– Майя, как ты проводишь свободное время? Как сейчас развлекается молодежь Бервика?
О, я, кажется, оценила жестокость наказания мистера Ходжсона.
– Майя, тебе нравится ходить в театры? Библиотеки?
Как будто у нас их несколько штук. Но библиотека… Мог Люк пойти туда? Нет, читать он не любил. А вдруг?
– Майя, куда ты? У меня еще…
– Простите, мне надо бежать!
Книгохранительница оказывается книгохранителем. Нонсенс!
От витающей в воздухе пыли хочется скрыться на краю света. Вот-вот начну кашлять.
– Да, конечно, я видел его. Хороший парень, твой брат, тихий, – Люк на фото с ирокезом и банкой "Старого Карпа".
Прошу посмотреть журнал, который брал Люк. Смотрю. Непроизносимое название "Die Naturwissenschaften", картинки в стиле "управляемый ядерный синтез для чайников".
– Что это за язык?
– Фламандский.
– Такой язык на самом деле существует?
– Да, конечно. Похож на голландский или немецкий.
Никогда так остро не ощущала потребность в изучении фламандского языка.
– Где обычно сидел мой брат?
Иду за указанный стол. Листаю журнал, глупо верчу головой и пытаюсь понять, зачем Люк ходил сюда целый год.
Может, брат наблюдал за кем-то? Через улицу старое здание: стены из серого камня, в окнах – белые занавески. Надгробно-черная табличка с золотыми буквами гласит: "Гостиница Мощеный Двор. Все комнаты оборудованы ванной. Частная парковка. Настоящая еда". Мило. Чуть дальше по Уолкергейт неразлучные крыши: зеленовато-белая – городского совета и готически-черная – церкви Святой Троицы. Немного левее подпирает небо фортификационный вал; его завалило снегом, как и большую часть Бервика. Не зима, а сплошная пытка.
А это что? Между страниц спрятался клочок бумаги – бежевый, он почти слился по цвету с журналом:
"32308, Акелд – Вулер, третий класс". Билет на поезд? Люка?
– Вам ни о чем не говорит?
– Нет. Хотя… – библиотекарь небрежно листает свои записи и вновь качает головой. – Нет, ничего.
– Сестренка?
Нет, это не Люк звонит, это Эми. А сердце бьется, точно бешеное.
– Сестренка, что делаешь? Пошли вечером в кино? Пойдем, да? Нет? Да? Нет-да-нет? Да-нет?
Вообще Эми хорошая. Суетная немного, и в голове у подруги не опилки даже, а капустный салат… Но я ее люблю.
– Давай. Из библиотеки иду.
Нога чавкает в подтаявшем снеге. Кажется, к вечеру потеплело, да и в самом воздухе уже что-то свежее, весеннее. Я вдыхаю полной грудью.
– У-уу! Что ты там забыла?
Что там забыл Люк?
Здание "Мощеного двора" из серого превратилось в оранжевое – от заходящего солнца; над крышей хмурится грозовое небо, а я ему в ответ.
Тихо сейчас в Бервике.
За столом администратора никого. Жму на звоночек. Из зала ресторана, вход над которым украшает герб "Роза и Чертополох", доносится тихая музыка. Играет рояль. Что-то знакомое… Шопен? Бах? Россини? Я ни черта в них не разбираюсь.
Белая рекламная штука, что похожа на складной стул, демонстрирует меню.
"Сегодня у нас:
Копченый лосось
Паштет из куриной печени
Жареные хвосты лобстеров
Гриль из свинины".
Не выношу лобстеры.
– Привет, я магу табе памочь? – у хозяина огромные рыжие баки, точно у какого-нибудь капитана ирландского китобойного судна. На футболке – эмблема Белхейвенского пивного завода.
– Гаваришь, брат? Дейтсвительно, пахож. Нет, враде не видел.
И странное произношение. Северные острова?
– А вот ты мне знакома. Где-то…
– Нет, вы меня с кем-то путаете. Спасибо за помощь, мне пора.
Слева от двери еще одна реклама:
"Семьдесят фунтов за комнату на двоих. Размести сколько угодно детей до пяти лет на двух кроватях".
Мой пытливый мозг живо начинает трамбовать афганских детишек – не спрашивайте, почему именно их, – на злосчастные кровати. Мелюзга активно почкуется по закону геометрической прогрессии, пока не заполоняется всю черненую коробку. О-ох… Ну-ка, ребятки, брысь!
Поздний вечер. Лиловое небо с кляксами облаков, ряды рыжих фонарей вдоль улиц. Эми уже с корзиной попкорна: бродит у ступенек кинотеатра, и болотно-зеленые волосы подруги болтаются на ветру, точно какой-нибудь флаг растаманского пиратского корабля.
Каждые пять секунд девушка запускает руку в емкость и тащит ко рту экс-кукурузину: "Хрум!".
– Привееет! – машет попкориной. – Я тут уже прикупилась. Возьмешь только попить? Да? Нет, да, нет, да? Иначе я останусь завтра без обеда. Пожаааалуйста. Тут Ариадна с Блавандой, кстати.
– Красивые сапоги, Ада.
– Угум.
Ариадна – блондинка с третьим размером груди и соответствующим самомнением. Она встречается с двадцатитрехлетним парнем, менеджером в "Бизнес-центре на валу", и очень этим гордится.
Блаванда – на самом деле, Лаванда. У нее постоянно такое выражение лица, будто девушку вот-вот стошнит вам на ботинки; Рвотинка-блевотинка беременна, но упорно молчит от кого. Раньше… мы крепко дружили, и Лаванда часто гостила в нашем доме.
Сейчас она кажется мне чужой и холодной, словно какой-то внеземной разум.
Алые кресла, багровые гардины, кровавые стены; золотистая люстра из тех, что должны, нет, просто обязаны висеть в особняках знати. Такой у нас театр.
На экране римлянин – да, этот, с торсом чемпиона по гребле на байдарках, – расследует пропажу какого-то там знамени. Эми не смотрит – строчит каждые две минуты сообщения и улыбается. Опять, идиотка несчастная, влюбилась в Норманна Изеншоу, которого никому не показывает? У них, как же это… гусиная песня. Куриная. Лебединая!
– Ум! Вишневый, – сижу и глупо улыбаюсь, грызя сладкую попкорину, случайно попавшую в нашу корзинку.
– Уу-у! Дай половинку.