– А ну-ка веди его сюда. Сейчас разберёмся с ним, – теперь я слышал злорадство в голосе сублейтенанта. – И приготовь камеру для этого гостя.
Солдат толкнул меня в спину дулом винтовки.
– Давай, заходи, шутник.
Я развернулся и вошёл в комнату к Канинхену. Тот сидел за столом, при виде меня он заулыбался и потёр руки.
– Ну, что попался, – он кивнул солдату, и дверь за мной захлопнулась.
Офицер показал на стул.
– Садись, – и закурил. – Теперь рассказывай всё по порядку. Только правду. Чистосердечное признание смягчит твою участь, – Канинхен важно поднял вверх указательный палец.
Усевшись на стул, я взял паузу и внимательно взглянул на хозяина комнаты. Меня не покидало чувство некой театральности в поведении англичанина: говорил он грозно, как будто запугивая меня, но в глазах искрилась явная насмешка. Но эту загадку разгадать у меня сразу не получилось, пришлось перейти к своему рассказу. Рассказывал я так долго и обстоятельно, что Канинхен вытащил фляжку и разлил по стаканам какую-то спиртовую жидкость. Мы выпили. Неприятное пойло обожгло меня изнутри, но не это меня удивило. Какого дьявола он распивает вместе подозреваемым? Ведь я же воспользовался его доверием?
– Не очень, да? – Канинхен сочувствующе посмотрел на моё перекошенное от выпитого лицо, потом добавил: – К несчастью, хороший виски у меня кончился. Но ничего, на каторге тебе и этого не предложат.
Но я всё-таки закончил свой рассказ и ожидающе смотрел на офицера: что сейчас последует? Англичанин глубокомысленно уставился в потолок, медленно выпустил струю сигаретного дыма, потом мельком взглянул на меня.
– Послушай, а почему ты не уплыл с ней? – прозвучал неожиданный для меня вопрос.
Я вскинул на него глаза, но Канинхен продолжал задумчиво смотреть в потолок, как будто вопрос исходил не от него. Зачем это ему? Но всё равно ответ мне был неизвестен, а придумать я ничего не мог.
– Не знаю, – сказал я правду.
– Ты что, её не любил? – сублейтенант пристально смотрел вверх, разглядывая плесень по углам.
Я растерялся. Какое ему дело до этого?
– Зачем же ты тогда спасал её? – задал он новый вопрос, как будто я уже ответил на первый. Почему я вообще должен ему что-то объяснять? Это моё личное. В конце концов, даже самый последний каторжанин имеет право не делиться всеми своими мыслями с надзирателями.
– Тебе не кажется, что ты совершил ошибку, Шатопер? – Канинхен был настойчив в вытряхивании из моей души потаённого.
– Не кажется, – проворчал я. – Помните, что там было у Гюго? – моя память (спасибо батюшке – учителю словесности) процитировала: – «Феб де Шатопер тоже кончил трагически. Он женился. Жизнь, лишённая нежности и любви, – не что иное, как неодушевлённый визжащий и скрипучий механизм. Ко всем человеческим поступкам можно относиться двояко: за что клеймят одного, за то другого венчают лавром. Когда человеком владеет мысль, он находит её во всем».
Пока я воспроизводил кусочек шедевра великого романтика, Канинхен изумлённо смотрел на меня, в конце даже присвистнул. Несколько секунд он молчал, хлопая в ладоши. Потом вымолвил:
– Шатопер, тебе бы в цирке выступать. Не ожидал.
Я скромно, но с достоинством принимал «овации публики», забыв на мгновение, в роли кого меня здесь держат.
– Но всё равно ты дурак, – Канинхен спустил меня с небес на землю. – Мадам Лаваль не Флёр-де-Лис, а Мальта не Париж. Живёшь ты на грешной земле, а не в романтической сказке. Разве может жизнь с этой дамой быть лишённой нежности и любви?
Во мне снова проснулось раздражение.
– Несомненно, она прекрасна, но для вас она же преступница? Она убила мужа и достойна самого сурового наказания. А Вы теперь рассказываете о жизни с ней.
Канинхен хмыкнул.
– А ты, стало быть, испугался связать свою судьбу с преступницей? Значит, ты дурак и к тому же ещё несчастный человек. Твоя любовь оказалась слабей людских предрассудков.
– Убийство, по-вашему, уже стало предрассудком? – «Куда меня понесло?» – я и сам уже не сильно понимал.
Если бы я был внимательней, то, конечно бы, заметил, как глаза англичанина насмешливо искрились.
– Признайся, Шатопер, ты просто струсил в последний момент и предал свою любовь.
«Этот британец, всегда верный традициям своего Альбиона, вещает сейчас что-то непотребное для себя. Явно тронулся умом и решил заодно свести с ума и меня», – я был озадачен.
– Всё. Мне надоело. Ведите меня в камеру, – я решил прекратить этот разговор.
Сублейтенант ехидно улыбнулся.
– За что?
– За что? – я опешил: «Точно сошёл с ума». – За то, что устроил преступнице побег из тюрьмы, – пришлось ему объяснить.
– Это хорошо, что ты признался, но… – он поднял указательный палец вверх, – преступность деяний определяет суд Его Величества…
Канинхен взял паузу. «К чему он ведёт», – думал я, но его насмешливые глаза только сбивали меня с толку.
– …Мадам Лаваль не была преступницей, а на сегодняшний день не является даже подозреваемой, – офицер наслаждался моментом моей растерянности.
– Как же так? – это всё, что я смог сказать.
Англичанин смотрел на меня с видом бывалого сыщика из Скотланд-Ярда (я никогда их не видел, но, наверное, они должны быть именно такими): самодовольно приподнятый подбородок, полуприкрытые глаза, сигарета в жёлтых зубах, дым в потолок. Канинхен не выдержал и засмеялся, хлопая себя по коленям.
– Видел бы ты свою физиономию, – он продолжал смеяться. Закончив веселиться, офицер вытер глаза. Постепенно успокоившись, – я терпеливо ждал – он приступил к рассказу.
– Эти горе-Шерлок-Холмсы не подали в военную полицию последние сведения о розыске мадам Лаваль. Она не убивала месье Лаваля. Господин Лаваль погиб при подрыве на мине недалеко от Сардинии нашего транспорта, шедшего из Ла-Валетты в Гибралтар. Капитан судна не успел внести его в путевые листы. Мне кажется, что здесь не обошлось без некоторой суммы, – хмыкнул Канинхен, – но кто теперь докажет. Документы его обнаружены, матросы-свидетели подтвердили. Дело закрыто. Вот так, – англичанин хлопнул ладонью по столу. – Так что все твои старания были напрасны, – его лицо растянула улыбка: месть была сладка.
Я невольно поморщился: «Своей издевательской – иначе я её и не расценивал – беседой Канинхен всё-таки отомстил мне за побег Надэж». Мне оставалось только сидеть и молчать.
– Ну, что, Шатопер, иди. Ты свободен, – сублейтенант потянулся, зевнув.
Я продолжал сидеть, чувствуя собственную глупость в произошедшем.
– Ладно, чего расселся? Ступай, – Канинхен вытащил из шкафа чемодан и начал складывать в него какие-то вещи.
– Сэр, Вы куда-то собираетесь? – не мог я не спросить.
– Ты ещё здесь? – он обернулся ко мне, потом посмотрел на свой чемодан, вздохнул. – Покидаю Мальту. Ближайшим конвоем ухожу в Александрию.
– В этом есть моя вина, сэр? – мне стало неприятно.
– Это война, парень. Сегодня здесь крутились всякие проверяющие. Наконец-то, вспомнили обо мне. Немцы рвутся в Египет. Я там нужнее. Его Величество без Канинхенов не справится, – он улыбнулся, потом добавил: – Всё ступай. Прощай, Шатопер. Желаю всё-таки найти Флёр-де-Лис… или Эсмеральду. Прощай.
Я зашагал к выходу. За моей спиной прозвучала последняя фраза Канинхена, выглянувшего из кабинета:
– Выпусти этого задержанного.
Сначала я шёл, не разбирая пути. Но мне так только казалось, мои ноги сами меня привели на улицу Сент-Джонс к дому «Святой Николай». Я удивлённо смотрел на здание: как я здесь оказался? Поднялся в свою комнату. Сел на кровать. Спазмы в желудке напомнили, что я ничего не ел двое суток: пайка не было, денег тоже – всё отдал Надэж. Я обнадёжил себя: завтра откроются «Столовые Победы», а пока можно сходить к отводу от акведука и напиться воды – будет легче. Я уже поднялся, чтобы отправиться за водой, когда в свете выглянувшей луны заметил что-то блестящее под столом. Хлопнул себя по лбу: как я мог забыть, это же консервная банка с бобами. Наверно, скатилась со стола.
Отыскав в шкафу нож, торопливо вскрыл банку. Безвкусная фасоль в солоноватой воде казалась каким-то волшебством. Я медленно жевал, растягивая удовольствие. Вспомнил слова Найдин: « …консерву оставь. Она тебе ещё пригодится». Пригодилась.
Найдин… Надэж… Папаша Гийом… грек Ставрос… капрал Мэтью… Сколько я встретил на своём пути хороших людей? Вдруг понял, что за этот год войны я начал превращаться в живое воспоминание. Я смотрел в окно. Наверное, уже полночь. Новый день вступает в свои права.
На календаре памяти начала появляться дата наступающего дня: двадцать второе июня сорок первого года…
Эпилог. Возвращение
Ветеран замолчал. Я смотрел на дно пустой чашки. Кофе закончился. Рассказ старика тоже. Он посмотрел на мой смартфон и прикоснулся к красному кругу Стоп.
– Вы так и остались служить в портовых мастерских Валетты? – задал я вопрос.
Виктор Васильевич посмотрел в окно: по тротуару спешили туристы, иногда с любопытством заглядывая через стекло внутрь кафе.
– Нет. Я всё же моряк. Через пару месяцев мне удалось устроиться на один из транспортов британского флота, проходившего всю войну в конвоях в восточном Средиземноморье.
– А Вам так и не довелось больше встретиться с Канинхеном? – прозвучал мой очередной вопрос.
Виктор Васильевич покачал головой.
– Я тогда раздобыл на Кипре бутылку хорошего бренди. И в первый же наш заход в Александрию отправился разыскивать сублейтенанта. Пришлось обойти всё портовое управление, пока один сержант не вспомнил моего знакомого. Канинхен сопровождал колонну с грузом к Аль-Аламейну. Колонна попала под обстрел немцев. Канинхен не вернулся – так и остался где-то в песках северной Киринаики, – ветеран вздохнул, потом горько усмехнулся. – Я тогда с горя всю ночь пил эту бутылку на набережной, пока под утро меня не забрал патруль.
Я почувствовал неловкость, но не смог обуздать своё любопытство:
– Вы так не были после войны во Франции?
Виктор Васильевич почему-то улыбнулся, прищурившись.
– Почему же не был? Отнюдь. Вскоре после войны по представлению британского адмиралтейства де Голль наградил ряд моряков-французов орденами Почётного легиона, в их число попал и ваш покорный слуга. Для награждения нас пригласили в Елисейский дворец.
Я, конечно, не верил в чудеса, хотя война часто доказывала мне обратное. Но надежда на чудо – это ведь совсем другое? Последний поезд из Марселя доставил меня на Лионский вокзал в субботу, когда темнота уже накрыла город. Я медленно вышел из вагона, пропуская немногочисленный поток пассажиров вперёд. Неужели на что-то надеялся? Разум говорил мне: «Всё-таки ты большой ребёнок, всё ещё продолжаешь ожидать чего-то». Я только пожимал плечами: «Приятное ожидание – это тоже удовольствие». Однако мой разум не успокаивался: «За ним может последовать горькое разочарование. Может, зря ты сюда приехал». Поздно, я уже стоял около башни Лионского вокзала.
Постепенно площадь пустела: люди расходились, разъезжались. Через какое-то время я остался один. Постоял немного, потом отправился к ближайшей скамейке, присел. Поставив чемоданчик на колени, положил на него руки и уткнулся подбородком в сложенные ладони. Мне это опять напомнило сцену моей первой встречи с Надэж: она также сидела с чемоданом на набережной Ла-Валетты, пока не появился её спаситель. Я улыбался: это было так давно и в то же время, как будто вчера. На этой привокзальной лавке совсем незаметно для меня пролетело несколько часов: прошло столько лет, и снова оказаться в Париже! Наверное, я просидел бы так всю ночь в предвкушении чего-то приятного. Но полицейский патруль заинтересовался одиноко сидящим мужчиной. Я встал и направился к гостинице…
Утром следующего дня в закрытом дворе Елисейского дворца прошла церемония нашего награждение. Проводил её сам президент – усталый мужчина с орлиным профилем в неизменной фуражке. Он выступал с торжественной речью на крыльце дворца. Мероприятие удивляло меня своей необычностью и торжественностью, я крутил головой по сторонам, пытаясь разглядеть сам дворец, генерала де Голля, французских и британских офицеров, официальных гостей. Гостей, гостей… Мои глаза пробегали по лицам участников торжества: серьёзные и не очень, напыщенные и скучающие.
Вдруг наши глаза встретились… Вот и верь потом, что чудес не бывает. На меня смотрела она – Надэж Растиньяк. Окружающий меня мир исчез – осталась лишь она, нисколько не изменившаяся Надэж, как будто и не было четырёх лет разлуки. Только теперь на ней – маленькое чёрное платье и шляпка с круглыми полями. Мои глаза радостно кричали: «Это я, это я, Надэж! Здравствуй, Надэж!» Её печальный взгляд молчал. «Что же ты молчишь, Надэж? Я нашёл тебя!» Мне хотелось обнять и приподнять её над землёй. Воспоминания превращались в реальность: ты снова входишь в прошлое, чтобы жить в настоящем. Это была всего лишь небольшая ошибка с моей стороны: она ждала меня не на Лионском вокзале, а здесь – во дворе Елисейского дворца. Она знала, где меня искать.
Но всё рухнуло в одночасье: какой-то молодой военный в иностранной униформе – цвета хаки с широкими накладными карманами, на голове красовалась большая фуражка – взял её за локоть и, наклонившись к ней, что-то сказал ей на ухо. Он продолжал держать её за руку.
Стало тоскливо. «Ты думал, что будет по-другому?» – сочувствующе вздохнула моя душа. Захотелось, чтобы церемония побыстрее закончилась, и мне можно было бы уйти отсюда. Я не ошибся: меня во Франции никто не ждал. Больше я не смотрел в её сторону – мой взгляд рассматривал парижское небо, но оно уже не казалось мне таким ярким. В голове уже мелькали мысли об обратной дороге: Марсель, а оттуда назад – на Мальту. Я так сумел заставить себя отвлечься, что не заметил, как наступила моя очередь. Я вздрогнул, когда подошедший к нашему строю полковник взял с огромной красной подушки, лежавшей на руках его помощника, один из орденов и начал прикреплять его к моему пиджаку.
– Спасибо, матрос, – он пожал мне руку. Я растерялся и ничего не ответил. Полковник перешёл к следующему награждаемому.
«Ну вот и всё, мы квиты с моей родиной», – я как-то грустно посмотрел на появившееся украшение на моей груди.
После окончания церемонии я уже хотел незаметно покинуть дворец, но к нам подошли с поздравлениями приглашённые гости. Я старательно отводил от них взгляд, одновременно прячась за спины своих товарищей.
– Здравствуй, Викто́р, – услышал я откуда-то сбоку такой знакомый голос. Как мне не хотелось поворачиваться. Я даже замер на несколько секунд, надеясь, что мне показалось. Но надежды были тщетны: она стояла напротив меня, держась за руку того самого офицера в иностранной униформе. Мне пришлось посмотреть ей в лицо. В её глазах мне почудилась печальная нежность. «Не придумывай и не тешь себя иллюзиями», – я заставил себя вежливо улыбнуться.
– Рад поздравить героя, – военный протянул мне руку, сняв перчатку. Я пожал его ладонь.
– Познакомься, Викто́р, это мой муж Эжен, – виновато (скорее всего мне это опять показалось) произнесла Надэж.
– Да, Надэж мне много рассказывала о Вас, – он одел перчатку.
«И что же она рассказывала обо мне?», – крутилось у меня на языке, но я остановил себя: стоит ли сейчас задираться?
– Очень рад, – я держал улыбку на лице.
Муж Надэж нетерпеливо посмотрел в сторону:
– Надэж, нас ожидает атташе.
– Да, иди. Я тебя сейчас догоню, – она не сводила с меня глаз.
Эжен отошёл к группе военных, стоявших недалеко от нас. Надэж прикоснулась к моей руке.
– Ты совсем не изменился. Буду тебя ждать в кафе «Шарли» на Риволи сегодня в четыре, – посмотрев на моё лицо, добавила: – Не отказывай, пожалуйста. Я буду ждать, – её просящий тон не давал мне ни малейшего шанса отказать ей.
– Как пожелаете, мадам, – вероятно, в моём голосе звучала шутливая галантность. Надэж пожала мне руку и направилась к мужу…
Нагулявшись по столице, я был в назначенном месте уже в половине четвёртого. Спешить мне было уже некуда: мой поезд на Марсель отходил только вечером. Заказал кофе и принялся ждать.
Но ожидать пришлось недолго. Без четверти четыре я увидел, как она вошла в зал. Я помахал ей рукой, Надэж заметила меня и направилась к моему столику. На ней было скромное, но элегантное платье и неизменная для светской дамы шляпка. Пока она шла ко мне, я в который раз вспомнил момент нашей первой встречи на набережной Ла-Валетты. «Платье в горошек, – улыбнулся я мысленно. – Растерянная девушка на чемодане тогда, гордая леди теперь». Судя по её приветствию, всё-таки моя улыбка вылезла наружу.
– Я тоже рада видеть тебя, Викто́р! – она села на стул, галантно выдвинутый мною для неё. – Мне до сих пор не верится, что такое могло произойти.
– Да, в это трудно поверить, – кивнул я, делая удивлённые глаза. На самом деле мне было уже безразлично.
Но начавшаяся беседа с Надэж – точнее монолог с её стороны – позволяла мне не напрягаться, просто слушать, и изредка вставлять нужные фразы в нужные моменты. Всё это напоминало игру – старательно обходить наши чувства: кто первый коснётся, тот и попадёт в ловушку.
А пока я узнал, что после бегства с Мальты ей удалось добраться до столицы к родителям. Потом они переехали в Виши, где отец продолжал службу в правительстве. В сорок четвёртом семья вернулась в Париж. Я кивал, сочувствующе улыбался, недоверчиво покачивал головой, но на самом деле не воспринимал близко к сердцу – продолжение игры. Это были не мои воспоминания.
Союзные войска вступили в Париж, и в её жизни появился капитан Эжен из Брюсселя – сейчас советник посольства Бельгии во Франции. Через год они поженились.
– А как ты? – Надэж сжала чашку обеими руками: я опять улыбнулся, вспомнив, как она так же держала обеими ладонями глиняную кружку с вином – там, в далёком прошлом, в своей комнатке старинного дома в Ла-Валетте. Но того дома уже не было. Не было и того Викто́ра, и той Надэж.
Как я? Действительно, как я? Наверное, хорошо. Стал старшим механиком на одном из торговых судов. Живу в Ла-Валетте.
– Ты стал настоящим денди, – она смотрела на мой новый костюм, улыбаясь одними уголками губ.
Я смущённо посмотрел на пиджак: тёмный двубортный в тонкую полоску.
– Купил в Марселе. Я же француз: должен одеться соответствующе, если приглашён в Елисейский дворец, – вскинул на неё глаза и усмехнулся.
– Француз? – Надэж вздохнула. – По-моему, ты так и остался русским.
– Почему? – я недоумённо посмотрел на неё.
– Почему? – она поставила чашку на блюдце, подперла щёку ладонью, задумчиво разглядывая меня. – Ты так и не простил страну. Идеалист, как все русские, – я в ответ только пожал плечами, Надэж продолжила: – Так получилось. Я поняла это, окунувшись в повседневность оккупации. Люди не виноваты. Каждый стал заложником своей ситуации. Отец остался при правительстве Петэна – как мог пытался помочь людям наладить своё существование, многие другие боролись, как могли.
«Своё существование…» – эхом прозвучало в голове. Я отвёл глаза в сторону: за соседними столиками беззаботно ворковали милые парочки, за окнами кафе старинный Париж убаюкивал своей вечностью.
«Может, моя парижанка и права. Война – как эпидемия – проникает в каждого, но разные организмы реагируют по-своему. От эпидемии не убежать: бороться, погибнуть жертвой или стать носителем», – пробежало в голове. Но вместо этого почему-то спросил ожесточённым тоном:
– Зачем они, – я даже не обратил внимания, что произнёс не «мы», а «они», – повторяют немецкую ложь, что Нант разбомбили британцы?
Её взгляд стал сочувствующим, как к безнадёжному больному.
– Ты женат? – Надэж решила поменять тему. Я покачал головой. – А как там Найдин?
Как Найдин? Она стала воспоминанием. Моряки поговаривали, что иногда видели в утренней дымке на вершине форта Тинье женскую фигуру с подвязанной рукой, рядом большого кота. Говорят, что если увидишь её, то обязательно вернёшься из конвоя живым, потому что она будет ждать тебя. Кто она, никто не знал, кроме, возможно, только меня и пожилого хозяина ресторанчика в старом городе – Филиппе…
– Она погибла во время налёта бошей, – ответил я, рассматривая маленькую пальму в деревянном бочонке, что стояла рядом со столиком. В воздухе повисла пауза.
Вдруг я почувствовал прикосновение её ладони к своей. Она сняла перчатку, приятное тепло пробежало по моим пальцам.
– Хочешь, уеду с тобой? – я услышал тихий вопрос.
Несколько секунд пытался осознать сказанное. Невольно промелькнула образ Надэж на улочках Ла-Валетты. Я тряхнул головой.
– Спасибо, – я сжал её руку и изобразил благодарную улыбку. Надэж молча смотрела мне в лицо. О чём она думала, понять я не мог. Мне стало неловко. Я озабоченно посмотрел на часы, глубоко вздохнул.
– Скоро мой поезд, а мне ещё до вокзала добираться.
Надэж продолжала молча смотреть мне в лицо, потом как будто что-то поняв, кивнула. Натянула перчатку.
– Не провожай меня, Викто́р, – Надэж встала, собираясь уходить.
– Почему Надэж? – вдруг спросил я.
Она остановилась – в глазах непонимание.
– Почему родители выбрали тебе такое имя – Надэж? – объяснил я свой вопрос.
– Отец любил русскую литературу, – ответила моя парижанка, нетерпеливо посматривая на улицу. – Прощай, Викто́р.
«Странно, но ничего, кроме Наденьки из «Обыкновенной истории» Гончарова не приходит на ум», – сработала в моём мозгу защитная реакция.
Она вышла, не оборачиваясь, чтобы исчезнуть в суете парижских улиц. Надэж стала воспоминанием…
Виктор Васильевич посмотрел на часы, висевшие на стене.
– Прошу прощения, сударь, но мне пора. Надеюсь, я не очень сильно утомил Вас? – не дожидаясь моего ответа, он встал из-за стола, положил передо мной старомодную карточку: – На ней Вы найдёте мой телефон.
– Разрешите проводить Вас, – я поднялся, взяв карточку.
– Это излишне. Я не барышня, – он улыбнулся и, бросив по дороге на стойку бара банкноту, вышел на улицу…
После этой встречи прошло около полугода, пока моя профессия вновь не забросила меня на Мальту: очередной международный экологический форум, работу которого я имел честь освещать.
Конечно же, я вспомнил о Викторе Васильевиче Ракитове. Но автомат-оператор упорно отвечал: «Набран несуществующий номер». У меня ещё был день перед отлётом, и я вспомнил об упоминаемом ветераном в своём рассказе доме «Святой Николай» на улице Сент-Джонс. «Чем чёрт не шутит», – подумал я, отправившись на поиски, этого адреса. После получаса блужданий по Старому городу навигатор привёл меня к этой улице, где прохожие из местных показали мне дом со статуэткой и иконой святого.
Я стоял перед домофоном, раздумывая, на какую кнопку звонка нажать, когда входная дверь открылась, и из дома вышла женщина средних лет в массивных очках.
– Добрый день. Вы что-то ищете? Могу я Вам чем-то помочь? – вежливо, но строго спросила она.
Я обрадовался её возможной помощи и объяснил цель своего визита: журналист, разыскиваю ветерана – Викто́ра Ракито́фа. Женщина неловко поправила очки и как-то сразу сникла.
– Он больше здесь не живёт, – её строгость улетучилась.
– Почему не живёт? – искреннее удивление появилось на моём лице.
– Полгода назад господин Ракито́ф скончался, – женщина смотрела куда-то за мою спину. – Хороший человек был, – она вздохнула, намереваясь покинуть меня.
– Подождите, мадам, – я остановил её. – А где он похоронен?
Дама вяло махнула рукой в сторону улицы, уходящей к набережной.
– Не понимаю, – я покачал головой.
– По нашему обычаю его тело предали морю. Там его могила, – женщина снова оглянулась в сторону набережной.
Я молчал, не зная, что сказать. Постояв какое-то время, она развернулась и ушла по своим делам.
Больше мне делать здесь было нечего, и я направился к морю. В воздухе поплыли звуки мемориального набата. Посмотрел на часы – полдень. Остров погружался в воспоминания…