Вракли-3. Записки «пятьюшестьвеника»

Как-то раз мне пришлось быть свидетелем такого действа. Я сидел за столом и ждал обеда. Жена и сын уже поели и валялись на берегу Реки. Неожиданно в келью вошёл незнакомый мне парень, низко поклонился, перекрестился и присел рядом. Это был Иван, племянник Прокопия, с неделю как из армии. Появилась игуменья. Ванька вскочил, низко поклонился, достал из большого мешка несколько толстых, в пять пальцев, дисков, диаметром со среднюю тарелку и опять с поклоном передал матушке. Та его поблагодарила, кликнула повариху. Та вынесла тарелку мне и Ивану. Отобедав, мы встали, и я направился к своим, а Иван, задержавшись на минутку, сказал игуменье:

– Ты, уж матушка помоги! Епитимья на меня наложена невыносимая. А дел-то сколько – не успею. Помолись за меня, грешного

Иван сделал паузу и добавил. – Вощины я ещё привезу через недельку-другую.

– Ну, ладно, – ответила матушка. – Отмолим, езжай с Богом!

Посещая каждый раз матушек, я словно попадал совсем в другой, абсолютно нереальный мир. Особенно врезался мне в память один эпизод. Однажды я решил прилететь в эти края зимой. Очень хотелось увидеть воочию, как тут происходит жизнь при минус сорока. Я был потрясён красотой зимней природы. Несколько дней провел у матушек, гулял вдоль реки, дышал свежайшим и таким сухим воздухом, что мороз практически не чувствовался. Стояла просто невероятная тишина. Дым из трубы поднимался вертикально вверх и таял высоко-высоко в небе. Местами на Реке образовывались полыньи, и рядом с ними от испарения воды кусты и деревья покрывались невиданным мной ранее инеем. Его иглы были длиной до десяти и даже пятнадцати сантиметров. Я тогда ещё курил и, дымя сигаретой, прошёл пару километров. Постоял полчаса, любуясь открывшимися видами, и двинулся назад. Удивительно, но прошло уже более часа, а дым от сигареты висел длинной тонкой струйкой на всём протяжении моего пути к дому! В один из дней, после позднего обеда, когда уже начинало смеркаться, матушка Надежда вдруг предложила мне остаться и послушать. Я удивился, но остался. Она достала тоненькую тетрадку. Судя по виду, ещё дореволюционного производства. Остальные монашки, словно стайка воробушек, расселись вокруг на полатях, и игуменья начала читать. Оказалось, это были описания деяний местных святых. Надо отметить, что староверы Библию, особенно Ветхий Завет, особо не жалуют. Помимо Евангелия основной священной литературой им служат рукописные истории, поучения, описания чудес, записки отшельников. И вот, представьте себе: келья, иконы, лампадка под каждой, свечи на столе, монашки в одеянии, игуменья, читающая с выражением про чудесное спасение от медведя какого-то местного угодника – какая тут цивилизация, где мы? В какой-то момент я потерял чувство времени, мне вдруг показалось, что вот-вот в дверь вломятся опричники царя Иоанна Васильевича, заломят мне белы рученьки, вытащат на свет божий, да и полетит моя головушка, нехристя бесстыжего, на снег чистый… А Надежда всё журчит, монашки ойкают, сопереживают. У меня уж совсем крыша едет. Где я? Кто я? Тут чтение прекратилось, я очнулся, а матушка и говорит:

– Что, небось, думаешь сказки всё это? Так вот: прошлой осенью матушка Анафролия прибегает – лица нет, кричит. Ещё чуть-чуть – и сомлеет. «Ой, – кричит, – медведь на пасеке!» Но что делать? Подхватилась я – и бегом. И точно: стоит, ирод, на задних лапах, на плетень опёрся. Вот-вот и проломит. Я к нему ближе, ближе. Анафролия вцепилась в меня и тянет – не пущу, дескать. Я сама дрожу, но тут как начала молитву святому Николаю-заступнику возносить! Молюсь громко, аж кричу. И тут мишка окаянный рыкнул, опустился на все четыре лапы и пошёл в лес. Вот, видишь – сила-то какая в молитве заключена!

Через пару лет мы с женой и сыном опять навестили матушек. Два дня гостевали, сено помогали убрать. Под конец пришли к игуменье прощаться, поскольку пора было и честь знать. Тут матушка Надежда и говорит: «Пойдем, покажу». Мы прошли в небольшую пристройку. Половина её была отгорожена решёткой из толстых деревянных прутьев. За нею на широкой лавке лежала старушка, укрытая каким-то рваньем. Мы, остолбеневши, уставились на неё.

– Это что это, это кто это? – чуть заикаясь от неожиданности, спросила жена.

– Да Марьюшка это, – ответила игуменья.

– А что это она тут делает?

– Да с головой у неё не все в порядке. Пришла помирать, да задерживается. Видать, что к Господу ещё рано.

– А почему в клетке-то?

– Дык мажется она.

– ???

– Ну, дерётся. Так мы её в клетку, пусть там сидит. Подождём, пока Господь не заберет.

Оказалось, что в монастырь приходят совсем уж немощные старики и старушки. Чтоб, значит, помереть в святом месте… Сама матушка Надежда была твёрдым руководителем своего небольшого коллектива: грамотная, умная, говорила на очень правильном русском языке, но зачастую использовала давно вышедшие у нас словечки. Хорошо рисовала. Основными сюжетами были картинки из жизни: марал, пасущийся на полянке, рябчики на ветке, стая глухарок, избушка… Рисовала она гусиным перышком, а в качестве красок использовались растертые в мельчайший порошок грифели цветных карандашей. Порошок разводился лампадным маслом, а карандаши сначала привозили охотники, а позже мы. Она дарила нам эти картинки, а также коврики, сотканные из лоскутков ткани.

Несмотря на всего лишь начальное образование, местные мужики были и рукастые и очень даже головастые. Они не только блестяще владели исконными крестьянскими навыками, но и разбирались в технике, мастерили всякие приспособления. Жена им кучу разной специальной литературы по обработке металла слала, а я инструмент всякий. Каждый раз приезжая, я не переставал удивляться – то из бензопилы вертолет задумали, то в лодку мотор от автомобиля попытались приспособить, чтобы сделать водометный двигатель, то из мотоцикла замечательный снегоход соорудили, то просто чудили из удовольствия. Как-то раз мы с моим питерским дядюшкой жили несколько дней в дальней избушке. Ждали Павла Прокопьевича и его приятеля Яшку. Они были женаты на сёстрах и дружили с детства. Я ещё весной сговорился с ними, чтоб доставили нас с моим дядюшкой далеко вверх по течению в место, где когда-то, много тысячелетий назад взорвался вулкан. Раскалённая лава пропилила в скалах русло Реки, и пейзажи там были фантастические. Дядюшка жаждал их запечатлеть и согласился оплатить парням доставку и сопровождение. Неожиданно к нам в компанию прибавились ещё один Прокопьевич, Константин и его двоюродный брат Иван, сын Макария Ермогеновича. Они за неделю до этого накосили сено на большом лугу, в двух километрах от нашей избушки ниже по течению Реки. Теперь же надо было свезти все копёшки в одно место и сметать большой стог на зиму. Здесь сходились границы их охотничьих участков, и сено требовалось лошадям. Я тут же вызвался возить копёшки, а дядюшка решил забраться на вершину высокой горы, чтобы сделать несколько панорамных снимков. Но парни задумали «упростить» свою работу. Они нашли на краю поляны две лиственницы и собрались сметать стог между ними. Почти два дня они потратили, чтобы из двух обрубков дерева вырезать ножом крюк и блок, чтобы с их помощью метать сразу целиком копёшку! Я возил, они метали. Блок привязали к натянутой между деревьями верёвке. Перебросили через него другую верёвку, к её концу привязали крюк, которым поддевали копёшку. Один из охотников, таща за свободный конец верёвки, поднимал копёшку, второй – без усилий укладывал её на место в большущий стог. На всё ушло почти три дня. Займись они метанием стога по старинке, управились бы за день! В разгар работ на коне подъехал к нам их родной по матери дядька Савва. Он смотрел, смотрел на их работу, потом плюнул и проворчал, дескать, вот чего вздумали, делать парням нечего, и поехал дальше. Его зимовье было рядом, и он решил проверить всё ли в порядке. Лето выдалось сухое, и медведь шалил, грабил запасы охотников, так как и ягод и ореха было мало.

Прокопьевичи вообще выделялись своей грамотностью среди всех обитателей деревеньки. Они выписывали кучу самых разных журналов – от чисто технических до «Науки и жизни» и даже «Юного техника». Интересовались политикой и донимали меня вопросами о жизни, как они говорили, «на Большой земле». В то же время они сохранили этакую детскую непосредственность, наивность в хорошем смысле слова. Они были искренне религиозными и противились, как могли таким благам цивилизации, как радио и телевидение. Они искренне верили в разные сказочные чудеса, леших и ведьм. Однажды мы сидели у костра. Яков, тогда совсем ещё молодой парнишка, только вернувшийся из армии и сватавшийся к сестре жены Павла, вдруг сообщил мне, тараща свои огромные, цвета крепко заваренного чая, глазища:

– Я весной беся видел! Настоящего!

– Да ну! Не может быть! И как он выглядел, успел рассмотреть?

– Да. Вхожу я в комнату, а там над стулом вертится! Вертится, вертится, жужжит! Такой небольшой, с метр в длину и шириной почти в половину!

– Ну, а рожки, хвост да копытца заметил?

– Да вы что! Да если б я рожки да хвост узрел, так тут бы и сомлел. А может быть, и помер со страху!

Позднее у нас в магазинах появилась электронная игра «Ну, погоди!». Там на крошечном монохромном экранчике с нарастающей скоростью летят яйца, которые ловит волк. Управляя кнопками, надо было ловить эти яйца и зарабатывать очки. Популярна игрушка была невероятно. Мы с трудом купили себе и сыну в Ленинграде и захватили в тайгу. Приехавшие навестить нас охотники увидели невиданную диковинку, заинтересовались и попросили дать поиграть. Лучше бы я им ничего не показывал. Забыв обо всём на свете, здоровые мужики по очереди резались в игрушку так азартно, что я стал бояться, что они просто раздавят хрупкую коробочку. Учитывая, что мелкие кнопочки никак не были рассчитаны на их пальцы, каждый из которых был как мои два, далеко охотники не продвигались. Они орали, переживали, выхватывая коробочку друг у друга из рук. Спохватились, когда солнце уже садилось – прыгнули в лодку и уплыли домой.

Слух об игрушке распространился мгновенно. Через несколько дней мы остановились в следующей избушке. В нескольких километрах от неё жил в полном одиночестве монах-отшельник. В миру ранее был Бориской, а ныне стал отче Боголеп. Не успели мы разложить вещи, как в проёме двери возникла знакомая фигура. Отче в скуфейке, монашеской рясе, подпоясанной узорчатым пояском. Чуть выше меня, но не более метра восьмидесяти, с окладистой, рыжей с проседью бородой. Поздоровался, зашёл и присел на край полатей. Как и положено разговор пошёл о том, о сём, о погоде, рыбалке, урожае. Он расспрашивал о новостях из большого мира, интересовался, будет ли война. Наконец, помолчав с несколько минут, он сказал:

– Говорят, ты тут беся всем показываешь?

– ???

– Ну, парни мне рассказывали, что коробочка у тебя, а там беся прыгает.

– А, понятно. Ну, на, посмотри.

Я протянул ему игрушку, включил и объяснил. Не забуду эту странную и уморительную картину. Стемнело, мы зажгли свечи и в их неровном свете монах в скуфейке и рясе тыкал в кнопки, пытаясь поймать яйца в корзину в лапах у волка. Сквозь открытую дверь слышался шум Реки, тень монаха колебалась на стене и, он сам производил какое-то фантастическое и нереальное впечатление. Потыкав в кнопки с полчаса, он отложил игрушку, покачал головой и горестно промолвил:

– Вот ведь искушение-то какое! Грех это, спрячь. А я пойду, отмолюсь, всю ночь придется грех замаливать. Нехорошо мне.

Поднялся, перекрестился и быстрым шагом пошёл по тропинке.

Надо сказать, что староверы жили легко, себе в удовольствие. Их образ жизни разительно отличался от привычного крестьянского бытия в наших краях. Никто здесь не вскакивал с рассветом, не надрывался за трудодни. Основное занятие – охота, да сбор плодов тайги. Они заготавливали и сдавали ягоды, грибы, кедровый орех. Кстати, за это платили очень даже прилично и нужды в деньгах никто в деревеньке не испытывал. Коров доили утром кто в восемь, кто аж в девять часов. Открывали ворота и пинком выгоняли скот за околицу. Деваться коровам было некуда. В гору не полезут, а чтоб совсем уже далеко не забредали, в паре километров от деревеньки долину перегораживали лёгкой изгородью. На шее каждой коровы вешалось так называемое «ботало» – что-то вроде колокольчика. По этим звукам их и находили, если вдруг те забывали идти домой. Это случалось крайне редко. Да, бывало медведь задирал, но только в совсем уж голодные годы. А в обычное время пропитания мишкам хватало и без бандитских набегов. Хлеб староверы пекли сами, в магазине брали муку, крупы, сахар, соль, растительное масло, но никогда ничего из готовых продуктов типа тушёнки или других консервов. Все следовали неписаным законам, двери никто не запирал, праздники гуляли от души, посты соблюдали жёстко. Стоило нам нарваться на очередной пост – кроме стакана кипятка, ломтя хлеба с вареньем на столе для нас более ничего не появлялось. Не то, что в скоромные дни! Старики, выходя на пенсию, получать пенсию отказывались. Считали, что не богоугодное это дело – получать деньги ни за что. К врачам практически не обращались, что часто просто их губило. Так что жизнь староверов в наши дни ничем не отличалась от той, которую вели их отцы, деды, прадеды… Власти их не доставали и особенно не тревожили. В переписи населения все участвовать отказывались, но на это смотрели сквозь пальцы. Переписчики сами вписывали то, что надо было для отчётности. Паспортов отшельники и монашки не имели, потому что фотографироваться – это грех. Мы, кстати, щадили их принципы и, если фотографировали, то исподтишка чтобы не травмировать и не накладывать самим на себя строгие епитимьи.

Многое случалось за эти годы. И попадали мы в передряги, но и забавных случаев было немало. Помню, стояли мы в избушке на берегу красивейшего притока реки. Через него был перекинут добротный деревянный мост. Почти напротив устья притока прямо на середине Реки торчала скала, даже не скала, а небольшой островок. Он разделял стремнину на два потока. Ближайший к нам был неглубок и порожист, а тот, что огибал островок со стороны противоположного берега, был полноводен, но с ровным дном.

Жара, сын болтается у воды – там небольшой спокойный заливчик с чуть более тёплой водой, жена разлеглась, в чём мать родила на огромном валуне, который слегка вдавался в Реку. Мы так привыкли к одиночеству, что ходили практически голыми. Жена перестала стесняться сына, а он привык и не обращал никакого внимания. Я сохранял на себе трусы – продираться через кусты с болтающимся без защиты инструментом было чревато для инструмента. Да и больнооо! Сын защищал своё достоинство таким же образом. Ну, а у жены цепляться было, как вы понимаете, нечему. Неожиданно из поворота на Реке появился плот.

– Ма, – заорал сынишка, – смотри, туристы плывут!

Жена встала, приложила руку к глазам и застыла, рассматривая приближающихся, которые были сплошь мужики и которые уставились на необычное видение – голая нимфа аки Лорелея, завлекающая простодушных моряков. Плот несло прямо на скалы. Я завопил жене:

– Ложись, бесстыдница!

Она услышала, вспомнила и скатилась за камень. Мужики очнулись и, гребя из всех сил, успели в последнюю секунду проскочить скалу. Представляю, что они говорили про нас друг другу!

Из всех реальных опасностей самой реальной были медведи. Их там водилось множество, но почти всегда к реке они не подходили, а паслись гораздо выше. В ягодниках да в кедровниках. Но в голодные годы спускались ниже. За всё время у меня было несколько малоприятных встреч с ними. Реально опасными были две. Однажды мы путешествовали там втроём с сыном и шурином. Коля, так звали шурина, был заядлым рыбаком, но человеком в таких приключениях новым и неопытным. Жена в тот год бодалась с диссертацией и, скрепя сердце, отпустила наше трио. Коля не был склонен много ходить с рюкзаком, но охотники дали нам небольшую надувную лодку. Она с трудом вмещала нас троих, и мы придумали классное развлечение. Рано утром мы уходили от избушки вверх по Реке километров за двадцать, а то двадцать пять. Там в каком-нибудь красивом месте отдыхали, рыбачили, а затем садились в лодку и медленно спускались к избушке. В опасных местах обносили её по берегу, рисковать не хотели. Каждое утро я делал пробежки по окрестности нашего жилья, высматривая следы медведей. Но лето было хорошим, и за всё время следов я не видел. Значит, они были вверху и к реке не выходили. Видя такое, Коля стал меня убеждать не брать с собой ружьё. Мясо мы добывали возле избушки, так что никакой необходимости в нём в наших походах не было. Тем более, что уронить оружие в воду можно было запросто. И, наконец, я внял его уговорам и ружьё оставил. В этот раз мы дошли до невероятно живописного места. В Реку вдавался полуостров, точнее почти остров. В невысокую воду он соединялся с берегом тонким перешейком. Высотой был метра четыре и почти округлой формы. Мы его облазили и устроились поближе к перешейку. Сзади чуть правее было небольшое озерцо, оставшееся с весны, когда полуостров был реальным островом. Мы развели костёр, зажарили хариусов и пообедали. Было жарко. Я сбросил брюки и башмаки, сидел в одних трусах, как и сын с Николаем. Костёр прогорел, мы съели по первой рыбине и взялись за вторую. Вдруг мой сын встал и сказал шёпотом:

– Па, медведь, – и указал на густые кусты, растущие по краю полуострова. Там действительно что-то мелькало.

– Да нет, какой медведь. Кабан, точно. Помнишь, два дня назад мы видели, как парочка Реку переплывала. Он, наверное, и переплыл на полуостров после того, как мы с него ушли. – Однако, присмотревшись, я добавил, – да нет, кажется, ты прав, точно медведь.

Дальше всё произошло как в замедленной съёмке. Сын взвизгнул, развернулся спиной к острову и взметнулся в воздух. Как он потом мне пояснил, совершенно инстинктивно решил нырнуть в озерцо. Можно подумать, что это его бы спасло! Как только медведь узрел нечто убегающее от него, то взревел и с широко открытой пастью взлетел над кустами за ускользающей в нашем направлении добычей. Коля, увидев летящего почти прямо на него медведя, дёрнулся, зацепился трусами за ветку и замер, войдя в ступор. За те пару секунд пока медведь летел на нас, я успел передумать кучу мыслей, оценить ситуацию и выбрать единственное правильное решение – подобрать палку и, держа её наперевес, с рёвом прыгнуть к медведю навстречу. Бедный медведь никак не ожидал увидеть вместо аппетитного куска мяса нечто страшное бородатое с дубиной в руках! Он взвыл от ужаса, развернулся буквально в метре от меня и рванул прочь, разбрызгивая во все стороны свистящее из задницы говно. Сын в это время приземлился в метрах пяти и, услышав мой вопль, горестно подумал, что вот, папу медведь задрал. Коля сидел бледный в полной отключке. Я же спокойно уселся на камень и стал доедать рыбу, будто ничего не произошло – типа муху отогнал. Сын быстро успокоился и составил мне компанию. Коля безмолвствовал. Минут через десять он отцепился от куста и прошептал:

– Жизнь спас!

Дня три он молчал, но перед каждым выходом из избушки тщательно проверял ружьё, следил, чтобы оно было заряженным, и требовал, чтобы я с ним не расставался. А также сопровождал его с ним наготове даже в кусты по нужде. Меня в очередной раз спасла странная особенность. В самых критических, даже смертельно опасных ситуациях я вёл себя так спокойно, как будто смотрел кино, а не был действующим лицом. Только время резко замедлялось, и я успевал принять правильное решение. За это я расплачивался приступом жуткой истерики через несколько месяцев и, как правило, ночью. Жена знала, не пугалась и всегда была наготове.

Вторая встреча была не менее опасной, но и одновременно забавной с учётом того, чем она закончилась. Мы с моим питерским дядюшкой путешествовали вверх по Реке почти к самой границе. Дядюшка, заядлый путешественник, наслушался моих баек про местные красоты и возжелал лично удостовериться. К тому же, измученный домашней пищей, он жаждал получить временное гастрономическое убежище. Дело в том, что в его семье исповедовали правильное питание, которое было крайне однообразным и невкусным. Только для меня делалось исключение, и по этой причине дядюшка всегда с нетерпением ожидал моей очередной командировки в Ленинград. А после того, как он посетил нас и испробовал нашей пищи, то постоянно искал повод, чтобы, значит, повторить, повторить, повторить… На свою голову во время очередного визита в Ленинград и посещении дядюшки я особенно разошёлся в своих байках о гастрономическом буйстве. Дядюшка внимательно выслушал, а потом всё это записал по пунктам. Которых было двадцать три. Эту бумажку он взял с собой в наше путешествие и требовал неукоснительного приготовления каждого блюда из списка. Мне удалось даже перевыполнить – вместо двадцати трёх приготовить двадцать семь. Но, хотя дядюшка был полностью удовлетворён, он не упускал возможности попенять мне на отсутствие рябчика тушеного в бруснике. Ну, засуха была, ни одной ягодки! Оправдания не принимались, хотя, в конце концов, дядюшка согласился зачесть дополнительных четыре за один невыполненный. Я сговорился с моими друзьями-охотниками, и они пообещали устроить нам путешествие по самым красивым местам в верховьях Реки. То лето было идеальным для путешествия, но очень голодным для медведей. Засуха, ни ягод, ни кедрового ореха в горах, и медведи массово спустились ближе к Реке. Пока мы ждали наших проводников, каждое утро на песке по берегу Реки я находил во множестве следы и без ружья от избушки мы не отходили. Более того, пока мы плыли на лодке, на склонах гор то здесь, то там видели медведей и одиночек. Однажды – одновременно четырёх.

Охотники периодически старались подплыть поближе, чтобы сбить зверя, но те оказывались шустрыми и прятались среди камней или успевали выскочить на плато и спрятаться. Медведи, как и волки, были основными врагами охотников. Волки давили маралов и за каждого убитого серого полагалось от государства неслабое вознаграждение. Волки это знали и панически боялись человека. За все годы мне лишь однажды удалось увидеть небольшую стаю на противоположном берегу притока. Медведь же грабил избушки, где охотники держали припасы для зимней охоты. Остаться без провианта означало срыв сезона охоты, который в основном кормил семьи. По этой причине охотники люто ненавидели медведей и пытались грохнуть каждого, кто им попадался. Но от этого медведей меньше не становилось. Вокруг горы были покрыты кедрачами, по ручьям во множестве росла смородина и черемуха, а увалы покрывались как ковром горной клубникой. К тому же косуль да кабанов хватало. Так что мишки не бедствовали.

Мы с дядюшкой устроились в ту ночь в этой самой избушке, рядом с которой я лежал у костра и вспоминал былое, а приятели в стоящем в метрах тридцати зимовье их родного дядьки. Ужинали у костра ровно посередине между нашими жилищами, долго сидели и болтали, наконец, разошлись спать. Костёр уже погас, но угли ещё долго светились в темноте. До сих пор, когда мы ночевали в избушках, я ложился на нары у входа, слева под рукой фонарь, справа – заряженное ружьё, далее – дядюшка. На двери никаких запоров, естественно, не было. В тот раз нам казалось, что опасаться нечего: костёр дымит, рядом охотники с карабинами – ну какой сумасшедший мишка сунется! Поэтому я ружьё повесил на стену напротив. Фонарь, правда, оставил под рукой. Лёг и отключился. Проснулся я от странного звука – было впечатление, что кто-то скребётся в дверь. Сначала я подумал, что дядюшке приспичило, но тут услышал лёгкий стук. Как я понял, это дядюшка от испуга стучал костями в своём спальном мешке. Значит, медведь ломится! Если он завалится внутрь, то окажется по дороге к ружью, которое, кстати, было незаряженым! Что делать? Медведь скребётся всё настойчивее, дядюшка стучит костями всё громче! К нашему счастью, мишка не догадался дверь дёрнуть, а старался вывернуть косяк, что нас и спасло. Тут я не выдержал, вскочил и рванулся к ружью, а медведь расслышал стук дядюшкиных костей и мой рывок, тихо рявкнул и дал дёру.

Я схватил ружьё, зарядил и высунулся на улицу. Никого. Ладно, легли опять, но уже как обычно с ружьём,. Утром говорю охотникам: так мол и так. Они меня на смех поднимают, что мишка совсем с ума съехал! Потом прошлись, посмотрели и головами закачали – действительно! Вот же, как оголодал бедняга. Тут один их моих друзей и говорит:

– Давай поймаем гада.

– А как?

– Да просто, капкан поставим.

Дядюшка загорелся, дескать, давайте. День потеряем, но это не беда, а такой кадр получится. И мне говорит, что как медведь в капкан попадёт, чтоб я как можно ближе подошёл, а дядюшка будет фотографировать. А если он вырвется? Не беда, главное, чтоб фото успел сделать. Добрый дядюшка! Ладно, парни капкан приладили, в качестве приманки птицу какую-то подстрелили. Для правильной установки ловушки, к капкану на цепи приладили бревно метра три, потаск по-местному. Если медведь попадётся, то он помчится сквозь заросли и бревно застрянет. К вечеру всё было готово, и мы разошлись спать. Утром вскочили и к капкану – не попался! А тут на коне дядька моих приятелей подъезжает. Он как раз к своему зимовью направлялся. Увидел нашу ловушку и как заорёт на ребят:

– Да кто ж такой потаск ставит!!! Да ежели бы медведь в капкан угодил, он бы с этим бревном в охапку к вам припёрся разбираться – мало бы не показалось!

Все были рады. Кроме дядюшки – эх, какой фотографии не получилось!

Многое еще мне вспоминалось, но тут я глянул на часы – ух ты, уже третий час! Потушил костёр и забрался в избушку. Утром встал пораньше, сел завтракать, вдруг слышу – звук мотора. Рановато, охотники должны были за мной приплыть ближе к вечеру. Ну, ладно, может это не они, а кто-то другой. Сижу, пью кофе, вижу, нет, это за мной. Почему так рано, спрашиваю. Оказывается, пока я здесь прохлаждался, с гор спустились двое итальянских охотников. Они купили лицензию на марала. Наконец, взяли двух и собирались домой. Ночевали они в избушке в тридцати километрах ниже по Реке, и к обеду за ними должен был прилететь вертолёт. Мои приятели узнали и договорились, чтобы и меня захватили. Здорово! Во-первых, никого дёргать не буду, а, во-вторых, сразу в столицу автономии. Там проболтаюсь у друзей пару дней и домой.

Я быстро собрался, погрузился в лодку, и не прошло и часа, как мы прибыли. К счастью, итальяшки по-английски понимали и разговаривали. Они угостили меня кофе с дивным сыром и свежим белым хлебом с маслом, что после десяти дней жизни на подножном корме казалось верхом чревоугодия. Мы сидели, болтали, а через пару часов послышался стрекот вертолёта. Через несколько минут он опустился невдалеке. Мы поднялись.

– Ну, что, – сказали друзья, – до следующего лета!

– Посмотрим, – уклончиво ответил я и пожал плечами. Сам же подумал – нет, никогда.

Итальянцы полезли в кабину, я задержался, окинул взглядом горы, Реку, комок подкатил к горлу, махнул рукой охотникам и забрался в вертолет. Он взлетел, сделал небольшой круг над долиной и направился в сторону столицы автономии. Через час я был в аэропорту. Вот и всё.