К западу от Востока. К востоку от Запада. Книга первая

Но это не всё. В десяти верстах к северу, на самом берегу Ладожского озера, там, где когда-то не дерзнули обосноваться первые строители Ладоги, Пётр основал новый город, который назвал Новой Ладогой. Таким образом обратив город Рюрика в ветхозаветную Старую Ладогу.

…Во времена Рюрика, в эпоху славы и процветания, население Ладоги, первого русского города, составляло около 1000 человек. Сегодняшняя Старая Ладога – небольшое и заскорузлое село с 2000 жителей.

N. B. Власть денег: дирхемы в Ладоге

Любопытно, что среди находок археологов и просто счастливчиков – многочисленны клады с серебряными монетами. Ни за что не угадаете – какими. Арабскими дирхемами! С территории нынешнего Ирана, Ирака, Средней Азии. Их везли сюда через Каспий и Кавказ по водным путям Великой речной системы для… местного использования. Дело в том, что здешняя земля, богатая мехами и медами, не обладала вовсе никакими драгоценными металлами. Но власть денег познала рано. Потому-то во времена варягов торговля в Восточной Европе и далее, в Балтийском регионе, велась почти исключительно на арабские дирхемы!

2. Изборск: Стезя Трувора

Варяжская братия

Согласно летописным данным, три брата-варяга, прибывшие княжить в славянские земли, «расселись» отдельно. Старший, Рюрик, выдержав пару лет в Ладоге, переехал в Новгород. Средний – Синеус, отправился в далёкое Белоозеро, где обитали и не славяне даже, а финоязычные веси. Младшенькому, Трувору, достался кривичский город Изборск.

Как и всё малопонятное, история трёх братьев окружена плотной завесой догадок и легенд. Многие учёные думают, что вообще-то случилась путаница при переводе, и изначально речь шла о призвании одного-единого Рюрика. Действительно, нужно ли было огород городить, проявлять стремление к стабильности и тягу к государственности, сажая на свою голову сразу трёх соправителей?

Хотя, может быть, всё не так просто. Меня, например, настораживают два первых года варяжского княжения. Те, что Рюрик просидел в Ладоге. Синеус – в Белоозере. А Трувор – в Изборске. Так вот, через два года два брата почти одновременно скончались, а третий переселился в региональную столицу – Новгород. Словно выдержав некий отборочный конкурс.

О Рюрике мы поговорили, Синеуса придётся пропустить вообще (о нём почти ничего не известно, да и археологи не могут найти в Белоозере слоёв, приличных варяжскому времени), а вот Трувор и его вотчина заслуживают особого интереса и разговора.

Крест язычника

…Каждый год 9 мая кладбища Псковщины заполняются людьми. В этом обильном нашествиями и сражениями крае свежие могилы никогда не зарастали травой. Но жатва последней мировой войны была особо обильной, и даже на фоне всех предшествующих. Потому так людно в дни памяти на местных погостах и кладбищах, ощетинившихся жёсткими цветами крестов и звёзд. В светлой сени радостных весенних рощиц, радующих глаз дымкой свежей зелени, будоражащих обоняние запахом цветущей сирени и черёмухи, ласкающих слух пением скворцов и дроздов, бродят тихие и морщинистые старушки. Они – родные сестры Времени, вечные вдовы России – в такие дни главные персоны на многочисленных местных могилах.

Не составляет исключения и старый погост Старого Изборска, небольшого (по количеству жителей) и великого (по своей истории) села, в 30 километрах от Пскова. Светло-тенистый элизиум с буйноцветущей сиренью, неугомонными птицами, тихими старушками и лабиринтом железных оград – такой же, как тысячи и тысячи других. Такой – да не такой. Это понимаешь сразу, как только натыкаешься на Крест. Крест, вырезанный из цельного куска серого камня, похожий на раскинувшего руки странника в выцветших одеждах, такой огромный, что, стоя рядом, приходится подымать голову. Надгробные памятники современных могил, со всех сторон обступающие Крест, выглядят в его суровом соседстве даже как-то весело и легкомысленно. И не мудрено. Ведь это – Труворов крест. Поставленный на Труворовой могиле. Рядом с Труворовым городищем.

И хотя понимаешь, что Крест вряд ли имеет прямое отношение к язычнику-варягу, и знаешь, что возраст памятника не более каких-то пяти столетий, а всё равно заворожённо обмираешь пред его разверзнутыми каменными объятиями и стоишь дураком, словно у раскрытого фолианта на утраченном языке.

Городище

Труворова могила – у входа в Труворов город. И современное кладбище вовсе не заканчивается тут, как сначала кажется, а начинается отсюда. Несколько древнейших могил, рядом с той, что увенчана Крестом, вросшие в землю каменные плиты с непонятными знаками, это, по поверию, погребения тех дружинников-варягов, что явились вместе с Трувором. Они и ныне, словно чародейная стража некоей заклятой страны, что начинается сразу, как только тропа минует охраняемые ими невидимые врата.

Когда-то тут действительно были ворота древнего города Изборска. Того, что, по мнению Летописца, существовал ещё прежде самого Пскова. Сейчас от тех укреплений, в которые вели ворота, остался лишь оплывший вал и неглубокая балка, в которой с трудом можно угадать остатки рва.

Всё невеликое пространство Труворова города, ныне густо замуравленное пахучими травами и малоотделимо взглядом от окружающего пейзажа. Стоящая посередине этого сугубого археологического комплекса одинокая белостенная Никольская церковь, похожая издали на огромную русскую печь, оставшуюся от разрушенного дома, лишь усугубляет грустное ощущение невосполнимости утраты. Церковь выглядит очень древней, хотя ей от роду всего-то два-три столетия, и появилась она тут гораздо позже, чем закончилась жизнь того Изборска.

Единственное, что вызывает недоумение у каждого входящего в невидимые ворота невидимого города, это его непонятное положение. Для чего было городить город (да ещё спешить сделать это раньше Пскова) на таком плоском, незащищённом и невразумительном месте? Впрочем, всё становится понятным, стоит лишь пройти мимо белых стен собора. Кажется, что почва у тебя под ногами расползается сказочной страной, потерянной в огромной расщелине Земли. Становится понятным – что охраняет Труворов крест.

Затерянный мир Изборской долины

Чувство, какое испытываешь каждый раз, выходя на край Изборской котловины, для меня всегда оборачивается сильным потрясением. Я бывал тут не только весной, когда все цветёт, поёт и дерзит, но и осенью, во время увядания, умирания и тишины. Глубинное воздействие этого места столь велико, что даже воспоминания о нём способны довести до лёгкой дрожи.

Изборская котловина – воплощённая сказка. Сказка про Русь. Про ту, которой, может быть, никогда и не существовало за пределами воображения. Там на дне есть всё, что включает в себя сказочный образ страны, и всё – в миниатюре, а оттого такое уменьшенно-ласковое – лесочки, речушки, деревеньки, церквушки, деляночки, озерки и т. п. Трудно представить, чтобы в этом зачарованном мирке не осталось каких-нибудь «невиданных зверей», волков-оборотней, запертых кощеями «красных дев», избушки Бабы Яги, богатырей, чешущих затылки перед камнями на распутьях и прочих персонажей, знакомых с детства по любимым сказкам.

Впрочем, я несколько удалился от нашей тропы охваченный собственными эмоциями (да простится мне сия слабость), но и она ведёт нас именно туда, на дно Изборской котловины, к сияющей ряби крохотного Городищенского озера, с замершей лодкой рыбака на середине. Именно сюда в стародавние варяжские времена и прибыли однажды хищноносые ладьи дружного Труворова воинства.

Каким образом оказывались варяжские гости так далеко от своего родного Варяжского (Балтийского) моря? А всё благодаря древнему Леднику, который, отступая, оставил после себя целый лабиринт соединённых друг с другом озёр, проток и речек. Так что, если плыть от Городищенского озера через речку Велеицу, соседнее Мальское озеро, затем через протоку со сладкозвучным именем Бдеха – в озеро Псковское, а оттуда, по Узменю, в Чудское, – то от него, по Нарове, уже недалеко и до моря Варяжского.

На самых крутых склонах Котловины обнажены слои древних девонских известняков. Из которых тут и там прорываются студёные родники. Самые известные из них – Словенские ключи стекают небольшими водопадами почти из-под того отвеса, на вершине которого примостилось Труворово городище и «варяжское кладбище». Чудотворность и целебность этих струй славилась издревле, паломники и страждущие шли сюда за сотни вёрст. И издревле природная сила источников подкреплялась ежегодным водосвятием, которое и ныне проводится тут на Святую неделю самим епископом Псковским. Считается, что каждая струя способна исцелить какой-то определённый недуг или избавить от конкретной напасти. Так что для полного моциона нужно непременно испить водицы и омыть лицо из всех источников Словенских ключей.

Твердыня

Но то, что предстанет взгляду за очередным изгибом нашей тропы, заставит позабыть и про болячки и про напасти. Изборская крепость, замыкающая котловину с запада, выглядит отсюда, снизу, совершенно неприступной, даже несмотря на то, что перед глазами лишь мёртвые руины стен, давно отслуживших свою службу. Но бывает, и мёртвое поживее живого. Такова и эта старая крепость – столько всего может поведать, что любому современному говоруну останется лишь притухнуть в благоговении.

Крепость Изборска, «железного города», поставлена на горке с поэтичным названием Жеравья (Журавлиные горы издревле считались священными и заклятыми от неприятностей). Она появилась в те суровые годы, когда старые валы Труворова города перестали восприниматься в качестве серьёзных укреплений, да и сам город перестал вмещаться в собственных стенах. А крепкие стены в эпоху, когда с запада повадились наезжать закованные в латы ливонские рыцари, стали ох какими нелишними! Известно, что дважды, в 1233 и 1240 годах, рыцари захватывали и опустошали город Трувора.

Потому-то в 1303 году «Избореск поставлен бысть на новом месте». Как и все порубежные укрепления этого края Руси, крепость сложена всё из того же серого девонского плитняка. Нынешние стены с массивными башнями – это уже, конечно, не изначальный вид, но стоят они на основе, заложенной тогда, в XIV веке. О серьёзности изборских стен красноречиво свидетельствует его насыщенная военная история. Известно, что уже в 1323 году, местный князь Евстафий, недооценённый кичливыми супостатами, отважился оставить крепость и, стремительно двинувшись к осаждённому немцами Пскову, дерзким и неожиданным ударом с тыла «снял осаду».

Понятно почему, окружённый крепкими каменными стенами и населённый суровыми решительными людьми, Изборск в те годы стал одной из главных проблем для ливонских рыцарей, «костью в горле» завоевателей. Он первым «встречал» непрошеных гостей и последним «провожал» их восвояси. Летописи повествуют о тех событиях почти с детской непосредственностью:

«На завтреи немцы придоша к Изборску городу загордившиеся в силе тяжце…» (1341)

«Внезепу пригнаше немцы к Изборску о полудни…» (1346)

«Придоша немцы к Изборску ратью в силе велице…» (1369)

«Князь местер, собрав силы своя множество ратных вои, прииде к Изборску…» (1406)

И так далее… Ох, уж эти немцы!

N. B. О «немцах»

«Немцами» в русской традиции величали всех европейцев без разбора рода и племени. Разговаривать с этими «немыми» чужеземцами было сложно, так как русского языка они не понимали. Потому не всегда понятно, о каких «немцах» говорит летописец. Что до Ливонского ордена, то он имеет мало отношения к прибалтийской народности ливов, скорее напротив, был основан немцами (настоящими) на гребне Крестовых Походов, для «крещения» прибалтов-язычников. Интересно, что ближайшие соседи изборян, жители Эстляндии, в те времена находились под властью датской короны. В общем, «варяги» продолжали стремиться на Русь спустя пять столетий после Трувора и Рюрика. Но на сей раз их сюда не звали. Оттого – возникали проблемы.

Рябиновка, Луковка и другие

Неприступные стены славного Изборска разрушили не люди, безуспешно их штурмовавшие. У всех стен на земле есть один, более серьёзный враг, перед которым они бессильны – Время. Сегодня и тут, внутри «железного города», отгорели и отпели страсти человеческие, и стала она классической территорией памяти. Тут, внутри сегодня то же, что и там, снаружи – терпкий аромат свежих трав, распаренных солнцем и растрёпанных ветром.

От славного прошлого остались лишь молчаливые руины. Да ещё имена, такие милые и простые, будто относятся не к военной твердыне, а к любимым бурёнкам. Темнушка, Рябиновка, Вышка, Талавка, Луковка – разве подумаешь, что это названия изборских башен, с которых когда-то несли смерть осаждавшим стрелы, пули, ядра и космы горящей смолы?

Как и руины крепости в Старой Ладоге, руины крепости в Старом Изборске хранят единственный собор – Никольскую церковь. Церковь – ровесница крепости. Но она жива до сих пор. И каждый день тут звонят старинные колокола и совершаются службы. Оборона государства давно ведётся другими методами, а оборона души нуждается в тех же средствах, что и семь столетий назад.

Звон земной

Впрочем, центр местной духовности не в Изборске, а совсем недалече, в Печерах. Здесь, на самой границе с современной Эстонией, притаился один из самых интересных, загадочных и почитаемых русских монастырей – Псково-Печерский. О его славе говорит перечень донаторов и паломников – от Ивана Грозного до Владимира Путина. Даже Пётр Великий, который, как известно, церковников не жаловал, а колокола переливал на пушки, выступил здесь в не совсем обычном амплуа – подарил монастырю четырёхтонный Большой Колокол.

Вместе с полиелейным трёхтонником Ивана Грозного и будничным двухтонным от Бориса Годунова колокол Петра I сегодня звучит с монастырской колокольни, обладающей неповторимо сильным и своеобразным звучанием. Мы привыкли, что колокольный звон всегда льётся откуда-то сверху, сопрягаясь с гласом Вышнего. Здесь – наоборот. Перезвон доносится как бы снизу, волнами растекаясь по поверхности земли. Дело в том, что сам монастырь упрятан в глубоком овраге, так что колокола его главной колокольни расположены аккурат на уровне окрестных полей.

Дабы прочувствовать всю мощь царских колоколов, нужно стоять в центре монастырской площади, рядом… со звонарём. Местный монах-пономарь, для того чтобы ударить в колокола, не взбирается на верх, а звонит снизу, с помощью длинных канатов и мощных рычагов. Здесь, в замкнутом пространстве, сила звона становится особо проникновенной и всепоглощающей.

Псково-Печерский монастырь – типичная для этой части Руси обитель-крепость. А иначе, без крепких стен и решительной братии тут, на передовой, где веками шла непримиримая война между разными последователями одной религии и где порой трудно было отличить миссионера от грабителя, не выжили бы. А обратил монастырь в крепость игумен Корнилий. За что, по легенде, и поплатился. Увидев перед собой неприступные стены, маниакально подозрительный Иван Грозный отсек голову вышедшему навстречу с приветствием настоятелю. Впрочем, как и в случае с родным сыном (по версии Репина), грозный царь тут же протрезвел и, раскаявшись в собственном злодействе, на руках отнёс обезглавленное тело вниз, к церковным постройкам. Мощи мученика и ныне хранятся в серебряной раке местной Успенской церкви. А путь, по которому царь тащил по монастырю собственноручно обезглавленное тело преподобного Корнилия, до сих пор называется Кровавой дорогой.

Сокровенное

Но самое интересное достояние Печерского монастыря под Псковом, которое угадывается уже из его названия, от посторонних глаз упрятано. Печеры-«пещеры», возле которых возникла обитель, это целое «поселение», скрытое от солнечного света и любопытных взоров, ископанное в склоне оврага, в толще песчаников. «Обитатели» этого «поселения» и не нуждаются более в дневном тепле и птичьем пении, ибо здешние пещеры, как и аналогичные в более известном монастыре Киева, царство усопших.

10 000 человек нашли последнее убежище на 7 улицах подземного некрополя. Среди них и монахи-подвижники, и защитники монастыря, и крупные жертвователи. Мемориальные плиты – «керамиды», которыми закрыты гробы с прахом по обе стороны галерей, указывают места, где покоится прах представителей таких известных фамилий, как Ртищевы, Суворовы, Кутузовы, Пушкины, Мусоргские. Их то и дело выхватывает из напряжённой тьмы пламя ровно горящей свечи.

Но самое большое потрясение испытываешь рядом с Братским кладбищем, где в тупике, за небольшой железной дверью, находится пещера, сплошь, до потолка, заваленная монашескими гробами. Большая часть из них давно развалилась, так что братская могила представляет собой мешанину из гробовых досок, полуистлевших обрывков саванов, мумифицированных мощей и обнажившихся черепов почившей братии. При этом тут, под землёй, где круглый год температура составляет 5 градусов, нет никаких запахов разложения и тления.

Быть похороненным в здешних пещерах – мечта многих служителей Бога. Печерский монастырь славен не только своими «старцами», но и иерархами православной церкви, которые приехали сюда из разных концов земли доживать свой земной срок. Среди таковых – один из епископов, возглавлявший долгие годы Алма-Атинскую епархию…

С пещер и начался монастырь – в 1392 году. Их открыл, вернее, они «открылись» одному местному крестьянину, который рубил дерево, а после того как оно упало, повалив несколько соседних, с удивлением обнаружил под вывернутыми корнями чёрное устье с надписью «Богом зданная пещера». Впрочем, говорят, что и ранее окрестные охотники слышали чудесное пение, доносящееся в этом месте из-под земли.

Пение слышится и сегодня – самые закрытые и таинственные монастырские службы до сих пор свершаются под сводами подземных церквей. И в этом есть какой-то глубокий сакральный смысл, идущий даже и не от собраний ранних христиан в катакомбах Рима, а из более ветхих и первобытных времён, когда именно в пещерах собирались посвящённые – для общения с потусторонним.

N. B. Не было бы счастья…

Интересно, как Печерский монастырь сумел уцелеть в годы атеистического разгула в Сов. России. Исключительно потому, что в 1920- 30-е годы его в этой России не было. То, чего много веков безуспешно добивались западные цивилизаторы, отторжения здешних земель в свою пользу, большевики решили одним росчерком пера. Передав этот кусок страны Эстонии в 1924 году. Но, вот ирония, именно благодаря тому, что четверть века православный монастырь был «на Западе», ему удалось избежать печальной участи множества подобных обителей на Родине.

Иван-город – вечный ответ Европе

Иван-город. Сколько раз судьба проносила меня мимо! Сегодня уже трудно даже и припомнить. В те времена, когда границ ещё не было, я учился в Питере и имел романтическое увлечение в Таллине. Которое после первой же поездки сменилось на увлечение Таллином. Старым Таллином. Едва сойдя с поезда и вдохнув промозглый морской воздух, приправленный тёплым ароматом печного дыма, я сходу полюбил этот город – такой степенный, спокойный и непохожий на все иные города Союза, виденные ранее. И часто, под настроение, вдруг срывался в субботу вечером на вокзал, хватал билет и запрыгивал на подножку таллинского экспресса.

Другой мир…

Билет от Ленинграда до Таллина стоил в достославные застойные годы три-четыре рубля, поезд шёл часов пять—шесть. Таким образом, любой студент, как только приспичит, мог запросто взять, да и смотаться из города на Неве в столицу Эстонской ССР. На выходной.

Погулять по Старому городу, зайти на звуки органа в один из готических каменных храмов, влезть на башню со смешным названием «Смотри в кухню», посетить загородный дворец, построенный Петром I, или облазать ветхие руины монастыря Святой Бригитты… А после – пообедать с подружкой в уютном, пропахшем кофе кафе (таких вкусных пирожных, как тогда там, мне, пожалуй, больше пробовать не доводилось!) и к утру понедельника, словно из другого мира, вернуться на занятия в Питер. Всё посещение Европы стоило не более червонца!

Молодой сон под стук колёс был крепок и праведен. Я знал, что во сне поезд проносит меня мимо Нарвы и стоящего супротив Иван-города. Но пробудиться и посмотреть в окно хотя бы раз, хотя бы на реку, разделявшую две средневековые твердыни, так ни разу и не удосужился…

…Побывать в Иван-городе удалось лишь четверть века спустя. Когда Нарва-река вновь стала труднопреодолимой пограничной межой, отделившей объединенную (не объединённую, а именно объединенную!) Европу от России. И попасть на ту сторону, в Нарву-город, не было уже никакой охоты из-за сложности с визой. Даже, несмотря на то, что оттуда рукой подать до моего любимого Таллина. Интересно, смог бы я полюбить его сейчас, когда он стал одним из форпостов мировой русофобии?

Окно в Европу: косяки и наличники

Скорость передвижения влияет на качество миропознания. Шибче едешь – меньше видишь. Самолёт – хорошо. И паровоз – ничего. А олени, как ни крути, для настоящего путешествия лучше! Если, конечно, вас всё ещё волнует то, что находится вокруг.

Потому гораздо интереснее и содержательнее, нежели на поезде, – поездка на автомобиле. Тем более что дороги от города Петра до города Ивана проходят по тем землям, на которых столетиями шла азартная игра между Европой и Россией. Нечто похожее на перетягивание территорий. Где вместо приза был выход к морю.

В те времена, когда варяги из Прибалтики свободно шастали «в греки», особо не задумываясь над тем, чью землю топчут по пути, особых проблем не возникало. Тема выплыла сразу вослед за явлением Русского государства на задворках Европы. Во времена Ивана Васильевича Третьего. Стоило появиться чему-то вразумительному, как «изумлённая Европа», эта гордая старушка, прищурилась, фыркнула и презрительно отвернулась. «Да мы же свои! – кричали с Востока. – Почему вы не пускаете нас в наш общий дом?» – «Азиаты вы! Варвары! – отвечали с Запада. – Место ваше – леса до Урала».

Впрочем, игра по перетягиванию земель у Финского залива шла с переменным успехом почти тысячу лет. Но именно в период установления контроля над Ижорой знаменитым Иваном III (в некоторых источниках его путают с другим Иваном Васильевичем – Грозным, тот тоже воевал за выход к морю, но несколько позже) был заложен, аккурат напротив рыцарского Нарвского замка ливонцев, русский форпост, получивший царственное имя. Впрочем, к эпохе царя Петра, город царя Ивана успел несколько раз перейти из рук в руки.

Стародавние и новоприобретённые земли у моря, вошли в состав гигантской Ингерманландской губернии, которая была отдана в управление светлейшему, милейшему и свежайшему князю Ижорскому – Меньшикову (а кому ж ещё?). Сразу же встала проблема заселения этих в общем-то довольно пустынных и чужих территорий своими людьми. Участки тут поначалу раздавались бесплатно, с единственным условием – на дачах и мызах должны быть построены капитальные строения. Ну а что до крестьян, то тех вообще не спрашивали и не упрашивали – брали целыми сёлами в Центральной России и высылали в Европу.

Земля руин – страна легенд

…Прошло 300 лет, а территории древней Ижорской земли всё ещё не страдают перенаселённостью. Дороги идут в основном лесами, иногда – полями. Изредка мелькают деревеньки, самые значительные постройки которых – чернеющие среди запущенных парков «графские развалины». Остатки тех самых усадеб, которые были заложены ещё при Петре тут, на передовом краю России и задворках Европы. Гостилицы – Минихов-Разумовских (а позже Сименсов), Котлы – Альбрехтов, немного в стороне Извара – Рерихов.

В Котлах сохранились руины сельского дворца, построенного в стиле столь полюбившегося на Руси европейского классицизма. Даже сейчас, давно пустующая каменная коробка, пронизанная сквозняками и заросшая древесной порослью, не требует большого воображения, чтобы прочувствовать былое величие жизни, кипевшей тут до социально-политических катастроф ХХ века.

Руины – питательная среда для легенд и тайн. Говорят, что где-то неподалёку от Котлов, у одной чухонки родился младенец, которому суждено было стать… российским императором Павлом Первым. Маленького финляндца заменили на мертворождённого детёныша Екатерины Великой. Есть и такое предание.

Ещё одна будоражащая воображение тайна связана с другими здешними развалинами – серыми крепостными стенами Копорья, одной из твердынь, целая система которых защищала от дурных европейских манер и влияний ещё Новгородскую землю. Короткое время в крепости находилась столица Ингерманландии – отсюда управлял вотчиной светлейший сподвижник царя-реформатора.

Энергия Петра была в то время уже столь неодолимой, что он отобрал Копорье у шведов за один день. Хотя все по привычке настраивались на длительную осаду. Очумевшие от натиска скандинавы только и успели что закопать где-то внутри крепости свою казну. По крайней мере, в это верят уже многие поколения кладоискателей – на что указывает изобилие оплывших ям и обвалившихся копей за серыми стенами из девонских известняков. Если, впрочем, всё это не относится к воронкам и окопам последней войны. Или к археологическим поискам мирного времени. Хотя быть копанным Копорью заповедано самой этимологией его названия.

За один день был возвращён Петром и Иван-город. Но здесь это уже было делом чести – Карл Великий за несколько лет до того взял крепость за полтора дня. В извечном соревновании двух задорных монархов, «врагов, влюблённых друг в друга» (по Ключевскому) – Петру просто необходимо было «угадать мелодию с одной буквы».

Впрочем, этот маленький триумф стал лишь мгновением в долгой и неоднозначной жизни города-крепости. На фоне нарвской победы он вообще-то остался почти незамеченным. Именно взять Нарву, где за несколько лет до того Пётр потерпел от восемнадцатилетнего Карла своё самое обидное и сокрушительное поражение, было для русского царя главным делом. От Нарвы открывался путь в заветную Европу. А штурм Иван-города стал делом попутным.

Анти-Нарва

По большому счёту, с самого начала существования Ивангородской крепости в ней было более дерзости, нежели стратегического смысла. Но в плане вызова, среди всех прочих фортификационных сооружений мира второго такого нет. Крепость строилась как знак, символ растущих амбиций крепчающей страны. В тени Нарвского замка.

Нарва-река, даже по местным меркам, рядовой поток – так что две супротивные цитадели на двух берегах разделяют от силы-то 200 – 300 метров. При желании (а желание было!) враги могли не только перебрасываться репликами, но даже обмениваться жестами. История не сохранила нам речей оппонентов (а если бы и сохранила, то мне пришлось бы заменить их сплошными многоточиями и восклицаниями!), но о методах вербального общения между Россией и Европой можно судить по некоторым инструментариям психологической войны.

Так, буквально напротив главной башни нарвской цитадели на стене Иван-города туристам показывают полузакрытую бойницу, со стоком на Запад. Туалет времён холодных войн прошлого, благодаря которому защитники русской твердыни могли не только справить нужду, но и продемонстрировать тем самым противнику на той стороне весь спектр своего к нему отношения. Просто и со вкусом.

Но и с той стороны тоже были не лыком шиты. Взяли да и выстроили посередь своей крепости башню, с которой всё нутро русской крепости просматривалось как на ладони. Потом, правда, задумались, почесали затылок, да так и не придумали ничего более свежего, чем назвать её Длинным Германом, как в Ревеле. Понятно, что на правом берегу стало неуютно и неприютно – что за жизнь, когда на тебя все время смотрят?

Ответ не заставил себя долго ждать и был пропорциональным. Дабы не перестраивать передовую стену с башнями, сразу за нею была возведена ещё более высокая каменная «ширма», которая надёжно прикрыла от чужих глаз всю частную жизнь Иван-города. Даже купола приземистых православных церквушек не дотягивались своими крестами до верхнего уровня стены-ширмы.

Нет, вовсе недаром Иван-город многие называли Анти-Нарвой. Его смысл был лишь в его противостоянии. Когда же обеими крепостями владел один хозяин, этот смысл улетучивался. Настолько, что про Иван-город забывали и он быстро превращался лишь в памятник славной истории. К началу прошлого века, к примеру, жизнь тут еле теплилась.

Зато в ХХ столетии Иван-город успел побывать и столицей Советской Эстляндии, и разменной монетой – наш Ильич подарил его эстонцам вместе с государственностью (а взамен те отслужили – не пропустили отступавшую армию Юденича, которая окончила тут своё существование), и фильтрационным лагерем (в котором сидел классик чешской литературы Карел Чапек), и ареной очередной битвы с немцами (полгода длились тут бои, в результате которых из всего населения уцелели лишь две старушки).

В советские времена, когда я проезжал тут в храпящем поезде, оба бывших врага по берегам Нарвы слились в едином порыве – в один социалистический город. Жизнь, правда, бурлила в основном на левобережье. Профсоюзные туристы приезжали глядеть на Нарву, а крепость Иван-города осматривали походя.

Развал Союза вернул городу Ивана утраченное значение. В условиях перманентной антирусской истерики с эстонского берега Анти-Нарва вновь оказалась востребованной. Заняв свою изначально намеченную и привычную нишу противостояния Западу. Даже российский триколор над старинной Ивангородской крепостью висит сегодня так, что у наблюдателя, глядящего с востока, создаётся полнейшая иллюзия – стяг реет над эстонским Длинным Германом.

Впрочем, на той стороне – свои триколоры (сине-черно-белые), рядом с флагами Евросоюза – также повешены соответствующим образом. А недавно там был установлен тенденциозный памятник – грозный лев, кровожадно посматривающий в сторону Иван-города и России. Непонятно, что он символизирует – то ли память о Карле, то ли навязчивую идею расширения НАТО на восток. Однако ясно – это нечто недальновидное. Потому что ответ России может быть страшен и разрушителен по последствиям. Уже ведутся переговоры с Зурабом Церетели по поводу памятника Петру I перед стеной-ширмой. На худой конец мэр российской столицы всегда готов пожертвовать на благое дело свой памятник с Москвы-реки. Коли это произойдёт – взгляд бронзового кумира перекроет не только Длинного Германа, но и всю Эстонию до самого Таллина!

Новая история

Мост, связывающий два берега Нарвы, как ни иронично ныне звучит его название, по-прежнему называется мостом Дружбы. Соединяя берега, он разъединяет страны. Вновь, как и прежде, во времена рыцарей, датчан, немцев, шведов тут проходит невидимая, но твёрдая грань между Европой и… не-Европой. Теперь, правда, в отличие от петровских времён, Европа повёрнута к Востоку самыми защищёнными и бдительными своими органами. Ставшая ещё более дряхлой, старушка, однако, может иногда позволить себе и расслабиться, подремать – имея на плече такого верного и бдительного стража, как новая Эстония.