доступна для обозренья,
для осязания глазом, как тот вокзал,
где пирожки и водка для продолженья
почти что – даром, но долог и тёмен путь —
и не хватает выпить. Всё, что в дорогу
было уложено – кончилось… ни по чуть-чуть,
чтобы дожить до утра и не спать у порога
у проводницы – вот здесь начинается тень —
в узком пространстве, означенном только билетом
или другим проездным. Здесь кончается день,
но оставляет возможность доехать при этом.
 

август 20. 2013 год

«Помнишь ли? Вспомнишь ли? – голос и руки…»

 
Помнишь ли? Вспомнишь ли? – голос и руки
это писавшие, чтобы однажды
что-то случилось, чтобы разлуки,
нас разлучившие, стали бумажными —
всё пережившими – даже молчание,
то есть, забвение – слишком уж долгое —
дольше других заглушая звучание,
точно куплеты над высохшей Волгою.
Будешь ли помнить кафе, что на пристани,
где мы однажды с тобою обедали
после дождя, когда стулья не высохли,
и не считались с такими проблемами?
Ждали автобуса по расписанию —
и не дождавшись, пешком через поле мы —
за полночь – к дому, в полнейшем молчании,
рук не разняв от усталости… Вспомним ли?
 

август 25. 2013 год

«Что остаётся, когда закрывается дверь…»

 
Что остаётся, когда закрывается дверь
за припозднившимся гостем? Посуда и пепел —
как бы на память о времени многих потерь
за сизым дымом, что утром становится светел —
утренней дымкой, как будто бы из-за угла,
с ближнего озера, спутав названия улиц,
прячась от глаз, попадая опять не туда,
пробуя выискать место, где мы разминулись
с тем припозднившимся гостем, который теперь
реже заходит, но помнит, конечно же – помнит
и горку пепла, и следом закрытую дверь.
Только опять его жду – и вчера, и сегодня.
 

август 26. 2013 год

«В больничном коридоре никого —…»

 
В больничном коридоре никого —
обеденное время. Суп и каша
по расписанию. И облако в окно
не залетает, будто бы не наше,
а будто бы приезжее – оно
ещё один свидетель превращенья
больничной каши в полное дерьмо,
что вызывает только отвращенье —
не больше и не меньше. Тусклый взгляд —
туда, на волю, там, где за оградой
играет жизнь, которой каждый рад
ещё раз насладиться, если рядом
гуляет смерть – и больше никого
из тех, кто раньше. Белая палата,
исписанная пальцами давно —
на память новеньким в изношенных халатах
и тапочках. И крашеная дверь
в другую жизнь – торопится закрыться
на все замки. Лишь полосатый зверь —
больничный кот – ещё в неё стучится
и видит всё, как будто в первый раз,
надеясь на награду из подачки
с той стороны забора, где сейчас —
то, что зовётся жизнью – не иначе.
Но тихо в коридоре – тихий час —
последняя возможность – не проснуться,
приняв таблетки с кашей. Меркнет глаз.
Подушка смята. Новенький сейчас
займёт кровать, чтоб больше не вернуться.
 

август 29. 2013 год

«Детский плач по утрам – продолжение жизни чужой —…»

 
Детский плач по утрам – продолжение жизни чужой —
это всё мне в окно, как какая-то вечная мука
за растраченный век, но ни я и ни кто-то другой
не отменит его. Может быть, разве только – разлука
или что-то другое, но слов не могу подобрать.
Как какая-то сказка, где вымысел и превращенья
из старухи в принцессу, с которой уже на кровать
сам царевич, отбросив колчан и другие сомненья —
чтобы было, что вспомнить, когда скоротается век,
то есть, время придёт собирать урожай и награды,
то есть, всё, что положено, минус сомнения тех,
кто стоял за спиной, но, как водится, был всегда рядом
или где-то поблизости, чтобы всегда на глазах,
под присмотром свидетелей тех, что уже поминутно
перескажут события в прозе, а может, в стихах.
Только плачь за окном всё милее – разбуженным утром.
 

август 29. 2013 год

«В чужой стране ненужным поселенцем…»

 
В чужой стране ненужным поселенцем
вдруг поселившись, понимаешь суть,
того что ты обоссанным младенцем
бебекал – правду, то есть, что-нибудь
о том, что видел, сквозь беззубый рот,
пропахший молоком и чем-то сладким —
и всё вокруг пока наоборот,
и ты единственный, отмеченный в тетрадке
заглавных дел. Чужие этажи
в чужом пейзаже выглядят иначе,
чем те, в которых ты когда-то жил,
не помышляя о рублях и сдаче
с того рубля. И с шиком на такси
за рубль с мелочью – с вокзала до квартиры —
из дальних странствий – Господи, спаси —
не стать задатком скомканного мира
и прочего пространства, где цветы —
последнее, что украшает старость
в чужой стране, где птицы с высоты
глядят доверчиво на то, что им досталось.
 

август 29. 2013 год

«В августе осень себе застолбила место…»

 
В августе осень себе застолбила место
жёлтыми листьями с бурыми пятнами. Осень —
только попытка выпить – ещё, если честно,
чахлому лету, что умирает в восемь
первого сентября – и так негромко,
чтобы уже никому не сказать «До завтра»,
чтобы яичница утром, назло ребёнку,
из маминых рук – единственное на завтрак.
В августе осень – куда не спешит покуда
жаркое лето, смытое в трубы с сажей,
чтобы уже, действительно, – нету чуда,
а если и есть, то так – как довес к пропаже.
 

август 31. 2013 год

«Мне музыку навеял чей-то смех…»

 
Мне музыку навеял чей-то смех
в ночном саду среды пустых деревьев,
без листьев то есть – значит, без помех
уже гулять, не выглядя отребьем
на этом свете, чтобы меж ветвей
вдруг оказаться первым и последним
и песню спеть, как курский соловей,
как бабушка, уткнувшись в свой передник.
 

август 31. 2013 год

«Господь тебя – мне – как передарил…»

 
Господь тебя – мне – как передарил
ко дню рожденья – осенью – не летом.
И что-то там ещё наговорил
не про любовь уже… ну, а про это —
серьёзен был и даже не шутил
про платье, грим и крашеные губы —
ведь сам тебя для счастья сотворил,
пишу я… даже кованые трубы,
чтоб пальцами и чем-то там ещё
нажать на клавиши, не выходя из дома,
прикрывши наготу чужим плащом,
где под подкладкой всё давно знакомо.
 

сентябрь 1. 2013 год

«Здесь, где количество дорог…»

 
Здесь, где количество дорог,
в которых заблудиться,
витийствует, чтобы никто не смог
обратно возвратиться —
живу, глотая календарь
никчёмной жизни,
как ту соломинку, словарь
хватая трижды,
четырежды, пока рука
способна править —
пером, строкой – наверняка,
чтоб не исправить,
не выправить ещё, пока
черны страницы,
как небо в толстых облаках,
где раствориться
и стать таким же, как они —
к концу недели,
закутавшись в свои же сны
в своей постели.
 

сентябрь 2. 2013 год

«Птица склоняет голову – будто спит…»

 
Птица склоняет голову – будто спит.
Ветер в сухих каштанах, как дома. Осень.
Вот и настало время, что сохранит —
не в шифоньере, а до весны разносит,
чтоб по размеру было моё тряпьё —
вот и настало время считать убытки,
т. е. свои потери за то житьё,
что существует в рамках второй попытки,
не сомневаясь даже в своих словах,
перемежая матом и грубой бранью,
как на столе приборы и кость в зубах.
Самое время всё завершить гаданьем,
чтобы уже из прошлого – никуда,
т. е. вполне возможно, что будет завтра.
Но птица склоняет голову, и вода
всё размывает. И, как всегда, внезапно.
 

сентябрь 4. 2013 год

«Голубь, искупавшийся в пыли…»

 
Голубь, искупавшийся в пыли,
стал моложе на день этим утром,
что другие сделать не смогли,
рассчитавшись с жизнью поминутно,
за уже использованный срок,
между делом совершив покупку,
до конца не выучив урок,
сдав всё купленное поздно ночью в скупку,
но не на хранение – совсем,
чтобы никогда не возвращаться
в те места, где счастлив был, затем,
чтобы с кем-нибудь ещё раз повстречаться —
напоследок, как бы – в сотый раз,
разменять монеты и бумажки
с номиналами. И только видит глаз
человека в сношенной рубашке.
 

сентябрь 4. 2013 год

«Вот облака, как на ладони…»

 
Вот облака, как на ладони,
в моём окне – уже полжизни —
и пальцем их уже не тронешь,
как раньше, поднимаясь выше,
туда, куда и птичий клёкот
не долетал из-за погоды,
где разве только тихий шёпот
ещё хранится небосводом
и чем-то там ещё, наверно —
другими птицами – без крыльев.
Дождь в сентябре – конечно, скверно,
но после августа – красиво,
и птицам радостно, должно быть.
И облако слилось на землю,
использовав свою возможность —
в окне быть первым и последним.
 

сентябрь 5. 2013 год

«Тебе, покинувшему свет…»

В. Д.

 

 

 
Тебе, покинувшему свет
так рано и так незаметно,
ещё до осени – в ответ
слетают листья безответно,
безвременно, сменив простор
над крышами под облаками —
на срытый тракторами двор,
который ты топтал ногами
ещё полмесяца назад,
не в силах больше соглашаться
с никчёмной жизнью – жизнь подряд,
не собираясь оставаться
ещё хоть на какой-то миг
в окрестностях, то бишь в пейзаже,
который осенью возник,
не обнаруживши пропажи…
 

сентябрь 5. 2013 год

«На берегу реки, в преддверьи снега…»

 
На берегу реки, в преддверьи снега,
что заключит течение воды
в свои объятья, предоставив небу
возможность выбора – считаю корабли,
как облака – по ним ищу дорогу
куда-нибудь ещё, но ветер стих.
И корабли – опять поближе к дому —
дождаться ветра, что в ветвях притих.
 

сентябрь 6. 2013 год

«Ты будешь смеяться, но даже в коротеньком сне…»

 
Ты будешь смеяться, но даже в коротеньком сне
являются лица, забытые раньше – и раньше,
пытаясь напомнить о чём-то, наверное, мне
какую-то мелочь, должно быть, а как же иначе.
Пока ещё теплится память, и тлеет душа,
и мелочь в кармане звенит, темноту оглушая
своим безразличием к жизни, уже не спеша —
туда, где во сне рассмеяться, себя узнавая.
 

сентябрь 6. 2013 год

«Когда из того, что осталось – лишь камни и смерть…»

 
Когда из того, что осталось – лишь камни и смерть,
и только немного желания – выжить под утро —
во сне не оставшись, чтоб было, на что посмотреть,
когда обнаружат, как мёртвое тело, как будто
и не было вовсе. Попробуй дожить до утра,
да там и остаться, чтоб вышло немного, но лучше,
чем было обещано – это такая игра,
в которой не спишешь ничто на ошибку и случай.
Попробуй опять не напиться, когда тяжело
расправиться с вымыслом, чтобы дожить до рассвета,
уткнувшись в подушку, в которой и пыль, и перо
слились воедино, не требуя больше ответа
за всё, что приснилось. Пока квадратура окна
не стала последним, что видишь, пока не случилось
чего-нибудь ночью, что сводит обычно с ума,
что можно списать в суматохе на то, что приснилось.
 

сентябрь 7. 2013 год

«…и терновый венец сняв с уставшей Его головы…»

 
…и терновый венец сняв с уставшей Его головы,
укололся Отец, или попросту – руководитель.
Капля крови упала на землю, но были мертвы
в это время уже все войска, что разбил неприятель
И свидетели тоже, оставшись теперь не у дел,
как без хлеба голодный с утра, да и с вечера тоже,
отыскав для себя тот извечный заветный предел,
что горчит на губах и мурашками сыпет по коже.
В это время стекаются будто бы все облака
или тучи – потом, чтоб дождём смыть кровавое дело,
как следы на песке, что ещё не смывает пока —
ни вода, ни рука – так тряслась над израненным телом,
что ещё доживает свои до прощанья часы —
только дерево терпит, когда в него гвозди вбивают,
да терновый венец, что Отец снял с его головы —
как расплату за всех… Облака лишь над ним пролетают.
 

сентябрь 7. 2013 год