В общем, пришел он на аукцион и давай цену гнать. Начали с трехсот тысяч рублей, закончили миллионом тремястами тысячами. Муниципальщики с хвоста срубились, и он на радостях побежал домой – праздновать успех. Но на следующий день его вызвал к себе мэр и говорит: «Ты что, сволочь, делаешь? Я тебе дал возможность заработать в моем городе, у тебя магазин есть, и тебя не трогают. Ты решил мне дорогу перебежать, против меня пойти? Да я сгною тебя, по свету пущу голым, коли не понимаешь доброго отношения».
Мой знакомый перепугался донельзя и уже побежал домой не праздновать, а водку пить с горя, а потом к друзьям пошел жалобиться. А жалуйся не жалуйся, надо что-то делать. Опять к мэру. Говорит: «Молю, не губи. Уйду я с аукциона. Заберу деньги, которые за гостиницу отдал, и не буду больше в такие игры играть». Мэр спрашивает: «Какие деньги? Ты думаешь в бюджете денег много? То, что ты заплатил, нами уже потрачено. Миллион могу отдать, а про триста тысяч забудь, как не было их». А мой знакомый и этому рад: «Да ради бога. Не было никаких трехсот тысяч. Миллион отдай и не губи». «Ладно, хрен с тобой, – ответил мэр. – Иди восвояси. Но еще раз услышу о тебе что-то подобное, пойдешь с сумой или сигаретами будешь торговать».
– Слышал я подобную историю от Шершня, – ответил Алик.
МАГАЗИН
«Некоторые люди воздействуют на деньги, как сладкая бумага на мух»
Шершень для маленького нефтяного города был значимой фигурой еще несколько лет назад. Работа банка под руководством Шершня, как уж рассказывал Семеныч, закончилась финансовым крахом. Слишком много кредитов ушло без гарантий возврата. Шершень исчез, по крайней мере, для Алика, и возник снова где-то накануне выборов в городскую Думу, когда совершенно случайно из разговора с продавщицей маленького облезлого магазинчика, где, правда, всегда продавалась вкусная свежая селедка, Алик узнал, что это заведение бывшего банкира. «Даже рыба не исчезает с прикормленных мест, что говорить о человеке», – подумал тогда он. Удивился, конечно, что столь негативная фигура не стесняется выкачивать деньги из обкраденного ею же города, но он не придал этому факту особого значения.
Спустя примерно еще год в жилом деревянном доме на окраине маленького нефтяного города случился пожар. Такое в северных городах не редкость. Остатки сгоревшего здания демонтировали. На его месте осталось белеть неровным рядом редких зубов-пеньков свайное поле. И вдруг на этом свайном поле стал строиться довольно крупный магазин. Алик удивился, что строительство развернулось на окраине, среди деревянных домов, где сложно рассчитывать на большой поток покупателей, а когда узнал, что за происходящим стоит тот самый Шершень, удивился еще больше. Он позвонил главному архитектору маленького нефтяного города и спросил:
– Шершень ум пропил, что на окраине магазин строит?
Архитектор излишне весело ответил:
– Он там потому, что деваться некуда.
Веселье архитектора Алика заинтриговало, и он договорился о встрече с бывшим банкиром…
Мощная каменная глыба средь песчаного пляжа произвела бы меньшее впечатление, чем Шершень. Алику показалось, что он угодил рукой в тиски, когда этот типичный мордоворот с круглым лицом, снабженным небольшими усиками, поприветствовал его крепким рукопожатием. В полутьме тесноватого кабинета вокруг Шершня, словно воронье, сидели руководители ненужных Хамовскому организаций…
Шершень оказался человеком словоохотливым.
– Мне вначале предложили место на очень выгодном пустыре между НГДУ и Загсом, – добродушно сказал он и развернул на столе чертеж.
– Да, симпатичное зданьице, – оценил Алик.
– Мало того что симпатичное. Более тридцати новых рабочих мест, – весомо уточнил Шершень. – Неужели городу не нужны рабочие места?
– Конечно, нужны, – согласился Алик.
– Так запретили мне там строиться, – продолжил Шершень, – а ведь я уже закупил конструкции павильонов. Более четырех миллионов выложил. И тут администрация переигрывает.
Мне говорят по секрету: «Это место Хамовский под себя оставил, а других мест нет».
Я – к Хамовскому.
Говорю: «Вы меня на деньги развели, место пообещали».
Он – мне: «Это сделано без моего ведома, ничего не знаю, участвуйте в аукционах на общих основаниях».
Я – ему: «Без твоего разрешения здесь никто и не чихнет. Что ты мне вешаешь?»
Он послал меня… и выставил за дверь.
Тогда я – к нашему кандидату в государственную Думу России, которой, судя по лицу, говору и манерам, семечки бы лузгать на деревенской лавке до конца жизни, но это между нами. Она тогда здесь, в маленьком нефтяном городе, с предвыборным визитом была. Это повлияло. Участок мне нашли, этот, где дом сгорел, и выставили на аукцион, но вот участок в самом неудобном месте, и мне деваться некуда. Конструкции лежат, изготовитель павильона торопит, что, мол, пора его забирать. Бригада простаивает.
Подал заявку на аукцион. Подходит время. Прихожу.
Мне говорят: «Вы единственный подали заявку, а аукцион предполагает не менее двух участников».
Я говорю: «Ну, раз этот участок никому не нужен, так отдайте его мне. Кто в зиму будет строиться? Только я, потому как деваться некуда».
Мне отвечают: «Нет, так нельзя. Мы объявляем повторный аукцион через неделю, а если он опять не состоится, то мы его перенесем на весну. Нам спешить незачем».
Что делать? Я беру своего знакомого, даю ему пять тысяч. Он идет, записывается и вносит залоговую сумму, и вот нас уже двое.
Наступает время аукциона. Прихожу, а там еще третий сидит. Они его с рынка взяли, а потом за службу директором назначили. Ему тот участок не нужен. Я сразу понял, что его задача цену взвинчивать. Так и получилось. Стартовая цена была пятнадцать тысяч. Мы догнали до двухсот пятидесяти.
Я думаю: «Все, если он скажет двести шестьдесят – бросаю это дело. На хрен его».
Тот, словно почувствовал мои мысли, остановился.
Участок стал моим, но там еще за свайные поля, которые от сгоревшего дома остались и мне не нужны, надо двести тысяч выкладывать. Что поделаешь? Надо так надо. Зато участок мой и можно разворачиваться.
Приехала бригада и за месяц поставила магазин. Что я перетерпел за это время, одному только богу известно…
Шершень много рассказывал о своей трудной жизни. Алик слушал и думал: «Откуда у тебя столько денег, дружок? Неплохо ты в банке поднаварился. Вот Хамовский тебя и раскручивает. Попала глыба под абразивный круг. Хотя, скорее всего, административная машина так всех прессует. Деньги не пахнут. С властью один на один бороться сложно, потому что, говоря «один» о человеке, предполагается один человек. Говоря «один» о власти, предполагается, что за ней стоит огромный механизм, состоящий из отделов городской администрации, множества структур, находящихся в подчинении городской администрации, структур, дружественных администрации. Это почитай, что один человек борется против сотен людей».
***
Однако вернемся к Гене. Он, услышав рассказ Алика о Шершне, не удержался и продолжил:
– Похожая история приключилась и с владельцем самого большого городского автосервиса. Стояла эта станция, работала, приносила небольшой доход, но опять же не в карманы чиновников, а в карманы предпринимателей. Вызывает Хамовский владельца этого автосервиса и говорит:
«Много воруешь в нашем городе. Надо тебя приструнить».
Пришел владелец автосервиса домой, забился в самый дальний и темный угол подальше с глаз, с одним только стремлением, чтобы забыли о нем. Но вскоре стали доходить до этого владельца слухи, что заместителям мэра уже дана команда об изъятия его предприятия. Владелец услышал такое, совсем перепугался и стал искать ответ на традиционно русские вопросы: «Что делать-то?», «Кто заступник?»
Даже у тех, кто рубит головы, иной раз наступают плохие времена, когда необходимо обратиться за помощью к владельцам голов. Но кто из жителей маленького нефтяного города мог поддержать владельца автомастерской, дравшего три шкуры, как палач, за ремонт с владельцев автомашин, коими в маленьком нефтяном городе были почти все. Никто.
Без машин обходились только ханты – коренные жители и законные владельцы земель, откуда выкачивалась нефть. Все приезжие, вне зависимости от чина, их проблемами интересовались изредка, чтобы посмеяться, купить оленины и рыбы, а также заручиться поддержкой избирателей перед выборами.
Этот низенький, коренастый народец жил в основном где-то в таежных лесах, разводил оленей, ловил рыбу, собирал ягоду, и изредка его представители наведывались в маленький нефтяной город, чтобы продать свой лесной продукт и купить чего-нибудь заводского, например водки. Они стояли возле магазинов в любой мороз, и на нартах лежал весь их нехитрый товар. Разговоры о том, чтобы построить для них специализированный магазин, ходили средь депутатов и руководства маленького нефтяного города уже давно, но все никак не наступали те выборы, которые заставят исполнить обещания. Владелец автосервиса понял, что ханты – его шанс. Они не живут в городе и могут заступиться за него. Магазин для ханты – это тот подарок, которым он может задобрить Хамовского. Мэр заработает еще одну звездочку, если отчитается, что организовал магазин для ханты.
В общем, владелец автосервиса поставил торговый киоск, организовал ханты на поставку оленины, рыбы, ягоды и прочей чепухи, а затем собрал получившихся сторонников из общин и опять отправился на поклон к мэру города.
«Все делаю, что могу, для славы города и решения его насущных проблем, не скуплюсь», – говорит.
Ханты одобрительно закивали головами. Хамовский рассмеялся, но похвалил и оставил в покое…
***
Алик с Геной поговорили, распрощались, и каждый направился по своим делам. Ослабевший от весеннего тепла снежный наст с треском ломался под ногами Алика и под колесами Гениной «Вольво». Алик осмысливал происшедшую встречу:
«Гена – фигура загадочная и колоритная. В свое время он оказался в эпицентре образования автоцентра. Дело было денежное. Слух о Гене, как об эффектном и жуликоватом предпринимателе, полетел по городу. Вот уж парадокс: для защиты народных интересов из-за политической импотенции народа пришлось, как в классических американских боевиках, обращаться к мафии. Правда после нескольких выпусков «Дробинки» Гену в наручниках сняли прямо с трапа самолета. Гена каким-то образом выкрутился, но потерял при этом массу денег, зарабатываемых на ворованном дизельном топливе. Его бизнес перешел под крыло чиновников на одном из инсценированных конкурсов, подобном тому, на котором надули Шершня. Затем Гена исчез в Москве.
А призывы к народу о финансировании народной газеты ничего не дали: на специально открытый и разрекламированный счет в банке не поступило ни копейки, по телефону не прозвучало ни одного предложения. Вот и весь наш народ, жаждущий правды за чужой счет, жаждущий, чтобы кто-то боролся за его интересы, а он бы ел жареную курицу с печеной картошкой, запивал все это водочкой и, читая газету, приговаривал: «Вот так дал. Вот так и надо». А когда отстрелят правдоискателя или уволят, то неизменно этот же народ скажет: «Что доболтался козел?» Достоин ли он, этот народ, сострадания и участия? Мне кажется, что нет».
Алик в этой мысли немного кривил душой даже перед самим собой. Нет, не в области определения народных качеств, а в том, что теперь, понимая всю темную душу народа, он все равно испытывал к нему сочувствие. И с этим Алик не мог совладать. Но вернемся к тому времени, о котором мы вели повествование, прерванное коротким взглядом в будущее.
ПРИЯТНОЕ ИЗВЕСТИЕ
«Облака образуются не потому что земля просит, а потому что солнце требует»
Летом, которым Петровна ждала должности главного редактора в Аидиной газете, бывший налоговый полицейский Гриша, попавшийся на взятке, вернулся в маленький нефтяной город из Иркутской спецзоны, где отбывали срок поголовно одни проштрафившиеся менты. Гриша попал под амнистию. Из налоговой полиции его, естественно, уволили, и в связи с этим он мечтал о выплате довольно значительных долгов по заработной плате, которую Семеныч до самого своего отъезда крутил напропалую. Но не тут-то было.
– Какую зарплату? – возмутился Тыренко, который уже приступил к исполнению обязанностей Семеныча и в связи с этим считал Гришины деньги полностью своими. – Про твои деньги Семеныч ничего не говорил. Да как ты, позор налоговой полиции, единственный, кого смогли посадить, обращаешься за деньгами? Я бы на твоем месте вел себя тихо.
– Вы мне должны деньги, и они мне сейчас нужны , – ответил Гриша. – Я не отступлюсь, а свое, и даже не свое, я уже отсидел…
Для суда Тыренко был не настолько авторитетен, как Семеныч, поэтому Гриша суд выиграл.
– Вот решение, – сказал он, зайдя через пару месяцев в кабинет Тыренко. – Вы должны мне заработную плату почти за год.
Тыренко прочитал бумагу и проговорил:
– Должны так должны. Значит, будем должны.
– Когда подойти за деньгами?
– Подходи время от времени. Спрашивай. За спрос не садят.
– Но хоть примерно когда?
– У тебя слишком большая сумма. Давай, соглашайся на половину, а остальное передай на материальные нужды налоговой полиции. Тогда быстро получится.
– Какие материальные нужды? – воскликнул Гриша. – Это в твой-то карман?
– Полегче. Грязь льешь, непроверенными фактами бросаешься, как этот журналист.
– Да иди ты на … , – послал Гриша. – Я ж здесь работал и все про тебя знаю.
– Тогда сам иди на … , – предложил Тыренко. – Заходи и спрашивай, когда деньги будут.
И за деньгами Гриша ходил долго…
Алик предлагал ему помощь – повоздействовать, статейку в газете опубликовать, но Гриша отказался. Видать, было что-то, что его сдерживало, но в благодарность за предложение помощи он выдал информацию:
– А ты знаешь, что Семеныч больше не начальник налоговой полиции?
– Не знаю, – изумленно ответил Алик. – А где он?
– Его вообще в городе нет. Уехал. Добил ты его, – сказал Гриша…
В этот день Алик, словно на крыльях, летал.
«Победил Ворованя! Виват! – восторженно думал он. – Хоть одним казнокрадом меньше стало. Есть справедливость в этом мире. Сняли его с должности, и, видать, поехал домой, на землю. Что ему здесь делать? Теперь поставят во главе налоговой полиции нормального мужика, и будет порядок, пока не научится воровать».
Вот и говори после этого, что знание лучше незнания. Ведал бы Алик, что Семеныч ушел на повышение, а его место занял Тыренко, то не радовался бы, а в незнании судьба подарила ему несколько светлых дней.
ПОВОРОТ
«Противник полезен только в одном случае, если он предает своих»
Сапа думал о спасении своего тела, желавшего хорошо кушать и удовольствоваться. Нужны были деньги, и деньги немалые.
«Хорошую работу в маленьком нефтяном городе может предоставить только мэр или Генерал, руководящий здешним отделением нефтяной компании, – как одержимый размышлял он об одном и том же. – К мэру на поклон не пойду слишком испорчены отношения. К Генералу самому обращаться нельзя, надо, чтобы кто-то рекомендовал, иначе хорошей зарплаты не видать. К предпринимателям идти смысла нет, поскольку они кормят хорошо только себя: продавцы получают по паре тысяч в месяц. Ездить в другой город на работу по вахте, не хочу. Не мальчик. Надо сблизиться с Матушкой. Возможно, она возьмет меня помощником…»
Подобные мысли долго бродили по Сапиным извилинам, то погружались глубоко в мозговые складки, отвергая союз с Матушкой, то всплывали на их буграх и неслись, словно бесшабашные серфингисты по крутым волнам, находя в союзе с Матушкой волнующее продолжение карьеры. Так совершалось многократно, прежде чем он позвонил Матушке.
Разговор состоялся, и был как бы ни о чем, похожий на многие телефонные пересуды, когда люди долго общаются, чтобы не скучать. Лишь в конце Сапа задал главный вопрос, с интонациями, заявляющими о необязательности ответа, чтобы чувствовалось, будто у вопрошающего и так много дел и хлопот и он раздираем разного рода перспективными предложениями:
– Матушка, при вас, при нынешней должности, должен работать помощник. Хороший помощник, моего уровня. Пока я не при деле, но это долго не продлится. Слишком много звонков, поэтому если надумаете, то выкладывайте ваше предложение быстрее…
Далее, до самого прощания, они опять говорили о разных политических пустяках, но Матушка дурой не была. Она понимала, что Сапа в трудном положении, какую бы важность на себя не нагонял. Работать вместе с ним Матушке льстило. Чтобы сам Сапа ей прислуживал – об этом она мечтала, как многие мечтают о дорогих машинах при пустом кошельке, но натура у Матушки была занозистая и мстительная. Ее терзала обида, что Сапа натаскивал на политическом поприще этого смерденыша Алика и натаскал до той степени, что за несколько месяцев популярность Алика достигла популярности самой Матушки и многие ее приверженцы и потенциальные избиратели отвернулись от нее.
Матушке требовался совет.
Ближайшим соратником Матушки была Харева. Именно к ней и обратилась Матушка…
***
– Знаешь, Харя, хочу такого помощника, как Сапа, – по-свойски сказала Матушка. – Мои силы удесятерились бы, появилось бы столько новых идей, что Хамовский бы иззавидовался.
– Не торопись, Матя, – засомневалась Харева. – Он еще недавно был врагом. Возможно, его предложение – провокация.
– Какая провокация, Харя? – укорила Матушка. – Человек без работы уже несколько месяцев. Его жена без работы.
– Матя, так просто прощать нельзя, – сказала Харева. – Помнишь сказку о змее, которую крестьянин снял с горящего дерева. Она укусила спасителя. «Такая моя природа!» – ответила она, уползая.
– Думаю, ты перестраховываешься, – засомневалась Матушка. – Ты, Харя, я, Сапа – это старая команда. Мы приехали в город одними из первых. Если не с первой волной переселенцев, так точно со второй. Мы уже этим близки. Ты ж знаешь, первый вопрос, который задает северянин северянину: «Сколько лет ты на Севере?» Кто назовет меньший срок, тот вроде как не котируется. Алик приехал в маленький нефтяной город намного позднее, чем мы. Это отдаляет его от Сапы. Эту пропасть ничем не завалить, никакими экскрементами, которые Алик льет на стариков.
– Возможно, ты и права, – согласилась Харева. – Тогда надо по-бандитски. Свяжем его с нами кровью Алика. Так поступают все нормальные люди.
– Кровью?! – испуганно спросила Матушка, зная неуправляемый уголовный характер Харевой. – Ты уголовщину предлагаешь, Харя?!
– Волнуешься, как девушка от первого свидания! Матя! Кровью – в переносном смысле, конечно, – объяснила Харева. – Надо с помощью Сапы подставить Алика под ложную информацию.
– Сапа согласится. Ему деваться некуда. Он готов проститься с журналистиком, – согласилась Матушка. – Но как все осуществить?
– Что думать?! – восхитилась Харева. – Я попрошу Сапу организовать мне встречу с Аликом для важного разговора. Сапа согласится, а Алик откликнется.
– Какую информацию будем сливать? – спросила Матушка. – Алик осторожно работает.
– Есть одна идейка, – интригующе ответила Харева …
***
Плывя на мощных волнах народного гнева, можно на равных поспорить с представителями пены и, глядишь, что-то урвать. Это качество стало главным в характере Матушки, о нем мало кто догадывался, потому что не хитрый – только глупый. Глупой Матушка не была. Алик в свое время тоже любил Матушку и восхищался, слушая ее рассказы:
«Ох, помню, как в феврале после начала перестройки медицина вышла на улицу, на первую в истории маленького нефтяного города забастовку! Получали – совсем ничего. Я тогда была председателем профкома. Мы построились в колонну. Каждое отделение подготовило транспарант, один из них гласил: «Полсапога – наша зарплата!» Соблюдая порядок, мы двинулись к исполкому.
Меня выдвинули на ведение переговоров. Там присутствовали как руководители города, так и представители тогда еще государственного предприятия «СНГ». Разговор состоялся бурный. Я им такого жару задала, что зарплату повысили».
Понимание приходит позднее. Работая в архиве, Алик случайно наткнулся на документ тех лет: постановление председателя Совета, то есть Сапы, и Главы администрации, то есть Бабия:
«Выделить 1384 тыс. рублей из городского бюджета на покупку легкового автомобиля для работника больницы Матушкиной. Шестьдесят процентов этой суммы выделяется безвозмездно, остальное оформляется как беспроцентная ссуда…»
«Вот так номер, – подумал в тот момент Алик. – Покупной лидер. Картину гонит наше руководство. Публичная конфронтация с властью оборачивается очень даже прибыльным общением. Видимо, столько стоил компромисс, достигнутый Матушкой при ведении переговоров за подъем зарплаты. Интересно, сколько она уступила в зарплате медикам за личный автомобиль…»
После этого чувства Алика к Матушке охладели, остался спокойный интерес исследователя, рассматривающего под микроскопом опасную бактерию, сильно похожую на полезную…
– Матушка, – говорила его жена Роза, поднося трубку, и это всегда было неожиданно. Он сам не знал почему. Он даже не знал, хотел ли разговаривать с этой облеченной властью женщиной, которую иной раз сравнивал с ужасной спрутообразной ведьмой из мультипликационной сказки «Русалочка». В этом соотнесении не было ничего присущего именно Матушке. Этот образ Алик распространял на всех излучавших тягостные ощущения крупных женщин.
Матушка тоже хотела украсть голос, его голос, как та ведьма. Она хотела, чтобы он писал за нее, писал о ней. И чем больше, тем лучше. От нее тоже разило уверенностью и угнетающей изворотливостью народного лидера, стремящегося любыми путями остаться на плаву. Но такова суть игры в политику. Народу обещают, народ голосует, голосует за образ, а не за дело. Вдохновляющий обнадеживающий образ – в этом весь секрет, а одинаковые по образу звери сбиваются в стаи.
НАЖИВКА
«Охотник должен быть умнее жертвы, иначе он сам становится жертвой»
На кухне Сапы висела интимная полутьма, сравнимая со скрытной освещенностью, даримой капризной свечой уединившимся влюбленным, но влюбленных на кухне у Сапы не было, а проистекал свет не от сгоравших в кислороде восковых или парафиновых испарений, а от раскаленной пружинистой вольфрамовой нити небольшой настольной лампы, принесенной Петровной на кухню. Потолочная лампа темнела, как некрашеная новогодняя игрушка. Вокруг кухонного стола, в центре которого стояла тарелка с жареной рыбой, сидели Сапа, Петровна, Алик и Харева. Они говорили и шевелились и портили интимную полутьму. Сумрак, изрезанный светом и обогащенный движущимися тенями, вился вокруг собравшихся, как темное создание чуждого мира.
Петровна подошла к телевизору, чтобы выключить его в преддверии начинающейся беседы, но была остановлена мягким басом Сапы:
– Телевизор пусть работает, у меня подозрение, что тут все прослушивается.
Сапа в последнее время взялся регулярно произносить эту фразу при Алике, чтобы тот не обвинил его в том, что тайные разговоры на кухне вдруг стали известны посторонним. Так Сапа оставлял себе лазейку для маневра.
– Да что вы выдумываете? – в который раз спросил Алик.
– Что выдумывать? Оборудование у них есть, я точно знаю, исполнители есть, интерес к нашим разговорам есть. Могут прослушивать запросто, – ответил Сапа. – Давай, Харева, выкладывай, что хотела сказать.
– Плата за детей в детских садах завышена, – почесала грудь Харева. – За родителей обидно. Работают, горбатятся, а их обирают.
Тему Харева выбрала не случайно. Она знала про конфликт Алика с начальником Управления образования, и это работало на хороший клев с его стороны. Кроме того, интерес Алика к плате в детских садах был очевиден и высказан на страницах «Дробинки»:
«Бюджетное Управление образования частным порядком увеличило плату за место в детских садах в два раза. Газета «Д» для защиты интересов горожан предприняла попытку узнать подноготную данного повышения. Но сотрудники Управления образования наотрез отказались прокомментировать содеянное. Начальник Управления образования, Сирова, защищенная депутатским мандатом, бросила телефонную трубку…»
В костер этого интереса и решила бросить дровишек Харева.
– Конечно, плата за место в детских садах завышена, – отреагировал Алик. – Во-первых, по закону плата не должна превышать двадцати процентов фактических затрат. Во-вторых, подробную калькуляцию фактических затрат Управление образования не предоставляет, как мэр не дает подробную калькуляцию бюджета. Указываются расходы по общим статьям, а по ним невозможно судить о конкретном использовании конкретного рубля.
– Так вот, Алик, я тебе сейчас могу рассказать, как обстоят дела по родительской плате в конкретном моем детском саду, – ответила Харева. – Я сейчас тебе назову очень конкретные цифры…
Случайности не случайны, какую информацию они несут, человек обычно не осмысливает. Перед визитом к Сапе иссякла энергия в батарейках диктофона. Запасных Алик не имел, магазины закрыты. «Как на охоту идти, так собак кормить», – говорила ему мать, глядя на это качество сына, но ее упреки ни к чему не привели. Точнее почти ни к чему. Алик со временем стал более предусмотрительным, но приобретенное не есть врожденное, и предусмотрительность часто давала сбои. Так и в этот раз. Слова Харевой записать было не на что.
– Вот смотри, – интригующе продолжала Харева …
Цифры, слетавшие с языка, Харева фиксировала на листе бумаги, складывала, делила, умножала и в итоге сделала вывод:
–… получаем более трех миллионов рублей в год, абсолютно незаконно собранных с родителей!
Харева дорисовала на бумаге цифры и поставила в нижнем правом углу листа жирный восклицательный знак.
– Ну и дела! – восхитился Алик.
– Информация интересная, но вряд ли она кого-то взволнует, – высказал мнение Сапа. – Здесь в маленьком нефтяном городе родители хорошо зарабатывают и денег на детей не жалеют. Сотней больше, сотней меньше. Другое дело, что эту информацию можно подать так, чтобы каждый понял: эти деньги тратятся не на детей, а на избирательную кампанию мэра, на выпуск его книжек, на банкеты. Тогда возможно…
– Хороший материал получится, – закончила Петровна.
– Мне бы официальные документы, на которых основаны эти расчеты, – попросил Алик.
– В цифрах можешь не сомневаться, – уверенно сказала Харева. – Все ж я заведующая. Знаю.
Алик жадно глядел на бумагу с расчетами, написанными рукой Харевой. Если бы ее взять, то других доказательств не надо. Алик уже протянул руку, но, опережая его, Харева вывалила из своей тарелки на бумагу с расчетами рыбьи кости, скомкала ее и выбросила в мусорное ведро.
– Может, дадите интервью? – спросил Алик.
– Я еще поработать хочу, – ответила Харева…
Уговорить Хареву не удалось, она ушла от Сапы довольная, чувствуя, что журналист наживку заглотнул и теперь все дело во времени.
Алик покинул штаб-квартиру Сапы в раздвоенных чувствах. С одной стороны, пнуть под зад Сирову ох как хотелось. Тем более за дело. С другой стороны, ему не хотелось действовать авантюрно. Манера изложения Харевой очень напоминала манеру Хмыря – безоглядное доверие грозило катастрофой, поэтому Алик оставил детсадовскую информацию напоследок, чтобы использовать, если всплывут дополнительные улики…
Заметка про переплату в детских садах вышла спустя полгода, но только после того, как Алик нашел данные, подтверждавшие слова Харевой, в документах городской Думы. В конце заметки Алик сделал приписку: «В администрацию города передано ходатайство: «Прошу включить в повестку дня следующего заседания городской Думы вопрос об обязательном утверждении городской Думой всех тарифов для населения города, которые устанавливают муниципальные и бюджетные предприятия. Хочется верить, что мэр будет благосклонен». Таким образом, Алик надеялся вдохнуть жизнь в российский закон о местном самоуправлении, где говорилось, что все вопросы местного значения относятся к компетенции городской Думы. Они с Сапой, кстати, много говорили по этому поводу.
– Почему у нас мэр – председатель городской Думы? Винегрет получается. Он же исполнительная власть, и он же законодательная. Две головы на одной шее. Дракон! Что хочу, то и ворочу, – рассуждал Алик.
– Согласно закону, мэра наделяет полномочиями городская Дума, – ответил Сапа. – Депутаты у нас работают в Думе по совместительству и зарплату не получают. На кой им шевелиться лишний раз? Они отдали все свои функции Хамовскому и выполняют все, что ему надо.
– Тогда зачем они идут в депутаты, если это им в тягость?
– Все депутаты, за редким исключением, – руководители. Им легче решать личные проблемы, проблемы своих предприятий, торгуя собственным голосом.
***
Харева позвонила вечером, примерно через неделю после выхода заметки о переплате в детских садах.
– Ты почему все это опубликовал? – грозно спросила она.
– Хорошая заметка получилась, – ответил Алик.
– Все, что в ней написано – неправда, – атаковала Харева.
– Как неправда? Вы же сами говорили, – изумился Алик.
– Ничего я не говорила. Не ври, – ударила словом Харева. – За публикацию недостоверных данных о моем садике ты ответишь в суде. Я подаю исковое заявление.
– Но вы ж сами… когда сидели у Сапы… – растерянно пустился в объяснения Алик, который никак не мог поверить, что его так мило, по-дружески подставили.
– Мы тогда просто посидели, чай попили, рыбку покушали, поговорили о том о сем, но о детском саде ни слова, – сочинила Харева, опасаясь записи по телефону. – Откуда ты взял цифры? Не понимаю. Я их тебе не давала.
– Тогда мне придется признаться, что я вел скрытую запись, – взял себя в руки Алик. – Вы меня хорошо знаете и должны понимать, что на такие разговоры я без аппаратуры не хожу.
– Ой, мальчик, – нервно рассмеялась Харева, предупрежденная Сапой о том, что Алик был без диктофона. – Ничего опровергать мне не придется. Это тебе придется доказывать каждую цифру и каждое слово.
– Нет, ты будешь доказывать каждое слово, – ответил Алик, потрясенный подобным цинизмом.
– Сам ты… – не успела ответить Харева, как Алик бросил трубку.
Справедливого суда Алик не боялся, все необходимые документы лежали в ящике стола, но он понимал, что суд маленького нефтяного города далек от справедливости, а интрига, затеянная его ближайшим соратником, Сапой, поразила в самое сердце. Но кто хочет показаться нечестным? Сапа оправдывался красиво:
– Такой грязи в моем доме еще не бывало. И кто!? Харева – моя старая знакомая. Я ж ее от прокурора спас, когда она Фрицыка изрисовала и нахулиганила. Я ж ее в депутатах оставил, когда обманутые ею жители фенольных домов домогались ее отзыва. Она ж мне обязана. Кто б мог подумать?! Я перед тобой виноват. Извини.
– Не вините себя, – утешал Алик, понимая, что лучшего советчика, чем Сапа, ему не найти. – Вы же не могли предугадать, что так получится. Вас просто использовали.