– Ну что, спросим у кого-нибудь, какой ключ? – предложил я.
– Давай вот этот попробуем! – сказал Макс и снял блестящий ключик на синем шнурочке.
– А почему этот? – улыбнулся я.
– А он самый красивый! – пошутил в ответ Макс.
Я даже не удивился, когда замок послушно поддался: уж такой Макс догадливый, я всегда знал! Мы зашли в кабинет, закрыли за собой дверь и стали открывать окна.
– Сегодня генеральная репетиция, приходи! Там есть и смешное кое-что…
– А Ирина не будет против?
– Ну это ведь для учителей сюрприз… Да я скажу ей, если что, она разрешит.
– Спасибо, приду.
День прошел без приключений. Мы с Максом, как сговорились, не вспоминали о «Деле об испачканном стуле», во всяком случае вслух.
После уроков я вместе с Максом пошел в актовый зал и скромненько сел на последний ряд. Ирина меня и не заметила.
Все-таки она молодец, Ирина, потому что было на самом деле здорово. Начали с серьезных стихов, потом было попурри из разных песен. Точнее, про каждого учителя переделали куплет какой-нибудь известной современной песни, и даже голоса певцов похоже изображали. Затем показали сценку про то, как двоечнику приснилось, будто он директор школы и учит учителей, как правильно надо ставить оценки. Было на самом деле смешно, только Ирина поругала исполнителя главной роли – пятиклассника Володю:
– Володь, ну ты на этом месте еще в ту субботу спотыкался, сколько можно! Уже четвертый раз репетируем! Давай еще раз…
Еще были танцы – настоящий брейк, я даже не ожидал, что у нас так ребята умеют из восьмого класса. В заключение исполнялась песня, которую сочинил Витя Широков из одиннадцатого «Б».
Я вернулся домой в хорошем настроении. Вечером папа спросил меня:
– Слушай, а что, правда, Лешу Козлова выгоняют? —
Он работал на одном заводе с отцом Козлова, и они изредка виделись там.
– Нет, не выгоняют. Просто переводят по месту жительства.
– Ну да, понятно… Жалко пацана…
«Сказано же, просто переводят, при чем тут жалко?» – подумал я и почувствовал, что настроение испортилось.
– В шахматы сыграем? – предложил папа. Обычно я всегда охотно соглашался, но в этот раз буркнул «мне еще портфель собирать» и закрылся в своей комнате.
Я наврал: портфель был уже собран. Я открыл его, достал «детективную» тетрадь и опять молча уставился на гоночную машину. Когда-то, когда Макс в первый раз дал мне тетрадь, казалось, что машина летит с бешеной скоростью. В прошлый раз я сомневался, едет она или стоит. А сейчас был на сто процентов уверен: машина застыла как вкопанная и с места ее не сдвинешь, хоть тяни на буксире!
«Ну как же так, – думал я. – Ведь кто-то это все-таки сделал!» Я никогда не дружил с Козловым, в первую очередь из-за того, что слышал, как он ругается матом. Но теперь он мне был даже симпатичен, и было по-настоящему жаль его и его маму. Интересно, а я бы смог вот так встать и сказать: «Это я сделал» только для того, чтобы не плакала девочка, на которую все накинулись? Мне казалось, так только в старых книгах про пионеров бывает. А вот надо же, не только в книгах… Тут мне вспомнилась Лена Харитонова, как она попросила: «Ты если найдешь, кто правда это сделал, то сразу скажи, ладно?» Может, она до сих пор на меня надеется…
Я думал про Харитонову и продолжал разглядывать обложку тетради, не желая открывать ее и видеть наш дурацкий список. В какой-то момент мне почудилось, что машина все-таки движется. Я усмехнулся сам себе: «Совсем крыша поехала!», но тут меня как током ударило: я понял, что именно мне напомнил тогда этот автомобиль! Боясь упустить свою мысль, как скользкую рыбу, которую ухватил руками под водой, я стал напряженно восстанавливать в памяти все, что было связано с этим моим воспоминанием. Одновременно меня начало охватывать какое-то странное ощущение. Это было чем-то, похожим на радость, которую я обычно испытываю, когда, наконец, удается решить трудную задачу. Но тут же, рядом с этой радостью, точнее пока только намеком на радость, подмешивалось еще что-то другое, очень неприятное и даже противное. Помню, однажды я сам себе разогрел прямо в кастрюле на огне кашу. Каша была моя любимая – рисовая молочная, сладкая. И хоть огонь (по моему мнению) был маленький, каша все равно подгорела. Причем почернела она только у самого дна, но привкус появился во всей каше. Помню, я бухнул туда еще несколько ложек сахара, но так и не смог ее есть …
Я встал, прошелся по комнате. Самые разные моменты, обрывки фраз, сцены на переменах, наши «совещания» и всякие мелкие и вроде бы ничтожные детали, даже эпизоды из стрелялок Макса – все, что произошло начиная с прошлого понедельника, само собой стало сплетаться в моей голове в одну общую и совершенно простую «косичку». Пазлы из бесформенной кучи постепенно укладывались в абсолютно четкую картинку. Не хватало только одного пазла… Тут меня осенило. Я достал свой фотоальбом, вынул оттуда общую фотографию класса, когда мы выпускались из начальной школы, и положил ее в портфель.
…Я почти не спал всю ночь. Самое плохое, что выводило меня из равновесия, – это вопрос «и что теперь будет?» Что мне делать со своим открытием? Утром я встал в отвратительном настроении. Мама посмотрела на меня и спросила:
– Ты не заболел?
– Нет, просто не выспался.
– Ну, ты смотри, если правда плохо себя чувствуешь – может, не надо в школу идти?
– Надо! Обязательно надо, мам…
С утра я заглянул на школьный двор, но он был пуст: погода уже не та. «Так я и думал», – сказал я сам себе и пошел на уроки. Не помню даже, как прошел этот день. Макс о чем-то говорил со мной, пытался развеселить, но напрасно. Один раз у меня мелькнула мысль: «Может, сказать сейчас?», но тут же ее оттеснила другая, более крупная и тяжелая мысль: «Последний пазл!»
После уроков Макс предложил:
– Хочешь, пойдем ко мне?
– На совещание? – я грустно ухмыльнулся.
– Да ладно тебе, забудь и не переживай! Найдем, чем заняться.
– Хорошо, ты только подожди меня минут десять, ладно?
– Ладно…
Я побежал опять на школьный двор. Там, как обычно, гуляла малышня, то есть первоклашки в продленке, кого не сразу забирали домой. После дождика рисунки на асфальте изрядно пострадали, но все-таки, слава богу, сохранились. Я подошел к ребятам – девочке и мальчику, которые сидели на корточках с мелками, постоял минуту и сказал:
– Здорово рисуете!
Они покосились на меня, но ничего не ответили. Я присел рядом на корточки и произнес:
– Я раньше тоже мелом рисовать любил. Только я так не умел, как вы. Это ты сам нарисовал? – обратился я к толстоватому мальчику, показав ему на тот самый автомобиль, который я заметил еще при разговоре с Харитоновой.
– Нет, мне старшеклассник помог.
– Он не старшеклассник называется, – вмешалась девочка с двумя бантиками, – старшеклассники совсем большие, как взрослые! Он примерно как ты был…
Я достал фотографию класса и показал им обоим:
– Найдете здесь его? Правда, он сейчас немножко постарше, но не сильно изменился…
– Вот этот! – первая ткнула пальчиком девочка.
– Да, он! – подтвердил мальчик. – А зачем ты его ищешь?
– Хочу попросить, чтоб он и меня научил так машины рисовать. Кстати, он у тебя мел взял да так и не отдал?
– А откуда ты знаешь? – удивился толстоватый мальчик.
– Знаю.
– Да он только половинку отломил, я ему разрешил, мне не жалко…
Я встал и показался сам себе Гулливером по сравнению с ними.
– Ну ладно, рисуйте…
***
– Угощайся! – Макс опять поставил передо мной корзину с уже новыми печеньями. Это были мои любимые, овсяные, но я не притронулся.
– На, забирай! – я протянул Максу наше «Дело об испачканном стуле».
Макс тактично не стал ерничать, молча взял тетрадь, потом со вздохом открыл ее и тут его брови удивленно поднялись:
– Опа!.. Решил, как говорится, на этом деле «крест поставить»?
Это он так сказал про огромную жирную букву «Х», начертанную мной поверх всего списка. Макс продолжал:
– М-да, жаль, прикольно было бы, если б нашли… Но ладно, будут у нас дела и поважнее! Все-таки ты не прав, не надо было весь список зачеркивать: ведь кто-то это сделал!
– Макс, может, хватит?
– Что хватит?
– Бред нести. Ты знаешь, кто это сделал. Его нет в списке.
– В смысле? Ром, ты что? Откуда я знаю?
– Макс, прекрати!
– Да что прекрати-то? Постой, так ты догадался?! Во дает! Ну и кто же?
– Ты!
Я уже почти кричал. Но Макс держался спокойно, только печенье жевать перестал:
– Ром, ты с ума сошел. Ты же знаешь, меня не было в тот день в школе. И что я, дурак, с Бабой-ягой связываться?
– А завуч тут вообще ни при чем.
Хладнокровие Макса заразило меня, и я взял себя в руки, перестал кричать.
– Слушай, я тебя вообще не пойму. А кто тогда при чем? И как я, по-твоему, это сделал?
– Ты хочешь, чтоб я все рассказал тебе?
– Да, очень хочу!
– На самом деле стул ты приготовил для математика. Ты понял, что опять из-за него останешься без сотового, потому что теперь пятерку за четверть, считай, потерял из-за двойки за домашнее задание. Я думаю, тебе эта мысль, отомстить ему, пришла, когда ты играл в свою стрелялку и возвращал себе «жизни». Только потом все пошло не по плану, ты же не мог знать, что математик заболеет…
Макс уже совсем забыл про печенье. Он смотрел, как загипнотизированный, мне прямо в глаза и менялся с каждой секундой, с каждым словом, услышанным от меня. Он попытался спросить все тем же бодрым тоном, но голос был как будто не его:
– И когда же, ты считаешь, я изрисовал стул?
– Как когда? В субботу, конечно! У вас же репетиция тогда была, Ирина сама сказала! Ты взял ключ – может, тебя посылали за ключом от актового зала или… не знаю, во всяком случае учительская по субботам бывает открыта, и сделать это совсем не трудно, – потом прошел в кабинет, спокойно открыл его – школа-то пустая почти, тебя никто не видел! – и сделал все быстро. Я думаю, за минуту или две, не больше, ведь так?
Макс уже не пытался сохранить свой бодрый тон. Наш разговор стал похож на какую-то дуэль, и теперь он сделал «выпад»:
– Если бы я захотел отомстить математику, я бы что-нибудь поинтереснее придумал. И не так, чтоб меня заподозрили!
– А тебя и не могли заподозрить. Испачкаться он должен был по твоему плану на первом уроке в понедельник, то есть вообще не в нашем классе. К тому же ты уже точно знал, что в понедельник будешь в поликлинике. Ну, а насчет поинтереснее… Может, и придумал бы, но до этого в пятницу ты случайно увидел, как первоклашки рисуют мелками в школьном дворе, ведь так? Кстати, пацан, у которого ты попросил мелок, тебя запомнил.
Это было последней каплей! До этого никогда в жизни я не видел, чтобы люди так сильно краснели прямо на глазах. Передо мной как будто сидел уже не мой друг Макс, а чужой мне человек. Он уже не спорил, не изображал из себя непонимающего, а с нескрываемой ненавистью произнес:
– Ну и что? Дальше-то что? Доволен? Да никому никакого дела уже давно нет до этого стула! Это тебе одному неймется, медаль на шею захотелось! Ты зато очень хороший! Ну беги, закладывай друга!
– Друга?! – тут я не выдержал и почувствовал, что голос дрожит, а в горле как будто мешается комочек. – Кто бы говорил! Да если б ты меня другом считал, ты бы не делал из меня дурака все это время! А я-то обрадовался, когда ты мне позвонил и сказал, что будешь помогать! Ты ведь специально стал со мной вместе расследовать, чтобы путать меня! Я, как осел, уши развесил и слушал все твои «версии». А в это время Козлова ни за что из школы приготовились выгонять.
– А ты хочешь, чтобы меня выгнали? Значит, тебе Козлов дороже меня? Ну, иди, иди скорей, Шерлок Холмс несчастный! Все равно ничего не докажешь!