Подробности

На берегу

 
На берегу, у самой кромки
воды, следов не оставляя,
где краб, гниющий на обломках
какой-то лодки – замечаю,
что волны набегают по две,
как рифмы в рукопись вплетаясь
в песок. Вода в стеклянной колбе —
не так играет, нагреваясь
от спирта из сухой таблетки —
аптекарь прав – не помогает.
Сыграть бы лучше на рулетке
с такой волной, но шар слетает
с вертушки на пол. Жду замены
на берегу цветущей лужи.
Возможны в жизни перемены,
но краб, гниющий в лодке – тут же —
как ни крути, напоминанье
о бренности всего и в сумме.
И чаек шумное болтанье —
лишь дополненье к грустной думе —
без всяких там анжабеманов
и прочей шелухи словесной —
таскают крошки из кармана —
другое им неинтересно.
Восторженно гляжу на воду,
на собственный расклад в водичке.
Откуда-то приходят волны
и образ сразу обезличен,
размыт, разбросан по песчинкам,
по берегу, сопоставляя
теперь оригинал с картинкой
с гниющим крабом в лодке с краю.
 

Январь 18 2013 г.

Утро на Fondamenta degli incurabili

 
Не пытаюсь вспомнить, чьи там ещё слова,
на каком наречии кто-то ещё картавит…
Просто тупо пялюсь на воду. Голова
соображает медленно от печали.
Т. е. теперь напиться бы той воды,
чтобы сказать застрявшими где-то в горле,
членораздельными звуками – кто ты, зачем, куды
прибыл – грозному дяденьке в чёрной форме.
Чтобы если и плыть, то туда, где он
неизлечимо спит, согревая вечность
невским дыханием, смяв за собой Гудзон
при переезде, думая лишь о встрече.
Чтобы воды до бортика, до руки,
чтобы умыться, сняв с отраженья тяжбы.
Но холодна водица, и коротки
пальцы, чтоб дотянуться – такая жалость.
 

Январь 18 2013 г.

«Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем…»

 
Человеку с одышкой, с пустым карманом, с разбитым сердцем
нечего пробовать даже взойти на гору,
чтобы увидеть восход. Старательные японцы
подготовили тщательно фотовидеокамеры, воду,
бутерброды с тунцом – холодный, но сытный завтрак,
чтобы дожить до обеда. Рулон туалетной бумаги —
на всякий случай. Проводник торопит отставших,
что каждый сам за себя на пути к вершине
и ждать никого не будет.
Маленькими шагами пробираюсь по узкой крутой тропинке.
Старый немец что-то бубнит про невозможность выжить
в данном пространстве, что взял не те ботинки
для восхождения и от этого сводит пальцы.
Поднимаюсь медленно, переводя дыханье —
велико желанье встретить восход на крыше
мира, в окруженье таких же безумцев, что еле дышат,
но не смотря на это бредут послушно,
спотыкаясь при каждом шаге о пыль и камни,
что разбросаны тут же, для усиления веры —
то ли в величие духа, то ли в собственное бессилие.
Иду за солнцем. У Олега Попова оно завсегда в авоське.
Догоняю жителей страны восходящего…
Опять перевожу дыханье – затея из самых глупых.
Спал бы в номере под мерный шум вентилятора,
охлаждая постель до температуры тела,
или смотрел бы с балкона на остывший за ночь пейзаж.
Из-за вершины вдруг появилось солнце.
Японцы, сфотографировавшись, семенят обратно
шумной стайкой с довольными результатом лицами.
Разворачиваюсь и двигаюсь в сторону заката,
надеясь на лучшее, и что по дороге вниз ничего не случится.
 

Январь 18 2013 г.

Другу художнику

 
В беседах наших стало холодать —
я стал неинтересный собеседник,
даже для близких. Стол, тетрадь, кровать —
доступный мир. Да бабушкин передник —
для завершения картины. Ничего,
чтобы понравилось зашедшему погреться —
пусть даже другу – не вина его,
что вытерлась душа и глохнет сердце,
когда чернила заменяют кровь
и ветка в такт в окно мне барабанит
о том, что жизнь не повторится вновь,
в который раз, когда меня не станет.
И только средь исписанных страниц,
среди бумаг, оставшихся за мною,
найдётся что-то – в отраженьи лиц,
в чернильных пятнах, что чего-то стоят,
должно быть, чтобы смерти вопреки —
остаться в памяти – в бумажном воплощенье
без комментариев, где строки коротки,
дожить до вечности, как не сказать – прощенья.
 

Январь 18 2013 г.

«Весна дождём стучится в календарь…»

 
Весна дождём стучится в календарь,
но как-то преждевременно, до срока.
Ещё в обед горит уже фонарь —
иначе тьма и вечная морока
с определением – куда зашёл ты. Где
теперь находишься, который день недели?
Огромная луна висит в окне,
и ты глядишь, ещё не встав с постели,
на отражение и, видимо, оно
тебя совсем, совсем не вдохновляет
на подвиги. Давай пойдём в кино
или куда-нибудь, где нас не знают.
Давай попробуем расплавленный фонарь
поздравить с праздником каким-нибудь – неважно.
Переиначим зимний календарь
по-новому и закрепим бумажно,
чернилами. Какая ерунда
на улице – и снег, и дождь, и листья
сушёные. Ворона без труда
читает глупых очевидцев мысли,
не размышляя о своей судьбе,
что так длинна. В означенных пределах
дороже сыр – не мысли о себе,
что в ветках прячет, в общем – неумело.
Его бы, сыр, в бумагу завернуть,
переложить в коробку и подальше
прибрать от глаз голодных. Умыкнуть
от соглядатаев, что не было, как раньше.
Послушай, может быть, опять пойдём
куда-нибудь, пока ещё погода
не запечатала дождём дверной проём,
и есть возможность выйти на свободу.
В какой-нибудь проулок завернуть
и спрятаться от глупых очевидцев.
Вокзал недалеко – туда нырнуть
возможно – в сумму??? к незнакомым лицам.
Таким же, как и мы для них. Пойдём,
откроем заново знакомый с детства город
и, может быть, забытую найдём
соломинку, что вытащит за ворот
со дна дождя. Забудем о делах,
о неуплаченной квартплате, о проблемах —
так краток век, что время на словах
заботится о наших переменах.
 

Январь 19 2013 г.

«Соглядатай. Соучастник…»

 
Соглядатай. Соучастник,
охраняющий меня —
Ангел мой, душеприказчик —
я полцарства за коня —
не отмеряю. Не выйдет.
Сам в квартире на пять душ
прозябаю, где в сортире —
мойка, прачечная, душ.
По углам, помимо пыли,
книги, вещи и цветы.
Мысли в голове остыли
от такой вот красоты.
Ты прости меня, любезный,
что я к месту или нет
размышляю о полезном
и молчу всегда в ответ
на твои ко мне упрёки —
я, конечно, не святой,
но зато – без подоплёки,
парень, в общем-то, простой,
вышедший из подворотни
и с истерзанной душой.
Лучше, посмотри напротив,
как глумятся над собой.
 

Январь 19 2013 г.

«Двое на ступеньках перед входом…»

 
Двое на ступеньках перед входом
в церковь что-то громко обсуждают —
справа или слева от прохода
должен крест стоять… Не замечают,
что уже подряд который вечер
разговор, как колесо – по кругу.
Телефонный вызов не отвечен.
И жена ушла от злости к другу —
инженеру – он не на ступенях,
дома спит, зажав в руках подушку.
Мысли о котлетах, о пельменях
теребят его больную душу.
Каждый раз, ворочаясь в кровати,
объяснения сомненьям не находит —
кажется, ну вот, они, объятья,
а любовь чего-то не приходит.
А вокруг уже который вечер
бабочки, как ангелы, летают.
Справа или слева ставить свечи —
всё равно! И Бог об этом знает.
 

Январь 19 2013 г.

Из географии…

 
Спросишь дорогу в городе, где названья
перепутаны временем – и потеряешь время
в поисках нужного адреса – по незнанью
ориентируясь по старым уже строеньям.
Будешь блуждать по вывескам, как по нотам.
Перебирая каждую в поисках нужной,
думаешь – как там Создателю было с работой
при Сотворении? – кто там помог со службой.
И если не повезёт отыскать похожий
дом – отпусти на волю свои желанья —
видимо, так суждено, – как сказал прохожий,
видя, как ты собираешь в горсть названья
несуществующей жизни. Купи открытки
с новыми видами – просто уже на память,
чтобы хранить, как дом на спине улитки —
поближе к сердцу, чтобы всегда руками
можно потрогать было. В вагоне сыро.
Пересекая площадь, трамвай качает,
как малую лодку в море, где всё, что было —
воспоминания – где-то ещё вначале,
где адреса по списку кремлёвских старцев,
что пережив эпоху, ушли в забвенье.
Дальше – сплошные цифры, а к ним мытарства
переселенцев, замученных во спасенье.
Видимо, прав был Автор, что всё проходит.
Дальше ещё про камни, про радость жизни.
Только глядишь – последний трамвай уходит —
и ничего от жизни! Остаток мысли…
 

Январь 20 2013 г.

Бабочка

 
С улыбкой бабочка кружит под потолком.
Откуда-то взялась в такое время —
ненастное. Ведь знает, что потом —
не возвратится. И мои сомненья
по поводу погоды – в самый раз —
не лучший вариант на самом деле
для жизни бабочки. И оттого рассказ
кончается, как всё – в конце недели,
воскресным утром. Медленная тень
от бабочки скользит по одеялу,
от края к краю, тормоша постель
своим присутствием, но, кажется, так мало
её в пространстве комнаты. Она
кружит себе, кружит о штукатурку,
как экземпляр, проснувшийся сполна,
чтоб завтра стать засушенной фигуркой
в каком-нибудь углу среди вещей,
чей смысл даже в списках не означен…
И в понедельник, разобрав постель,
найду кусочек, в складках, на удачу.
 

Январь 20 2013 г.

Жизнеописание одного горожанина

 
Я пробовал отказываться от
всего, что о тебе напоминало.
Я даже позабыл про Новый год,
чтоб каждый год не начинать сначала
историю, которая свела
в одной квартире всех, когда-то живших
на этой территории. Угла
не предоставив даже вновь прибывшим —
без надобности для тебя они,
как мелочь в продырявленном кармане,
что сыпется на землю – лишь толкни
её рукой и звоном не обманет
прощальным – навсегда. В былые дни
и я глядел не эти превращенья
в границах комнаты. Разрушенный камин
и угли в нём почти что без движенья —
лишь иногда их трогает сквозняк
своим дыханием, но дверь всегда открыта,
и он уходит, как печальный враг,
когда на поле армия разбита —
и только по количеству потерь
историк узнаёт о пораженьи.
Ни раненым, ни выжившим теперь
не скрыться от людского осужденья
в каком-нибудь заштатном городке,
где только церковь и хранит молчанье
о пережитом. Лодки по реке
везут погибших, как напоминанье
свидетелям. Глаз привыкает вновь
мириться с окружающим пейзажем,
но об бесцветья утром стынет кровь
и сердце чаще бьётся как-то даже.
У города не спросишь, отчего
он так состарился – ни войн, ни лихорадки
какой-нибудь. Немытое окно
бросает тень на жёлтую тетрадку
на письменном столе, когда-то он —
свидетель и участник. Только странно —
не сохранился голубой плафон
и вазочка на стойке у дивана —
должно быть, время. И когда теперь
всё это видится в другом, волшебном свете —
мысль не торопится за сквозняком за дверь,
а топчется, как призрак, на паркете,
желая разобраться до конца —
что, где, куда, зачем – на самом деле,
передавая знаками лица
своё волнение и то, что не успели
стереть морщины. Память не стереть.
Я пробовал – бессмысленная трата,
но на тебя не стоит так смотреть —
воспоминанье о тебе всегда чревато
каким-нибудь несчастьем. У тебя
какой-то дар – всё превращать в руины.
И даже просто, нитку теребя —
соорудишь петлю для половины
тебя любивших. И твои черты,
как отражение, всегда на старом месте.
Возможно, сильно задержалась ты
и мстишь за то, что мы уже не вместе,
а как-то рядом, где-то среди книг —
между Довлатовым и Бродским – посредине,
к чему ещё читатель не привык,
но глаз цепляется к сюжету на картине
среди других. Возможно, что окно
способствует, ну, т. е. освещенье.
У мастеров так славилось оно —
у тех, других – эпохи Возрождения.
А ныне… Ныне – погляди в окно-
ворона сыр клюёт, не уставая,
на полотне – банальное кино,
где каждый, с первых кадров, узнаваем,
как ты и я – в былые времена,
но по другому поводу. Не помню —
ты старше или младше, впрочем, я
согласен младше быть.. А время – тронь и-
переведёт, опять, на час вперёд,
как штраф за срочность, чтоб не баловали
с календарём. Кто после разберёт —
что там хранится, в сумрачном подвале
среди других, неназванных вещей,
с плафоном вместе, с вазочкой разбитой —
по случаю, где там же, среди комнат,
хранится привезённое корыто
из дальних странствий. Кажется, оно
разбилось тоже, пережив хозяев,
но ненадолго. Впрочем, всё равно —
сгодится для рассказа, где был крайним
старик у моря. Захудалый сад
перед окном и выцветшая башня —
от времени – глядят на всё подряд,
не выспавшись после гостей вчерашних
уже не к месту заглянувших на
огонь в окне. Глядишь на очевидцев
и думаешь – наверное, вот так
и будет выглядеть какой-нибудь убийца,
умеющий читать, писать, играть
на пианино, что в углу за шторой,
стоит в пыли. Хозяйская кровать
останется холодной в эту пору
из-за гостей. А впрочем, всё равно,
какая разница, что там, в окне напротив —
комедию играют иль кино,
трагичное в конце – на обороте,
с изнанки, так сказать, текущих дней,
что всё длинней, а ноги всё короче…
И память, хоть и выглядит бодрей —
но слишком много в тексте многоточий,
как и должно быть, видимо, уже…
Погода за окном – лишь продлевает
своё присутствие. Деревья в неглиже
столбят пейзаж. Ничто не предвещает
ни радости, ни праздника в душе…
Старик глядит на море молчаливо,
страдая по растерзанным уже
снастям. Луна в окошке сиротливо
торчит меж веток голых – напоказ,
страдая тоже, как и все в округе,
от бессердечия погоды, что сейчас
готовится отдать округу – вьюге
во временное пользованье. Час,
когда закончится бесчинство – не известен.
Но лучше кончить здесь сейчас рассказ,
пока не слышно заунывных песен.
 

Январь 21 2013 г.

Петербургские бдения

 
…и гость приходит, опуская взгляд —
он опоздал и из пустых карманов
обещанные вина не торчат,
хотя он трезв или почти не пьяный,
но выглядит не очень. У него
все рукава испачканы в побелке —
в подъезде, да, действительно темно —
свет на Ростральных, видимо, на Стрелке
остался ночевать. Его рукав,
по ходу правый, выпачкан сильнее —
он отряхнулся, но уже устав —
не до конца – следы ещё белеют
на рукаве. Он даже – Виноват, —
сказал, когда его прижали к стенке,
опять белёной… Жёлтый циферблат
всем завещал конец игры по стрелке…
Он обещал, что местный армянин
ему продаст вино так – сверхурочно,
но всем казалось, если он один
пойдёт за ним, то трезвыми все – точно —
останутся до самого утра
и будут куковать под звон гитары —
нестройной. И ребята со двора
предложат выпить выжимку агавы,
чтоб не скукожило совсем, в конце концов.
И гость молчит, как нанятый убийца.
Ему хозяйка плюнула в лицо,
а он утёрся и с деньгами скрылся…
 

Январь 21 2013 г.

Хмарь!!!

И. К.

 

 
…и Ангелы смеются надо мной,
как бабочки кружа над головою.
У бабочке – всего лишь день! – другой
у Ангелов словарь, чтобы со мною
поговорить, неведомо о чём —
услышат уши и глаза увидят —
бегущего мальчишку за мячом,
соседского. И оттого не стынет
ни в жилах кровь, ни под окном вода
холодная. Пустые разговоры.
Быть может, всё – простая ерунда
с банальной правдой, что умрём мы скоро!
 

Январь 21 2013 г.

Одному монаху

 
…а ноги твои, ноги…
а руки твои, руки…
а уши твои, уши…
и твой горбатый нос —
всё достоянье тоги,
помятой не от скуки,
и тут не там, где души
спускают под откос…
 

Январь 21 2013 г.

«Надломленная ветка смотрит вниз —…»

 
Надломленная ветка смотрит вниз —
уже не до листвы теперь, весною,
когда другие выше поднялись,
став ближе к солнцу, за собою
не замечая больше ничего —
листва, конечно же, надёжное
прикрытие для веток, что в союзе со стволом
век проживают, и вокруг событья —
лишь так – пустяк. Неведомо куда
слетает лист – теперь к земле поближе,
к корням поближе. Талая вода
спасёт от жажды, а немного ниже —
другая жизнь, но, впрочем, ерунда —
надломленная ветка высыхает
за несколько недель – и не беда,
что всё кончается не так, как ожидаешь.
 

Январь 22 2013 г.

«…из камушков обшарпанный пейзаж…»

 
…из камушков обшарпанный пейзаж.
Обшарпанный песком и ветром в сумме
цветных строений – захудалый пляж
глядит печально, как цветок на клумбе
в ненастный день. Холодная вода
встречается с песком, песок на камни,
вода уходит, с жизнью навсегда
прощаясь в глубине – и только память
способна совместить земную твердь
и жидкий вариант самой пустыни,
где на песок – лишь только посмотреть —
и кажется, что ты пропал отныне.
 

Январь 22 2013 г.

«Когда домой воротишься опять —…»

 
Когда домой воротишься опять —
не встретишь никого. Всё, что осталось —
по дням недели лица не вспомнить —
такое иногда уже случалось
в былые дни, когда через года,
измерив географию ночами,
вдруг возвращался с мыслью – навсегда,
но сохранял котомку с сапогами —
на всякий случай. Но когда теперь,
не обнаружив даже очевидцев,
свидетелей твоих былых потерь,
вдруг понимаешь, что должно случиться
с тобой отныне, т. е. – навсегда.
Вода из крана – не течёт, как раньше —
сантехник, видимо, не пожалел труда
исправить то, что, несомненно, старше
его работы. И входная дверь,
как раньше, не скрипит, не задевает
за что-то там, невидимое мне,
и этого немного не хватает
по возвращению. Откуда-то глядят —
немой будильник, сломанный светильник —
из глубины. Но замирает взгляд
на фотографиях – и Время – страж всесильный —
глядит обратно. Тихий разговор
за стенкой слышится, ребёнок тихо плачет,
собака оглушает лаем двор —
и всё как будто ничего не значит —
теперь уже. И бабочка в стекле,
как герб фамильный, разбросала крылья
в своём пространстве. Книга на столе
лежит в пыли, как будто бы забыли…
 

Январь 23 2013 г.

В окрестностях Колизея

 
Стенания разбуженных собак —
случайно ночью – заполняют площадь,
пугая припозднившихся зевак —
на Императора – божественною ночью
в начале марта. Вот такой вот сон
в другом пространстве – окнами на север —
глазницами во тьму, где тихий звон
кромсает ночь на верю и не верю.
На вымысел, в котором утонул
сам Император. И теперь собаки
дань отдают и сердцу и уму,
бредущего сквозь темноту. Во мраке
ступает осторожно каждый раз,
когда нога ощупывает почву —
подводит нюх, но зорко видит глаз,
чтоб отличить слова от многоточий
сплошных в признаниях – и это навсегда —
на время, что отпущено для жизни
и даже больше. Впрочем, иногда
всё завершается быстрей полёта мысли
над площадью, где сыро и темно.
Темно от ночи, а вода из крана
бежит себе, не заслоняя дно
своим присутствием. Проснувшись слишком рано,
сосед увидит – Император спит —
он тоже Император, но попозже.
Собаки лают. Светофор горит.
Карабинер пересекает площадь.
 

Январь 24 2013 г.

Дорогому племяннику
(из Вергилия)

 
Когда-нибудь после, когда не наступит старенье,
но детская шалость пройдёт вместе с первой любовью,
оставив усмешку и несколько кратких мгновений
на память тебе и состарится вместе с тобою.
Когда, переросший тебя, твой посаженный кустик
собой заслонит вид на дом и другие строенья,
на тень отмеряя пространство, пусть даже из лучших
своих побуждений в пределах родного селенья —
тогда, может быть, я тебе расскажу, что случилось
со мной и с другими. И, может быть, даже узнаешь,
откуда берутся цветы на безродных могилах,
к которым дорогу мостит неприметная память.
Тогда, может быть, не останется больше вопросов
каких-нибудь разных, со всякими там запятыми
в фразах – короче, чем мат пресловутых матросов,
что так разговорчивы, но не запомнилось имя
хотя бы кого-нибудь – память всегда однобока
в своих предпочтениях, в вымысле и в вспоминаньях,
таких же коротких, как ветер горячий с востока —
и только слова продлевают его завыванья
в полночной тиши. Может быть, повезёт – ты узнаешь
короткую правду о том, что творится на свете,
пока подрастают кусты, да и ты подрастаешь,
и солнце глядит на тебя – ни за что не в ответе.
Попозже расти, мой племянник, не ведая страха.
Ещё благосклонна к тебе предстоящая старость.
Ещё не промокла от крови льняная рубаха.
И память ещё впереди, а не то, что осталось.
Ты, может быть, скажешь однажды, что всё – пустословье,
досужие сплетни какой-нибудь дряхлой старушки —
взгляни – в небесах за тобой наблюдает с любовью —
звезда – и не та, что горит в новый год на макушке
виниловой ёлки. Взгляни, и, возможно, оттуда
тебе без меня перескажут события всуе —
какой-нибудь ангел, что также в преддверии года,
глядит на звезду и надеется – всё ещё будет —
простая снежинка окажется Божьей слезою! —
и ты, утеревшись, заметишь – снежинка не тает
в горячих ладонях. И вспомнишь беседы со мною,
когда даже ангелы вечером спать улетают,
поскольку с утра мокрый снег и земные заботы —
вода говорлива в растаявших масляных лужах.
И ты побежишь, успевая ещё на работу —
к тому же зима. И звезда скрылась в тучах к тому же.
 

Январь 24 2013 г.

«Пейзаж, назначенный пожизненно в окно —…»

 
Пейзаж, назначенный пожизненно в окно —
единственная радость поселенца,
чья жизнь на подоконнике давно
сложилась – с книгами и каплями для сердца,
на всякий случай. А в углу окна
засушенная бабочка пылится
с поломанным крылом – в угоду нам
она опять на свет не возвратится,
как Феникс, что из пепла и в окно —
ищи его, свищи, на самом деле,
как в сказке. Ну да, впрочем, всё равно,
в каком теперь он царствует пределе.
В каких краях. За пыльное стекло
свет проникает, как за занавеску
лучами тонкими, которые назло
хозяину играют повсеместно,
разыгрывая некий передел
пространства, обозначенного выше,
на составные. Если не успел,
то остаются только сыр и мыши,
грызущие доставшийся кусок
из мышеловки, продлевая время
живущего ещё на малый срок —
пока он кормит их, встав на колени
над мышеловкой, чтобы новый сыр
достался им на завтрак или ужин —
в достаточном количестве. И мир —
со светом или без совсем не нужен
тому, чей глаз, прикованный к листу,
лишь различает чёрное на белом
при свете лампы. Стёкла на носу
лишь добавляют разности и в целом
снабжают зрение количеством вещей,
что так необходимы под рукою —
чернила, лист, пяток карандашей.
Да свежий сыр, что от мышей не скроешь.
 

Январь 24 2013 г.