Образование, наука и просвещение на пути из прошлого в будущее: от Древней Руси до Советской России

1.2. Русское государство в XV–ХVI вв.

В истории Западной Европы XV–ХVI вв. – это время образования национальных государств, великих географических открытий, Возрождения, Гуманизма, Реформации и первого этапа научной революции. В истории России XV век – это время создания единого государства под властью Москвы. Русь постепенно вовлекалась в общемировую политику. Во время правления Ивана III (1462–1505) укреплялись дружественные связи с королем Венгрии и австрийским герцогом, устанавливались союзнические отношения с крымским ханом и молдавским господарем против Турции. После победы над Литовским княжеством по договору 1494 г. князь Александр (с 1501 г. – король объединенного Польско-Литовского государства) признал за Иваном III титул «Государя всея Руси».

Иван III одержал бескровную победу над Золотой Ордой (1480), решил внешнеполитические проблемы в Европе, усмирил амбиции удельных князей, присоединил Новгород и Тверь. В конце царствования он занялся благоустройством Москвы, строительством Кремля, преобразованием управления и совершенствованием законодательства. В 1497 г. был составлен «Судный устав», или «Судебник», значительно расширяющий и уточняющий «Русскую правду» Ярослава Мудрого.

До конца XV в. на Руси не было полного перевода Библии на церковнославянский язык. Первая полная Библия была составлена новгородским архиепископом Геннадием в 1499 г. Примечательно, что даже в новгородской Софийской библиотеке, одной из самых богатых библиотек того времени, не нашлось многих книг Ветхого завета, и Геннадию пришлось собирать их по разным монастырям. Трудно было найти исправный список Псалтири, несмотря на всю важность этой книги при богослужении и обучении. Геннадий и его помощники сверяли и правили имевшиеся на славянском языке тексты, отсутствующие переводили с греческого и латинского языков (подробнее см. [192, с. 245]). Список Библии, составленной архиепископом Геннадием, хранился в Московской синодальной библиотеке.

Архиепископ Геннадий был одним из первых на Руси борцов с ересью, и в этой борьбе большое внимание уделял образованию, справедливо полагая, что малограмотные и непросвещенные священники не смогут противостоять хорошо обученным и поднаторевшим в богословских спорах еретикам. В послании митрополиту он просил «печаловаться перед великим князем Иваном III, чтобы велел училища учинити». Дело в том, что юные кандидаты в священники часто обучались церковным службам с голоса, т.е. заучивали их на слух, оставаясь неграмотными. Из послания Геннадия можно составить представление о том, как обучали детей тогдашние платные учителя – так называемые «мастера грамоты». Геннадий пишет: «Мой совет учить в училище, прежде всего, азбуке, словам под титлом да Псалтири: когда это изучат, тогда уже можно читать и всякие книги. А мужики-невежи учат ребят – только портят. Сперва научит его вечерне, и за это приносят мастеру каши да гривну денег. То же полагается и за заутреню, а за часы ^{19} – плата особая. Сверх того, даются еще поминки, кроме усиленного магарыча. А отойдет [такой ученик] от мастера – ничего и не умеет…» (цит. по [125, с. 208]).

Спустя полвека на Стоглавом соборе (1551) повторялись те же жалобы на то, что будущим священнослужителям негде учиться: «Мыде учимся у своих отцов или у своих мастеров, а инде нам учиться негде; сколько отцы наши и мастера умеют, столько и нас учат». Собор постановил устроить в домах городских священников училища, в которых бы обучали грамоте, письму и церковному пению. Они в основном предназначались для детей духовенства, но допускались дети «всех православных христиан» (цит. по [125, с. 209]). Однако это решение Стоглавого собора не было осуществлено.

В течение всего правления Ивана III расширялись дипломатические, торговые и военные связи с Европой. Из Италии, Германии и других европейских стран на Русь приезжали архитекторы, строители, мастера литейного дела, чеканщики и др. Но, как пишет Н.И. Костомаров^{20}, «для распространения всякого рода умелости в русском народе не сделано было ничего» [101, т. 1, с. 294]. В XV в., «когда греки, рассеявшись [из Византии] по Западной Европе, обновляли ее, знакомя с плодами своего древнего просвещения, и положили начало великому умственному перевороту, известному в истории под именем эпохи Возрождения, в Московском государстве, где исповедовалась греческая вера и где государь [Иван III] был женат на греческой царевне, они почти не оказали образовательного влияния». В качестве причин этого парадокса Костомаров называет «долговременное азиатское варварство…, деспотические наклонности Ивана III и бесцеремонное обращение с иноземцами» [101, т. 1, с. 294].

Подводя итог царствованию Ивана III, Костомаров делает вывод, поучительный и сегодня: «Истинно великие люди познаются тем, что опережают свое общество и ведут его за собою; созданное ими имеет прочные задатки не только внешней крепости, но духовного саморазвития» [101, т. 1, с. 309] (выделено нами: О.З. и А.К.). Русское общество «без задатков самоулучшения, без способов и твердого стремления к прочному народному благосостоянию, не могло двигаться вперед на поприще культуры, простояло два века, верное образцу, созданному Иваном, хотя и дополняемое новыми формами в том же духе, но застылое и закаменелое в своих главных основаниях… И ничего не могло произвести оно, пока могучий ум истинно великого человека – Петра, не начал пересоздавать его в новое государство уже на иных культурных началах» [101, т. 1, с. 309]. Таким образом, Костомаров видит причину духовной «застылости и окаменелости» русского общества в отсутствии, как мы сказали бы сейчас, «политической воли».

Ключевский тоже пишет о «жалком состоянии» русской науки и образования, но предлагает иные, чем Костомаров, объяснения такого положения. В качестве главной причины он называет «религиозную самоуверенность» церкви и общества. Ключевский имеет в виду то обстоятельство, что после падения Константинополя в 1453 г. русское общество ощутило свое отечество последним и единственным в мире оплотом истинной веры и благочестия. Инок Филофей^{21} писал великому князю Василию III (1479–1533), отцу Ивана Грозного: «Два Рима пали, третий – Москва стоит, а четвертому не бывать. Соборная церковь наша в твоем державном царстве одна теперь паче солнца сияет благочестием во всей поднебесной; все православные царства собрались в одном твоем царстве; на всей земле один ты – христианский царь» (цит. по [94, т. 3, с. 293]).

Ключевский выводит из этого обстоятельства два важных следствия [94, т. 3, с. 295–296]:

1) церковные обряды, завещанные местной стариной, получили значение неприкосновенной и неизменной святыни;

2) в русском обществе установилось подозрительное и надменное отношение к участию разума и научного знания в вопросах веры.

По мнению Ключевского, «…гадливое и боязливое чувство овладевало древнерусским человеком при мысли о риторской и философской еллинской мудрости». В подтверждение этой мысли Ключевский приводит цитату из древнерусского поучения: «Богомерзостен пред богом всякий, кто любит геометрию; а се душевные грехи – учиться астрономии и еллинским книгам; по своему разуму верующий легко впадает в различные заблуждения…» Вторая приведенная им цитата кажется особенно убедительной, поскольку она взята из школьных прописей: «Братия, не высокоумствуйте! Если спросят тебя, знаешь ли философию, отвечай: еллинских борзостей не текох, риторских астрономов не читах, с мудрыми философами не бывах…» Далее Ключевский пишет о «самоуверенности незнания» и приводит автохарактеристку древнерусского книжника: «Аще не учен словом, но не разумом, не учен диалектике, риторике и философии, но разум христов в себе имею» [94, т. 3, с. 296].

Такое отношение к наследию Древней Греции прискорбно, если понимать, как важно оно было для Руси. Вот, что писал об этом Федотов «…безумием было бы думать, что духовная жизнь России может расти на «диком корню» какой-либо славянской или туранской исключительности. Великое счастье наше и незаслуженный дар Божий – то, что мы приняли истину в ее вселенском средоточии. Именно в Греции и больше нигде связываются в один узел все пути мира» [188]. Федотов полагал, что «неизбежный для России путь приобщения к Ренессансу^{22} не был бы для нас столь болезненным, если бы мы пили его воды из чистых ключей Греции» [188].

Низкая оценка культурного развития Руси в XV–ХVI вв. некоторым современным историкам представляется односторонней и несправедливой. Есть исследователи, которые усматривают на Руси этого периода даже элементы Возрождения (см., [79, т. 3, с. 556]). Да, XVI век был для Руси трудным и трагическим. Но в это время жили не только Иван Грозный и Малюта Скуратов, но также Максим Грек, Иван Федоров и многие другие деятели духовного возрождения Руси.

Максим Грек. Деятельность Максима Грека (ок. 1470–1556) столь значительна, что дает основание признавать наличие некоторых черт Ренессанса и Гуманизма на Руси в XVI в.

Молодость Максима Грека (до пострижения – Михаила Триволиса) прошла в Италии. Он сотрудничал с видными итальянскими гуманистами Анджело Полициано, Джованни Франческо Пико делла Мирандолой, племянником выдающегося автора «Речи о достоинстве человека», изучал философию, языки и литературу. Затем Максим увлекся проповедями Савонаролы и провел несколько лет в доминиканском монастыре Св. Марка во Флоренции. В 1505 г. он постригся в монахи Ватопедского монастыря на Афоне. По просьбе великого князя Василия III в 1518 г. Максим прибыл в Москву в качестве переводчика.

Вклад Максима Грека в русскую культуру огромен. Он обогатил русскую литературу новыми переводами текстов Св. Писания, сочинений отцов церкви и житий святых. Он сформулировал принципы переводческой деятельности, начал работу по исправлению русских богослужебных книг, сыграл немалую роль в формировании русского литературного языка, обособлении его от болгарского и сербского.

Разностороннее образование, глубокое знание духовной и светской литературы привлекали к Максиму Греку людей. Вокруг него сформировался кружок образованных людей – некоторое подобие флорентийской Платоновской академии^{23}. Максим Грек считал необходимым просвещение и образование для самых широких слоев общества, в том числе тех, кто управляет страной. Эти идеи он высказал в своих произведениях – описании Парижского университета и повествовании о Савонароле. Многочисленные «Сказания» Максима Грека знакомили русских читателей с греческими мифами, античными философами, великими географическими открытиями и другими историческими событиями. Примечательно, что в одном из «Сказаний» Максим Грек изображает Прометея как изобретателя грамоты, научившего людей книжной премудрости [42, с. 222].

Максим Грек предпринял обширную правку имеющихся славянских переводов богослужебных книг. Эта деятельность вызвала недовольство церковных и светских властей. Максим был обвинен в искажении текстов священных книг, в ереси и других грехах, дважды судим (в 1525 и 1531 гг.) и провел более четверти века (ум. в 1556 г.) в заточении в разных монастырях. В последние годы жизни Максима Грека условия его содержания были существенно смягчены: в 1551 г. его перевели в Троице-Сергиев монастырь, где он был встречен с большим почетом и жил «в большой чести и похвале». Здесь он составил и отредактировал собрание своих сочинений и отдал их в переписку приставленных к нему писцам, написал несколько новых произведений. Несмотря на то, что обвинения с Максима Грека не были сняты, а сочинения оставались под запретом, их распространяли, читали и обсуждали. Митрополит Макарий даже включил несколько его произведений в «Великие Минеи-Четьи»^{24}. Максима Грека незадолго до его кончины посетил Иван Грозный. Некоторые ученые полагают, что Максим, в молодости знавший венецианского первопечатника Альда Мануция, уговаривал царя организовать на Руси книгопечатание (см., например, [42, с. 223–224]).

Иван Федоров. Деятельность русского первопечатника Ивана Федорова (ок. 1510–1583) сыграла важную роль в развитии российского просвещения. К сожалению, она продолжалась менее двух лет. Первая печатная книга «Апостол» датируется 1564 годом. В следующем году были напечатаны два издания Часовника, служившего не только богослужебной, но и учебной книгой для расширявшейся сети начальных школ при церквях и монастырях. В 1565 г. издательская деятельность в Москве Ивана Федорова и его помощника Петра Мстиславца прекратилась. Типография была закрыта, первопечатников обвинили в ереси, и они «презельного ради озлобления от многих» вынуждены были бежать из Москвы. Московская типография вновь открылась в 1568 г. Ученик изгнанных первопечатников Андрей Невера напечатал два издания Псалтири. Появились новые типографии и вне Москвы. Кроме богослужебных книг распространение получили также печатные «Азбуковники» – своего рода толковые словари или энциклопедии.

Но даже после возобновления книгопечатания в Москве и появления новых типографий в других городах печатная книга не вошла в обиход русского человека XVI в. так, как это произошло в Европе. Академик А.М. Панченко объясняет это принципиальным отличием книгопечатания от процесса создания рукописной книги: «Рукопись и человека, который ее изготовляет, связывают незримые, но неразрывные узы. …Созданию книги приличествуют «чистота помыслов» и определенные ритуальные приемы, например, омовение рук. Все это печатный станок делает нелепым и автоматически упраздняет. Ясно, что книгопечатание воспринималось как резкое нарушение традиции. Неодушевленное устройство оттесняло человека от книги, рвало соединявшие их узы. Требовалось время, чтобы человек смирился с этой новацией, чтобы книгопечатание стало привычкой русской культуры, ее обиходом» [77, с. 12].

Покинув Москву, Федоров и Мстиславец нашли пристанище в имении великого гетмана литовского Григория Ходкевича – известного ревнителя православия. Здесь они создали новую типографию и издали «Учительное Евангелие», а также «Псалтирь с Часословцем», широко использовавшуюся при обучении грамоте. Затем Иван Федоров переехал во Львов, где основал собственную типографию. Во Львове он предпринял новое издание «Апостола» и напечатал «Азбуку» – первое русское учебное пособие. Эта небольшая книга включала в себя алфавит, разнообразные упражнения для обучения чтению, примеры склонения существительных и спряжения глаголов, тексты для закрепления навыков чтения. Свои издания Иван Федоров обычно снабжал послесловиями (см. [143, т. 7, с. 288–299]). Так вот, в послесловии к «Азбуке» ее создатель написал: «Возлюбленный и чтимый христианский русский народ греческого закона. Не от себя написал я это немногое, но от учения божественных апостолов и богоносных отцов и от грамматики преподобного отца Иоанна Дамаскина, сократив до малого, сложил для скорого обучения детей» (цит. по [42, с. 250]). Напечатав «Азбуку», Иван Федоров оставил о себе память не только как об искусном печатнике, но и как о просветителе и педагоге. Из Львова Федоров переехал в Острог, где по инициативе князя Константина Острожского для подготовки полного печатного издания Библии была создана так называемая Острожская академия – кружок ученых во главе с Герасимом Смотрицким. По греческой Библии острожские издатели исправляли присланный им из Москвы Геннадиевский сборник. «Острожская библия» – выдающийся памятник культуры Древней Руси и полиграфического искусства русского первопечатника Ивана Федорова.

Приведем некоторые факты, свидетельствующие о том, что хотя и очень медленно, с перерывами и провалами, но русское общество развивалось и просвещалось. Одним из проявлений оживления культурной жизни Руси на рубеже XV–ХVI вв. стал интерес к событиям и деятелям мировой истории, во многом обусловленный возникновением дипломатических и торговых отношений с зарубежными странами. Например, в конце XV в. были установлены дипломатические отношения с Грузией, и к этому времени относится «Повесть о царице Динаре» анонимного (как было принято в то время) автора, причем историческим прототипом Динары послужила грузинская царица Тамара, правившая в 1184–1212 гг.

Появились переводы исторических и биографических сочинений: например, «Троянская история» – перевод романа Гвидо де Колумна «История разрушения Трои», «Сказание об Аристотеле» – перевод жизнеописания Аристотеля из книги Диогена Лаэртского. В 1512 г. в Иосифо-Волоколамском монастыре был составлен «Русский хронограф» – грандиозный свод всемирной истории, содержащий библейскую историю, рассказы о царях Вавилона и Персии, о походах Александра Македонского, сведения из истории Рима, Византии, Руси, Болгарии, Греции и других стран от «сотворения мира» до середины XV в. [143, т. 6].

Важным свидетельством общественного и культурного подъема на Руси стало бурное развитие публицистики – религиозной и политической. Обсуждался широкий круг проблем, касающихся земельной собственности, государственного строительства, княжеской (позднее – царской) власти, ее обязанностей по отношению к подданным и взаимоотношений с церковью. Велись споры о социальной и нравственной роли церкви и монашества, о месте Руси в мировой истории и русской церкви в истории христианства. В большом количестве появлялись поучения, наставления, челобитные, полемические послания. Их авторами были Иван Пересветов, Федор Карпов, Ермолай-Еразм, старец Филофей и другие (подробнее см. [79, т. 3, с. 557–560]).

Ярким примером религиозной публицистики на рубеже XV–ХVI вв. является полемика между иосифлянами – сторонниками Иосифа Волоцкого^{25} и так называемыми нестяжателями^{26}.

Иосифляне выступали сторонниками крупных общежительных монастырей, имеющих большие земельные наделы, мотивируя это тем, что доходы от монастырской хозяйственной деятельности необходимы для строительства церквей, благотворительности и других монастырских нужд. Нил Сорский и его последователи были противниками церковного землевладения и сторонниками скитской формы «бедного» монастыря. Согласно доктрине нестяжателей, функции монастырей должны ограничиваться духовной сферой, учительством, просвещением паствы и нравственным воздействием. Сочинения Нила Сорского и Вассиана Патрикеева отличаются не слишком характерными для того времени нравственной чистотой, терпимостью и гуманностью. Эти качества особенно проявились в полемике по поводу отношения к еретикам. Иосиф Волоцкий в «Слове об осуждении еретиков» и «Послании» великому князю Василию проповедовал крайнюю религиозную нетерпимость, он требовал казнить всех еретиков, даже раскаявшихся в своих заблуждениях. В «Ответе кирилловских старцев», написанному, по-видимому, Вассианом Патрикеевым, ставшим главой нестяжателей после смерти Нила Сорского, осуждается инквизиторская позиция Иосифа Волоцкого и предлагается «нераскаявшихся и непокорных еретиков… держать в заключении», а «покаявшихся и проклявших свое заблуждение» прощать и возвращать в лоно церкви [143, т. 6, с. 359].

По-видимому, в середине XVI в. начинается дискуссия о языке, поскольку к этому времени церковнославянский язык богослужения, литературы и школы уже существенно отличался от разговорного русского языка. Обсуждалось соотношение «книжных и народных речей»: следует ли «уподобляти и низводити книжные речи от общих народных речей» или же «от книжных речей и общия народныя речи исправляти» (цит. по [79, т.3, с. 558]).

Вышесказанное позволяет предположить, что обилие публицистических сочинений в XV–ХVI вв. и позднее было реакцией на то обстоятельство, что на Руси не было университетов и присущих им диспутов. Следовательно, в отсутствие возможности и традиции открытой дискуссии полемика могла быть только заочной. Отметим также, что тот факт, что в свое время на Руси не было схоластической философии, спустя столетия сказался на русской философии XIX–ХX вв., придав ей литературно-публицистический характер, а отсутствие европейской средневековой традиции применения схоластического метода в обучении до сих пор является одной из причин косности и начетничества в нашей системе образования^{27}.

В 50–60-е гг. XVI в. Иван IV со своими ближайшими советниками (так называемой «Избранной радой») провел ряд реформ, которые должны были обновить весь уклад жизни Московской Руси. Большое значение имела реформа местного самоуправления, целью которой была борьба с кормлениями и другими пережитками удельного правления, т.е. централизация финансово-экономической власти. В ходе этой реформы были созданы земские выборные органы, в вéдение которых отдавались полицейские и судебные функции, а в некоторых волостях и уездах – также финансовое управление [94, т. 2, с. 364].

Другим важным компонентом формирования гражданского общества стал созыв земских соборов. Первый собор, созванный Иваном IV, заседал в Москве в 1550–1551 гг. Собор был назван Стоглавым, по числу глав, в которые были сведены его решения в особой книге – «Стоглаве». В гл. 26 «Об училищах книжных по всем градам» говорилось: «В царствующем граде Москве и по всем градам избрати добрых духовных священников и дьяконов и дьяков… И у тех священников и дьяконов и у дьяков учинити в домех училища, чтобы священницы и дьяконы и все православные хрестьяне… предавали своих детей на учение грамоте книжнаго писма и церковного петия» (цит. по [80, с. 127]). Нет никаких сведений, что во исполнение решений Собора было открыто хотя бы одно такое училище (см., например, [94, т. 2, с. 397]).

На Стоглавом соборе был принят новый «Судебник», существенно дополнявший и уточнявший «Судебник» 1497 г. В частности, в новом «Судебнике» была юридически оформлена вышеупомянутая реформа местного самоуправления. Отметим, что в следующем соборе 1566 г. кроме представителей высших сословий принимали участие и посадские люди.

Реформы, о которых мы говорим, были направлены на централизацию и унификацию не только политической и экономической, но также культурной жизни Московской Руси. Монументальные произведения этой эпохи «Стоглав», «Домострой», «Великие Минеи-Четьи», «Степенная книга», «Судебник» имели характер официальных предписаний, установлений и поучений, при этом предполагался «единый быт всех слоев общества, единый круг чтения для всех, единое законодательство – как и единая денежная система» [143, т. 7, с. 6].

Обширные заметки под названием «О государстве Русском, или образ правления Русского Царя (обыкновенно называемого Царем Московским), с описанием нравов и обычаев жителей этой страны» оставил Дж. Флетчер, английский посланник в 1588–1589 г. Приведем отрывок из его сочинения, в котором Флетчер описывает характерные, на его взгляд, черты русских людей того времени: «…они обладают хорошими умственными способностями, не имея, однако, тех средств, какие есть у других народов для развития их дарований воспитанием и наукою. Правда, они могли бы заимствоваться в этом случае от поляков и других соседей своих; но уклоняются от них из тщеславия, предпочитая свои обычаи обычаям всех других стран. Отчасти причина этому заключается и в том…, что образ их воспитания (чуждый всякого основательнаго образования и гражданственности) признается их властями самым лучшим для их государства и наиболее согласным с их образом правления, который народ едва ли бы стал переносить, если бы получил какое-нибудь образование и лучшее понятие о Боге, равно как и хорошее устройство» (цит. по [130, с. 601–602]).

Вторая половина царствования Ивана Грозного ассоциируется с опричниной, массовыми репрессиями против отдельных людей и целых городов. Были разрушены не только слабые ростки гражданского общества, но самые основы государственности, предопределив тяжелейшие события рубежа XVI–ХVII вв. Особенно опасным было усиливавшееся отставание страны в военном отношении.

Древнерусские концепции и средства обороны, а также вооружение армии абсолютно не соответствовали той военной силе, которой располагали внешние враги России. Например, с XII века на Руси строились ограждения для защиты от набегов кочевников. В полях они состояли из насыпных валов, в лесах – из засек^{28}. Эти грандиозные сооружения лишь масштабами отличались от стен древнерусских городов, т.е. Россия пыталась строить оборону своих рубежей подобно обороне одного древнерусского города – как пассивную (необороняемую) ограду. В XIII–ХV вв. засечные линии не защищали от набегов ордынских отрядов: кочевники просто обходили их. Тем более позже такие линии не могли оградить от нападений крымских ханов, поскольку их отряды были вооружены лучше, чем ордынские. Например, Большая засечная черта, протянувшаяся от Рязани до Тулы, строительство которой было завершено к 1566 г., не помешала армии хана Девлет-Гирея 3 июня 1571 г. дотла сжечь Москву и на другой день по рязанской дороге уйти в степь, по пути грабя всех и вся. Год спустя в битве при Молодях (29 июля – 3 августа 1572 г.) князья М.И. Воротынский и Д.И. Хворостинин показали, что побеждать крымцев нужно активными действиями с использованием гуляй-городов^{29}.

Успехи войск под предводительством князя Воротынского способствовали упразднению опричнины, но молодинский урок стратегии активных действий усвоен не был, и еще в течение двух столетий огромные силы тратились на устройство пассивных ограждений из лесных засек и земляных валов. Места для засек выбирались тоже по-древнерусски, т.е. на существующих границах оседлого хозяйствования, как будто все и всегда будет пребывать неизменным. О неизбежной экспансии России умы древнерусского склада думать не могли. Поэтому засеки одна за другой оказывались внутри границ России. В итоге, во времена военных походов XVII в. засеки находились глубоко в тылу русских войск, направлявшихся то на войну с турками в район Чигирина в 1677 г., то на покорение Крыма в 1687–1689 гг.

После смерти Ивана Грозного иностранные наблюдатели отмечали явные признаки преодоления кризиса и нового подъема страны: «Состояние Московского государства улучшилось, и народонаселение увеличилось. Московия, совершенно опустошенная и разоренная вследствие тирании покойного великого князя Ивана и чиновников, теперь, благодаря преимущественно доброте и кротости князя Федора, а также необыкновенным способностям Годунова, снова начала оправляться и богатеть» (цит. по [130, с. 43]). Борис Годунов (ок. 1552–1605; царь с 1598) пытался открыть в Москве высшее учебное заведение, в котором преподавали бы иностранные профессора. Этому воспротивилось духовенство, опасавшееся католического и протестантского влияния на молодежь. Тогда Годунов отправил в разные страны Западной Европы 16 юношей для обучения в университетах, но никто из них не вернулся [178, с. 68]). Возникает вопрос: почему при Годунове не хотели возвращаться, а в XVIII в. все отправленные Петром I учиться в Европу вернулись в Россию? По нашему мнению, наиболее убедительный ответ на этот вопрос заключается в том, что реформы Петра открывали широчайшее поле деятельности на военной и гражданской службе, а также в строительстве, инженерном деле, науке и культуре (об этом речь будет идти в гл. 3, § 2.1).

Период благоденствия длился недолго и, по-видимому, не мог сколько-нибудь заметно сказаться на развитии народного просвещения. Жак Маржерет, французский авантюрист, служивший при дворах Бориса Годунова, Лжедимитрия I и Лжедимитрия II, оставил нам свидетельство под названием «Состояние Российской державы с 1590 по сентябрь 1606 гг.», в котором пишет: «…невежество русского народа есть мать его благочестия: он не знает ни школ, ни университетов; одни священники наставляют юношество чтению и письму, но, впрочем, и этим занимаются немногие» (цит. по [125, с. 209]).

Таким образом, мы не находим достаточных оснований говорить о заметном присутствии ренессансных и гуманистических идей на Руси в XV–ХVI вв. и тем более о наличии сколько-нибудь организованной системы образования. Все это, безусловно, сказалось на будущем развитии России.