Лекции о Достоевском

2.2. Что такое «гуманизм» с юридической точки зрения?

Безусловно, утвердившись в качестве господствующего мировоззрения, «гуманизм» закрепляет это с помощью кодификации, т.е. с помощью прописывания в различных сводах и кодексах своей безусловной власти, объявляя себя высшей нормой и высшим принципом, всякое отступление от которых должно караться самым жестоким способом. Для иллюстрации этого, обратимся к Конституции Р.Ф., где уже во 2-ой Статье говориться: «Человек, его права и свободы, являются высшей ценностью». Какие права, спросим мы? Право на жизнь, право на волеизъявление, право на труд т.д.

Причём право на жизнь является наиглавнейшим, ибо без его реализации, понятно, не могут быть реализованы и другие права. Поскольку аналогичные высказывания мы можем найти и в Евроконституции, где сказано, что права человека являются неотъемлемыми и неотторгаемыми. Правда, заметим, что Евроконституция в этом вопросе последовательна, т.к. запрещает смертную казнь, а Конституция Р.Ф. – нет. В Конституции Р.Ф. в пункте 2 Статьи 20 сказано о том, что человек в некоторых (исключительных) случаях, может быть лишён жизни. Очевидно, что в Конституции РФ между Статьей 2 и пунктом 2 Статьи 20 возникает логическое противоречие³¹. Однако, поскольку гуманизм обладает сегодня – именно как система мировоззрения – безраздельной властью, постольку современные гуманисты не придают подобным нелепостям существенного значения.

Главное, конечно, заключено не в этих нелепостях, а в том, что сам гуманизм (или кто-то от его лица) – обладает безраздельной властью. И эта власть – кодифицирована. Сами статьи (законы) этого кодекса – суть начертания границы, за которую заходить запрещено. Говорят, что «историю пишут победители». Это утверждение фактически верно, но с учётом сказанного, его следует дополнить: «Не только историю, но и законы (юридические) пишут победители».

Однако экспансия гуманизма не ограничивается только юриспруденцией. Покажем это.

2.3. Что такое «гуманизм» с научной точки зрения?

На первый взгляд заданный вопрос может показаться бессмысленным. Но только на первый взгляд. Действительно, как «гуманизм», т. е. система взглядов, полагающая «человека – высшей ценностью», может иметь отношение, например, к уравнениям квантовой механики или экспериментам по обнаружению, допустим, бозона Хиггса? По видимости, гуманизм как знание именно о человеке, и должен относиться к дисциплинам о человеке – той же юриспруденции, экономике, лингвистике, истории, медицине и т. д., но, какое отношение гуманизм может иметь к дисциплинам, предметом изучения которых являются законы и принципы устройства природы, т. е., мира внешнего человеку и прямо с ним не связанного. Да, это недоумение могло возникнуть у всякого, кто взялся бы связывать гуманизм с наукой. И так, наверное, и было.

Однако мне всегда не давало покоя недоумение другого рода: почему гуманизм, став господствующей системой взглядов и получив распространение во всех общественных сферах жизни и во всех гуманитарных дисциплинах на протяжении нескольких столетий, оставался не востребованным наукой? Другими словами, гуманизм для ученых, которые осознанно могли его придерживаться, оставался делом их частной сферы (убеждений, взглядов и т. д.), но он никогда не входил ни в одно уравнение науки в качестве важного параметра. Подчеркну ещё раз – эта ситуация длилась несколько столетий, приблизительно с 16 до середины 20-го в.в. Что же произошло потом? Понимание этого нам очень поможет в анализе трудов Достоевского.

Итак, в чём же ловушка? В чём источник недоумения? Чтобы разобраться в этом – вернёмся к исходному пункту. А исходный пункт – это главный тезис эпохи гуманизма: «человек является высшей ценностью».

Именно внимательное вдумывание в его содержание укажет нам путь к исходу. Итак, что же мы в нём видим? Если внимательно присмотреться к этому тезису, то у всякого проницательного человека может и должен возникнуть вопрос: «А где, по отношению к чему человек является высшей ценностью?» Ответ для абсолютного большинства людей был очевиден: здесь, на Земле, человек является высшей ценностью.

Ведь так и есть, а где же ещё? А природа, её законы имеют универсальный характер. Например, не существует же закона тяготения для Земли. Есть другой – закон всемирного тяготения. Всё верно, «там», где «нет человека», там и не должно быть и «гуманизма». Все вроде бы правильно, но не будем торопиться.

Такое объяснение гуманизма и его связи с природой сохраняло силу до конца первой четверти 20 в., поскольку в современную космологию было введено представление об эволюции Вселенной. Последняя, в свою очередь, вводит представление о такой эволюции, на определённом этапе которой возникает наблюдатель земного типа, т. е. человек.

А это уже совсем другое понимание главного тезиса гуманизма. Теперь этот тезис принимает другую форму: человек является высшей ценностью во Вселенной.

Согласимся, это качественно меняет дело. В науку вводятся такие понятия как «антропный космологический принцип», «человеко-размерность природы», «принцип наблюдаемости» и др. Теперь уже и природа принимает «человеко-размерную форму».

Возьмем для иллюстрации «принцип наблюдаемости». Его главным утверждением, если опустить разного рода нюансы, важные только для специалистов, является утверждение о том, что в физическом мире существует то и только то, что «в принципе наблюдаемо». Однако мы вправе спросить: кем наблюдаемо? Ответ может быть только один: человеком. В крайнем случае – прибором, но таким, который сделан человеком, под человека и ради наблюдения человека.

Я не имею здесь возможности останавливаться на деталях «принципа наблюдаемости» и поэтому отошлю к работам, где комплекс этих проблем рассмотрен более основательно.³²

Главное, что я хотел бы зафиксировать – гуманизм овладевает и естествознанием (космологией, физикой, химией, биологией), утверждая свою власть надо всем, что существует. Однако всякая власть не бесконечна.

Теперь, после того, как гуманизм оказался нами раскрыт в своём существе и в своих формах, попытаемся выявить исток европейского гуманизма, то есть попытаемся ответить на самый важный, в контексте рассмотрения взглядов Достоевского, вопрос.

2.4. Вопрос: Что такое «гуманизм» с религиозной точки зрения ?

В основе религиозного – в нашем случае библейского – гуманизма лежит библейская установка на то, что «человек создан по образу и подобию Божию».

Что же следует из этой весьма безобидной фразы? Из неё следует почти всё, с чем придётся Достоевскому жить, бороться и искать ответы.

Итак, полагая «человека подобием Бога», мы получаем несколько очень важных для нас выводов:

Вывод первый. Утверждение о богоизбранности и богоподобии человека, предполагает поставление человека в исключительное положение во Вселенной. Ведь, по определению, все другие существа (будь то камень или высшее животное) не созданы по подобию бога.

Вывод второй. За счёт своего богоподобия человек «поднимается» над всей тварью, то есть над всем сотворенным.

Вывод третий. Вся тварь (весь сотворенный мир) отдается человеку в обладание, владение, господство и покорение. Человек, теперь – господин природы. Это прямо описано в Ветхом Завете.

Вывод четвёртый. Христианство обязывает человека «обожиться», т. е. стать Богом и богоравным³³.

Итак, мы видим, что первые три вывода – это только предпосылки для вывода четвертого. Все они – условия для реализации процесса «обожения». Здесь позволим себе несколько предвосхитить события и спросить: что значит для человека «обожиться»? Это значит, что человек должен превозмочь себя, должен перестать быть собой, должен качественно трансформироваться. Всё так. Получается, что человек должен, пользуясь уже словарем нашего времени, стать «сверхчеловеком». Не правда ли, как это знакомо!? Я почти чувствую, как рождается и закипает возмущение тех, кто оказался обличен и, что называется, выведен на чистую воду. Но всё по порядку.

Для уяснения только что полученных выводов, т.е. «демонстрации того – какое они имеют отношение к “Лекциям о Достоевском”», произведем уже полюбившуюся мне процедуру³⁴ секуляризации любых религиозно нагруженных тезисов.

Итак, предлагаю произвести мысленный эксперимент: представим, что мы развили в себе те качества наших убеждений, которые были описаны в Выводах 1–4. Теперь представим, что мы довели эти качества до совершенства. Если мы это сделали, то теперь представим, что нам объявили о том, что «бога нет», а человек с полученными «библейскими» качествами остался. Что же мы получим в качестве сухого остатка?

Не нужно долго думать и колебаться, чтобы дать однозначный ответ – мы получили «гуманизм», с соответствующими коннотациями.

1 . Человек – богоподобен.

2) Человек – занимает исключительное место во Вселенной

3. Человек – выше всей природы.

4. Природа – отдана человеку в обладание.

5. Человек – должен стать богом, в пределе сам и есть «бог», т. е. высшая ценность.

После того, как мы проделали эту аналитическую работу – т. е. совершили секуляризацию «религиозного библеизма» в «светский библеизм», у нас возникает возможность заявить о своей готовности приступить к анализу текстов Достоевского. Поскольку без проделанной предварительной работы всё сказанное ниже о Достоевском превратилось бы в обыч ную литературоведческую констатацию фактов.

Вопрос: Гуманистические истоки философии Ф.М. Достоевского

Получив в предыдущем разделе 5 замечательных выводов, попробуем теперь понять, как могли герои Достоевского родиться в такой восторженной атмосфере взглядов на человека?

По видимости, это кажется даже кощунственным, невозможным, а само рождение этих героев, как правило, списывают на особенность психического склада писателя³⁵, бытовую неустроенность его жизни, черты его характера и т. д. и т.п.. На мой взгляд, за этим типом аргументации скрывается либо непонимание сути проблемы, либо намеренное введение читателей Достоевского в заблуждение.

А если дело обстоит именно так, то нам следует прямо указать на причину возникновения героев Достоевского. Я имею в виду и Макара Девушкина из «Бедных людей», и главного героя «Записок из подполья» – отставного коллежского асессора.

Итак, как же могли возникнуть эти персонажи? Ответ может быть только один: они могли возникнуть – именно «люди из подполья» – как закономерный итог эволюции гуманизма. Во всей аргументации Достоевского просматривается поразительная логическая строгость, но недоумение может усиливаться чувством переживания, если угодно – обиды, за гуманизм. Как такое возможно, чтобы из самого возвышенного – «гуманизма» – логически строго следовало самое низменное – «подпольное»? Отвечу прямо: возможно и ещё как возможно. Для демонстрации этого вернёмся к нашим 5-ти пунктам «секуляризованного библеизма» и посмотрим, что же получилось с ними в реальности.

Итак, почему «человек из подполья» есть закономерный итог эволюции гуманизма? – Потому, что человек оказался:

1 . Небогоподобным (несовершенным).

2. Не занимающим исключительное место во Вселенной.

3. Не находящимся «выше» природы.

4. Не обладающим (владеющим) природой.

5. Не являющимся «богом».

Достоевский глубоко осознал этот факт³⁶ и поэтому, на протяжении всей своей жизни, пытался, с одной стороны, избавить читателя от этой «гуманистической иллюзии», а с другой стороны – найти выходы, например, в виде возвращения к богу, и, используя художественные и образные средства литературы, продумать (или я бы сказал резче – смоделировать) пути выхода из этого гуманистического тупика, т. е. самыми разными, в том числе и нерелигиозными средствами. Именно эта модельная сторона размышлений Ф.М. Достоевского и будет меня интересовать больше всего, на протяжении всего лекционного курса. Каковы же эти «моделируемые сценарии» выхода из гуманистического тупика, воплощенные литературно в образах героев?

Достоевским предлагается несколько строго логических сценариев развития темы «секуляризации библеизма» и падения гуманизма.

Это и Кириллов, решивший утвердить и провозгласить себя богом, это и Макар Девушкин, осознавший, что он «тварь дрожащая», а торжество «возвышенного человека» где-то там, «за окном», «на другом конце города», и этому «всему возвышенному» нет до Макара Девушкина никакого дела. О нём «забыли». Он «заброшен». Это и герой «Записок из подполья». Он уходит в «подполье» с тем, чтобы скрыться от «достоинства человека» и его притязаний: иметь право думать о всей полноте человеческой жизни, а не только о «возвышенном», или как говорит Достоевский – о «хрустальных замках».

Поскольку настоящая лекция посвящена рождению русского экзистенциализма, постольку мы и сосредоточимся на «Записках из подполья». Итак, главное, что необходимо зафиксировать, прежде всего, это то, что «человек из подполья» – это обиженный и униженный, бывший царь природы. Это – недообожившийся эгоист. Это тот, в кого «вдохнули иллюзию», которая затем лопнула как мыльный пузырь, превратившись во множество вопросов, не находящих в гуманизме никакого ответа.

Итак, кто же он, человек «из подполья»?

Вопрос: Кто такой человек «из подполья»?

Достоевский сразу начинает с его характеристики: « Я человек больной…Я злой человек. Непривлекательный я человек»³⁷. Как, в недоумении вознегодуем мы, как же человек может быть «злым», «больным» и «непривлекательным»? Ведь это же насмешка над возвышенностью представления о человеческом «гуманизме». Но Достоевский продолжает, усиливая интригу: «Я, например, ужасно самолюбив. Я мнителен и обидчив, как горбун или карлик…»³⁸. Но, в то же самое время, он «взяток не брал» и «утёк».

Эта характеристика, так сказать, внутренняя, но есть и внешняя. Герой говорит: «Комнатка моя дрянная, скверная, на краю города». Одним словом – не жилье, а «угол». Достоевский говорит, что эта (от) «комнаткаугол» расположена на краю города. Так-то так, но какого города? И здесь, в ответе на этот вопрос, мы не можем не услышать всё тот же нарастающий гул критики гуманизма и связанного с ним Просвещения, словно катящийся снежный ком, с каждым оборотом увеличивающий свою сокрушительную мощь. Человек из подполья обитает « в Петербурге, самом отвлеченном и умышленном городе на всём земном шаре» (Города бывают умышленные и неумышленные)³⁹.

Что значит «умышленный город»? Это значит, что он возник не естественно, как возникло абсолютное большинство городов мира – увеличивая число жителей, изначально поселившихся в нём, скажем так – по воле Божией, а искусственно, то есть был учреждён и спланирован человеком осознанно. Такой город человекоразмерен, т. е. в нём заключен замысел человека, но в то же время – не природоразмерен. Примером первого может служить Москва в её исторической части, а примером второго – Петербург (в особенности, Васильевский остров).

Итак, Достоевский перед нами раскрывает картину, на которой изображен человек, сознательно сбежавший из «прогрессивного» общества и так же сознательно отринувший его ценности. Мы вправе спросить: почему сбежал? И вот здесь, при ответе на этот вопрос, и начинается то, что много позднее получит наименование «экзистенциализма». Достоевского и в «Записках из подполья», и в «Бедных людях» интересуют, прежде всего, те, кто не вписался в «гуманистическую эпоху» с её «святыми идеалами», кому не нашлось места на алтаре «будущего человечества». Как быть этим людям? Как им существовать? Им, отверженным, бедным, униженным, оскорблённым, наконец, тем, кто, не выдержав всего этого, уберёгся в «подполье»?

Итак, перед нами «существование» человека, реальное, без романтики, без розовых очков, но такое, от знакомства с которым, волосы встают дыбом. Вот именно такое существование человека и становится предметом анализа Фёдора Михайловича.

Конкретный человек, а не его «гуманистический идеал», со всеми его достоинствами и недостатками, со всеми его «почёсываниями», с сомнениями, хотениями, мыслями и капризами, именно он становится интересен Достоевскому. Более того, это не просто «конкретный человек», но именно «конкретно – единичный человек», то есть, говоря современным языком, неповторимый индивид. Да причём такой, которому волею судьбы не суждено было родиться вельможей или «купеческим сыном».

Какие же вопросы его одолевают, какую правду жизни он познал, в том числе и за «сорок лет в подполье», что его мучит, наконец, видна ли ему «снизу» башня гуманизма, а если видна, то что он в ней различает и что ему в ней открывается?

И здесь начинают разверзаться парадоксы, открываемые Достоевским.

Достоевский говорит устами своего героя:

«Чем больше я сознавал о добре и о всём этом «прекрасном и высоком», тем глубже я опускался в мою тину и тем способнее был совершенно завязнуть в ней»⁴⁰.

В чём же парадокс? Парадокс в том, что самоутвердившийся в своём самостоянии человек и доводы своего разума обязан самообосновывать.

Ведь нет же ничего более высокого, чем сам человек и его разум, которые, сами по себе, и есть это «прекрасное и высокое». Следовательно, поскольку в человеке нет никакого стремления к чему-то внешнему (например, к Богу), то он и должен иметь это «прекрасное и высокое» и в качестве цели, и в качестве руководства к действию. Но, происходит, говорит Достоевский, всё с точностью до наоборот: чем глубже осознаю «всё высокое», тем глубже опускаюсь в «безобразное и низкое». В чём же причина? Причина в том, что разум человека, его сознание, сами по себе, индифферентны к добру и злу. Говоря проще, из того факта, что человек думает о чём-то (сознаёт что-то), ещё никак не следует, что он и сделает это что-то. Где же происходит провал? Достоевский полагает, что в воле, или как он часто его называет – «хотении». Ведь «хотеть» можно и вопреки разумным доводам.

Хорошо, могут согласиться некоторые, разум и сознание не модулированы к добру (благу) однозначно, но причём же тут гуманизм? Действительно, не происходит ли смешение понятий, которые не совпадают по объёму, но лишь пересекаются. Нет, не происходит, поскольку новоевропейский гуманизм четко закреплён в формуле homo sapiens («человек разумный»). И в случае гуманизма ни о каком другом человеке речи быть не может. Следовательно, нанося удар по-новоевропейски понятому рассудку (сознанию), Достоевский опрокидывает и новоевропейский гуманизм со всеми его пустыми идеалами.

Что проку с этих идеалов, если:

«Главное же, как не раскидывай, а всё-таки выходит, что всегда я первый во всём виноват выхожу и, что всего обиднее, без вины виноват, и, так сказать, по законам природы. (Курсив мой. – А.П.)»⁴¹.

«Человек из подполья» припёрт к стене. Он в отчаянии. А откуда отчаяние? Оно от безвыходности. Хорошо сильным и святым, а если он не силен и не свят. Как ему быть? Получается, что человек уже уготован к своему слабому положению. Да, он и готов с ним согласиться, свыкнуться, но зачем же его дразнить идеалами и звать к строительству «башни гуманизма». Он остался там, внизу, но и оставшись внизу тоже получит долю своего счастья, «наслаждения»:

«…в этом сознательном погребении самого себя заживо с горя, в подполье на сорок лет, в этой усиленно-созданной и всё-таки отчасти сомнительной безвыходности своего положения, во всём этом яде неудовлетворенных желаний, вошедших внутрь, … и заключается сок того странного наслаждения, о котором я говорил»⁴².

Достоевский гениально описывает безвыходное положение тех, кто не попадет в «сверхчеловеки», кто не станет «святым» и никогда не станет сильным. По сути – это приговор «общественной гармонии». Реальный человек оказывается между молотом и наковальней: с одной стороны – стена, природные законы, которые обязывают его слепо подчиняться, с другой стороны – хрустальные замки гуманизма, которые обязывают человека осознанно подчиняться их предписаниям и регулятивам.

Итак, Достоевский устами героя вершит свой приговор:

«…что уже нет тебе выхода, что никогда не сделаться другим человеком; что, если б даже и оставалось ещё время и вера, чтоб переделаться во что-нибудь другое, то, наверно, сам бы не захотел переделываться; а захотел бы, так и тут бы ничего не сделал, потому что, на самом-то деле, и переделываться-то, может быть, не во что»⁴³.

Вот так! Человек из подполья прекрасно понимает, что не попадет в этот «гуманистический рай», причём, не только потому, что «слаб и не готов», – а по гораздо более весомому доводу – сам этот «гуманистический рай» есть ни что иное как иллюзия, надежда «для сотен миллионов», как её назовет Достоевский уже в легенде о «Великом Инквизиторе».

Итак, подытожим. Достоевский говорит о том, что фундаментом человеческого существования являются не разум, благо, рассудок, сознание, выгода, интерес, хотя и они важны, но единственно воля человека (его хотение), именно она делает человека человеком. Воля такова, что все наши классификации разрушает и все системы,

«…поставленные любителями рода человеческого для счастья рода человеческого, постоянно разбивает»⁴⁴.

Конечно, спектр возможностей волить у «человека из подполья» меньше, чем, допустим, у вельможи или у заводчика, но и он, в подполье, имеет возможность волить, и хоть отравляется сознанием того, что не может волить как вельможа, но всё равно волит, и тем остаётся человеком, хотя и подпольным.