Письмо для торговца Чжао

В аэропорту то и дело Третьяк озирался по сторонам, пытаясь засечь конкурентов, но соотечественников, похожих на торгашей, не заметил. Самолёт вообще был заполнен меньше, чем наполовину. И сколько он ни вертел головой, из россиян обнаружил только группу упитанных граждан очень солидного вида, разодетых в дорогие костюмы с широченными галстуками. Видать, депутаты. Или члены правительства. Всю дорогу они хлебали заграничное пойло, разливая янтарную жидкость по гранёным стаканам из огромной бутыли с надписью «Johnnie Walker». А нахлебавшись, бессмысленно матерились. Грязно и громко. Все остальные пассажиры оказались самыми, что ни на есть, китайцами с одинаково чёрными, как смола, головами. В Санину сторону никто ни разу не посмотрел. И его это вполне устраивало. Поездка пока проходила гладко. Что называется, без обломов.

**********

Обломы долго ждать не пришлось. Они начались буквально с трапа самолёта. Отчего-то всю жизнь Третьяк был уверен, что Пекин находится где-то на юге, чуть ли не в тропиках. И отправился в путь, накинув один только старый плащ поверх приобретённой по случаю у соседа кофты-толстовки с загадочной надписью SROPT на груди. Гигантский город встретил жестоким утренним морозом. Плащ накалился и загремел, как листовое железо. Уши мгновенно заледенели, а волосы встали дыбом. Когда Третьяк пытался пригладить причёску рукой, на ладони оставались кристаллы инея. В аэропорту его встретил лохматый шофёр-китаец с картонной табличкой «САСА ТРИТЯК». Через затянутый снежным туманом город он докатил до гостиницы, не спросив денег, и растворился в морозной дымке.

Гостиница в самом деле оказалась в центре. На главной улице – прямой, как стрела, и широкой, как футбольное поле. Под холодным дымным небом вздымались огромные серые здания монументальной архитектуры, увенчанные выгнутыми азиатскими крышами. Они казались вечными, как египетские пирамиды. У парадных подъездов застыли гордые часовые в шапках-ушанках и с настоящим оружием в руках. За их прямыми спинами по ветру полоскались алые флаги с россыпями жёлтых звёзд. Через тонкую искусственную кожу застёгнутой на поясе сумки Санины руки машинально поглаживали заветные доллары. Тратить их пока было негде. Ничего похожего на магазины в поле зрения не попадалось. Не говоря уже про какой-то рынок. И в какой стороне этот самый рынок искать, спросить было некого. В гостинице никто на русском не говорил, а другим языкам Третьяк не был обучен.

На него уже навалилось отчаяние, когда наконец появился долгожданный гид-переводчик из местных, назвавшийся Мишей. Скажем прямо, по-нашему он разговаривал не ахти. Но, как бы там ни было, русский язык Миша всё же знал лучше, чем Саня китайский. Гид объяснил, что нужный рынок носит забавное для русского уха название Ябала. И добираться до этой Ябалы удобней всего на такси. По той же улице – прямой и широкой. Такси в Пекине выглядели забавно. Жёлтые, круглые – словно лимон на колёсах. Салон лимона перегораживала стальная решётка. Она отделяла водителя от пассажиров. При виде решётки Третьяк подумал, что этот огромный город может лишь с виду казаться спокойным и безопасным. Его рука невольно сжала сильнее заветную сумку.

У широких рыночных ворот толкались оборотистого вида маклеры. Они широко улыбались, кивали, подмигивали. Тонкие жёлтые пальцы быстро, словно карточные колоды, перебирали с еле слышным шелестом стопки синих банкнот толщиной с кирпич. Переводчик сноровисто обменял Санины доллары на видавшие виды юани и незаметно исчез, оставив Третьяка одного. По всему было видно, Миша сразу утратил к нему интерес. Тонкая пачка увеличилась ровно в шесть раз и приятно оттягивала теперь сумку-желудок на поясе. Китайские деньги оказались побольше долларов – размером примерно с ладонь. На каждой синей бумажке отпечатаны были четыре скульптурных портрета в профиль – вроде наших Маркса и Энгельса, только глаза поуже. Одна из голов, очевидно, принадлежала знаменитому председателю Мао. Но Третьяк не рискнул бы на спор угадать, какая именно – все четыре лица показались ему совершенно одинаковыми. Купюры в пачке были потёртые, некоторые даже с разлохмаченными краями. И, надо заметить, Саню этот факт успокоил. Ему не раз приходилось слышать, что при обмене никогда не следует брать новые бумажки – почти наверняка подсунут поддельные.

Итак, у него теперь были местные деньги. Судя по всему, настоящие. Но на что их потратить, подсказать было некому. Саня даже представить не мог, что на свете бывают такие огромные рынки. Без шуток, тут легко поместилась бы половина Кабановска. Гигантские ангары, склады и павильоны, забитые шмотками от пола до крыши, и бесконечные лабиринты торговых рядов с магазинами, магазинчиками и просто прилавками. Один только шубный отдел был размером не меньше Кировского района. Миллионы шуб всех возможных фасонов. Из любого меха. От дворовой собаки до соболя. Вот только самые дешёвые из них стоили в три раза дороже, чем такие же точно на Крюковской. Это был полный крах. Третьяк заметался по рядам, лихорадочно соображая, чего бы эдакого прикупить на продажу. Но в товаре он абсолютно не разбирался. И кроме шуб, запасных вариантов у него не было.

Впрочем, скоро мороз придавил так страшно, что Саня не мог уже думать вовсе. Поэтому первым его приобретением стали вязаная шапка и пуховик. Наконец-то стало тепло, и мысли заворочались поживее. Уж не купить ли на продажу таких же точно пуховиков? Как говорится, дёшево и сердито. Но сколько стоят пуховики в Кабановске, он не знал. И узнать было негде. От тоски хотелось откинуть голову и завыть в равнодушное сизое небо. Нет, правда – что ему было делать?!

Ответ пришёл сам собой. Из-за облупленной чёрной двери, украшенной красными пузатыми фонарями, вкусно пахнуло едой. Недолго думая, он потянул дверную ручку на себя, шагнул под красные фонари и оказался в полутёмной дымной комнате с четырьмя обеденными столами. Коренастый парень в короткой, давно не стираной, поварской куртке наливал в огромные чашки посыпанный огненно-красной приправой бульон с жёлтыми клубками лапши. Поверх лапши в бульон плюхались жирные ломти варёной свинины. Жрать захотелось так, что аж в животе закрутило. Не зная, как попросить еды, Третьяк присел за сколоченный из досок стол на простую лавку, отполированную задницами сотен едоков, и показал на чашку плохо гнущимся от холода пальцем. А уже через минуту с наслаждением тянул через край обворожительно вкусный бульон, на удивление ловко поддевая жёлтые петли остро приправленной лапши двумя деревянными палочками.

– Сулянь? – раздалось под ухом. Парень в серой куртке, добродушно улыбаясь, повторил :

– Сулянь? – и добавил, улыбаясь ещё шире :

– Мосику?

Саня понял и ответил :

– Нет, не Москва. Кабановск. Дальний Восток. Русский с китайцем братья навек. Понимаешь? В общем, того.. Корефаны.

Повар, похоже, узнал достаточно и уверенно поставил на стол квадратный поллитровый флакон с прозрачной жидкостью. Чёрные иероглифы весело плясали на белой этикетке. Водка? Ну, конечно! Она самая. Вот, что сейчас было нужно. Просто необходимо. Рука сама потянулась к бутылке. Саня жадно хлебнул из заботливо подставленного стакана и не удержался от кашля – напиток по запаху был точь-в-точь самогонка, а по вкусу – ну, просто жидкий огонь.

**********

Мутное небо по-прежнему прятало солнечный свет. На улицах висела туманная мгла. Она окутывала очертания зданий, фигуры прохожих, силуэты машин и быстрые тени бесчисленных велосипедов. Опорожнив под горячую лапшу пузырь китайского шнапса, неверной походкой Третьяк выбирался с территории исполинского рынка, оставив затею купить сегодня что-либо толковое. Настроение после водки резко улучшилось. В голове путеводной звездой сияла алкогольная лампочка. Внезапно его осенило – да можно ведь вовсе не покупать никакого товара. Тогда он будет должен Петрухе только деньги, потраченные на проживание и проезд. От этой мысли на душе стало куда легче. Саня даже развеселился. А что? Подумаешь, долг. В наше время все кому-то должны. Как-нибудь рассчитается. Придумает что-нибудь. Что именно? Да там будет видно. Зато сейчас у Сани настоящее приключение. В рот компот, да ведь он за границей! Между прочим, впервые в жизни. Нужно расслабиться и получать удовольствие.

За воротами рынка на перекрёстке копошились нищие всех мастей. Увечные и паралитики в живописных лохмотьях ползли к ногам Третьяка по ледяным булыжникам выщербленной мостовой с четырёх сторон света, вытягивая вперёд обрубки конечностей в безобразных малиновых шрамах и заскорузлых мозолях. Шустрые дети со злыми чумазыми рожицами бросались под ноги, хватали за рукава, кричали угрожающе. Должно быть, они требовали денег. Или просто выражали неосознанную агрессию к чужаку? Какой-то псих с перекошенным ртом и выпученными глазами колотил себя здоровенными кирпичами по темени, то ли пытаясь напугать окружающих, то ли разжалобить. Кирпичи раскалывались на куски, осыпая жёсткие чёрные космы оранжевой крошкой.

Поодаль от шумной банды агрессивных попрошаек поверх рваной соломенной циновки на коленях сидел старичок в засаленной солдатской шапке. Жидкие волосы седой бородёнки тряслись над потёртым военным ватником, застёгнутом на две металлические пуговицы. Дед ничего не просил. Он только кланялся прохожим, не подымая глаз, и прижимал к груди сложенные вместе морщинистые ладони, лиловые от январской стужи. На мостовой перед циновкой стояла пустая эмалированная кастрюлька с рисунком в виде красных плодов хурмы, вся в чёрных пятнах сколов.

– Ты посмотри, какой колоритный дедок, – услышал Саня русскую речь и даже вздрогнул от неожиданности. Два мужика в норковых шапках и толстых кожаных куртках, отороченных лисьим мехом, переговаривались, противно «акая» по-московски. У одного, с аккуратно подстриженной чёрной бородкой, на перекинутом через плечо ремне болталась квадратная сумка с блестящими застёжками.

– Ага. Прикинь, он ещё и в ушанке военной. Бывший хунвэйбин, по любому. Дай-ка я щёлкну этого пряника.. – и тот, что с бородкой, потянул из квадратной сумки заграничную камеру с тонкими белыми буквами Nikon над чёрным глазом внушительного объектива.

– Лучше бы ты ему денег дал, – заметил второй, с дымными очками «Хамелеон» на жирном носу.

– Бог подаст. Что ж ты сам не даёшь, если такой добрый? Жаба давит?

– Ну, отчего же? – осклабился очкастый, – я не жадный.

Откинув полу куртки, он пошарил в кармане брюк и вытащил пригоршню мелочи. Достав из горсти одну монету, со словами «Да не оскудеет рука дающего!» он подбросил её так ловко, что та, перевернувшись в воздухе, влетела точно в кастрюлю, звонко брякнув о дно. Даже с расстояния в несколько шагов Третьяку хорошо было видно, что это старая латунная монета советской чеканки достоинством в три копейки – вещь абсолютно никчёмная даже в той стране, где когда-то была изготовлена. Старик достал монетку, протёр её рукавом ветхого френча и поднёс к глазам, подслеповато моргая. А потом улыбнулся. Да так виновато улыбнулся. Как-то жалко. Мол, понимаем – господа пошутить изволили. В этот момент бородатый щёлкнул затвором камеры. Оба кретина заржали и вразвалочку двинули вдоль по улице.

Москвичей Третьяк ненавидел ещё со времён армейской службы. Все они, без исключения, редкостные скоты. Первым желанием было просто взять кусок кирпича у того бедолаги, что крошил их о собственную башку, да раскумарить очкастую гниду промеж окуляров. Но в Санины планы на сегодня точно не входило посещение китайской тюрьмы. И даже будучи сильно пьяным, он помнил, что ровно через три дня ему непременно нужно быть в аэропорту. Поэтому Третьяк поступил иначе. Дёрнул молнию на кошельке, вытащил из пачки голубую банкноту с четырьмя бесстрастными лицами и протянул её старику. Нищий ухватил купюру двумя руками, торжественно расправил её перед собой параллельно земле, поднёс для чего-то к лицу и, подержав таким образом секунды три на уровне бровей, отправил за пазуху. После этого дед повалился ничком на булыжную мостовую, сложив перед собой тощие руки, и замер, будто лишился чувств.

Сане стало неловко. Не желая больше напрасно смущать старика, он направился было в сторону главной улицы, но нищий внезапно подпрыгнул на ноги и, не переставая кланяться, быстро-быстро защебетал, очевидно, пытаясь привлечь его внимание. Не зная, как в таких случаях принято поступать, Третьяк дружелюбно похлопал старика по плечу, давая понять, что всё в порядке. Не стоит, дескать, благодарности – обычное дело. Но старый нищий продолжал тараторить быстро и возбуждённо, будто непременно хотел сообщить что-то очень важное. Сообразив наконец, что иностранец не понимает ни слова, он отскочил на шаг назад, развернулся вполоборота и вытянул обе руки с выпрямленными ладонями в сторону. Это выглядело так, словно старик пытался показывать Сане дорогу. Но куда?! Похоже, бедняга давно повредился в уме. Третьяк пожал плечами и обошёл стороной несчастного попрошайку.

**********

У тротуара желтели знакомые уже такси-лимоны. Можно было спокойно вернуться в гостиницу на моторе. Стоило лишь показать любому водиле визитку с адресом – и дело в шляпе. Но Саня в гостиницу не торопился. Выпитая бутылка забористого спиртного наделила его весёлой безрассудной смелостью. В полном одиночестве ему вздумалось отправиться пешком на прогулку по огромному чужому городу. В кармане штанов лежала складная бумажная карта Пекина, подаренная сбежавшим переводчиком. Гостиницу Миша отметил на карте чернильным крестиком, поэтому заблудиться Третьяк не боялся. К тому же, ему удалось запомнить заранее, в какой стороне находится главная улица. Однако, на главную улицу он не пошёл. Не понимая сам, зачем это делает, Саня уверенно развернулся и отправился совсем по другой дороге – в направлении, указанном стариком.

В окрестностях рынка повсюду толпился народ. Несмотря на мороз, большинство горожан отчего-то не носили шапок, и скопище чёрных голов придавало улицам сходство с большим муравейником. Вскоре Третьяк оказался в угрюмом жилом квартале, построенном, должно быть, в суровые годы Культурной революции, и долго слонялся среди уродливых, тесно слепленных вместе многоэтажек с облупившимися, закопчёнными фасадами без признаков балконов. Возле домов не видно было дворов, детских площадок или хотя бы лавочек. Ни газонов, ни деревьев. Вообще никакого благоустройства. Подъезды выходили прямо на проезжую часть. Дымную и пыльную. Тысячи грязных окон смотрели в такие же точно грязные окна на стенах соседних зданий.

Свернув на усаженную тополями аллею, Саня забрёл в какую-то совсем уже старую часть города, где все постройки были высотой в один этаж, и брёл теперь, пошатываясь, по бесконечному лабиринту кривых переулков, состоящим из одних высоких стен. Дома, понятное дело, скрывались где-то внутри, но с улицы были видны только волнистые черепичные крыши. По обеим сторонам петляющих зигзагами узеньких улочек тянулись бесконечные серые стены с коричневыми и красными квадратами деревянных ворот, по большей части закрытых наглухо. Тут и там у ворот стояли приземистые каменные столбики, вырезанные в виде смешных круглоголовых зверюшек. В морозном воздухе откуда-то всё время натягивало дымком, словно неподалёку топилась печка.

Машины тут встречались довольно редко. Одни только юркие велосипедисты, нагруженные мешками, сумками и коробками, то и дело шуршали совсем рядом, не делая различий между проезжей частью и тротуаром. Время от времени мимо тяжело проплывали трёхколёсные велосипеды с прикреплёнными сзади крытыми рессорными колясками, где на бархатных высоких подушках раскачивались редкие пассажиры. Те водители, что крутили педали порожняком, призывно кричали Третьяку, размахивая руками. Но тот на их призывы не отвечал, продолжая идти разболтанной хмельной походкой, что называется, куда глаза глядят.

**********

В четыре часа небо враз потемнело. Необычайно ранние, скорые сумерки мгновенно опустились на город. Будто небесный повар накрыл исполинской крышкой чудовищных размеров кастрюлю. Поначалу Саня даже подумал, не начинается ли солнечное затмение. Но нет – повсюду зажигались уличные фонари, и людей не беспокоило это нисколько. Очевидно было, что Пекин всерьёз готовится к ночи. К этому времени из лабиринта дымных кривых переулков ему удалось выбраться в большой ухоженный квартал, где улицы все были прямые, а за красивыми оградами – чугунными и кирпичными – возвышались выстроенные в европейской манере роскошные особняки – какие в два, а какие даже и в три этажа. Такси в этом районе на глаза не попадались, но на дороге встречались то и дело длинные чёрные автомобили с тонированными стёклами, украшенные флажками разных стран. Не удивительно, что с наступлением темноты Саня невольно заторопился в сторону главной улицы, сверяя направление по складной карте. И неожиданно оказался ещё на одном рынке.

В сравнении с космическими масштабами Ябалы этот рынок был какой-то крохотный – длиной всего в одну короткую улочку. На правую сторону улочки выходили решётки дорогих особняков. По левой стороне к высокой глухой стене огромного здания из тёмного от времени кирпича были пристроены в ряд древнего вида лавки числом восемь или девять. За пыльными стёклами тускло желтели лампочки без плафонов и абажуров. Над входными дверями нависали массивные вывески с большими иероглифами, вычурно выписанными золотом по чёрному. Само собой, Третьяк не понимал ни бельмеса. Одно слово – китайская грамота.

Образцы товара были выставлены тут же, возле дверей магазинов. Впрочем, тот ещё был вопрос, уместно ли называть товаром этакие диковинки. Вот на тротуаре выстроились в ряд разрисованные цветами и птицами фарфоровые вазы, перепачканные почему-то землёй. У другой двери громоздились сундуки из тёмного дерева с выпуклыми крышками и цветными вставками по бокам. Ещё там можно было найти причудливые фонари в виде жёлтых уток и красных пузатых карпов, веера всех размеров, расписные шкатулки, связки длинных бус, металлические колокольчики.. И, наконец, целая армия статуэток и настоящих статуй – по колено и выше, иные даже в человеческий рост.

Одни фигурки были из обожжённой глины, облитой блестящей глазурью – ярко раскрашенные и однотонные. Другие отлиты из позеленевшей бронзы или вырезаны из дерева, с удивительной пластикой и массой мелких деталей. Некоторые выглядели совсем как живые. Пузатые лысые старики в монашеских рясах улыбались умиротворённо, и, вместе с тем, загадочно. Могучие длиннобородые воины таращили выпученные глаза, сжимая в руках устрашающего вида мечи, копья и алебарды. Вот сгрудились особняком кучерявые Будды всех мастей – одни стояли, а другие сидели на огромных цветках лотоса посреди лепестков размером с лопату. У двоих на голой груди почему-то был выдавлен крупный немецкий крест. А рядом с буддами миловидная женщина в длинном платье с узкой бутылкой в нежных ладонях. Наверное, тоже какая-нибудь святая. Или героиня древней легенды, кто знает..

Все эти занятные вещи, без сомнения, хорошо бы смотрелись на какой-нибудь выставке предметов искусства. Может быть, даже на полках музеев. А ещё, Саня знал, встречаются разные чудаки-собиратели, готовые тратить большие деньги на подобные редкости. Без сомнения, такие Будды и вазы украсили бы любую коллекцию. Но что ему-то с того? Морозный воздух сделал своё дело. Саня быстро трезвел, и в голову снова полезли тяжёлые мысли. За два оставшихся дня нужно найти товар на продажу. И будды с вазами, как ни крути, мало пригодны для этой цели. Придётся вернуться завтра на необъятную Ябалу и втариться хотя бы долбаными варежками. Что называется, на свой страх и риск. А потом.. А потом будь, что будет.

**********

– Лука-лука! – раздался тонкий звенящий голос почти под самым ухом. Невольно вздрогнув, Третьяк обернулся. Тёмный силуэт отделился от кирпичной стены. Похоже, хозяин лавки пытался привлечь внимание к своему товару. Но тротуар у его ног был пуст, и Саня никак не мог взять в толк, чем он торгует. Человек показал рукой вверх. Товар оказался прямо над головой. В мостовую между булыжниками был вколочен длинный бамбуковый шест, на котором болтались в ряд обычные плечики для одежды с какими-то шмотками. При свете дня такое сооружение, несомненно, было заметно издалека. Но в быстро наступивших сумерках Саня даже не смог разобрать поначалу, что за изделия предлагались вниманию покупателей. Присмотревшись, он убедился, что на шесте висят однотонные рубахи схожего покроя. Ничего особенного. Ему показалось немного странным поместить простые рубашки среди вещей диковинных, можно сказать, экзотических. И вообще – кто же среди зимы выставляет летний товар на продажу? Даже такому коммерсанту, как Саня, было понятно – дела у этого горе-торговца навряд ли на высоте..

– Лука-лука! – повторил человек смешное словечко с ударением на первом слоге. И тут же добавил что-то ещё забавное :

– Чипа-чипа!

Видя замешательство незнакомца, торговец отворил дверь своей лавки, выпустив облако жёлтого пара в морозный воздух, и помахал опущенной пальцами вниз ладонью, приглашая войти внутрь. Отказаться было неловко, и Третьяк шагнул за порог.

Из мебели в лавке присутствовали небольшой диванчик с потёртой на сиденьях и спинке искусственной кожей, да круглый журнальный столик со стеклянной крышкой, поверх которой развалился крупный седой пекинес. Тут же возле зелёной фаянсовой пепельницы лежала мятая пачка Marlboro. В мохнатой собачьей пасти розовым лепестком качался влажный язык. Всё остальное пространство вокруг дивана занято было рубахами. Они лежали штабелями почти что до самого потолка, аккуратно свёрнутые и упакованные в прозрачную плёнку. К одной из неровно оштукатуренных стен приставлена была никелированная стойка с плечиками, на которых висели образцы шести основных цветов. От ослепительно белого до аспидно-чёрного. Между ними бордовый, коричневый, изумрудный, ультрамарин. Так что же? Выходит, здесь нет другого товара, кроме обычных рубах? Впрочем, Саня успел переменить своё мнение – рубахи, определённо, не выглядели обычными.

– Силкы! Силкы! – продавец подскочил поближе, растягивая перед лицом Третьяка длинный рукав. В неярком жёлтом свете электрической лампочки бордовая ткань сверкнула мелкими искрами.

– Силкы! – поднёс торговец рукав чуть ли не к носу случайного гостя.

Третьяка наконец осенило :

– Шёлк?

– Силкы! Силкы! – радостно закивал продавец.

Ну, конечно. Рубахи, без сомнения, были сшиты из шёлка. Но не из копеечного ацетатного шёлка пионерского галстука. Плотная и, вместе с тем, удивительно мягкая материя с нежным ворсом струилась между пальцами, переливаясь на свету, словно бархат. Третьяк приложил чудесную ткань к лицу и провёл по щеке. Случилась полная иллюзия, будто щека скользнула по нежной коже девичьего бедра. Ничего подобного в жизни он не испытывал. Сане представилось, как летом волшебная ткань защищает тело от палящего зноя. А в зимний мороз в такой одежде, должно быть, тепло и уютно. Больше всего на свете захотелось обладать заветной рубашкой, носить её в будни и в праздники, жить с ней в горе и в радости, а когда настанет срок – в этой рубахе лечь в могилу. Да мог ли вообще невиданный шёлк оставить кого-нибудь равнодушным?

– Гуда! Гуда! Окейла! – сложил продавец колечком большой и указательный пальцы.

Крепкий китайский шнапс хлынул с мороза новой волной, опять затуманив переполненную впечатлениями голову. Тёплое блаженство растекалось по уставшему телу. Третьяк опустился на вытертое сиденье диванчика. Пекинес заворчал и настороженно зыркнул в его сторону. Изрезанное морщинами лицо старого нищего, багрово-синее от мороза, выплыло из хаоса запутанных впечатлений. Виноватая улыбка. Седая бородка. Протянутая рука, указывающая дорогу. Что это было? Случай? Или, может быть, знак Судьбы? Внезапно пришло решение. Третьяк опустился на вытертое сиденье, дёрнул на сумке-желудке молнию и вытащил лохматую синюю пачку. Отложив на всякий случай пару купюр, он сунул их назад в опустевший желудок. Остальные деньги ворохом осыпались на стол, заставив пекинеса испуганно вздрогнуть. Пальцем Третьяк описал в воздухе круг, показывая, что готов купить товара на всю сумму.

Хозяин лавки радостно крикнул «Окейла!», нырнул в крохотную подсобку, где белела дверца компактного холодильника, вынес несколько запотевших банок пива, стукнул донышками о стеклянную крышку стола и уселся рядом с покупателем на диван. Третьяк с наслаждением вылил две банки, одну за другой, в пересохшую глотку, и, поймав одобрительный взгляд торговца, вытянул сигаретку из красно-белой пачки. Комната наполнилась ароматным дымком.

Перелистав с невиданной скоростью деньги, продавец принялся сноровисто укладывать рубахи разных цветов и размеров в большую полосатую сумку. Напоследок, встав на колени, он застегнул замок, сдавил сумку так, чтобы вышел лишний воздух, и ловко перетянул по кругу несколько раз скотчем, с треском отматывая от картонной катушки липкую прозрачную ленту. Ноша вышла небольшая, но довольно увесистая. Продавец рубах вышел на улицу, протяжно закричал, и на его призыв из холодного дымного мрака подкатил велосипедист с коляской на скрипучих рессорах.

**********

Продолжение истории Третьяка в изложении автора

Богатство

Занять хорошее место на кабановском рынке оказалось упражнением не из лёгких. В первый день Третьяк приехал засветло и целый час караулил у окошек билетных касс. Но вот незадача – оказалось, все ближайшие к воротам ряды были забронированы на месяц вперёд крупными торговцами мехом. Похоже, выбирать не придётся. Ну, и ладно. Пожав плечами, Саня сунул двенадцать штук в полукруглую тёмную дырку и получил взамен вырезанный из обёрточной бумаги прямоугольник с плохо пропечатанными датой и номером. Номер привёл к заиндевевшему ржавому прилавку на самых задворках.

С собой Третьяк приволок две крепкие рейки, украденные на заброшенной стройке, моток медной проволоки, молоток и десяток гвоздей. Соорудив длинный шест с крючками, он укрепил на них специально купленные плечики с рубахами всех цветов. Примерно так они висели на тёмной пекинской улочке. Осталось только определиться с ценой. Набравшись наглости, Саня умножил пекинскую цену в уме на четыре. А что? Быстрее рассчитается с долгами. В конце концов, кому не нравится, пусть торгуются. На то ведь и рынок.

Метрах в пятнадцати от прилавка в снегу была протоптана тропа, ведущая в грязный толчок на четыре очка, сколоченный в дальнем углу у забора. Время от времени по тропе перемещались граждане с напряжёнными красными лицами. Суровый январский ветер крутил и вертел деликатный товар, словно разноцветные сигнальные флажки. Торговки шубами, накатив для сугрева водочки, матерились беззлобно и от души хохотали, показывая издалека на палку с рубахами жирными пальцами в жёлтых гайках. Те, кто шёл к забору отлить, не обращали на Санин товар никакого внимания. А других покупателей в поле зрения не было. Он уже был готов решительно снизить цену, только желающих поторговаться не находилось.

Так продолжалось два томительных дня. А на третий, сорвавшись внезапно с туалетной тропы, к прилавку в три прыжка подскочил солидного вида мужичок средних лет в светлой корейской дублёнке и норковой шапке. Ухватив за рукав рубаху, висящую снизу, ловким движением он протянул между пальцами ткань и приложил к своей багровой щеке.

– Ух, ты! Кто бы мог подумать? Натуральный мокрый шёлк в Кабановске? Глазам своим не верю. Ума-атная тема. Сколько просишь? Гляди-ка – и ценник нормальный. Я в Москве покупал такую рубаху за сотку баксов. Это типа с сезонной скидкой. Синяя «элька» имеется? Ещё одну чёрную заберу. Зелёная тоже лишней не будет..

**********

В кошельке-желудке зашелестели первые деньги. Трудно сказать, отчего мужик обозвал рубашечный шёлк мокрым, но прилипчивое словечко Сане понравилось. Ободрённый успехом, он уверенно орал теперь во всю глотку, поднимая к пустому январскому небу стаи толстых рыночных голубей :

– Натуральный мокрый шёлк! Последняя московская мода!

И добавлял для пущей убедительности :

– Сезонная скидка сорок процентов!

А из-за его спины тянулись уже чьи-то быстрые цепкие руки, хватали рубашки за полы и рукава, щупали, гладили, причитали восторженно :

– Ты посмотри, какая фактура! Сразу видно – товар первоклассный. Серёжа, давай возьмём тебе такую на выход.

Третьяк не успел оглянуться, а к его прилавку выстроилась очередь. Народ чуть не рвал рубахи на части. Торговля в тот день продолжалась от силы двадцать минут. На третий день изумлённый Петруха получил свои тысячу восемьсот. А Саня ближайшим рейсом отправился снова в Пекин.

Деньги случились, как говорится, шальные. Они будто сами падали с холодного зимнего неба. И номер прилавка не имел никакого значения. Охочие до рубашек граждане находили волшебный товар повсюду. Не прилагая особых усилий, каждый день Третьяк увозил с вещевого рынка на Крюковской по увесистой пачке в каждом кармане брюк. Ему даже в голову не приходило их тратить. Ну, разве что на еду. Остальное, по примеру Петрухи, он решил откладывать. Так, чтобы накопить на квартиру. Копить оказалось делом довольно хлопотным. И чрезвычайно рискованным. Держать любые ценности дома было опасно – квартиры ставили на уши каждый день, вскрывая входные двери с такою лёгкостью, словно те были сделаны из картона. А уж в общаге завода станков-автоматов иные жильцы и вовсе не запирали дверей. Чтобы не тратиться каждый раз на починку замков. Банкам и вовсе доверия не было. Они возникали один за другим словно из ниоткуда, давали рекламу – лживую до безобразия, а заманив побольше наивных клиентов, срывали хороший куш. И вскоре лопались с оглушительным треском. Нет, ни за что не понёс бы Саня деньги в какой-то банк.

На всю дневную выручку по вечерам Третьяк покупал в обменных пунктах доллары. Хранились они в железной коробке из-под печенья с плотно притёртой крышкой, заклеенной скотчем и зарытой под кучкой промасленной ветоши в дальнем углу гаража его покойного деда. Гаражи, понятное дело, тоже бомбили один за другим. Угоном машин промышляли теперь даже школьники. Те, что были получше и поновее, нагло предлагали на выкуп хозяевам. Те, что похуже, потрошили на запасные части. А укуренные малолетки, накатавшись вдоволь по пустым ночным улицам и спалив остатки бензина, со смехом крушили тачки о фонарные столбы и деревья. Но в дедовском гараже стоял никому не нужный горбатый Запорожец – ржавый, помятый, без лобового стекла и с круглыми дырками на месте фар. Да что там фары – у него двух передних колёс не было. Время от времени Саня нарочно открывал нараспашку ворота и делал вид, что крутит под капотом какие-то гайки. Типа такой шизанутый механик-любитель. Его расчёты полностью оправдались. Желающих курочить замки из-за груды ржавого металлолома не находилось.