Молодой человек повернулся спиной к могилке и подошел к стальной серебристой ограде, отрезавшей этот небольшой участок горькой земли от остальных земель и городов, от жизни. Он взглянул на обычную и в то же время невероятную красоту, развернувшуюся прямо перед ним, под ним, над ним. На него нахлынуло чувство полета. Мысли о потерях, раскаленной стрелой терзавшие его сердце, мгновенно исчезли, и он ощутил прикосновение счастья, того невероятного счастья, что родилось из желания слиться со всей этой красотой, стать с ней одним целым, неразрывным существом, частью полного гармонии и жизнеутверждающей силы мира. Он неподвижно стоял и завороженно смотрел, точно видел все это впервые. Радость освежила и смыла с него грязь уже давно потерявших всякий смысл тягостных мыслей. Он оглянулся на женщину, все так же задумчиво смотревшую на безотрадную могилку и крест, изводящий воспоминаниями о нереально страшных последних днях ее отца. Блестящая слезинка замерла на серой от переживаний щеке.
Отчаянное чувство пронзительной как нож жалости овладело молодым человеком.
– Повернись, посмотри вокруг, – попросил он.
Женщина с трудом оторвала опустошенный горем взгляд от могилки и непонимающе взглянула на молодого человека. В ее взгляде читались осуждение и непререкаемый приговор.
– Нельзя так безудержно горевать. Жизнь продолжается. Тебе надо отдохнуть. Оглянись. Пожалуйста, – еще раз попросил молодой человек.
В ответ она незряче посмотрела вокруг, и увидела лишь тополиную тлю, витавшую вокруг мелкими темными точками, сбивавшейся в единое пугающее темное облако, и воздух стал по июльски душным и спертым, как в тот день… Ее взгляд опять притянули крест и могилка, и снова безысходность тяжким грузом пригнула ее плечи.
– Прошу тебя, повернись. Не смотри на крест, оглянись вокруг, – проникновенно произнес молодой человек.
Женщина еще раз молча оглянулась, безотчетно повинуясь просьбе, а не желанию. Она посмотрела вокруг, но ничто не привлекло внимания ее пустых глаз, продолжавших видеть лишь холмик земли, под которым покоился близкий ей человек, все остальное скрывалось в дорожной пыли завороженного прошлым зрения. Она медленно и отстраненно, словно пребывая во сне, опять приподнялась и пересела немного в сторону. Но взгляд, взгляд! Он устремлялся в одну высасывающую силы точку: крест упрямо перечеркивал для нее и щебет птиц, и все красоты развертывающейся панорамы жизни.
Вдруг молодого человека озарило: «Множество гнетущих могил оставляем мы за собой на дороге времени. Утраты привычного, прекрасного, доброго и боготворимого неизменно последуют. Любимый человек, любимый дом, любимая работа… И хочется, чтобы жизнь остановилась в те далекие счастливые мгновенья, но она продолжается, заставляя почувствовать горечь нежданных потерь.
Изредка оглядываясь на все эти кресты, хочется вернуться, презрев все временные запреты, чтобы вечно жить с любимыми в счастье, но это невозможно, и остается страдать, упрекать себя, винить в том, что не все сделано, чтобы отдалить миг расставания? Или жить? Мы пытаемся найти новое предназначение, новое место приложения сил, нового любимого человека, порой постоянно оглядываясь назад, потому что не в силах полностью отвернуться от прошлого, лучше которого, как нам кажется, уже ничего в жизни не будет. И его страждущие тени, взывающие к тоске беспощадные тени прошлого, пытаются заслонить жемчужные проблески будущего, пытаются его ревниво отобрать и спрятать во тьме сомнений. Но прошлое умирает тут же, как только закончилось его реальное существование в настоящем. Так зачем же стремится к смерти?»
– Повернись спиной к могиле. Откройся жизни. Впереди еще есть время и много интересного. Надо только стремиться вперед и перестать оглядываться. В могиле нет ничего, кроме муки и мрака. ЕГО в земле нет, он никогда не любил сидеть дома. Он, несомненно, в небе, рядом с птицами. Смотри, – сказал молодой человек и подошел к женщине.
Он осторожно взял ее под мягкую безвольную руку, помог подняться, а потом неторопливо подвел к оградке, к краю пугающего неизвестностью обрыва, и она тоже увидела прекрасную арфу излучины реки и чаек, стремительно пробивавших прозрачную субстанцию, казалось, сиявшего изнутри воздуха. Легкий ветерок нежно перебирал волосы молодого человека и женщины, почти неощутимо играл со складками одежды, а они стояли вдвоем, прижавшись друг к другу, словно найдя долгожданную опору – два четких силуэта на высоком берегу сильной величественной реки.
Взгляд женщины стал оживать, яснеть – не мгновенно, нет, а так, как исчезают густые утренние туманы с алым приходом утреннего солнца. Молодой человек что-то говорил, а она почти не слушала его, внимая целому миру гармонии, который остро напомнил ей самозабвенные детские впечатления: восходящие до самого неба дальневосточные сопки, по которым, если бежать наверх, можно было коснуться блуждающих душ облаков; огромные, словно зонтики, лопухи, под которыми легко спрятаться от любого ненастья… Вид излучины реки вызвал к жизни самые сокровенные, насыщенные любовью мысли, и даже не мысли, а предмыслия, которые понемногу наполняли каждую клеточку тела ощущением счастья и стремлением к лучшему.
Они пошли от могилки по зеленой траве, по едва заметной, словно бы малахитовой дорожке, протоптанной солнечными зайчиками. Подумав об этом, женщина улыбнулась, и сама взяла молодого человека под руку.
***
Итак, Алик с Сапой больше не встречался. Сапа исчез, как часто исчезают люди, отдалившиеся от бытия или потерявшие к нему интерес, а в жизни Алика, кроме рассказов, спустя чуть более полугода появилось еще одно новое направление.
ПОДАРКИ
«Подарок иногда очень сложно отличить от взятки»
О, как он ждал подарка от своего бывшего врага, а может, и не бывшего.
«Обещал подарить ноутбук до нового года, а Хамовский словами не бросается. По крайней мере, этого за ним не замечено, – рассуждал Алик. – До Нового года осталось несколько дней. Сегодня у нас последняя встреча до назначенной даты. Значит, сегодня. Ноутбук – это уж слишком, но какой-то подарок он непременно сделает. Например, книжку свою подарит, чтобы посмеяться надо мной в глубине своей чертовской души».
Алик шел к мэру на согласование его новогоднего интервью.
Сближение с Хамовским, которого он расписывал совсем недавно в «Дробинке», было для Алика неожиданностью. Нет, он не строил иллюзий относительно забвения своих проступков. В сфере политики никто не забыт и ничто не забыто. Он наблюдал разрушенных судеб достаточно, чтобы понимать: мстительность не знает границ. Он проиграл выборы и, лишившись депутатского иммунитета, ждал расправы, но он был журналистом и любил свое дело. Поэтому решил напоследок заработать больше гонораров да и попробовать себя на новом поприще литературы.
Саморазрушение, самостоятельный уход – что может быть проще? Кинул заявление, и ты свободен, до того момента, пока на другом месте не встретишь те же проблемы. Вспыльчивость и амбиции – плохие советчики. Алик умел учиться на чужих ошибках.
Оказалось, что к такому повороту событий его соперники, а это вся администрация маленького нефтяного города вместе взятая и, естественно, руководство газеты маленького нефтяного города, финансировавшейся за счет администрации, готовы не были. Все профессионалы и непрофессионалы редакции не смогли противопоставить работоспособности Алика ничего. Он регулярно из месяца в месяц лидировал по количеству сданных и опубликованных строк. Он регулярно лидировал по количеству лучших материалов номера. И это был факт, на который было невозможно закрывать глаза. Все-таки увольнять надо за что-то.
В общем, Квашняков вынужден был, нервно подергивая маской лица, словно бы игрушечной мордочкой из пористой резины, позади которой шаловливые детские пальчики двигались и управляли мимикой, хвалить его на планерках и ставить в пример другим. Настороженные лица собратьев по перу, сидевших вокруг, приобретали при этом топорные выражения. Подхватить хвалебные идеи шефа и открыто согласиться с ним не решался никто, поскольку его незримо и неслышно вопиющие к мести чувства понимали все. Алик в душе посмеивался над Квашняковым и еще больше старался, чтобы быть готовым в начале следующего года, когда закончится его контракт, начать работу на другом поприще, где потребуется высокая производительность. И сегодня он шел к мэру на прием. Он поднимался по лестнице муниципалитета на третий этаж.
После размолвки это был не первый его визит к Хамовскому. Мэр как-то попросил помочь в работе над своей книжкой и заплатил очень хорошие деньги, причем вперед. Алик взял. Как говорится: «Дают – бери, а бьют – беги». Естественно, постарался. Он написал замечания относительно книги. На это ушло не больше недели, а деньги он получил в размере месячного заработка. Алик понимал, что ему могли и не платить. Этот подарок означал, что его перетягивают на свою сторону.
«А что в том плохого? – спрашивал он себя и сам же отвечал. – Народ проголосовал за действующую власть, как ни объясняй это действие. Народ проголосовал против свободы слова, которую я старался поддерживать в этом городе. Как ни смягчай эти факты, какими бы ни были объективные причины, но все эти события состоялись. С ними нельзя не считаться. Да, я вроде бы иду против своих убеждений, если работаю на власть, но убеждения у меня никто не отнимает. Заработки и убеждения – разные вещи. Говоря объективно, если я работаю в муниципальной газете маленького нефтяного города, то я обязан работать на действующую власть, которую народ избрал, или уходить. Но зачем ломать свою жизнь и карьеру? Как журналист я вырос в этой газете, читатели знают меня как журналиста этой газеты. Я никому ничего не докажу, если уйду, и ничего от этого не изменится, кроме моего личного будущего».
Он зашел в приемную мэра города со всеми подобающими такому визиту тонкостями этикета. Спросил у секретарши, на месте ли мэр.
– Семен Петрович вас ждет, – ответила секретарша.
Алик приоткрыл дверь и с видом человека виноватого заглянул в образовавшийся проем.
– Семен Петрович, можно? – спросил он, стараясь придать своему голосу как можно больше покорности, собственно все это происходило естественно.
Мэр разговаривал по телефону и с несколько недовольным видом махнул рукой, показывая, что зайти можно. Алик зашел, подошел к столу. Мэр протянул ему руку для пожима небрежно и ровно настолько, чтобы Алик вынужден был наклониться над столом, вытянув корпус вперед, тянуться к ладони Хамовского. Но Алик поддержал игру и выполнил то, что от него требовалось. Актерского таланта было ему не занимать.
Они принялись обсуждать интервью. Правок нашлось немного. Алик быстро соглашался со всеми, причем старался это делать опережающе. Руководителям нравится, когда человек их немного боится. Это Алик давно понял.
После согласования газетного материала Хамовский пригласил Алика в небольшую комнатку отдыха, находившуюся в глубине кабинета, больше похожую на кладовку. Рядом с дверью стояло несколько пакетов, бутылок коньяка, детских новогодних подарков. Хамовский взял один из пакетов, и с огорчением, мимолетно возникшем на его одутловатом лице, вручил Алику.
– Вот тебе к Новому году коньяк, жене конфеты, – сказал мэр. – В конвертике немножко денег.
Только они вышли из кладовочки, как в кабинет вошла Сирова, в этот раз сильно схожая с болванчиком. Казалось, толкни ее голову – и она закачается, постукивая спрятанным под платьем противовесом. Мэр профессионально заулыбался, поднялся и пошел ей навстречу, неся в руке красную папку. Они встретились в середине кабинета. Рядом уже стояла секретарша, приняв торжественную позу. Хамовский еще больше расплылся в улыбке.
«Вот уж где актер. Научился улыбаться, аж за душу берет искренностью», – подумал Алик.
В этом момент мэр начал говорить что-то поздравительное относительно Нового года, вручил красную папку с благодарственным адресом Сировой и отдельно добавил:
– А вот вам конвертик, где немножко денежек.
Сирова взяла и удалилась. Вслед за ней направился Алик.
Перед его уходом мэр сказал:
– Алик, я не забыл о твоей просьбе. Мы сейчас над ней работаем.
Он нарисовал руками в воздухе небольшой квадрат, и Алик понял, что речь идет о ноутбуке.
– Спасибо, Семен Петрович, – вымолвил он и вышел из кабинета мэра в состоянии душевного подъема, будто написал добротное стихотворение или статью.
Он спустился по лестнице, оделся в небольшом гардеробе, вышел в морозный декабрьский воздух и пересчитал деньги.
«Пять тысяч. Немного, – подумал он. – Вот если пять стодолларовых бумажек – было бы лучше. Но дареному коню в зубы не смотрят. Могло и вообще ничего не быть…»
Тут ход мыслей Алика прервал один из юристов на букву «С», работавший в «Общественной организации по защите прав потребителей». Он прошел мимо Алика энергично, не оглядываясь по сторонам, на голове его победно темнела зимняя шапка, похожая на буденовку, в руке болтался портфельчик, глаза сияли, он выглядел окрыленным.
«Смешной-то какой, – подумал Алик. – Борется с властью. Зачем? С ней лучше сотрудничать, чтобы иметь деньги. Вот так – в конвертике. И не надо ни с кем воевать. Чудак…».
Алик осознал, что точно так же смотрели на него его враги всего год назад. Ему стало стыдно. Он сегодня получил лишь небольшую подачку и уже так подумал относительно юриста на букву «С», защищавшего в судах права простых людей перед машиной власти, а она, эта машина, давит его своим катком. Он нервничает, пишет апелляции, но обращается опять же к той же власти, которая вся взаимосвязана…
«Это же огромная машина, где каждый винтик получает денег гораздо больше, чем пять тысяч к Новому году. Люди обретают квартиры, машины и множество благ помимо зарплаты. Очень легкие деньги. Плохие деньги, так как не заработаны в привычном смысле этого слова. Они развращают и притягивают. Эти люди уже вряд ли отличат добро от зла. Они будут несмотря ни на что защищать свои источники доходов: свои места, свою власть. Тут не посчитаются с законами, тут не мыслят категориями человеколюбия или высокого предназначения. Здесь думают о деньгах, а те, кто не имеет денег или не имеет их достаточно, видятся смешными дурачками, достойными своей участи и дальнейшего использования», – Алик понял, что его не отпустила горечь поражения на выборах. Он желал противостоять системе, но в глубине души чувствовал, что в таких ситуациях нельзя полагаться на собственное мировосприятие. Искренне народные лидеры появятся, когда народ захочет изменений. Пробиваться в лидеры, когда у народа нет жизненно важных мотивов для поддержки этих лидеров, не стоит, если только не несешь большого и светлого учения, ради которого можно погибнуть или исковеркать судьбу…
«…Я всего лишь человек, и не безгрешен», – завершил цепь размышлений Алик, а юрист на букву «С» скрылся из виду.
***
Вечером в редакции газеты маленького нефтяного города состоялся Новогодний праздник. Явка была строго обязательна. Главный редактор не любил, когда кто-то опаздывает на назначенные им мероприятия. В этом он видел личный вызов и многозначительно говорил:
– Кто не явится, тот, почитай, не работает…
Алик понимал, что это пустой треп, и послать на три буквы своего редактора было бы для него как бальзам на душу, но он не хотел конфликтовать. Он понимал, что в ближайшие годы беззащитен.
Алик пришел на Новогодний праздник и исполнил предназначенную ему роль Бабы-Яги, хотя и предполагал, что в данном распределении ролей есть некоторая насмешка над его борьбой против Семеныча и других чиновников и казнокрадов, над его «Дробинкой», над идеей народного просвещения. Он пришел на Новогодний праздник, надел юбку, кофту, взял в руки метлу и сыграл свою роль с веселым настроением, так что все его враги смеялись. Правда, насчет самого праздника иллюзий не лелеял. Он понимал, что все кончится тостом единственного и неповторимого главного редактора и больше никто не отважится на поздравления. Так уж всех Квашняков поставил. Все смеялись, когда шеф смеялся, все молчали, если шеф молчал. Есть маэстро, а есть хор для поддержки. Никакой самостоятельности – это стало девизом. «Что ж, с волками жить – по-волчьи выть», – подумал Алик. И стал выть…
РАЗГОВОР НА САМОМ ВЕРХУ
«Перед тем, как молния попадает в дерево, на верху идут трения»
– Моих конкурентов надо чаще показывать в неприглядных позах, чтобы даже самый отъявленный мой противник не проголосовал бы за них, – сказал Президент.
– Исполним, – ответил помощник, – Я бы рекомендовал вам вообще отказаться от телевизионных дебатов. Так вы не будете наигрывать рейтинг своим оппонентам, уйдете от ненужных вопросов. По телевизору вас и так будут показывать: вы ж Президент. Вы пойдете в самое смотрибельное время – в новости. Ваши оппоненты будут зубами щелкать.
– Кстати, не забудьте опыт прошлых выборов, – напомнил Президент. – Побольше рекламы гражданственности. Мол, если ты не идешь на выборы, то не гражданин. Нам нужна явка. Пусть народ устыдится. Если выборы состоятся, то…
– Вы неизменно выиграете, – продолжил помощник. – Наши мастера в СМИ вобьют вашу фамилию в голову избирателей. И еще: налоговую полицию перед вашими перевыборами надо кончать. Вокруг них вечно компроматы, а нам проблемы не нужны.
– Это все из-за жадности. Один украл больше, другой – меньше. Зависть. Вот и раздрай в коллективе, – согласился Президент. – Ты прав, надо ликвидировать эту службу.
***
Вся Россия – одна деревня, похожая на маленький нефтяной город, только больше. Не успеют сказать что-то руководители страны, как это становится известно всем приближенным. По ниспадающим ветвям власти слух спускается, как капли дождя по листьям дерева, пока они не намокнут в равной степени, а уж потом вода устремится к земле, которая впитает все, что бы сверху не лилось.
ОТКЛИК
«Лучший среди мародеров тот, кто знает о катастрофе заранее»
В кабинете на самом верху правящей пирамиды России было мало людей, но подробности разговора о ликвидации налоговой полиции достигли Тыренко.
«Ведь все заберут, все, – думал он, – поглядывая на черный кожаный диван с двумя близнецами креслами, телевизор и прочую обстановку офиса налоговой полиции. Половину покрадут при передаче имущества, другая половина придет в негодность при перевозке. Нет, суки, не достанется. Надо все забирать, пока другие не забрали…»
Тыренко вызвал своего шофера, Шестеркина, помогавшего ему перевозить спальный гарнитур предпринимателя Дудкина несколько лет назад. Шестеркин продолжал искренне верить, что только благодаря Тыренко он остался в налоговой полиции после того, как разбил служебную машину на трассе, поэтому вертелся рядом со своим начальником, как преданная дворняжка рядом с хозяином.
– Здравствуй, Шестеркин, здравствуй, родной, – тепло начал разговор Тыренко.
– Здравствуйте, спасибо за все, навеки ваш, – привычно ответил Шестеркин.
– Ты, мил друг, уже, наверное, знаешь, что налоговой полиции конец приходит? – спросил Тыренко.
– Знаю, и от этого грустно мне, – ответил Шестеркин. – Я ж с вами сработался.
– Хочу тебя обрадовать, мил друг, – начал сочинять очередную байку Тыренко. – Для нас с тобой все не так плохо, как для остальных. Ты же знаешь, что на основе налоговой полиции будет создаваться новая структура – государственный контроль над незаконным оборотом наркотиков. Госнаркоконтроль! Туда перейдет все имущество налоговой полиции, туда перейдут и некоторые налоговые полицейские. Так вот: мне предложили должность начальника филиала этой новой структуры в нашем маленьком нефтяном городе. Я долго думал, кого взять в заместители. Долго думал. Решил, что лучшего заместителя, чем ты, подобрать трудно.
– Так я ж навеки ваш! – воскликнул Шестеркин. – Что хотите…
– Ничего не надо, – удовлетворенно прервал Тыренко. – Хотя… Если тебе не трудно, прими все имущество налоговой полиции на себя, побудь материально ответственным, а то у меня дел невпроворот. Устал.
– Нет проблем, – подобострастно согласился Шестеркин. – Сделаем, что надо.
– Тогда все, – известил Тыренко. – Давай иди, работай.
– Рад стараться, – по-армейски отчеканил Шестеркин и только собрался уходить, как Тыренко его окликнул:
– Постой, чуть не забыл. Тут есть кое-какие вещи, которые в свое время предприниматели нам давали для работы. Временно. Надо их погрузить и вывезти из офиса ко мне в гараж, а я их потом предпринимателям сам отдам.
– Хорошо, а когда?
– Надо узнать, когда оставшихся у нас профессиональных ментяр не будет на месте, в особенности – Вити и Кусаева. От них вечно проблемы. Заметят, начнут спрашивать, копаться, а мне лишних седин не надо, надо спокойно вернуть предпринимателям, взятые у них вещи, иначе совесть замучает. Но разве объяснишь это ментярам? Они про совесть не поймут, метят на мое место и, если узнают, что имущество увозим, сразу раздуют скандал о воровстве, и не видать тебе места заместителя…
Водитель ушел, а Тыренко с наслаждением потер лоб и подумал: «Вот и Шестеркин пригодился. Вот ведь как фамилия человека штампует, всегда можно подложить»…
***
Высокий и крепкий, как цементный телеграфный столб, Кусаев, по общему мнению, был самым сильным и грамотным оперативником в налоговой полиции. Его не увольняли, потому что раскрывать преступления более никто не умел и не хотел. Его держали в команде Семеныча, а потом и Тыренко, как вынужденное зло, как держат злую опасную собаку на толстой стальной цепи для охраны и спокойствия богатого дома.
Был случай, когда Витя подошел к Тыренко с предложением:
– Давай продвинем Кусаева наверх. Пусть поруководит.
– А кто работать будет? О деле не думаешь? Есть рабочая лошадка, пусть она и пашет, – ответил Тыренко.
***
Шестеркин быстро разыскал Кусаева, благо помещение налоговой полиции маленького нефтяного городка не страдало обилием кабинетов, и заговорил без предисловия с той мимолетной пренебрежительностью, какая зачастую проскакивает у высокого начальства в обращении к подчиненным:
– Ты сегодня будешь после обеда?
– Нет, а что тут делать? – ответил Кусаев, удивленный необычным интересом Шестеркина. – Заеду к Вите и отправимся за информацией.
– Молодцы, что без дела не сидите, – похвалил Шестеркин. – Давайте – за информацией, надо работать, показатели повышать.
По глупо заданному вопросу несложно проследить ход мысли. Кусаев легко просчитал, что Шестеркин интересовался, будет ли он в кабинетах налоговой полиции, а не радел за показатели, – такого за Шестеркиным не замечалось. «Что-то задумали, падлы», – подумал Кусаев и на всякий случай после обеда вместе с Витей заглянул в офис налоговой полиции…
Возле крыльца вплотную к нему стоял крытый компактный грузовичок. Кусаев с Витей обошли его и остановились. К ним навстречу, тяжело пыхтя, спиной продвигался Тыренко с новым двухкамерным холодильником на руках. В темноте коридора светлела натужная морда Шестеркина, державшего холодильник с другой стороны. Витя заглянул в кузов: там почти все. Ближе стояли два кожаных кресла и диван из кабинета Тыренко, чуть дальше выглядывал стеклянный журнальный столик и еще что-то.
– Куда вещи грузите? – спросил ошеломленный Кусаев.
– Подожди, – сказал Тыренко, задыхаясь. – Сейчас закончим…
Тыренко не обеспокоился тем, что его увидели за выносом мебели. Он привык перестраховываться. Все было законно. В этом деле ему помогла налаженная Семенычем связка с бухгалтером. Жена удалого Братовняка переоценила имущество, сняла с него амортизационные, то да се, и кожаная мебель, на которой если муха и сидела, то недолго, вышла примерно по стоимости двух табуреток. Что не купить?…
Холодильник удобно встал рядом с кожаной мебелью, съев оставшееся в кузове место. Тыренко вытер ладонью пот и сказал:
– Налоговой полиции кранты, а я все это брал в аренду. Надо отвезти хозяевам. А вы что не при делах?
– Мимо проезжали, – ответил Витя. – Смотрим, грузовичок стоит. Мало ли что…
– Не беспокойтесь, не воры, идите, – ответил Тыренко и деловито обратился к Шестеркину:
– Телевизор-то мы забыли…
Шестеркин кинулся за телевизором, его на ходу остановил окрик Тыренко:
– Стой, вторым рейсом возьмем…
Кусаев и Витя направились дальше.
– Что-то не нравится мне все это, – поделился сомнениями Кусаев. – Телевизор – подарок мэра города на день налоговой полиции. Тогда еще десятилетний юбилей справляли. Помнишь? От каждой организации – подарки. Тыренко занес их к себе в кабинет, и они исчезли, как голуби в ящике фокусника. Телевизор – последнее, что осталось.
– Да он все к себе домой прет. Вспомни, как-то торт на всех подарили, так он ни с кем не поделился. А импортные вентиляторы на стойках? – подхватил тему Витя. – Семеныч куда справедливее был: не только для себя, но и для личного состава старался. При нем человек семь в налоговой полиции квартиры получили. При Тыренко – один, который с Донецка приехал и осел в службе безопасности вместо меня.
– Профессионалов почти не осталось, всех разогнал, – разгорячился Кусаев. – С милицейским образованием в налоговой полиции всего два человека: ты да я.
– Что ж, развал налоговой полиции закономерен, – весомо оценил ситуацию Витя. – Когда полиция была создана, то вложенный в полицию рубль окупался более чем стократно. Сейчас – самим бы прокормиться.
ПЕРЕГИБ
«Мыльные пузыри красиво летят, пока не лопнут»
Спустя неделю после перевозки мебели, когда Шестеркин полностью вошел в роль будущего заместителя начальника Госнаркоконтроля и важно прогуливался по коридорам с высоко поднятой головой, а спиной такой ровной, что казалось, будто он спрятал под пиджаком гладильную доску, его внезапно вызывал к себе Тыренко и сказал следующее:
– Радуйся и танцуй: кончают нас окончательно. Готовь помещение к сдаче, считай и переписывай имущество. Скоро у тебя будет новое место.
Ошалевший Шестеркин устремился исполнять…
Когда Кусаев пришел на работу, то, дойдя до своего кабинета, внезапно замер и призадумался. Все его вещи лежали, сваленные в кучу, в коридоре. Когда стопорный этап недоумения миновал, Кусаев быстрым шагом застучал в дежурную часть.
– Что случилось-то, кто выбросил мои вещи?! – крикнул он, потирая ладони и разминая пальцы.
– Тыренко распорядился, чтоб я твои вещи вынес, потому что кабинеты сдавать надо. Забирай их и вали отсюда, – начальственным тоном ответил Шестеркин при всех.
Разгневанный Кусаев побежал к Тыренко.
– Это ваш приказ вещи выбрасывать в коридор? – спросил он.
Тыренко умел читать по лицам людей. Он не любил конфликтов и вулканических эмоций.
– Какой приказ? – переспросил он. – Не знаю такого. Шестеркин самодеятельность устраивает…
В дежурной части Шестеркина уже не было.
– Мужики, где он? – спросил Кусаев.
– К себе пошел…
Кусаев заглянул в кабинет Шестеркина без стука, приличествующего входу подчиненного в начальственный кабинет. Шестеркин сидел за столом, сосредоточенно смотрел на экран компьютера, быстро-быстро перебирал пальчиками и не обратил внимания как на неучтивость вошедшего, так и на него самого. Кусаев бойко прошел к столу и взглянул на экран компьютера. Шестеркин резался в виртуальную военную стычку, под названием «Черный ястреб», между живучим американским десантником, которым управлял сам Шестеркин, и множеством пустынников с автоматами. Игра шла без звука, но данное обстоятельство не убавляло эмоциональности: Шестеркин при попаданиях в его компьютерного солдата откидывался на спинку стула, словно пулю принимал сам.
– Почему вещи из кабинета выбросил? – крикнул ему Кусаев. – Ты что самоуправством занимаешься?
– Иди ты на …! – грубо крикнул Шестеркин, всем телом ощущая себя в кресле заместителя начальника, а они так и должны укрощать подчиненных. Сам неоднократно слышал.
Шестеркин послал Кусаев на три волшебные буквы, образующих знаменитое слово ненормативной лексики, которое можно вполне спокойно воспринимать на заборах и на стенах подъездов, но не в отношении себя. Щеки Кусаева немедленно запылали, будто их отмороженные хорошо растерли снегом.
– Ты что извилины в бантики заплел? – переспросил он. – Зачем мои вещи выбросил?
– Иди ты на …! – повторил Шестеркин гадкое слово на этот раз с усталыми начальственными интонациями и стал ждать, когда его оппонент, наконец, признает в нем шефа и уйдет. Однако случилось по другому.
Кусаев без разговоров и предупреждений со всего маху кулаком ударил Шестеркина прямо в скулу, потом вытащил его в коридор, принялся пинать, приговаривая:
– Зубы еще не отросли, чтобы кусать Кусаева…
Шестеркин цеплялся за косяки, втягивал тело назад в кабинет и отчаянно брыкался. Кусаев вытаскивал его и опять пинал. В какой-то момент Шестеркин изловчился, вскочил на ноги, кинулся назад в кабинет, забился под стол, где тонко и громко завизжал:
– Не бей!!!…
ВОЛГА
«Во многих вещах есть единственная ценность, что достаются они почти даром»
– Хорошая машина, хорошая! – приговаривал Тыренко, обходя черную служебную «Волгу», стоявшую в гараже налоговой полиции. – И скоро не наша будет.
– Рухлядь же, какая хорошая? – поправил начальника Шестеркин, темнея синяками.
– Ведь почти не катались на ней, почти… – продолжал сокрушаться Тыренко, имея в виду себя.
– Да уж покатались… вот если заменить двигатель, тогда как новая будет, – сказал Шестеркин. – Сальники в порядке. Корпус не ржавый. Коробка передач идеальна…
– Что ты насчет двигателя сказал? – спросил Тыренко.
– Говорю, там единственное – двигатель меняй и все. Движок попался неудачный изначально, – повторил Шестеркин.
– А сложно двигатель заменить? – заинтересовано спросил Тыренко.
– Был бы двигатель…
Тыренко неожиданно одухотворился лицом, как поэт, нашедший интересную идейку, и пошел к себе в кабинет, а по пути раздумывал:
«Ведь в пустых разговорах из ничего возникает истина. Удивительное дело – разговоры. Вот в пустом кошельке деньги сами собой не появятся. В пустой породе – ни нефти, ни золота, а разговор с самым глупым человечишкой может разродиться золотником. Тут налоговую кончают. Каждый день без выноса имущества к себе домой идет не в радость, и эта еле движимая машина как кость в горле. А тут всего-то делов оказывается, что двигатель заменить».
Тыренко зашел к себе в кабинет, потянулся к телефону и замер под мягкий распевный голос радио:
От разорения души,
От пелены в глазах
Слова, слова, слова нужны,
Когда любовь в словах.
И этой истине простой
Вся жизнь подчинена:
Смертелен разговор пустой,
С друзьями речь – Весна.
«Правильно иной раз гуторят, – подумал Тыренко на манер Семеныча, будто кресло или сам кабинет сроднил их. – Зачем нам разорение, если есть друзья».