«Оставь надежду всяк сюда входящий», – перевел Сергей латинскую надпись на двери, и по спине у него пробежал легкий холодок, а ноги потяжелели. Он оглянулся по сторонам, но ничего подозрительного не заметил: двое пацанов играли в ножички посреди площадки, на балкончике соседнего дома смолил цигарку лысый мужик в семейных трусах и майке, а на стоянке толстый дядька в войлочной куртке сталевара копался в моторе старого Москвича. Свинцовые тучи, смешанные с красным дымом труб ТМК, медленно ползли по небу, превращая ещё не закончившийся день в вечерние сумерки. Тень, отбрасываемая подъездным козырьком, создавала ещё больший полумрак, и Сергею показалось, что криво написанные латинские буквы фосфоресцируют.

Бред какой-то! Откуда в этом захолустье латынь? Сергей робко провел пальцем по надписи, и буква «е» во втором слове превратилась в букву «i». «Так ещё хуже, – угрюмо оценил он новую конструкцию, растирая пальцами люминесцентную краску. – Spirare – кончаться, умирать». Тоска смертная, да и только. Впрочем, как и вся жизнь в этом забытом Богом уголке.

Сергей глубоко вздохнул, стряхнув невольное оцепенение, и решительно взялся за холодную сталь дверной ручки. «Не надо, не надо!» – внезапно прозвенело у него в ушах. Сергея словно током ударило: тысячи игл вонзились в голову, а сердце, как испуганная лошадь, пустилось в галоп. Резко отдернув руку, он отступил от двери. «Так не честно, бросай заново!», – обижено захныкал голос, принадлежавший, как оказалось, одному из мальчишек на площадке.

«Так, стоп! Пора прекращать этот долбанный хоррор, иначе до праздничного стола не доберусь». Он со всей решительностью дернул тяжелую железную дверь на себя и, сделав шаг, оказался в полной темноте. «Ничего не понимаю, куда ручка подевалась?» – возмущался Сергей, ощупывая вслепую шершавую поверхность внутренней двери тамбура.

Ну конечно! Откуда же ей здесь взяться, если есть такая прекрасная дырка посередине, которую в стельку пьяный Боцман (бывший десантник) проделал, чтобы попасть ночью к возлюбленной. Ручку, кстати, тоже он оторвал. Эта дыра была здесь столько, сколько Сергей себя помнит, и только с её помощью можно было открыть это древесно-стружечное уродство.

В подъезде было тихо, и лишь из-за обитых чёрным кожзаменителем дверей квартиры на первом этаже глухо доносились чьи-то голоса. Он подошел вплотную и прислушался: старческий женский голос болтал что-то невнятное, а мужской, тоже немолодой, коротко и резко отвечал. Разобрать, о чем говорят за дверями, было невозможно. Но это были двери квартиры деда Арнольда и там сейчас вполне могли быть он и его жена, баба Зина. Неужели это он, а не кто-то другой вышел сейчас из машины?

Сергей улыбнулся. Ситуация напомнила ему его детское увлечение с фотографиями. Да, воображение у него весьма услужливое, покажет все, что не пожелаешь. А воображение, помноженное на ностальгию, покажет и то, чего быть никак не может. Тут тебе и дед Арнольд с бабой Зиной на скамейку подышать выползут, и друг Игорёха с третьего этажа дробью своего Амати соседей глушить начнёт, и даже она, его первая юношеская любовь – Светка, выйдет из своей «хаты» на последнем, пятом, этаже, все такая же молодая и дерзкая, с роскошной химией на голове, в новеньком джинсовом прикиде, и спросит, лукаво улыбаясь: «Ты ко мне, Серый? Или опять на «репу» к Петровичу?»

Наверху хлопнула дверь, прогремели ключи, и стало слышно, как кто-то медленно, шаркающей походкой, вздыхая и причитая, спускается вниз по лестнице. Сергей быстро поднялся на три пролета и отвернулся к окну, выходящему во двор. «Ох, батюшки светы, чё ж тако деется, а?», – причитал голос, принадлежавший, по-видимому, некой старушке. Эти причитания и вздохи показались Сергею до боли знакомыми, но он собрал волю в кулак и заложив руки за спину неподвижно смотрел на здание родной школы, шиферная крыша которой выглядывала из-за крыш трёхэтажек и полуголых крон тополей.

– О – опять тута! – недовольно проворчала старушка.

«Это она про кого, интересно?»

– И чаво дома не сидица? Иди к сябе, стучи в свои барбаны, людям нервов не порти. Неть, все сюды, сюды. Как будто мёдом им тут намазали, окаянныя!

Раздался громкий стук палкой в дверь.

– Эй, музыка! – заорала старушка во всё горло. – Ышо раз тебе услышу, полетишь к чертям собачьим, да! Всё участковому про вас расскажу! Развели тут шалман, понимашь.

Щелкнул дверной замок, открылась дверь и молодой мужской голос спокойно произнес:

– Шалман, баба Нина, это низкопробное питейное заведение, – читайте Большую Советскую Энциклопедию. А кто это у нас в подъезде самогон гонит?

– Дык это, Игорёшь, – растерянно забормотала старушка, – я ж токмо для себя, сам знашь!

– Вот и я для себя играю. Каждому свое, баба Нина. Не так ли?

– Ну да, ну да. Играй себе на здоровье, я может тоже музыку-то люблю. Вона и дружок твой пришёл, дожидаца.

– Серёга? А ты чё там трёшься? Заходи, давай.

Все это время Сергей стоял спиной к говорящим и боялся пошелохнуться. Каждая фраза, каждая интонация, воскрешали в его памяти сцены из давнего прошлого, и он был готов поклясться, что хорошо знает и эту старуху, и этого музыканта. Проблема была в том, что эти люди сейчас здесь никак находиться не могут, – слишком много воды утекло. А значит всё это лишь совпадение – невероятное, в мельчайших деталях, но – совпадение. Но последняя фраза вывела его из гипнотического состояния, – он понял, что обращаются именно к нему.

Сергей повернулся и увидел стоявшего на верхней площадке Петровича. Худое вытянутое лицо в обрамлении спадающих на плечи волос, леноновская оправа, джемпер в широкую черно-белую полоску, короткие брюки-бананы и даже мундштук из разноцветного оргстекла между пальцами откинутой в сторону правой руки, не оставляли сомнений – это он, друг его юности, лучший барабанщик в Старом городе и ресторанный собутыльник, бывший «химик» и фанат Bee Gees – Игорь Ботинов (или просто Петрович).

Почти четверть века прошло, а он ничуть не изменился, не постарел. Как будто и не было запойных 90-х, когда он продал свои Амати, коллекционный винил, и едва не свихнулся от пьянки; и не залетал он в ментовку из-за пакетика травки, а его престарелая мать не звонила Сергею, умоляя солгать следствию, чтобы спасти сына; не было, наконец, зоны, откуда – по слухам – он так и не вышел, скончавшись от туберкулеза.

– Пет-ро-вич? – с трудом выговорил Сергей, пораженный видением.

– Ты чё, бухой? Говорил же тебе: не пей перед репетицией. Завтра халтура во «Встрече», как играть будем?

– Но как ты… – Сергей с силой ущипнул себя за руку. Не помогло – видение стало ещё реальнее: Петрович загасил бычок и помахал рукой, разгоняя дым.

– Хорош кочумать, заходи, – махнул он головой и зашёл в квартиру, оставив дверь открытой. Сергей медленно поднялся по лестнице и вошёл следом.

Из сумрака прихожей Сергей сразу же разглядел стоящий в зале на тумбочке новенький Сатурн, с уже заправленной бабиной и светящимися на панели диодами, полки с пластинками и плакат Pink Floyd на стене. Дверь в спальню была приоткрыта, и Сергей ясно увидел красный перламутр барабанной установки. Стены в комнате по-прежнему покрывали картонки из-под яиц (звукоизоляция), на которых без особого порядка болтались черно-белые фотки известных рок-музыкантов и их собственной группы – Арена.

– Чай будешь? – раздался голос с кухни. – Есть пока всё равно нечего: обещали мясо, а привезли одни маслы. По дороге сожрали, что ли?

Стоя за кухонным столом Петрович с мастерством патологоанатома ковырялся в большущей говяжье кости, в изгибах которой прятались шмотки жира с мизерными кусочками мяса.

– Давай, – расплылся в довольной улыбке Сергей. Он чувствовал себя путешественником во времени, который каким-то образом угодил в собственное прошлое: не только его друг, Петрович, но и вся обстановка квартиры напомнили ему дни его молодости, когда они с друзьями собирались здесь, чтобы порепетировать новые песни или просто попить Жигулевского и послушать «классику»: Queen, Deep Purple, Pink Floyd, ну и, конечно, Bee Gees (куда без него!).

– Чё встал? Бери, наливай, видишь, я занят, – скомандовал Петрович, выведя Сергея из ступора.

С любопытством разглядывая старого друга, Сергей плеснул в кружку с крейсером Аврора кипятка из желтого чайника с отбитой по местам эмалью, и потянулся к заварнику.

– Только осторожней, там грузинский, плиточный, будешь потом плеваться.

– Плиточный? – ещё шире улыбнулся Сергей.

– Серёг, ты чё такой странный сегодня? А то не знаешь, что кроме этого дерьма в магазинах нет ни хрена. Говорю же тебе, не лей много! – прикрикнул Петрович на друга, видя, как тот взглядом идиота уставился на мутно-зеленую струйку, льющуюся из почерневшего носика цветастого заварника.

Сергей поднес бокал к носу, осторожно, словно там был десятилетний пуэр, втянул ноздрями аромат «грузинского плиточного», и в глазах у него затуманилось.

– Чё случилось-то? Светка что ли отшила? А я тебе говорил, не связывайся с ней. Она ж кошка: крутит-вертит парнями, пока бабки есть, а потом – бац! и гуляй, Вася.

– Да нет, Петрович, ты что! – смущённо возразил Сергей, вытирая непонятно откуда накатившие слезы. – Я женатый давно, и дочка у меня есть.

– О-па! Вот это новость! Почему я ничего не знаю? Может поделишься?

– Да что я! Лучше расскажи, как сам, дружище? Ты-то где был все эти годы?

– В смысле?

– То, что сидел, я знаю… Кстати, прости, друг, я ничем не мог тебе помочь, – виновато потупил глаза Сергей.

Петрович засмеялся:

– Да уж конечно! Когда меня на химию отправили, ты ещё за партой штаны протирал.

– Я не про то. Я слышал, тебе срок за наркоту дали…

Петрович резко выпрямился, и округлившимися глазами страшно посмотрел на Сергея.

– Ты, Серый, не шути так, – угрожающе произнес он, вытирая руки о прожжённое в нескольких местах кухонное полотенце.

Метнувшись в прихожую, он заперся на оба замка, долго стоял у дверей, прильнув к глазку, потом пробежал на носках в кухню, плотно закрыл за собой дверь и, склонившись к самому лицу Сергея, испуганно зашептал:

– Кто тебе сказал про план?

– План? Какой план?

– Я только сегодня взял стакан у Золи, а об этом уже каждая собака на районе знает?! – злобно зашипел Петрович, впившись своей клешней в руку Сергея чуть выше локтя.

– Больно! Псих, что ли?!

Сергей рывком высвободил руку, и, потирая больное место, обиженно посмотрел на внезапно взбесившегося друга. Тот растерянно забегал глазами, резко шагнул к окну и с опаской выглянул во двор. Только тут до Сергея дошло, о чем идет речь, и он от души расхохотался. Петрович вздрогнул и, обернувшись, покачал головой:

– Ну и гад же ты, Серый, посадил на измену.

– «У вас есть план, мистер Фикс?», – ещё больше веселясь, дурачился Сергей.

– Как дал бы щас, – в шутку замахнулся Петрович на друга, – да петь будет некому.

– Прости, Игорь, не хотел, правда, – стал извиняться Сергей, глядя на то, как Петрович нервно копошится в коридоре в поисках курева.

И зачем он так, знает же, что с такими вещами не шутят. В конце концов, из-за травки его друг и угодил на нары. Хотя по нему не скажешь: будто не на зоне чалился, а у моря все эти годы прохлаждался.

– Кстати, ты в курсе, что ты нисколько не постарел? Тебе сейчас на вид лет тридцать, не больше. Ты что, нашел эликсир молодости?

– Все прикалываешься? Ну, ну…

– Да нет, я серьезно.

– Если серьезно, то иди на себя посмотри: сильно ты со вчерашнего дня «постарел»?

Сергею и правда стало интересно, как он выглядит по сравнению с Игорьком (по другому его теперь и не назовешь), и он завертел головой в поисках зеркала.

– Здесь, в ванной, забыл, что ли?

Сергей шарил по стене в коридоре в поисках выключателя, пока не пришел на помощь хозяин, засунув руку под одежду на вешалке. Лампочка была так себе и не могла победить темно-коричневый колер совмещённого санузла, но для бритья и прочих нужд её вполне хватало.

Сергей переступил порог ванной, повернулся к зеркалу и окаменел: в поцарапанном стекле, с облетевшими от влажности кусочками амальгамы, он увидел себя. Только это был не тот солидный мужчина в возрасте акме: в стильном костюме-тройке, слегка полноватый, с залысиной на голове, и аккуратной бородкой и усами-шеврон, – каким был кандидат наук Сергей Платонович Величко. Из зеркала на Сергея смотрел наглый двадцатилетний юноша, которого все друзья звали не иначе, как Серёга Велик: худой, гладко выбритый, со стрижкой под Стинга и в короткой кожаной куртке, с трафарет группы ACDC на правом рукаве.

– Ну как, «старичок», сильно ты изменился? – усмехнулся Петрович, с любопытством наблюдавший за этой сценой.

– Ты даже не представляешь, – вполголоса произнес Сергей, рассматривая себя в фас и в профиль, и пытаясь переварить совершившуюся с ним метаморфозу.

Может быть это сон, и он сейчас трясется в трамвае где-нибудь в районе коксохимкомбината? Нет-нет, слишком здесь всё реально: от лужи в трамвайном депо до грузинского чая, – всё настоящее. Значит что-то действительно случилось со временем, и он провалился в… Какой сейчас год?

Увидев две восьмерки на отражавшемся в зеркале плакате с полуголой дивой, Сергей, не поворачиваясь, выпалил:

– Календарь за какой год?

– За этот, – равнодушно ответил Петрович. – А что?

– Значит, восемьдесят восьмой, – тихо, только самому себе, произнес Сергей.

Теперь понятно, почему он так лихо сигал через лужи, откуда взялся вытрезвитель и милиция, и почему дед Арнольд не на кладбище, а всё так же рассекает по Старому городу на своём Опеле. От сделанного открытия у Сергея участилось дыхание и выступила испарина на лбу. К такому повороту событий он точно не был готов. Но, как и где это произошло?

Сергей стал лихорадочно перебирать в уме события последних часов, и вдруг вспомнил, как вагоновожатый – сухонький дедок с длинными, похожими на стрелки часов, усами – долго возился на трамвайных путях возле университета. Ничуть не изменившийся, он провожал пассажиров на конечной, стоя в дверях кабины и улыбаясь с хитрым прищуром глаз. Эти фокусы со временем – его рук дело, не иначе! Надо будет с ним разобраться, но… позже.

Сейчас у Сергея появилась возможность заново окунуться в мир своей юности, в те дни, когда жизнь была легка и прекрасна, а будущее расстилалось перед ним тысячей новых путей. Зачем отказываться от такого роскошного подарка, кто бы его ни сделал?! Другого такого шанса может и не быть.

Словно электрический заряд пробежал по всему телу Сергея, наполнив каждую его клеточку сумасшедшей энергией, и он, не удержавшись, подпрыгнул на месте и радостно закричал:

– Йес!

– Михайло Джексонюк – СССР! – хохотнул Петрович, прикуривая новую сигарету.

Выскочив из ванной, Сергей чуть не задушил друга в объятиях. Воздуха не хватало и он, выбежав на балкон, поднял руки к небу и заорал на весь квартал, распугав стаю сизарей, ютившихся на козырьке подъезда: