– Мерзавец! Что это было? – тон уже никак нельзя было назвать равнодушным, в нём клокотала ярость и ненависть. – Что он использовал против нас?! – фонарик в руке спецагента прыгал, перескакивая то на записку, то на двоих оставшихся в живых агентов, окруживших комиссара. Их бледно-зелёные лица комиссар списал на… волнение.
– Не знаю. Нет, я правда не знаю. – комиссар был вынужден вытирать всё время обильно выступавший пот со лба уже насквозь мокрым платком. Несмотря на ночь, было очень душно и влажно, – Но как я и говорил – он очень умён. (Про себя комиссар подумал, что море черного юмора делает их врага ещё опасней…) Если сможете восстановить те приборы, что взорвались так красиво, будет у вашей страны новое «супероружие»…
Спецагент молчал как-то уж очень долго, очевидно, переваривая эту немудрёную мысль. Затем поднял переговорное устройство ко рту:
– Внимание! Говорит спецагент Смит. У нас потери. Объекта здесь не было. Дом оказался ловушкой. Код опасности – красный. Повторяю – код красный! И ещё… Срочно пришлите бригаду экспертов. Что искать, я объясню.
Дебилы – устало подумал комиссар. Самовлюблённые избалованные дебилы, упивающиеся хвалёным «технологическим превосходством». На территории которых сто пятьдесят лет не было войны. И небоскрёбы-близнецы ничему вас так и не научили…
Обратно во Францию его доставил почти родной «Гольфстрим». Пилот и штурман улыбались, как два балбеса – видать, не надеялся увидеть комиссара живым… Он и сам немного удивлялся. Тому, что остался жив.
Уж теперь-то комиссар воспользовался и креслом у телевизора, и диваном, и холодильником с деликатесами… Странно – икра в обычной стеклянной банке у Сергея Васильевича оказалась куда вкуснее этой – из красивых маленьких баночек.
Чтобы переговорить с Министром финансов, пришлось снова проследовать мимо сердито надувшей губки мадам Альянс.
– Прошу вас, комиссар! – небывалый случай! Министр даже чуть приподнял казённый зад из кожаного кресла! Видать, слухи сильно исказили. И он – в фаворе! Ну как же – он честно «предупредил»! А заносчивые америкосы сделали «по-своему»! Ну вот и сели в лужу!
Для министра это – победа. Его «специалист» оказался прав! Хорошо и для предвыборной гонки… Хотя – радоваться рано. Зисерманн не пойман.
– Я конечно, уже в курсе… Но всё же будет лучше, если вы, мосье комиссар, расскажете лично… И предоставите аудиозапись.
– Алло, Сергей? Да, снова я. Что? Америкосы? Полью тебе бальзаму на национальное самосознание: облажались по полной… Жалко только тридцать ни в чём не повинных ребят. Н-нет… Да, я думаю, он должен быть у вас. И объект – всё же Москва.
В бункере на глубине восьмидесяти метров комиссар теперь чувствовал себя почти как дома. Даже воздух не казался больше сырым и спёртым. Совещание проводили снова, как в первый раз, в большой аппаратной.
Первым комиссар попросил высказаться руководителя первой группы, Мориса Ламарша. Тот выглядел довольным – похоже, что-то откопал, подтверждающее его версию:
– Мосье комиссар, мы, как нам кажется, нашли. Правда, не совсем то, на что рассчитывали… Программа нашего уважаемого Магнетто – кивок с адрес хакера группы, скромно потупившего глаза за стёклами сильных очков – позволила отследить все документы, где проходила фотография нашего фигуранта и его предполагаемого напарника. Бороды, очки, усы и прочие ухищрения не могут скрыть форму черепа… – комиссар знал и работал с такими программами. Надёжнейшие из них стояли во всех аэропортах. Поэтому просто кивнул, ожидая продолжения.
– Мы выявили ещё пять (!) фамилий, под которыми они скрывались, перемещались, и приобретали недвижимость. В США, Швейцарии, и европейских странах. Так, очень показательно, что незадолго до катастрофы кто-то из них продал принадлежавшую одному из фигурантов виллу в Канне… А ещё очень похоже, что мосье Зисерманн собрался после окончания «работы» отсидеться в Дании – он приобрёл там хорошенький коттедж. Но для дела…
Два года назад он приобрёл небольшой дом под Вашингтоном. Это – раз. И ещё – дачу в Крылатском. В подмосковьи. Это – два. И, наконец, он приобрёл ферму в Новой Зеландии. Очевидно, для отвода глаз – она оформлена на его фамилию Смит… Это – три.
– Поправлю вас, мосье Морис. Это – уже четыре. Если считать с Датской виллой.
– Ой. Извините – точно! Я немного просчитался…
– Для чего же он использовал пятый паспорт?
– Похоже, пока ни для чего. Вероятно – это его подстраховочка.
И он хочет, чтобы эти документы не были нигде засвечены. Получены они, кстати, на имя Турдыматова Алибека Эргашевича, и выданы в Казахстане… Правда, вот там он, вроде бы, ничего не покупал.
– Хм-м… Интересно. Хорошо, благодарю, мосье Морис. Мадемуазель Женевьева?..
Она встала, и неторопливо подошла к большому экрану. На нём появилось изображение документа. Некоторые линии светились голубым, другие оставались чёрными. Многое было нарисовано явно от руки, и сокращённые пояснения явно написаны по-русски. «3 кВт… Градиент… Геркон… из иридия… Бар…» Комиссар сдался – слишком специфично и путано.
– Это – черновик рабочего чертежа. Явно – не для Патентного ведомства. По нему и строились… Излучатели! Случайно – впрочем, вернее, после кропотливейшего обыска! – мы нашли его в подвале его дома здесь, во Франции. Он не скрываясь жил последние пять лет в Лионе, причём под своей основной фамилией – Свиндебарн. В подвале оборудована отличная мастерская. Однако сейчас аппаратура выключена, и по данным экспертизы простаивает более месяца. Материалы, чертежи, и то, что там собирали, вывезено. Этот лист нашли случайно – он провалился под настил пола, сквозь щель, и, кажется, Зисерманн о нём не знает.
Это чертёж рабочего органа – излучателя.
Дальше пошло вполне наукообразное описание того, что изображено, и изложение домыслов о том, как оно работает. Комиссар, чуть не сломавший челюсть, тщательно сдерживая зевоту, с трудом дождался окончания речи, к концу которой мадемуазель Жюстина напротив, буквально лучилась энтузиазмом:
– …это позволяет нам надеяться в ближайшие же месяцы воссоздать агрегат доктора! Ну… Может, и не всё получится с первого раза – но путь теперь виден чётко!
– Мадемуазель. Я благодарю вас за отличную работу. Не сомневаюсь, что вашим экспертам-технологам и рабочим мастерской Института теперь работа обеспечена на несколько лет вперёд… Меня интересует другой вопрос. Вы думали над тем, что строительство нашей страной такого работающего агрегата может… Сильно изменить расклад сил в мире, и вызвать новый виток гонки вооружений? – комиссар говорил нарочито ровным и тихим голосом.
– Н-нет, мосье комиссар. – видно было, что она слегка растерялась. Но тут же нашла контраргумент. – Зато мы считаем, что новый виток гонке вооружений дал сам Зисерманн, применив своё ужасное оружие. И теперь американцы, русские, китайцы, да и все остальные, начнут срочно изобретать и сооружать что-то этакое! Не вижу ничего плохого, если мы подсуетимся, и воспользуемся тем, что оказалось у нас в руках!
– Ваша позиция мне вполне понятна, мадемуазель Женевьева. Благодарю. С излучателем более-менее ясно. Теперь вы, мосье Огюст.
Мосье Огюст не выглядел оптимистично. И жизнерадостность тоже не била из него ключом, как из предыдущих докладчиков. Напротив, он говорил весьма сдержанно. Почти так же, как предпочитал говорить и сам комиссар:
– Мы с Себастианом внимательно изучили его дневник. Да, очень внимательно. Мы консультировались с психоаналитиками и психиатрами. Мы… Потрясены. Потрясены, я имею в виду, теми мучениями и унижениями, что достались на долю этого воспитанника… Да и всех остальных, кого он там, в дневнике, упоминает. Доктрина «просветления через телесные муки», применялась, разумеется, и… Раньше. Но эти люди, воспитатели, в-смысле, похоже… Сумели совместить опыт и «святой» инквизиции, и гестапо, и бендеровцев. И… кое-что додумали сами.
То, что Зисерманн сохранил человеческий облик, и изобрёл столько… Всего… Вызывает подлинное восхищение. Сильная натура. Но… Хм-м.
Как нам кажется, всё же от столь изощрённых пыток и промывки мозгов психика не могла не пострадать, что и сказывается теперь на его… Действиях. Пожалуй, к нему не применимы мерки, с какими можно подойти к сознанию и подсознанию обычного человека. Не хочу, разумеется, сказать, что он имел моральное право на убийство более полутора миллионов ни в чём не повинных людей… Но его стремление привлечь внимание, как он её называет, «Общественности», к фактам жестокого обращения с детьми в воспитательных заведениях нам более чем понятно!
Поэтому мы с Себастианом, – они с напарником вновь переглянулись, – Просим, если только это возможно, сохранить ему жизнь, когда его поймают, передать куда-нибудь на лечение, и…
И снять нас с этого дела!
Комиссар чего-то такого и ждал. Он видел с самого начала, что коробящие душу подробности слишком сильно влияют на «семейную пару». Надрыв ощущался буквально физически. Нет, такие вряд ли когда смогли бы… Хотя бы выдержать, не сломавшись, то, через что прошёл Зисерманн и его товарищи по несчастью… Слишком интиллигентно-изысканные, тонкие и чувствительные, натуры.
Но своё дело они сделали. Честно, вполне квалифицированно, и профессионально.
– Хорошо, мосье Огюст и мосье Себастиан. С вашей частью работы вы справились блестяще. Благодарю. Можете вернуться к основным занятиям. Подайте официальный рапорт на имя И.О. директора, я подпишу его. Ещё раз спасибо за… Добросовестную работу.
– Ну как вы там, Сергей? Мне передали, что ты звонил. Поймали?
– Да. Поймали. Не поверишь: возле озера Байкал. Кажется, воспользовался границей с Монголией, и банальным шаром-прыгунцом… Сейчас его на стратегическом бомбардировщике везут сюда.
– Отлично. Перезвони, пожалуйста, как только что-то конкретное выяснишь!
Комиссар после звонка в Москву ощущал некую внутреннюю неудовлетворённость. И сейчас, лёжа на диванчике в закутке диспетчерской всё пытался разобраться – почему он её ощущает…
Что-то здесь не так.
Нельзя было Зиссерманна вот так, запросто, поймать!
Ладно, отбросим предвзятость и то, что думал до сих пор, и попробуем рассуждать практично и трезво. Так, как, несмотря на все раскладки Огюста и Себастиана, рассуждал бы сам Зисерманн.
Во-первых – имеется дом под Вашингтоном. Во-вторых… Во-вторых имеется записка от самого Зисерманна, утверждающая, что его самого нет в США… И что напарника его им не поймать.
Комиссар вскочил, почувствовав, как холодная стальная рука сжала сердце. Никакого напарника не было! Никто, кроме самого Зисерманна, не смог бы расставить ту ловушку, в которой сгорело тридцать отличных парней! Значит… Он с самого начала планировал снять подставной дом за несколько дней до, якобы, операции, пустить их дедуктивные усилия по следу карго, и создать полное впечатление, что основной, главный удар, нанесёт вначале в России…
Нужно срочно лететь. В США. Но перед этим…
– Алло, будьте добры мистера Смита… Его французский коллега, комиссар Жюль Бланш, он знает. Да, я подожду. – ждать пришлось не больше двух минут. А ведь в США сейчас четыре утра… Значит, сильно «зауважали». – Здравствуйте, спецагент. Спасибо. Да, случилось. Я хочу попросить вас прекратить «осторожную слежку» за карго в портовом складе.
Напротив, я хочу, чтобы вы немедленно – слышите? – не мешкая ни минуты, вскрыли все три ящика! И срочно перезвонили мне на этот номер! Что? Нет, я не сошёл с ума. Нет. Да, если я прошу сделать это, значит есть причины. Веские причины. Словом, если вы там найдёте хоть что-то, кроме битых кирпичей, опилок и старой рухляди, я обязуюсь съесть свою шляпу. В вашем присутствии.
«Гольфстрим-3» опустился на аэродром Денверской базы уже ближе к полудню. Сегодня залезая в «Хьюи», комиссар отметил, что встречает его майор, и отдаёт ему честь чётко, как на параде, хотя комиссар, как всегда, в штатском…
Человек, сидевший перед генералом… Производил впечатление. Мощный торс. Плечи и бицепсы, подошли бы, скорее, штангисту на покое, чем гениальному учёному. Кисти… Сильные. Но пальцы – длинные и явно искусные. Да, такие одинаково легко собрали бы и микроскоп, и бульдозер.
Лицо открытое, челюсть вовсе не так массивна, как любят показывать в боевиках у злодеев и маньяков. Борода… Нисколько впечатления не портила. Портил Зисерманна взгляд стальных глаз – внимательный, умный и…
Непреклонный.
Да, именно это и делало сидящего через стол человека столь неприятным – несгибаемая непреклонность во взгляде, и где-то глубоко-глубоко внутри сидящее, похоже, навечно впечатанное в подсознание, ощущение собственной хронической правоты…
Генерал порадовался, что на его собеседнике наручники. Поняв, что игра в «кто кого переглядит» ничего ему не даст, он спросил:
– Ваши настоящие имя и фамилия.
Человек напротив позволил себе криво ухмыльнуться:
– Зисерманн Александр Александрович.
– Где и когда родились?
– В Ростове-на-Дону, в 19… году.
– Родители?
– Мать неизвестна. Отец неизвестен. В возрасте полутора лет в Детский Дом номер двадцать два меня сдал Зисерман Александр Моисеевич.
– Кто он вам?
– Понятия не имею.
– Но вас записали на его фамилию?
– Да.
– Почему?
– Вероятно, у того, кто записывал, возникло такое желание.
Конечно, у генерала были все необходимые данные, и он знал, что сдавший юного Александра в детдом записан как «нашедший его подброшенным на опушке леса, куда он пошёл по грибы», и читал все милицейские протоколы и акты, но…
Близко не похож этот гений на лысого и толстого интиллигента в пятом колене Александра Моисеевича. Зисерманна. Тупик.
– Почему вы решили уничтожить три крупных города?
– Об этом достаточно подробно написано в моём дневнике. Вы ведь читали его? – полувопрос-полуутверждение.
– Да. Читал. Тем не менее, я хотел бы услышать об этом непосредственно от вас.
– Хм. Интересная позиция. А что она вам даст, даже если я расскажу? Составляете мой психосоматический портрет? Пытаетесь «глубже проникнуть в тёмные дебри моего извращённого сознания»?
– Не паясничайте. Отвечайте.
– «Отвечайте» – крепкий мужчина в наручниках передразнил тон генерала. Поёрзал на стальном, привинченном к полу, стуле, покрутил головой, опутанной электродами и проводами, – И не подумаю. Зато скажу вам вот что: то, что вы меня схватили, отнюдь не помешает моему сообщнику уничтожить всю эту чёртову Москву, если в положенное время – если не ошибаюсь, через три часа! – не выступит по телевизору господин …тин! Так же, как никто не помешал мне отправить в ад и остальные города! А будем ли мы с вами находиться в это время здесь, в подвалах ФСБ, или эвакуируемся, никакого значения не имеет. Значение имеет только обращение Президента в назначенный мной час!.. – ровные линии на экране показали, что это правда. Во всяком случае, таковой её считает человек, сидящий перед генералом.
Леонид Аркадьевич Сёмушкин уселся перед телевизором. Включил Первый канал. И стал терпеливо ждать – до назначенного часа осталось сорок минут. Коробочку с кнопкой он положил перед собой на журнальный столик.
– …так вы признаёте, что деньги получали путём шантажа?
– Конечно, товарищ генерал. Глупо было бы отпираться. Надеюсь, тем, что «подоил» швейцарских банкиров, я не «нанёс политического и морального ущерба» своей Родине? Тем более, что тогда я использовал фамилию Абу Малик. – наигранный цинизм и ирония уже сидели у генерала в печёнках. Впрочем, взглянув ещё раз на линии энцефалограммы, бегущие перед ним по экрану, он решился:
– Как звали вашу девушку в институте? – а вот этого вопроса человек напротив не ждал. После секундного колебания всё же ответил:
– Наташа. А что?
– Что вы сделали с её котом?
– Хм-м… Ну, предположим, сварил в кипятке!
– А как его звали?
После отлично различимого на энцефалограмме замешательства в виде всплесков ровных до этого линий, последовал ответ:
– Сейчас точно не вспомню. Кажется, Василий.
Генерал про себя ухмыльнулся. Вслух же сказал:
– Ошибочка, господин двойник. Это только американцы называют котов человеческими именами. А теперь поговорим серьёзно, господин Роджер Эффорд. Сколько он вам посулил?..
Как ни странно, ответ последовал почти сразу, и ответ, если верить полиграфу, правдивый:
– Пять миллионов. В американских долларах. Конечно, вперёд – только миллион, остальные – когда отсижу.
Да, похоже на правду, подумал генерал. Больше пяти лет за нелегальное пересечение границы сейчас никто не даст… И то – придётся экстрадировать в страну гражданства. В Швейцарию. Где такого сообщником могут признать… А могут и не признать.
Проклятый Официальный Запрос, хоть и на имя Свиндебарна, каковые документы и имел при себе двойник, уже пришёл по линии МИД-а. А жаль – генерал с удовольствием сгноил бы человека, отнявшего у них столько драгоценного времени, в рудниках Колымы…
Хотя бы за то, что занял столько драгоценного времени. И нажимал три раза на роковую кнопку.
– Вы… уверены, что вы этого хотите?! – сомнения в тоне и взгляде спецагента были неприкрытыми. Правда, теперь иронией и скепсисом и не пахло. Скорее, боязнью. За него.
Смит, тем не менее, удерживался от того, чтобы запрещать комиссару что-либо.
– Да. Совершенно уверен. И ещё: я прошу, чтобы нам не мешали. Прикрытие не понадобится. Отзовите снайперов.
– Ну… М-м… Хорошо. – комиссар буквально слышал, как внутри аккуратно подстриженного черепа ворочаются шестерёнки законсервированного и стандартизированного мышления, – На вашу ответственность.
Комиссар только кивнул.
Затем неторопливо, только что не насвистывая, стал спускаться по цветущей лужайке к маленькому аккуратному домику, направляясь к парадному входу.
Полуденное солнце и иногда пролетавшие пчёлки придавали лугу с полевыми цветочками, деревьям, и сонным холмам и лощинам неправдоподобно идиллический, спокойный и мирный вид.
Вот он и дошёл до наполовину застеклённой двери под навесом крыльца. Ничего не случилось. Мысленно переведя дух, комиссар постучал. Спустя полминуты дверь распахнулась.
Зисерманн вовсе не выглядел грозно или насторожено. Скорее, удовлетворённо и приветливо.
– Чем обязан? – бровь вопросительно приподнята, но комиссар видел там, в глубине умных серых глаз, что хозяин отлично знает цель его визита.
– Вы – Зисерманн Александр Александрович?
– Да. Слушаю вас.
– Я комиссар Жюль Бланш. Франция. Веду следствие по делу об уничтожении трёх крупных европейских городов. Не могли бы мы поговорить?
– Почему бы и нет? Входите.
– Зисерманн отошёл вглубь, приглашая комиссара пройти в коридор, и когда тот вошёл, закрыл дверь. Затем они перешли в гостиную, занимавшую почти весь первый этаж. Комиссар оглядел угол, выделенный под кухню, барную стойку, тумбы перед ней, большой телевизор и удобную мягкую мебель.
Хозяин, не скрываясь, иронично улыбался, наблюдая за ним. Когда взор комиссара вернулся к холодильнику, сказал:
– Я ничего не менял в планировке. Так что вы можете получить неверное представление о моём характере. Прошу – присаживайтесь.
Комиссар так и сделал, опустившись в угол большого дивана.
– Будете сок?
– Да, спасибо.
– Апельсиновый? Вишнёвый? Ананас?
– Апельсиновый, если не трудно.
Пока хозяин открывал холодильник, вскрывал коробку с соком и наполнял два высоких стакана, комиссар подумал, что они совсем как два норовистых молодых петуха – оттягивают момент схватки, пытаясь друг друга если не запугать, то хотя бы продемонстрировать уверенность в своих силах. И аргументах.
– Итак, слушаю вас. – хозяин, поставив два стакана на журнальный столик, так, чтобы можно было легко дотянуться, присел на тот же диван – пружины под ним протестующее скрипнули – и сложил руки на коленях в замок. Хм, не иначе, как играл в волейбол. Впрочем, вряд ли долго – слишком широкая кость, и массивный торс. Комиссару почему-то подумалось, схватись они действительно врукопашную, у него, несмотря на всю силу и годы тренировок, не было бы ни единого шанса…
– Александр. Признаёте ли вы себя виновным в уничтожении этих городов?
– Да, я их уничтожил. – вот даже как. Зисерманн не сделал и попытки поводить его за нос, или походить вокруг да около. Прямой ответ на прямой вопрос. Достойный противник. Впрочем, это комиссар знал и так. Может, продолжить и дальше в том же духе?
– Вы планируете теперь уничтожить Нью-Йорк?
– Нет. Вы правильно подумали: слишком много бессмысленных, – слово «бессмысленных» Александр как бы подчеркнул, – жертв. Следующим у меня запланирован Вашингтон. Я предполагаю, что от уничтожения пары тысяч продажных и беспринципных политиканов любая страна только выиграет. Видите: я работаю на благо народа США…
– А то, что при этом погибнет более двухсот тысяч…
– «…ни в чём не повинных» клерков и секретарш, нисколько моей решимости не ослабляет! – весьма вежливо, словно объясняя, сколь полезна для здоровья предлагаемая отказывающемуся неразумному дитяте, капсула с витаминами, докончил учёный.
Комиссар помолчал. Да, он ожидал от Зисерманна циничности и беспринципности… (Или, скорее, принципов, чуждых обычному человеку!) Но остановить его нужно.
– Скажите, Александр… Вы уничтожите Вашингтон в любом случае? Или… если Российский Президент выступит с обращением, возможно всё остановить?
– Нет, господин комиссар. Машина, как это говорят, запущена. Аппараты установлены. Даже моя смерть не поможет вам предотвратить уничтожение Вашингтона. А следом будет уничтожена и Москва. Конечно, только в том случае, если Российский Президент не выступит…
– Но… Вы как-то можете остановить уничтожение городов?
– Нет. Повторяю: что живой, что мёртвый… Я уже на это никак не повлияю. Машина запущена.
– Боюсь, разочарую вас. Ваш сообщник-двойник в России схвачен.
– А-а, это тот, что пробрался через Монгольскую границу? Он – просто подсадная утка. Как и другой, приплывший через японское море на модифицированной торпеде. Они знают, на что идут, чем рискуют. Они согласились из-за… – Зисерман потёр пальцами в известном жесте, – денег. И мои соратники по интернату ни при чём, на случай, если вы думаете, что они – сообщники.
Нет, я просто заплатил, и посулил ещё деньги, и двое людей, самых обычных россиян, коренных, так сказать, жителей, будут ждать у хронометров назначенного часа, и в нужный момент нажмут кнопки. Кстати, они совершенно не в курсе… Потому что кнопки сработают только в том случае, если свою нажмёт третий человек, сидящий сейчас перед телевизором.
Комиссар ощутил странную раздвоенность.
С одной стороны он знал, что сейчас люди, прослушивающие их разговор, отдадут Приказы, и начнётся операция по экстренной эвакуации Вашингтона, с неизбежной паникой и суетой. С другой – не мог не поразиться научному и организаторскому таланту своего собеседника. Звучит слишком правдиво – за деньги можно нанять кого угодно, чтобы нажать всё, что угодно. Особенно, если не знаешь, что случится в результате такого нажатия…
– Но… Вероятно, что-то может повлиять на вас, и вы остановите свою чёртову «машину»?
– Нет. Да я и не вижу смысла, или необходимости в этом.
– Хм-м… То есть напоминать вам о гибели ни в чём не повинных…
– … людей не надо. Повторяю: это никак не повлияет.
– А если бы скажем… Я использовал как аргумент, угрозу того, что Спецслужбы России сгноят в застенках вашу первую девушку… ваших сообщников… ваших соратников по детскому дому… – на каждый полувопрос Зисерманн только качал головой. Комиссар замолчал. Зисерманн договорил:
– Использовать как «аргумент» судьбу этих людей не удастся. Во-первых, моя первая девушка – назовём вещи своими именами! – была настоящей развратной сукой, использовавшей меня для повышения своего престижа в институте… Ну, это к слову – я бы с удовольствием посмотрел ещё, если б её стали пытать, как в гестапо… (Извините, не удержался – шутка!)
Ну а во-вторых, как вы, наверное, уже поняли, жизнь человека не имеет для меня больше никакой ценности.
– А что – имеет?
– Да вы философ, комиссар… Жаль будет убивать вас. Но пока время терпит, могу и ответить – мозг. Да-да, не удивляйтесь, я ценю только разум. Да и то – лишь в узком контексте. С той точки зрения, что тем, кто может и хочет изобретать и строить различные… Устройства – нужно предоставлять все доступные стране средства и возможности…
– А если бы сейчас я вам сказал, что то самое, «продажное и подлое», Правительство США, предоставит вам полную амнистию, новое имя и лицо, и даст возможность изобретать и строить всё, что только пожелаете, то…
– То я бы отказался. Я – не Вернер фонБраун. И создавать оружие для кого-то, да ещё такое, что возможно будут использовать против моей бывшей Родины… Нет.
– Но как вы в таком случае надеетесь выйти живым из теперешней ситуации?! – комиссар действительно недоумевал, учитывая смертельное кольцо, ощетинившееся пулеметами, пушками, ракетами беспилотников, и даже – носителями ядерных тактических боеголовок, нацелившееся сейчас на симпатичный домик и его обитателя.
– А очень просто. Вот – я покажу вам. – Зисерманн встал, направившись к большому окну в кухонном «уголке», – Это поможет мне.
Из-под стола он вынул устрашающего вида конструкцию с торчащими проводами, реле и конденсаторами, с параболическим раструбом на конце, и спусковым крючком.
– Это – моё последнее. Не нуждается в противолуче для резонанса. Я просто проведу лучом по всему периметру, и за пределами десяти шагов от дома образуется провал. Конечно, не такой огромный, как, скажем, в Цюрихе… – внезапно Зисерманн прервался на полуслове, сделав два шага вперёд, словно от резкого толчка, и комиссар как в замедленном кино увидел, как из груди изобретателя разлетаются фонтаны брызг крови! Что-то глухо стукнуло о противоположную от окна стену. Наверняка пуля пятидесятого калибра. Наверняка оставляющая в теле огромную вакуумную дыру.
Зисерман мешком осел на пол, выпустив из рук свою чертовщину. Захрипел, вскинув руки к горлу и груди…
Комиссар опустился перед ним на колени. Пульс ещё прощупывался. Судя по выходному, разворотившему полгруди, отверстию, комиссар понял, что запрет на пули с мягким наконечником, или смещенным центром тяжести действительно на спецслужбы США не распространяется.
Внезапно учёный открыл глаза. Липкая от алой крови ладонь схватила руку комиссара. Из кривящегося в конвульсивных гримасах рта, толчками, с потоками выплёскивающейся, словно от поршня, крови, донёсся голос:
– Ты читал. Ты… Знаешь! Не позволяй… им… остановить… об… ращение Пре…
Рука, сжимавшая, словно клещами, кисть комиссара, ослабла и выпустила её. Рот замер, но застывший взгляд всё ещё удерживал глаза комиссара.
Только когда глаза остекленели, в комнату ворвался спецназ.
Вошёл спецагент Смит. И замер на пороге.
Комиссар встал. Достал носовой платок. Вытер не торопясь свои руки. Вошло ещё несколько агентов. Смит спросил:
– Он… Не успел нажать?..
– Нет. Нам повезло.
– Видите, как хорошо, что я оставил снайперов!
– Нет. Это не хорошо. – комиссар помолчал, желваки на щеках ходили ходуном. – Впрочем, может быть вы и правы. Он хотел умереть.
– Что?!
– Да, он хотел умереть. Ведь говоря нормальным языком – ему нет прощенья. Он убил полтора миллиона ни в чём не повинных… И собирается убить ещё. Кстати, как там эвакуация?
– Идёт полным ходом. Но нужно ещё хотя бы полчаса.
– А что… С обращением Российского Президента?
– Только что закончилось. Он всё прочёл, чего требовала эта …!
– Тогда всё в порядке. Вы вызвали бригаду экспертов для этого? – комиссар небрежно носком туфля поддел аппарат, выпавший из рук Зисерманна.
– Да, они сейчас будут.
– Хм. Ну-ну.
Прощание у трапа «Хьюи» не было ни тёплым, ни дружеским. Единственное, что спросил спецагент, было:
– Когда вы догадались, что в руках у него – муляж? И всё остальное – блеф?
– Ещё до того, как вошёл к нему. – комиссар не считал нужным скрывать свои рассуждения, даже пояснил, – Он слишком умён, чтобы давать такое оружие в руки двух сверхдержав. (Про себя комиссар хитро усмехался: он не сомневался, что листочек, «случайно» залетевший под доски пола, и с которым сейчас, словно дурень с писанной торбой, носится Женевьева и её банда крутых умников – ловко сфабрикованная фальшивка.) Поэтому рабочих агрегатов, да и не-рабочих, никто и никогда не найдёт.
– Но почему вы тогда не остановили всё это? То есть – Обращение …тина?!
– Я посчитал, что хоть Зисерманн и использовал недостойные и грязные методы, дело, за которое он боролся, всё же стоило того, чтобы за него бороться.
Жизнь и судьба даже одного спасённого из жестоких рук ребёнка, стоит того, чтоб за неё умереть. Что, собственно, он и сделал.
И он наверняка знал, чем всё это кончится.
Смит помолчал. Затем коротко кивнул, и подал комиссару руку. Тот пожал её, тоже кивнул, и скрылся в люке. На этот раз пилот «Гольфстрима» не решился что-либо сказать – возможно, из-за выражения лица комиссара…
Дома, в квартире, где всё было покрыто пылью и тянуло затхлым запахом нежилого, словно казённого, помещения, комиссара никто не ждал.
Сам не зная почему, он долго стоял в прихожей, закрыв за собой дверь, но не входя.
Странно. Раньше он считал себя – одиноким волком. Готовым ко всему. Даже к смерти.
Но теперь понял, кому было стократ тяжелее.
Зисерманн не мог не знать, не понимать, к чему он идёт.
И все эти двадцать долгих лет, пока он беспринципно выколачивал из банкиров деньги подлым шантажом, и строил свои агрегаты, он видел вдали, там, у горизонта, лишь одно – свою смерть.
Но, похоже, он считал это вполне подходящей платой за лучшую долю тех, кто остался без материнской ласки и отцовского крепкого плеча…
Добился ли он этого? Улучшится ли что-нибудь после Обращения Президента? Ответа у комиссара не было. Из этого расследования он вынес лишь страшную пустоту в душе, и колоссальную усталость. Нет, не физическую – его везде возили! – а моральную.
Сможет ли он забыть эту руку, отчаянно сжавшую его кисть? И медленно потухающие глаза…
Но себя ему не в чем упрекнуть. Он не позволил прервать Обращение… Значит, надежда есть.
Надежда…
Есть?