– Это задание Матушки, несомненно, Матушки, – продолжал Сапа. – Ее подлые приемчики. Ты ей поперек горла. Но ведь мы так давно знакомы! И все в моем доме…
– Перестаньте, – Алик продолжал играть свою роль, пытаясь удержать возле себя пусть предателя, но весьма полезного предателя. – В принципе, я не пострадал…
***
В декабре началась регистрация кандидатов в депутаты для перевыборов действующего состава Думы маленького нефтяного городка, то есть для Алика подошел тот этап, который, как предупреждал его Сапа, журналисту преодолеть второй раз невозможно. Так и случилось.
ОТВЕТ
«Чтобы узнать, как устроен мир, не надо далеко ездить – достаточно осмотреться»
Неприятности сыпались на Алика одна за другой, и главной среди них была та, что на счет «Дробинки», который он открыл в банке, от достаточно обеспеченного населения маленького нефтяного городка не поступило ни копейки, несмотря на неоднократные просьбы, размещаемые Аликом как в своей, так и в городской газете.
«Конец близится, – понимал Алик. – Как прав Сапа! Народу действительно все до балды».
В довершение ко всему он узнал, что Семеныч уехал из маленького нефтяного города, не будучи уволенным и опозоренным, а на повышение в Екатеринбург. Это было слишком.
«За какие заслуги Семеныч получил повышение? – раздумывал Алик. – Неужели качества казнокрада так высоко ценятся? Конечно, нет. Просто там его никто не знает. Расхвалили его, наверное, наверху. А кто в Екатеринбурге читает газеты маленького нефтяного городка?»
– Я послал все документы про Семеныча представителю президента по Уральскому Федеральному округу, – сказал Алик Сапе при следующей встрече. – Это единственный вариант поправить дело. На кого еще надеяться, как не на президента?
– Ты знаешь, Алик, когда я думаю о пирамиде власти, – пустился в привычные рассуждения Сапа, – то даже представить себе не могу, какой сволочью надо быть, чтобы стать президентом в России. Чем выше, тем меньше человека. Твоя надежда не оправдается. Поверь. Даю голову на отсечение. Кстати, ты обрати внимание, как со сближением церкви и государства в государственных структурах востребована фамилия Попов. Но ведь мало кто задумывается о том, что тут все дело в ударении.
– Ох, Сапа, вечно вы что-нибудь придумаете, но правда ваша, – рассмеялся Алик. – Обидно, что народ не видит ничего дальше своей собственной заработной платы. Возьмите выборы. Голосуют за всяких козлов, а потом говорят: «А за кого еще? Больше достойных не было». А потом живут и говорят: «Вот козел…» Но козел же не изменится оттого, что за него проголосовали. Есть графа: «Против всех». Ставь там галочку, если сомневаешься. Будут перевыборы, другие кандидаты. Так нет же, у народа готов ответ: «Это опять деньги». Как будто из своего кармана, как будто на создании справедливой власти можно экономить! Власть растранжирит и раскрадет во много раз больше, чем потребуется на перевыборы. И что самое обидно, что все мысли, ходящие в народе, внушаются сверху. «Голосуй или проиграешь!» Да все наоборот. Если человек не приходит на избирательный участок, где в списках нет симпатичного ему кандидата, он совершает истинно гражданский поступок, поскольку снижает шансы всегда широко рекламируемого кандидата от власти. Ведь выборы могут не состояться…
– Я много думал над тем, как сделать, чтобы выборы стало невозможно подтасовать, – сказал Сапа. – Не нашел ни одного варианта. Можно поставить любое количество наблюдателей, но всегда будет возможность вбросить некоторое число бюллетеней…
– Извините, что прервал. Скажите, вы действительно думаете, мое обращение к помощнику Президента не сыграет? – спросил Алик.
– Сложно сказать, – ответил Сапа. – Я боюсь, что он его и не прочитает…
Ответ из Екатеринбурга пришел сравнительно быстро в солидном конверте. На бумаге значилось крупным шрифтом:
ЗАМЕСТИТЕЛЬ ПОЛНОМОЧНОГО ПРЕДСТАВИТЕЛЯ ПРЕЗИДЕНТА РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ В УРАЛЬСКОМ ФЕДЕРАЛЬНОМ ОКРУГЕ
«Сообщаю, что Ваше заявление в отношении заместителя начальника Управления федеральной службы налоговой полиции РФ по Свердловской области Ворованя А. С. направлено для рассмотрения начальнику Главного управления федеральной службы налоговой полиции РФ по Уральскому федеральному округу – Язеву»
Глаза Алика затмило то ли глубокое уныние на грани потери сознания, то ли предвестники слез. Перед ним лежала стандартная чиновничья отписка, коими чиновники обычно стараются показать просителю, что формальности соблюдены и к ним не должно быть претензий. Никакого расследования, никаких вопросов. А может, и вообще все ложь? Может, и не читал, а в урну бросил? Как проверить?
«Даже если материалы на Семеныча уйдут этому Язеву, то для Семеныча это идеальный вариант, чтобы лишний раз выпить со своим начальником, – размышлял Алик. – Они ж на сто процентов одна команда. Что, помощник Президента это не понимает? Конечно, понимает. Просто ему дела нет. Семеныч, похоже, нужный человек. Видимо, он попал в родственную обойму, заряженную патронами одного калибра. Власти он выгоден только в одном случае, если вся тамошняя команда собрана из Семенычей…»
Семеныч, Тыренко, Братовняк, Хамовский, Сирова, СМИ, …, помощник президента, Президент, – все властные люди и организации слились для Алика в одну фигуру, на голове которой проглядывали вполне различимые рожки.
«А кто ныне чист, чья работа не направлена на разрушение России? – спросил Алик сам себя и не нашел ответа. – Я и сам никогда не был примером для подражания. Хорошую честную работу любого человека перехватывает его начальник, начальник начальника и так далее для усиления статуса организации, утяжеления своего личного политического веса, для роста своих доходов, для должностного роста. Рабочий добывает нефть, чтобы прокормить семью, а на что тратит прибыль его хозяин, не знает. Может, он работает в конечном счете на покупку оружия террористам, на войну и разрушение. Предприниматель привозит импортную одежду или технику и вымывает деньги из страны…
Ты обращаешься к одному звену власти, думая, что оно подействует на другое, а вся эта цепь вдруг вздымается и, как нагайка, хлещет тебя по спине. Благо хоть меня не смертельно хлестнула. А вообще, все это мы уже проходили. Они ж в одной бане моются. Ради чего я вообще затеял все это дело с Семенычем? Стучал, стучал в это пол-литровое народное сердце, не достучался. Книжек в детстве про справедливость начитался и не вырос из детских штанишек…» Алик еще более загрустил и вспомнил стишок, подписанный как обычно его псевдонимом Женя Рифмоплетов:
В этот день, в этот час мне так хочется жить,
Но о смерти никак не могу позабыть.
Как остаться с веселой улыбкой, никем
Быть не узнанным вскоре в больном старике?
В этот день, в этот час мне так хочется жить,
Что хочу я хоть раз до безумья любить,
Этот миг стал бы крайней ступенькой в судьбе,
А потом я отдался бы телом тебе,
Пистолет. Я приставил бы жало к виску
И с трудом бы шагнул через страх, «не могу».
ДЕЖАВЮ
«Когда человек красит место, подсиживать его не рекомендуется»
От мягкого места начальника налоговой полиции, здесь имеется в виду исключительно кресло, Тыренко ощутил прилив сил и какую-то невероятную легкость, будто обернулся птицей, которая может клевать зерно там, где захочет, и беспрепятственно. Власть распахнула дверцы клетки его затаенных желаний. Он принялся регулярно наведываться к владельцам магазинов с разными просьбами, имевшими, правда, один и тот же смысл:
– Мил друг, займи денег до зарплаты.
– Мне надо бы несколько тысяч на время. Ремонтик затеял.
– Дай денег на время. Если нет денег, то могу стиральными машинами взять.
Отказа не было ни сразу, ни через месяц, ни через какое другое время, несмотря на то что взятое взаймы Тыренко никогда не возвращал. Кредиторы втайне ругали его, но в лицо улыбались, и еще как.
В общем, пока народ ел, пил и орал на улицах пьяные песни, теснимые из груди водкой, которую щедро поставляли в маленький нефтяной город чиновники городской администрации, отдавая свои деньги на прокрутку предпринимателям, пока мэр реализовывал свои политические амбиции, а Алик отбивался от нападок растревоженных им чиновников, Тыренко придумывал всякие такие штуки по отъему денег. Причем только для себя. Такую ситуацию многие сотрудники налоговой полиции не одобряли и вспоминали добрым словом Семеныча, который и сам воровал, и другим давал возможность, но все недовольство гасилось Тыренко. Он каждое утро проводил инструктаж сотрудников и уточнял список магазинов, которые проверять воспрещалось.
– Налоговая полиция не богатая организация, и, видя нищенское наше положение, некоторые самаритяне нашего нефтяного городка, жертвенные человеко-граждане, дают нам всего понемногу. Их трогать нельзя. Это радушные предприниматели, – объяснял Тыренко. – Они нам покупают бумагу, канцелярские принадлежности. В общем, дают возможность работать…
– А при чем тут винно-водочные магазины? – спросил один из оперов.
– Да притом, что как только вы лезете в эти торговые точки, так из городской администрации поступают звонки, – ответил Тыренко. – Мы ж должны уважать городскую власть и не нервировать ее.
– Извините, я все же не понял, как связана власть и водка? – продолжил тот самый опер.
– Это не ваше дело, – ответил Тыренко, а про себя подумал: «Надо сокращать этих оперов, брать мужиков попроще. От оперов одни проблемы, их учили копать и вынюхивать, вот они все без разбора копают и вынюхивают».
Магазинов, в которых можно было проводить проверки, осталось все меньше и меньше, профессиональных оперов тоже.
***
Обучение Алика особенностям народного мировоззрения шло стремительно. Накануне перевыборов депутатов Думы маленького нефтяного города он позабыл о налоговой полиции и все силы положил, чтобы объяснить населению в «Дробинке», кто такая Сирова и почему не надо за нее голосовать. Личной предубежденности Алик не испытывал, как и не горел политическим фанатизмом, он стремился нести правду народу, которому раз в четыре года предстояло сделать выбор своих властителей на все четыре года. И результат его подстерегал удивительный: если унавоживать землю, она дает больший урожай не навоза, а вполне съедобных продуктов, распространение правдивой, но отрицательной информации про Сирову не дало ожидаемого Аликом результата: народ настолько массово проголосовал за главного учителя маленького нефтяного города, что она заняла первое место по числу полученных голосов избирателей.
РЕКОМЕНДАЦИЯ
«Чужие глаза в чужом огороде видят лучше»
– На мой взгляд, после своего проигрыша в выборах я не имею права выпускать «Дробинку», иначе буду поощрять народную халяву, – предположил Алик. – В противном случае получится, что у меня личные счеты с мэром, а это принципиально не так. По большому счету мэр ничего плохого мне не делал. Даже друзья иногда дерутся, хотя другом его, конечно, не назовешь. Я ж для людей старался. Рассчитывал на понимание.
– А знаешь, ты прав, – удивленный такой переменой, проговорил Сапа. – Твоя «Дробинка» – это предвыборное обещание. Тебя не переизбрали, и ты ничего не должен. Если ты дальше будешь продолжать борьбу, выпускать оппозиционную газету, то, кроме проблем, ничего не наживешь.
– Когда идут танки, любой психически нормальный солдат должен прятаться в укрытие, – подхватил Алик. – Народу я послужил как мог, народ меня кинул по всем позициям. Он только просил: «Давай, давай». Помочь – никого нет. Фронта нет. Есть театр одного актера. Хватит думать обо всех, пора подумать о себе. Так я решил.
– Ты опять прав, – еще раз грустно повторил Сапа. – Ты не бросал заявления об увольнении мэру на стол. Ты чист. Тебе можно.
– Конечно, работать в газете и хвалить муниципалитет после того, что я узнал и понял, будет нелегко, – продолжил Алик. – Но я решил попробовать себя в литературе. Буду писать рассказы.
– У тебя может получиться, – согласился Сапа. – Талант есть, только бы подучиться немного. Поступил бы ты в литературный институт.
***
После этого Алик стал спокойнее относиться к денежным махинациям власти, к журналистике как к разоблачительной трибуне и попробовал написать рассказ. Главным героем он выбрал своего деда, Федора, у которого жил в давно забытом детстве, потому что откуда брать героев, как не из числа хорошо знакомых близких людей, по крайней мере, для начала.
БАРС
«Иной раз мы всю жизнь стараемся вернуть своих друзей…»
Дед, бывший офицер-дальневосточник, лежал под теплым одеялом и тревожно прислушивался к сердцу, которое то замирало, то снова билось. Несмотря на свои восемьдесят три года и понимание близкого конца, желание жить не ослабло в нем и страх смерти нисколько не уменьшился. Ему нездоровилось, знобило. Неровно бившееся сердечко уже не согревало даже уменьшившееся в весе и росте, сморщившееся, как весеннее прошлогоднее яблоко, тело. Хорошо хоть бабка жила, ухаживала, но сейчас она ушла в магазин.
Рядом на стуле, с сиденья которого давно сошли краска и лак, покоились его затертые пластмассовые очки, оснащенные мощными линзами, но они мало что позволяли разглядеть.
В молодости, на одном из учений, ему в глаза залетели мелкие металлические стружки. Но кого беспокоят мелкие раны, когда энергии хоть отбавляй? Опомнился ближе к пенсии, а тогда не помогли даже две операции на глазах. Зрение неотвратимо гасло. Пришлось приспосабливать очки. Дед подмотал их на переносице клейкой лентой так, чтобы стекла располагались перед глазами наиболее выигрышно, и тогда, когда не болел, и освещение позволяло, он мог разглядеть своих внуков. От безнадежного уныния спасали только воспоминания. Вот и сейчас, в одиночестве, он лежал и вспоминал прошлое, свою любимую собаку, Барса, чье присутствие возле себя он ощущал и по сей день…
***
Восточноевропейскую овчарку он взял месячным щенком из специального питомника хабаровского клуба собаководства. Щенок был маленький, крошечный. Стоил по тем деньгам двести рублей, а когда вырос, то взамен его тамошние пограничники предлагали тысячу двести.
– Продайте, – просили они. – Как производитель он нам нужен. Больше тысячи двести не можем. У нас такса такая. Вдобавок отдадим вам другую собаку – старую, отслужившую.
Этот вопрос обсуждали на семейном совете, куда входили и четверо детей, и решили Барса не отдавать…
Дед сам дрессировал овчарку, специально обучался этому делу и даже получил диплом дрессировщика в клубе собаководства. Но одного умения тут мало. Овчарка оказалась очень хороша. Воспитание доброе или кровь. До многого доходила своим умом, если так можно сказать в отношении собаки.
***
«Вот если бы сейчас она была жива, а я бы сидел и выпивал с кем-нибудь, то он бы не подошел к столу, – подумал дед с грустью, потому что давно уже не выпивал, как раньше, да и друзья все умерли. – Он бы в коридоре лежал да посматривал. На кухню не заходил. Ни в моем присутствии, ни без меня. Доходил до кухни, ложился, лапки складывал вместе, а на них морду укладывал. Приходил с улицы, пока лапы ему не вымоют, ни за что в квартиру. Так в коридоре и стоял…»
***
Как-то деду пришлось уехать в Москву на переподготовку, и в Хабаровске бабка на целый год осталась одна с четырьмя детьми. Квартира в районе вокзала. Бандитское местечко. Второй этаж, равносильный современному первому, так как первым тогда считался полуподвал. По наружной стене дома проходил широкий опоясывающий выступ. Встав на него можно запросто заглядывать через окна в комнату…
Посреди июльской ночи Барс зашубутился и стал рваться к окну. Лаял, вился возле подоконника. Перебегал к другому окну и там все сызнова. Мордой разбил одно стекло, нос порезал. Шрамы так и остались. Воевал до рассвета. Весь дом слышал этот шум, и никто не вышел, не пришел, не спросил, что там у вас делается. Все боялись. Только следующим днем соседи сообщили, что поутру видели две тени отбегавшие от дома в переулок. Отстоял Барс семью…
В поезде, когда дед получил приказ на перевод в другую военную часть, ехали вместе с Барсом. Семья большая, поэтому выкупили два купе. Барс лежал на полу. Из ресторана шел пьяненький мужичок, то ли по ошибке, то ли из нехороших намерений приоткрыл дверь. Барс как рыкнул. Дверь мгновенно захлопнулась…
На новом месте поселились на четвертом этаже дома, построенного немецкими военнопленными. Огороженная проволокой зона начиналась метрах в десяти. Барс жил в широком коридоре. Он там лежал, отдыхал, но, когда подъездная дверь хлопала, сразу поднимал голову и прислушивался. Если опускал голову – значит, шагал тот, кто живет в этом подъезде. Если чужой шел, то голова не опускалась. Звонок в квартиру встречал в боевой готовности. И вот как-то хозяева были на кухне. Услышали рык и хлопок двери. Выскочили из кухни, открыли входную дверь, а в подъезде эхо гуляло оттого, что кто-то быстро бежал вниз. Вор, наверное. Тогда краж много было.
Умер Барс от ожирения сердца, когда дети подросли. Они с ним бегали, ходили на лыжные прогулки, на санках на нем катались… А потом всем стало недосуг. Когда он умер, дед подозревал, что это чьих-то рук дело. Барс пьяных очень не любил, бросался на них, еле сдерживали. Один раз самого деда так тащил за поводок, что если бы не бордюр, в который дед уперся ногами, то пьяному бы не поздоровилось. И в свой последний вечер Барс выглядел вполне здоровым. Сын вывел его на улицу. Приходит и говорит: «Батя, что-то хрипит пес…» Поэтому, вначале и подумали, что отравили… Но в ветеринарном институте поставили диагноз: инфаркт от ожирения сердца.
Тогда вся семья горевала по своему защитнику и другу, в особенности дед, привязавшийся к Барсу, как к пятому и самому младшему ребенку, и Барс хранил ему преданность до конца своих дней…
После смерти собаки дед долго не находил покоя. Иногда, идя осенью через расположенную рядом с его домом березовую аллею, он замечал, что опавшая листва крутится возле него примерно так, как она летала в то время, когда он выгуливал Барса.
«Ну, естественно, мерещится. Все ветер-озорник, – успокаивал он себя. – Давно пора забыть. Хорошая собака была, но ее не вернешь».
И таких моментов, отзывавшихся в его сердце ностальгической ноткой, случалось много. Вечерами, возвращаясь с работы, он чувствовал, словно помогает ему идти, тянет вперед поводок, будто Барс шел впереди, а может, просто ветер в спину, да и с работы всегда легче. Когда дед поднимался на этаж, ему иной раз чудились звуки мягкой поступи Барса и, что особенно странно, его никогда не покидало ощущение защищенности, как в то время, когда рядом с ним шла любимая овчарка…
Дед радовался своим мыслям о Барсе, мыслям, позволявшим чувствовать его и почти видеть, точнее, иногда видеть, что дед относил к помутнению сознания, но не беспокоился, потому что возвращалось прежнее ощущение его молодости. Причем с течением времени он все больше верил своим видениям, хоть бабка и тревожилась за него, а изредка посмеивалась, хоть дети настороженно, с жалостью поглядывали на него при встречах. Он знал, что каждый идет своим путем, и вскоре они никогда не встретятся, поэтому не обращал внимания. Он ощущал, что на той стороне, его уже ждет друг…
***
Хлопнула входная дверь. «Бабка вернулась», – подумал дед. Раздались шаги, заскрипели половицы, дверцы шкафов… Дед обеспокоено приподнялся на диване, и тут в дверном проеме его комнатушки возник незнакомый парень. Он его не столько увидел, сколько почувствовал: не те тени, не тот шаг.
– Вы куда? – он удивленно обратился к незнакомцу и понял: вор.
– А ты, старый хрыч, что тут делаешь? – спросил вор.
– Немедленно убирайся отсюда. Чтоб ноги здесь не было! – требовательно по-военному произнес дед.
– Счас. Деньги гони, а то по тыкве получишь, – ответил вор и потянулся к деду, чтобы исполнить задуманное…
Но что-то видать не получилось у незнакомца. Дед услышал крик вора и шум схватки, быстрее надел очки и разглядел черноволосого молодого мужчину в легкой китайской куртке серо-зеленого цвета, который крутился на месте, постепенно отступая к выходу из квартиры.
– Что за дерьмо?!! – услышал дед его отчаянный крик и тут разглядел, что у того на руке, ухватив ее мощными челюстями, повисла здоровенная овчарка с седыми подпалинами – Барс! Мысль, что такого быть не может, деду не пришла в голову. Он забыл о телефоне, о милиции, а, встав с постели, желал только одного, чтобы Барс выгнал незваного гостя из квартиры…
– Барс, взять его, фас, фас…, – кричал дед.
Вор с ужасом смотрел на него и отступал. Дед продвигался вперед шаркающей походкой и видел, что овчарка не успокаивалась, зверела, бросалась на незнакомца, отталкивая его к выходу, щелкала челюстями то рядом с его лицом, то замыкала зубы на локте, который вор выставлял вперед. Еще немного, и, казалось, она вцепилась бы тому в шею, но вор развернулся, выскочил в дверь на лестницу и бросился вниз, крикнув на прощание:
– Псих! Тебя в больницу надо!..
Собака сразу исчезла. «Скорее всего, выскочила за вором», – подумал деда, у которого от потрясения подрагивали руки. Он несколько раз крикнул в подъезд:
– Барс, назад!..
Эхо, отскакивая от ступенек и тесных стен, быстро бежало до самого выхода из подъезда, но собака не откликнулась. Дед подождал, закрыл входную дверь, зашел в ванную, умылся, затем прошел на кухню и накапал успокоительного, а потом опять лег в постель. И ему снился Барс, снилось, что его собачья душа была рядом, охраняя от бед…
Раздался звонок в дверь. Пришла бабка.
– Как здоровье?
– Не очень. Тут странное произошло. Сама знаешь, вчера пошел в сад и чуть не завалился на середине пути. Аритмия. Отлеживался. Весь день валялся, и только под утро отпустило. Сегодня тоже лежу, просыпаюсь, а тут вор шарится. Думал, видимо, что мы с тобой в саду, как обычно…
– Да что ты!..
– Потом Барс откуда-то появился и давай на него бросаться. Вор еле утек.
– Ну ты даешь! Ох, напугал. Барс же помер! Померещилось тебе. Эх, старость…
Дед безуспешно поспорил с бабкой, замолчал, но остался при своем мнении. В привидения он не верил, но в то же время увиденное им он не мог отнести к обыденному помутнению сознания. Все было реально: и вор, и Барс, который вроде бы давно умер. Он покоился в лесу, там, где его похоронили всей семьей, но сейчас дед и место бы не указал и не сказал бы уверенно, явью была смерть Барса или сном.
Бабка пошла на кухню, села за стол и принялась с трудом выводить буквы на листке бумаги, которому предначертано было стать письмом внуку:
«…если что-то где-то недописано или стоит лишняя буква, то извиняюсь. Вижу уже плохо и отключаться стала часто. Как-то села в автобус, проехала свою остановку, забыла, где живу. Люди помогли дом найти. Дед тоже стареет. Почти ничего не видит, недавно лежал в госпитале, но нам уже ничто не помогает. Вот он сегодня твердит, что видел Барса, которого схоронили давно…»
А дед опять прилег на диван, на оборудованное для нелегкой старости место, где на простыне рядом с подушкой лежал старый черный наушник, подключенный к радио, так что стоило замкнуть провода, прямо лежа на диване, и радио оживало, рядом лежал пульт от телевизора, на ковре висела лампа-прищепка, которую также можно было включить, не вставая. Но ко всем полезным предметам дед не притронулся. Он лежал и размышлял о том, что хотя он стал видеть очень плохо, но в то же время гораздо лучше, чем в молодости: Барс где-то поблизости. Он почти ощущал его теплое дыхание и понимал, что в какой-то момент именно это чувство, чувство близкого друга, стремление к нему поможет перешагнуть границу жизни, за которой они встретятся…
***
– Собака перестала лаять! – воскликнул Тыренко, примерно через полгода после того, как Алик перестал быть депутатом. – Подавилась-таки Семенычем. Теперь рассказики сочиняет.
Он регулярно просматривал все местные газеты, боясь, что Алик напишет что-нибудь насчет того, что он из десяти оперов в налоговой полиции оставил только четырех.
– Какая собака? – спросил Инкевич, новый заместитель, которого Тыренко назначил вместо Вити, надеявшегося хотя бы на это место.
Инкевич, по образованию электротехник, был большим школьным другом Тыренко, и тот не удержался земляческих чувств и вызвал его в маленький нефтяной город на хорошую зарплату.
– Журналист тут один дурил, – растолковал Тыренко. – Все критиковал. Сейчас заткнулся. Представляешь, на налоговую полицию замахивался. Мэра критиковал. Других. Вот как бы на земле с таким поступили?
– Сам знаешь как: прибили и закопали где-нибудь, – ответил Инкевич и потянулся неверной рукой к ополовиненной бутылке коньяка.
– Стопаньки, – произнес Тыренко. – Не хватит ли тебе? Выпили же. Ты и так постоянно пьян. Показателей никаких. Как бы нас не скинули.
– Брось беспокоиться, – ответил Инкевич. – Кто нас скинет при наших-то подтяжках, то есть подвязках?
Действительно на всех главных должностях, отделявших начальника налоговой полиции маленького нефтяного городка, Тыренко, от московского начальника налоговой полиции всей России, сидели знакомые и благожелающие им люди.
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
«Изнашивается все, даже дружба»
Алик по привычке следил за газетными публикациями, делал неутешительные выводы. Все, с чем он боролся, продолжалось. Он держал перед собой три публикации, на каждой светилось по одной строке, выделенной ярким маркером:
1. «С введением в действие нового Налогового кодекса вся алкогольная продукция подлежит обязательной маркировке региональными специальными марками».
2. «Распоряжением Правительства РФ разрешено до 1 сентября реализовать остатки немаркированной региональными специальными марками алкогольной продукции».
3. Распоряжение мэра «О продлении срока реализации алкогольной продукции», датированное 31 августа.
«Охамела власть с Хамовским, – печально раздумывал Алик. – Правительство России ограничивает срок продажи немаркированной водки первым сентября. Мэр маленького нефтяного города на Правительство плюет, продляет продажу водки, и прокуратура молчит»…
***
Сапа думал о неудавшемся союзе с Матушкой и тосковал. После того, как у Матушки с Харевой провалилась затея обвинить Алика в дезинформации, Матушка потеряла интерес к Сапе. Сапа чувствовал, что провинился и перед политической противницей Хамовского, хоть и иллюзорной, и это приводило его в совершеннейшее уныние, поскольку между двумя сторонами одной и той же политической медали маленького нефтяного города, властью и оппозицией, не находилось промежутка, куда удалось бы втиснуться.
На ум Сапе приходили странные разрозненные мысли: «Когда люди говорят, что похудели на два-три килограмма, это смешно. Может, они в туалет хорошо сходили», «У учеников актировка, учителя – за водкой», «Чтобы быстрее и проще повысить показатели, надо не работать, а приписывать»… Откуда и зачем эти думы появлялись в его голове, Сапа не мог понять, он их воспринимал, как пламя воспринимает дрова, и тускнел, как затухает ненужный огонь…
***
При встрече с Сапой Алик еще в дверях обратил внимание, что его политический консультант еще более обрюзг, побледнел и даже полысел. Он такой и стоял в коридоре, одетый в синие свободные спортивно-домашние штаны, светлую футболку и, кроме сказанного выше, похудевший, постаревший и небритый. Пригласил в квартиру без энтузиазма, только потому, что, как интеллигентный человек или считающий себя таковым, не мог отказать просящему. Алик привычно вошел в кухню, присел в кресло, где обычно и сидел, и был неприятно удивлен тем, что испарились таинственные эфиры, превращавшие любой разговор с Сапой в сказочное общение. Взрослая сказка о Сапе внезапно перестала волновать, как в свое время Алик внезапно стал равнодушен к детским сказкам. Он понял, что больше к Сапе не придет, но разговор, несмотря на взаимную антипатию, сложился интересный…
– Торговля водкой в советское время являлась золотым ручейком государства, – вспомнил Сапа. – Одна из главных доходных статей бюджета. Чиновники прекрасно знают, какой бизнес надо брать в свои руки.
– И тогда в другом свете выглядят расплодившиеся праздники, – продолжил Алик. – В праздники народ пьет водки намного больше, а это дополнительные деньги. Вспомните банкеты, которые последние годы администрация нашего города организует по каждому маломальскому случаю. Любой день рождения организации или учреждения – и обязательно организуются застолья в ресторане, причем за бюджетный счет и со значительными возлияниями. А это опять дополнительные деньги. Чем больше народ спивается, тем больше прибыли получат торговцы водкой, а согласно нашей версии – чиновники.
– Ты не забывай еще один момент, – продолжил Сапа. – Водка всегда связана с ростом преступности, и чиновники, торгующие спиртным, ей содействуют…
Последний разговор с Сапой был безрадостен. Рассказы Алика тоже принимали грустные оттенки.
ИЗЛУЧИНА РЕКИ
«О смерти, если хочешь жить, лучше не знать или стараться забыть»
Возле небольшого гнетущего холмика с аккуратным крестом из посеревшей от времени древесины стоял, склонив голову, молодой человек в легкой летней рубашке. Женщина в плотно запахнутом темном одеянии, которую вполне можно было бы принять за его жену или сестру, сидела рядом на траве, опершись рукой и поджав ноги, и грустно смотрела перед собой. Ничто окрест не утешало взор, если не считать щедрой на осенние ягоды рябины, росшей неподалеку на краю крутого обрыва, с которого открывалось величественное зрелище.
Излучина реки, окаймленная крутоярами, поросшими изумрудной и невероятно живой травой, увлекала своей величественной живописной далью. Несчетные деревья, стоявшие по обеим сторонам берега нестройной границей манящего в свои глубины светлого леса, тихо покачивали легкой листвой, словно крылами в попытке подняться в воздух, который всецело затопил это место своей беспредельно прозрачной, сияющей изнутри, эфирной субстанцией. С шелестом листьев неслись стихи на успокаивающем, мечтательном языке, непонятном для разума, но вполне различимом для впечатлительного сердца. Воздух изобиловал ароматами сочных трав и цветений. Чудо-солнце, неистовое в космическом танце безудержного огня, полыхало щедро, но необъяснимо нежно. Его лучи, будто кайма занавески, колыхались над лесом под трепетным движением ветерка и окропляли сказочную картину природы живой водой теплого света, заставляя ее исторгать из себя все доступные природные краски и гореть в полную силу, заявляя вслух о своем существовании щебетом разноголосых птиц. Широкая гордая река блестела и переливалась чешуей гонимых по поверхности небольших волн. Светлые песчаные откосы, словно ладони рук, нежно подправляли ее неторопливое течение. И в вышине, как радостный фон гениальной картины, развернулось голубое полотно кристально чистого всепрощающего неба.