От Ржева до Берлина. Воины 3-й гвардейской истребительной авиадивизии о себе и боевых товарищах

Гвардии капитан
Луцкий Владимир Александрович

Командир 1[-й] эскадрильи 32 ГИАП 3 ГИАД.

1917 г. рожд[ения]. Член партии с [19]42 г.

Награждён орденом Красного Знамени, орденом Отечественной войны. Имеет медаль за защиту Сталинграда^[251]

В отношении образования: я закончил 3 курса автомобильного техникума. В [19]36 году я был взят по спецнабору в Качинскую Краснознамённую авиашколу. Окончил её в [19]38 г. Там же был оставлен инструктором, где там я и работал до самой войны, сначала инструктором, потом командиром звена. Потом переехал со школой в Красный Кут. В [19]42 году в июне мес[яце] был направлен в этот полк, тогда ещё 434[-й]. Я попал во второе его формирование. Я прибыл, а полк отправился воевать под Валуйки. Нас тоже хотели туда послать, но там операция закончилась, и решили дать нам небольшую тренировку.

Перед началом формирования полк представлял собой уже сильную единицу. Народ был подобран с большим опытом, с большим налётом и большим боевым опытом. Вообще народ в полку был очень хороший, боевой и смелый. В нашей среде не было ни одного человека, на которого можно было бы указать пальцем как на плохого воина. Даже в боевых условиях полк не знал поломок. Была только одна поломка в зимнее время из-за плохой посадки, из-за плохого аэродрома. И вот сейчас есть одна поломка, но и то за счёт нового состава.

Свою славу, своё гвардейское звание полк заработал в боях под Сталинградом. Мы дрались там дважды. Один раз в тот момент, когда немец взял Ростов и шёл на Калач, он брал переправы. В то время за один лётный день полк сбил 34 самолёта противника^[252]. Полк тогда был 3-х эскадрильный. Своих потерь мы имели только одного человека за всю первую Сталинградскую операцию – Рубцова. Это был замечательный лётчик, который имел большие заслуги в боях за Москву.

Лётный состав в полку необычайно дружен. При выполнении заданий было очень ярко видно, как работает народ. Если нужно было, мы взлетали все одновременно, всем полком. Выруливали по ракете и никогда не знали опасности столкновений, так как народ был очень опытный, а работа была очень напряжённой. Но работали мы небольшими группами [по] 4–5, звеньями редко. Вражеская авиация там хотя и летала, но не было таких напряжённых боёв, как во втором туре, хотя группы у них были значительные.

Там был один такой характерный бой, в котором погиб Рубцов. Он был сбит как раз 29 июля [19]42 г. Было дано задание восьмёрке прикрыть переправу у станции Калача. Там переходила одна наша крупная танковая единица. Мы взлетели двумя четвёрками и ходили на небольшой высоте, одна группа на 600 метрах, а другая на 1200. Бой был характерен тем, что он начался на 55-й минуте после взлёта, когда мы уже собирались совсем уходить оттуда. Бой завязался с 10 или 12 «Ме», с которыми дралась верхняя четвёрка, в том числе и я. Вёл четвёрку капитан, Герой Советского Союза ГОЛУБИН. Теперь из этой четвёрки в живых остался только я один, а все остальные погибли в последующих боях. Другая четвёрка дралась с 25 бомбардировщиками. Восьмёрку водил майор Клещёв. В той четвёрке были – Клещёв, Рубцов, Карначёнок и ещё один лётчик. Мы отогнали истребителей в сторону, чтобы дать возможность драться нашей четвёрке с бомбардировщиками. Как только окончился бой, мы сразу же пошли на аэродром и сели, так как горючее уже кончалось. Сбили мы тогда 2 истребителей и трёх бомбардировщиков, а сами потеряли Рубцова^[253].

Клещёв пользовался очень большой любовью и уважением со стороны лётчиков. Это был замечательный боевой товарищ, не было вылета, чтобы не летал Клещёв. Он летал всё время. Как боец он по своей силе мог бы заменить 5–6 бойцов, кроме того, он был исключительным лётчиком и по технике пилотирования, замечательный стрелок и очень умный командир, который прекрасно водил группу. Полковник Сталин тогда руководил двумя полками, нашим и ещё полком бомбардировочной авиации^[254]. Командиром истребительного полка был Клещёв. Полковник Сталин уделял нам очень большое внимание, так как он в своё время укомплектовал наш полк. Порядок в полку был замечательный. Народ держал себя очень скромно, не было со стороны лётчиков никаких выходок в отношении зазнайства или пьянок после боевой работы. Мы собирались, весело проводили время, танцевали и т. д.

Потом возвратились в Люберцы на формирование. Здесь мы сдали все машины, за исключением разбитой машины Рубцова. Если и были побитые машины, то они всегда были восстановлены.

Затем через месяц мы снова выбыли на фронт. Хотя подбор машин у нас был неудачный, но всё же результаты по количеству сбитых самолётов противника были ещё лучше^[255]. На наших машинах замечался отказ вооружения, и в связи с этим у нас были довольно большие потери. Нам пришлось тогда драться с кадровыми частями Рентгофена. Это был сильный противник, и у них были самолёты лучше, чем у нас. Это были первые самолёты «109-ГГ»^[256]. Они тогда были ещё новыми и превосходили те [самолёты], которые имели тогда мы.

Всю нагрузку на этом участке фронта нёс наш полк, хотя там были и другие части, но был всё больше молодой состав, у которого посшибали самолёты. Полк выдерживал эту нагрузку больше месяца. Причём из-под Котлубани мы улетели 3 октября, а группа Рентгофена была снята оттуда 28 сентября^[257]. Причём из тыла противника пришёл к нам один наш лётчик и рассказал, что мы их там покарябали хорошо.

Таким образом, мы дрались с превосходящими силами противника. Если мы вылетали от 8 до 12 самолётов, то в воздухе мы встречались с 50 бомбардировщиками и 20 истребителями. Здесь уже приходилось выполнять приказ и истреблять только бомбардировщиков, а с истребителями боя избегать. Бомбардировщиков нужно было бить, чтобы сорвать бомбометание, так как они в тот момент прижимали наши войска. Но в конце концов всё же бой сводился к бою с истребителями. Были случаи, когда бой шёл по часу исключительно силами наших лётчиков. Лётчики прямо садились тут же, у места боя, без горючего. Люди прилетали в полном изнеможении. Например, Прокопенко потерял в воздухе сознание, это было уже на посадке, и сел благополучно чисто случайно, загнул только винт. Затем как-то раз он гнался за бомбардировщиком до израсходования горючего, садился в пшенице, там зарядился и полетел.

Был у нас такой младший лейтенант КОМАНДЕНКО*, исключительный лётчик. Не бывало такого случая, чтобы он полетел и не сделал дырку в самолёте противника. Он гонял бомбардировщика, сбил его над нашей танковой частью, сел около них, заправился горючим, взял у них справку о том, что он сбил самолёт, и прилетел обратно.

Вторично – прикрывая Сталинград, ходила группа наших соседей – «яков». К ним пристроилась группа «Ме». Он, видя это, откалывается от нашей группы и сбивает «Ме». Т. е. он спасает им жизнь, затем пристраивается к ним, ходит до конца, садится к ним на аэродром, они выдают ему справку, что он сбил самолёт, и он прилетает с этой справкой домой^[258]. Все бои у него были очень горячие и напряжённые. Он погиб под Сталинградом. Он был, по всей вероятности, ранен, во всяком случае, самолёт был повреждён крепко, у самолёта была снесена часть вертикального оперения, киль, руль поворота. Его сбили уже у самого аэродрома, и он сгорел.

Затем старший лейтенант КАЮК. Вражеская четвёрка гнала его на наш аэродром, по-видимому, они имели целью сбить его прямо над аэродромом, а потом уйти. Он вырвался, сбил одного противника не над нашим аэродромом, а над соседним, а остальные разбежались. Он садится на том аэродроме, берёт справку, что он сбил самолёт, и прилетает домой^[259]. Он тоже погиб уже перед самым концом, сгорел в воздухе.

Лётчики у нас не гибли даже в тех случаях, если их самолёты зажигали, а гибли в том случае, если враг подкрадывался незаметно и сбивал, или же у нас, например, столкнулись два лётчика, как, например, Карначёнок. Это был лучший лётчик в полку, настоящий ас, снайпер, замечательный боец. Работал он исключительно смело. Уходит один или парочкой и бороздит там, где их ходит 10 или 15. Подстережёт и собьёт. Его очень любили все лётчики. Но погиб он по глупости, на него налетел один молодой боец, и они оба сгорели. Он был выпущен в [19]40 году из школы сержантом, а за один год войны он вырос до старшего лейтенанта, имел три ордена и был Героем Советского Союза. Такой быстрый рост происходил исключительно благодаря силе этого человека.

С Гарамом был такой случай, что он сел на передовой, и там его обстреляли.

Тогда же у нас был и Хользунов*, ему также было присвоено звание Героя Советского Союза, но он уже об этом не узнал. Хользунов был очень честный человек, честный лётчик, который никогда не покидал товарища в беде. Очень грамотный лётчик, понимал, что к чему в воздухе нужно, а не просто так механически работал. Он окончил Энгельсовскую школу^[260]. Очень хороший был товарищ и в быту. Человек он был весёлый, разговорчивый, горластый такой, мы его так и звали «горластым», голос у него был очень резкий и высокий, когда начинает говорить, то говорит так, как будто бы человека хочет убить.

На Северо-Западном фронте под Демянском, когда он был заместителем командира эскадрильи, он повёл в бой четвёрку. Дрались с четвёркой «ФВ». Характерно было то, что он гнал их до земли на бреющем, разогнал всех, а потом набрал высоту, и всё это так хладнокровно, так спокойно. У него была замечательно налажена связь по радио. Сказал, что заходим и стукнем. И стукнули – получилось очень хорошо. Сбили тогда он и Шишкин по самолёту, а два остальных удрали^[261]. Его, как хорошего лётчика, обычно брал к себе в пару командир эскадрильи, капитан Избинский, и командир полка. Избинский был также прекрасный лётчик и замечательный боец. В быту Хользунов был очень скромным, никогда он о себе не говорил. Прилетает из боя и никогда не якает, что вот, мол, я да я. Скажет очень коротко – там видел, а там не наблюдал, здесь сбил, всё было ясно и правдиво. Дата его рождения 21 мая 1919 г[ода].^[262] Он был дальневосточник – строевой лётчик.

После второй операции под Сталинградом мы пошли на отдых. А потом отправились на Калининский фронт. Стояли мы под Зубковом. Потом полетели к Великим Лукам, в Ст[арую] Торопу, а потом перебрались в Заборовье, под Демянск.

Эта операция у нас вышла очень удачной. В воздухе было полно наших истребителей. Хользунов здесь гонял одного истребителя под В[еликие] Луки, посадил его на живот, гонял его до потери сознания^[263]. На этом участке за зиму было сбито 105 самолётов.

Работали в зимних условиях, обстановка была очень тяжёлая. Всё время была низкая облачность. Нам говорят, что над целью – высота тысячу метров, а у нас над аэродромом туман. Но мы взлетаем и идём. Приходим туда, дерёмся на бреющем и садимся. Было очень холодно, и вообще были плохие условия.

Другой раз делали вылеты так, что, бывало, за зимний день приходилось делать 4 вылета на человека. А другой день сидим без вылетов. Ходили и на разведки. Главным образом ходили мы на асов. А у них каждое подразделение имеет свою масть, своего туза – бубен, пик, треф. Мы сбивали разных. Один раз сбили одного бородача (он имел 100 сбитых самолётов) под Сталинградом^[264]. Одного сбили на Северо-Западном фронте^[265]. Этот имел 105 сбитых самолётов и был командиром отряда 52 эскадрильи Мёльдерса^[266]. Затем сбили одного мальчишку, который окончил школу в 1942 году, из его же отряда. И когда ему сказали, что сбили его начальничка, он говорит – мы уже знаем, спросил только – где он.

Начал я свою карьеру истребителя под Сталинградом. Ходили там мы как раз пятёркой, которую водил Клещёв, нарвались на 20 «Ме». Здесь меня окрестили хорошо, привёз я штук 18 пробоин, но зато поумнел. Я не имел ещё тогда опыта бойца. Теоретически я соображал, так как я в последнее время работал командиром звена. Во время войны я сам учил людей, человек 80 истребителей выучил, и теоретически и практически я понимал всё, но как это делается во время боя, я не знал. И в первое время, хотя я был по существу старый опытный лётчик, но даже пары не водил, а ходил в этом полку ведомым. В другом полку меня, наверно, поставили бы не меньше как командиром звена, а то и командиром эскадрильи после некоторой тренировки. Но здесь был правильный подход, людей понапрасну, как говорится, не тыкали на командные должности. Сначала пусть облетается, а потом видно будет, куда его поставить. И так начали здесь работать девять командиров звеньев Качинской школы. За исключением двух – Трутнева и Александрова, сейчас все живы. И это было правильно, хотя эти командиры звеньев имели не менее как по 50 выученных истребителей, это были люди с большим лётным и жизненным опытом, во всяком случае, их нельзя было сравнивать с учениками, которые пришли только что из школы. И всё же нас поставили простыми лётчиками.

Первый бой у нас был девять на девять. Второй бой был пять на двадцать – это было в один и тот же день. И потом пошло так, что то с парочкой свяжемся, то с четвёркой. И я начал уже понимать, куда нужно ставить самолёт, чтобы не быть мишенью для врага, а бить самому. Потом, под Сталинградом же, я водил пару и четвёрку. На Калининском фронте я уже водил большие группы, а сейчас стал командиром эскадрильи.

В отношении тактики противника, их старая тактика – тактика атаки со стороны солнца, из-за угла – она, по сути дела, остаётся и до сих пор, только если раньше немецкие истребители не принимали лобовой атаки, то сейчас они идут куда угодно, так как имеют сильную броню и сильное вооружение. Но Ла-5 может ходить на лобовую и ходит, так как отворачивать – нельзя.

Вторая сторона. Раньше они ходили только парочками, редко когда увидишь четвёрку, а сейчас у них есть такие места, где они ходят большими группами. В-третьих. У них атаки сводились к тому, что один лётчик атакует, а другой прикрывает хвост, но прикрывает так, что ходит где-то в стороне. А теперь они ходят всё время парой, так что один у другого всё время в хвосте и никуда не отходит.

У нас менялся боевой порядок групп. Мы никогда не ходили на одной высоте. У нас группа разделяется на ударную и сковывающую. Если происходит борьба с истребителями, то верхняя группа идёт с запасом высоты, и она может своевременно выбить противника из-под хвоста. Если же связывают эту верхнюю группу, то другая группа быстро набирает высоту и помогает ей.

Затем вводился трёхъярусный строй. Затем охраняли один другого. Сначала у нас ходили большими массами, а теперь у нас предоставляется отдельным лётчикам свобода, так, чтобы противник не мог сковать всех сразу. Вот какие изменения произошли у нас в боевых порядках.

Наконец, последний бой – 12 июля. Бой шёл на линии фронта. Я вёл группу из восьми самолётов. Я вёл за облачностью, была тонкая пелена облаков. По радио я услышал, что происходит бой между нашими истребителями и бомбардировщиками и истребителями противника, т. е. немецкие бомбардировщики бомбят, а их прикрывают истребители, а наши истребители ведут бой – и с теми и с другими. Причём были названы наши лётчики. Видя такое дело, я решил, что нужно помочь своим людям. Я скомандовал по радио, прорвал облачность, выскочил на линию фронта и пошёл. Я оказался парой впереди. Я первый врезался в бой и наткнулся на штук восемь истребителей противника. Там было наших Ла-5 три. Парой прорваться к бомбардировщикам сразу было нельзя, поэтому я стал подтягивать всю группу. У меня была такая мысль, что шестёркой мы наваливаемся и разгоняем истребителей, а затем наваливаемся на бомбардировщиков. Поэтому я беру кромку под облачностью и стою над истребителями, а у них не очень приятное чувство было, что над ними есть враг. Естественно, что пара пошла за мной, а потом и следующая пара, и уже гвоздит. Я их вижу и передаю по радио, навожу влево на 45°. Но получилась некоторая неувязка. Получилось так, что пара неслась на меня, но ведомый мой оторвался. Он был ещё неопытный боец, проводил свой третий бой и оторвался. Его зажали, и меня зажали, а другая наша пара села. Ну, а один в поле – не воин. Начали они меня атаковать, крутился я, крутился, потом вышло так, что меня одна из пар поймала на прицел, какая уж – не знаю. От одной вывернулся, другая стала ловить. Я почувствовал попадание в бронеспинку, по самолёту, стучат и стучат. Естественно, всё, что можно было дать мотору, я дал, вырвался, вскочил в облачность, но левая консоль была уже разрушена, самолёт разворачивается, начинает входить в штопор. Я думаю, видно, делать нечего, и выбросился на парашюте. Приземлился я на нейтральной зоне. Немцы уже оттуда отошли. Я там переночевал ночь в кустах, а потом пошёл навстречу нашим, так как наши уже наступали. Так что всё обошлось благополучно.

Народ у меня в эскадрилье исключительно хороший и очень толковый, хотя всё больше молодёжь. Взять хотя бы того же моего ведомого – КУЗЬМЕНКОВА* – дерутся они хорошо, а недостатки бывают у каждого, если случится что-нибудь, я указываю, отругаю, если в следующий раз оторвётся, стараюсь предупреждать такого рода явления. Он должен знать, где можно отрываться, если в группе, то можно, а от одного – нельзя. А такие товарищи, как ШУЛЬЖЕНКО, Макаров, ФЁДОРОВ, БАТОВ* – прекрасные бойцы. Батов уже сбил за это время три самолёта. И в быту это и прекрасные товарищи, замечательные люди.

Затем очень хороший лётчик – ОРЕХОВ, грамотный, хороший боец, водит группы, справляется с этим делом вполне. Был сбит в этом полку в Валуйках, там была очень большая схватка. Характер у него, правда, несколько неровный, и есть в нём что-то детское, другой раз его какая-нибудь ерунда занимает. Или, например, после боя прилетит, поднимет крик, жестикуляция здесь такая начинается. А потом пыл пройдёт, он покричит, покричит и успокоится. А иногда его кто-нибудь по-дружески подначит, и он перестаёт, на товарищей не обижается за это.

Техсостав у нас работает очень хорошо и дружно живут с лётчиками. Лётчиков своих очень любят. Другой раз наблюдаешь за ними, когда идёт воздушный бой. Вот лётчики возвращаются понемногу, и каждый техник смотрит – не мой ли прилетел? А если лётчик не вернулся, техник сильно переживает, бегает на радиостанцию. Вообще забота о лётчике чувствуется. Стоит сказать лётчику два слова, и сейчас же всё выполняется. Он ему и парашют вытащит, и поможет мотор завести, люди стараются делать всё так, чтобы лётчики и придраться не могли. Что-нибудь с мотором – он копается, проверяет его, если самолёт где-нибудь оборвался, то он его сейчас же закрасит. Нам вообще помогает заводская бригада, она производит всевозможные усовершенствования и улучшения, но делается это и со стороны техников.

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 70–75

Гвардии лейтенант
Шульженко Николай Николаевич

Старший лётчик 1 [-й] эскадрильи 32 ГИАП 3 ГИАД. 1918 г. рожд[ения]. Член партии. Награждён орденом Боевого Красного Знамени, орденом Отечественной войны. Имеет медаль «За оборону Сталинграда»

Образование имею – среднее. Учился сначала в средней школе в Донбассе и окончил её в Ворошиловграде. По окончании школы я был направлен в Качинскую школу. Там я был командиром звена. В Качинской школе я работал до июня [19]42 г. Подавал несколько раз рапорты, чтобы меня перевели на фронт, и, в конце концов, нас 9 человек направили в действующ[ую] авиацию. И с июня [19]42 г. я нахожусь в этом полку.

В полку был собран крепкий кулак, в частности, у нас из Качинской школы отобрали сюда самых лучших людей, и наши инструктора и помкомэски здесь работали простыми пилотами.

В Люберцах нас начали тренировать. Поскольку мы знали технику пилотирования, это было очень легко. Мы стреляли, проводили воздушные бои. В Люберцах мы были дней 10 на тренировке. Это была третья эскадрилья полка. А две эскадрильи были уже сформированы и воевали под Валуйками. Были они там всего 16 дней.

После этого нам был отдан приказ отправиться на фронт, и мы полетели прямо под Сталинград, на аэродром Гумрак. В первое время мы летали на прикрытие железной дороги под Сталинградом. Бои там велись очень жаркие. 26 июля [19]42 г. был мой первый воздушный бой.

Утром мы полетели на прикрытие моста около Калача^[267]. Ю-87 шли на бомбёжку этого моста и шли большими группами. Сначала мы эту группировку не видели, а видели «Дорнье-215», которые шли в стороне. Они решили, что мы погонимся за ними и тем самым бросим бомбардировщиков. Я был тогда ещё неопытный боец, но с нами были такие люди, как командир КЛЕЩЁВ. Он, конечно, оставил в покое «дорнье», и мы сразу строем врезались в «юнкерсы» и стали их щёлкать. В этом бою мы сбили 11 самолётов, в том числе и я сбил один, несмотря на то что я был ещё человеком необстрелянным и на собственной шкуре огня не чувствовал. Моё дело было держаться ведущего. Я смотрю, он идёт к бомбардировщику, он – на одного, а я – на второго, сразу и зажгли. И было очень интересно смотреть сверху, как они падали.

Это был мой первый бой и первый полёт – утром. Потом я вылетел второй раз. Второй бой был несколько неудачный. Бой шёл с Ме-109. Поскольку у меня была задача прикрывать хвост ведущего, я осматривался, но в воздухе ещё не всё видел. Смотрю, идёт один самолёт мне в хвост. Самолёт был похож на наш «як». Думаю, пусть, по крайней мере, мне хвост прикроет. А он как даст очередь, всю приборную доску у меня сбил, и небольшая царапина на голове была. Я сперва даже не понял, и только через некоторое время до меня дошло, что это был истребитель противника. Но он сразу же отвернул. Правда, на него нажали другие ребята, а то он бил бы по мне ещё.

Остальные бои у меня были удачные, но самолётов в этом туре я больше не сбивал.

В первом бою я ещё не всё видел. А когда мне дали хорошо «прикурить», тогда я начал больше обращать внимание на то, что делается кругом меня, начал как следует смотреть, как следует вертеть головой, на все 360°, начал чувствовать, что ходить спокойно, ничего не бояться – просто глупость. На всякие мелочи, конечно, не нужно обращать внимание, а нужно внимательно следить за действиями командира, следить за воздухом. И если я что-нибудь замечаю, сейчас же докладываю командиру – принимайте решение. Я тогда сбил самолёт Ю-87. Летали мы здесь всё время, сделал я, наверно, вылетов 40.

Нужно сказать, что за этот тур мы потеряли только одного человека, т. к. лётчики подобрались безукоризненные. Затем мы были направлены на отдых в Люберцы, где мы спокойно отдыхали. И через несколько дней утром пришёл приказ, и мы сейчас же были направлены в 3[-й] ЗАП, где были приготовлены самолёты. Это были Як-7. Получив новую материальную часть, мы снова отправились под Сталинград. Это был самый тяжёлый тур.

Сперва мы полетели в В.^[268] возле Камышина, там подремонтировали машины и вылетели на передовую площадку. Потом перелетели в совхоз Сталинградский, и отсюда мы летали на Сталинград. Там ещё не было боёв, прикрывали мы город, потом прикрывали свои передовые позиции, передний край. Там были мы примерно дней 8–9. Работа была небольшая, хотя воздушные бои и были.

17 сентября нас собрали и поставили задачу. Наши войска завтра переходят в наступление, и нужно их поддержать с воздуха. Все поняли эту задачу, и не нужно было никакой агитации для её выполнения. 18 сентября началось наше наступление^[269]. Фактически там был один наш полк, так как другие очень скоро выбыли из строя. Собрал нас тогда сам Новиков и поставил задачу добиться превосходства в воздухе над авиацией противника. И мы им там дали хорошо. Мы там сбили 87 самолётов, а сами потеряли 15^[270].

Ещё, когда мы прикрывали город – до 18 сентября, я сбил два вражеских истребителя^[271]. 18 сент[ября] мы сделали вылет почти всем полком. Вылет был очень удачный, всех их разогнали. Второй вылет был уже тяжелее, так как немцы поняли, что войска наши перешли в наступление, и бросили туда всю свою авиацию. Во втором бою я погнался за одним Ю-88, и получилось так, что я оторвался от своих. Я дал очередь, погнал «юнкерса», чтобы не дать ему возможности бомбить наш передний край, и стал уходить оттуда, так как это было на их территории. И здесь меня подбила зенитка – дырка в плоскости была довольно большая, и я не мог уже маневрировать, а мог идти только по прямой. Причём я не знал, где я нахожусь. Тогда я взял курс 360, чтобы выйти на свою территорию. И вот два «мессершмитта» видят, что я такой беспомощный, могу идти только по прямой, иду с такой большой дыркой (а наши ребяты, которые были выше, рассказывали, что они видели землю через дырку моего самолёта), причём осталась у меня одна консоль, и начали меня клевать. А наших ребят тоже в кучу завязали, и они тоже не могут мне помочь. Я иду, а два «мессершмитта» меня щёлкают. Стреляли они фосфорными и термитными снарядами. Я прикрылся за бронеспинку и вижу: шарики так и летят и по спинке стучат – «разрешите войти». Я думаю, ну, дело сейчас будет. Стреляли они, стреляли и потом, наконец, зажгли самолёт. Самолёт горит, и я здесь уже ничего не могу делать, самолёт начал валиться влево. А высота – 1000 метров. Пока я расстёгивал ремни, у меня сгорел весь правый сапог и начала гореть нога. Я прыгнул с парашютом, но на какую территорию спускаюсь – я не знал. Оказалось, что спустился на нашу территорию. Когда я выпрыгивал с парашютом, я ударился левой ногой о руль поворота и сильно ушибся. После дней 15 ходить не мог. Как парашют раскрыл – уж не помню.

(Беседа продолжается после прибытия тов. Шульженко с боевого задания.)

Когда я приземлялся, то, как потом рассказывали мне бойцы, эти «мессершмитты» по мне открыли стрельбу, но вышло так удачи нанесение поражения немецкой группировке на правом берегу Волги. Несмотря на хорошую оснащённость наступающих танками и артиллерией, поставленных целей наступление не достигло. Не менее оснащённые и полнокровные немецкие 14-й танковый (генерал-лейтенант Г.-В. Хубе) и 8-й армейский (генерал артиллерии В. Гейтц) корпуса отбили удар, нанеся нашим войскам большие потери в танках.

но, что не попали. Куда я садился – я не знал, видел, что бойцы в металлических касках, но не вижу, наши или нет. Вынул на всякий случай пистолет. Они ко мне бегут и кричат – свои, свои, бросай пистолет. Они взяли меня в парашютный чехол, посадили на телегу и отправили в медсанбат, так как я был обожжён и ушиблен. В медсанбате я пролежал два дня, потом попал в эвакогоспиталь. Никак не мог попасть в свою часть. Меня хотели отправить в тыл, но у меня часть была под боком. Но в конце концов, меня направили в часть. Не был я дома 12 дней, и думали, что я пропал, так как один командир эскадрильи видел, как я упал с горящим самолётом. Во втором туре под Сталинградом я не воевал^[272].

Потом полк снова был сформирован и направлен на Калининский фронт. Там мы были под г. Белым. Там мы почти ничего не воевали. Но там мы впервые встретились с «Фокке-Вульф-190». Он похож на наш Ла-5, иногда даже можно спутать, только у него больше плоскости. Однажды, когда мы прикрывали передовые позиции возле Белого, смотрим, идут два ас-охотника. Нас была четвёрка. Был Холодов и была тройка: Савельев, Прокопенко и ещё один – они были выше нас и ввязались в бой с ними. Мы – внизу, а они вверху дерутся. Мы думаем, что они, может быть, там втроём справятся. А у немцев обычно впереди летает офицер, а сзади солдат – хвост прикрывает. И наши сразу же офицера сбили^[273]. И тут мы почувствовали, что с «ФВ» драться можно. Мы поняли, что у них за маневр, что у них за вооружение. Правда, вооружение у «ФВ» очень сильное.

Потом мы полетели в Ст[арую] Торопу. Там мы стали здорово работать. Командиром эскадрильи тогда у нас был Холодов. Мы работали там больше всех. Работали главным образом на прикрытии «илов». Они штурмовали на Великолукском направлении, и мы их прикрывали. Во время нашего прикрытия у «илов» не было ни одной потери от вражеских истребителей, если и были потери, то только от зениток. Это, конечно, для нас была большая честь. После каждого вылета с «илами» мы получали от этого штурмовочного полка благодарности, а также и от лётчиков. Такие благодарности записаны у нас в личных делах.

Вначале там сильных боёв не было. Но с 15 февраля^[274] под В[еликими] Луками начались сильные бои, наши пошли в наступление на В[еликие] Луки. Здесь я помню только один сильный бой над самым городом, когда мы почти бреющим мотались между домами. Нас была восьмёрка «яков». Водил нас Холодов. У них было штук 8 «ФВ» и штук 6 Ме-109Ф, т. е. абсолютное преимущество. Но мы были так хорошо организованы Холодовым, так организованно держались, что подбили у них семь штук, и только Холодов у нас сел на пузо^[275].

Когда взяли крепость, то жарких боёв уже не было, ходили только прикрывать свои войска, но крупного уже ничего не было.

Под В[еликими] Луками я сбил два самолёта-истребителя – один «Ме» и один «ФВ». Целую зиму я провоевал благополучно, без единой пробоины. Потом нам был дан приказ перелететь на Северо-Западный фронт. Здесь мы воевали под Ст[арой] Руссой, и воевали здорово. За весь тур мы потеряли только одного лётчика – БАРАНОВСКОГО^[276]. Он погиб при сопровождении «илов».

На Северо-Западном фронте я сбил ещё две штуки. Всего я сбил 7 самолётов^[277]. Из тех товарищей, кто был после первого формирования, осталось в полку 7 человек. А в нашей эскадрилье – я и Орехов.

Что касается настоящей операции, то вчера, 12 июля, был хороший бой. Нас только навела наша рация на немецкие самолёты, смотрю – два «ФВ» сзади меня. Они как начали меня жать, я только срывался. Они меня загнали аж за Верховье. Сначала я не мог понять, куда я лечу, на запад или на восток – стреляли они здорово. Когда я машину устанавливал, смотрю – восток, думаю, хорошо, значит – домой. А остальные вылеты были без встреч.

А вот сейчас^[278] опять был бой. Мы гнали с Батовым и сбили одного «фокке-вульфа».

Свою первую награду я получил после второго тура под Сталинградом. А вторую на Калининском фронте.

Родные у меня все остались в Донбассе, в Сталино^[279], мать, две сестры и брат. А старший брат погиб на фронте. Родные у меня – колхозники.

(Стенограмма прервана ввиду бомбардировки аэродрома)

НА ИРИ РАН. Ф. 2. Р. I. Оп. 79. Д. 6. Л. 76–79