Университет гудел с самого утра. Все обсуждали московские события этой ночи: террористами был уничтожен штаб Православной дружины. Погибло более десятка человек. Противостоять вооружённым нападавшим было невозможно, ведь члены дружины имели право носить только дубинки и газовые пистолеты. Нескольких застрелили, а остальных взорвали вместе со зданием.

Высказывались версии о причастности как мусульман, так и атеистических групп. Идя по коридорам ВГУ, Савва услышал множество гневных слов в адрес и тех и других. В воздухе стояли тревога и ожидание чего-то экстраординарного.

Савва отыскал в аудитории Данилу и сел рядом.

– Что думаешь? – спросил тот.

– А что думать? Не нравятся мне эти лица в коридоре. Просто так это не пройдёт.

– А мусульмане наши не пришли сегодня. Одни мы – дураки, припёрлись.

– Мы-то причём? – раздражённо бросил Савва. – Мы что ль взорвали крестоносцев этих?

– Посмотришь ещё. Коржаков вон у двери так и сверлит нас взглядом, видел? Держись рядом, если что.

Прозвенел звонок, но лектору понадобилось ещё минут пять, чтобы успокоить аудиторию. На экране одна за другой появлялись физические формулы, чертились какие-то графики, но мало кого в зале они занимали в этот момент. Вдруг из динамиков под потолком раздался суровый голос диктора:

– Внимание. Просим всех преподавателей прервать занятия. Прослушайте выступление протопресвитера Алексея по поводу ночного нападения на штаб Православной дружины в Москве.

В зале все замерли в ожидании. Наконец, трескучий голос протопресвитера обратился к слушателям:

– Православные! В этот скорбный для нас и всей русской православной церкви час…

Савва слушал речь священника, и с каждой минутой в нём росло чувство – вот оно, начинается! Мир уже не будет прежним. Протопресвитер говорил о душах погибших, об их героизме, о вселенском зле, заключённом в террористах, «кем бы они ни были», о необходимости всеобщего единения и отпора врагам веры.

– …Мы призываем вас сделать всё, чтобы жизнь православная трагически не обрывалась, чтобы мир и безопасность нашего народа были надёжно защищены! Кто «не берёт креста своего и не идёт за мной, меня не достоин», сказал господь. От вас и только от вас теперь зависит будущее церкви и народа нашего. Да пребудет с вами господь!

Зал взревел, студенты били кулаками по креслам, топтали пол. Многие вскочили с мест и что-то кричали. Людская лавина двинулась к дверям, не обращая внимания на беспомощного лектора, одиноко стоявшего за кафедрой и даже не пытавшегося что-либо возразить.

Данила с Саввой смешались с беснующейся толпой и вскоре оказались в коридоре, куда вывалили студенты и из других аудиторий. Во всеобщей неразберихе они протиснулись к лестнице, спустились на первый этаж и благополучно покинули здание.

Ноябрь 2043 года. Россия, Воронеж

С момента московских событий начала октября Савве стало неуютно в университете. Когда он появлялся на общих лекциях, однокурсники презрительно косились в его сторону и кто-нибудь, бывало, цедил сквозь зубы «Отступник!» или «Сатанист!»

Савва уже давно не посещал собрания у Потапа: все договорились переждать «острый период воспаления» православных чувств. Однако студенты и так раньше догадывались, что дружба с Данилой – это дружба не просто одногруппников и игроков одной баскетбольной команды, но и единомышленников. Теперь же все догадки вылились в открытые обвинения. Втолковывать что-то смысла не было – никто не хотел от Саввы объяснений или оправданий. К счастью, до столкновений дело не доходило, но каждый день Васильев шёл в университет готовый ко всему.

С Катей пока тоже не ладилось: они виделись на лекциях, разговаривали, но встречаться в свободное время Пантелеева отказывалась до тех пор, пока Савва не забудет о Всевидящем и Всезнающем. Васильев злился и мучился, но переступить через себя не мог. Срабатывали появившиеся ещё прошлой зимой и окрепшие за год упёртость и желание делать всё наперекор.

Не проходило и нескольких дней, чтобы в городе не случалось чего-нибудь экстраординарного с участием православных дружинников или просто религиозных фанатиков. Исчез один из активистов дарвиновского движения, выйдя в магазин за хлебом. Сожгли машину преподавателя биологии медицинской академии. Группа подростков избила военного лётчика, не пожелавшего зайти в церковь помолиться. Прокатилась волна задержаний атеистов дружинниками: в полиции их оставляли на один-два дня якобы за хулиганство, а потом отпускали. Но даже один лишь факт проведения ночи в ИВС сильно сказывался на и без того зыбком положении атеистов в их рабочих коллективах. Начались увольнения.

Как-то на большой перемене Савва столкнулся в холле университета с двумя знакомыми по потаповским собраниям. Они предложили ему вместе пообедать в соседнем кафе.

– Ты уже видел Ленина на площади? – спросил один из парней у Васильева, когда троица спускалась по лестнице к выходу.

– Конечно, я ж там утром проезжаю.

– Вот сволочи! Памятник им виноват. По телевизору вчера показывали митинг этот: подкатили пожарную вышку и оттуда пару вёдер краски выплеснули. Памятник красный весь стоит, а толпа радуется.

– Некоторые, кстати, яйцами даже кидали, – добавил другой парень.

Вышли на улицу.

– Отмывать, наверное, не будет никто, – предположил Савва.

– Да какой там…

Вдруг откуда-то слева крик: «Вон они!» Савва не сразу сообразил, что это о них. Один из его знакомых бросился в сторону, но споткнулся и упал. Васильев повернулся влево и тут же получил удар ногой в грудь. Рухнув на асфальт, он уже не видел, что стало с его товарищами. Под градом пинков Савва успел перевернуться на живот, закрыв голову руками. Его пытались развернуть, и когда это на мгновение удалось, кожаный ботинок ударил Васильева по зубам. Мысли спутались, руки, защищавшие голову, ослабли. Откуда-то издали долетел знакомый голос: «Этому достаточно! Хватит!»

Декабрь 2043 года. Россия, Воронеж

В больничной палате рядом с кроватью Саввы сидели Катя и Данила. Единственный сосед, готовящийся к выписке, вышел в коридор, чтобы не мешать друзьям разговаривать.

Как попал в больницу, Савва не помнил – пришёл в себя уже в палате. Родители оплатили трёхместную, так что Васильев выздоравливал в относительном покое. По прошествии нескольких дней он уже мог вставать, но до сих пор был ещё слаб.

Катя говорила об участившихся драках в городе, о поджогах машин, погроме в кафе на проспекте Революции, где собралась компания атеистов, а выследившие их фанатики набросились прямо внутри заведения. Чтобы немного разрядить атмосферу, Данила рассказал забавный случай. Савва рассмеялся, но тут же прикрыл рот ладонью – он стеснялся сломанных передних зубов. Мысли о них не покидали Васильева целыми днями: и когда улыбался, и когда не мог откусить кусок хлеба, и когда шепеляво произносил слова. Каждый раз он злился, думал о протезах, но понимал, что быстро их не поставят, и это злило его ещё больше.

Наконец, друзья собрались уходить. Данила попрощался и вышел. Савва взял Катю за руку, сжал её ладонь в своих, посмотрел в глаза. Он не сказал ничего, но Пантелеева всё поняла по взгляду, в котором смешались благодарность, нежность и надежда. Когда Савва потянул её к себе, Катя не поддалась, сказав мягко:

– Не надо, не сейчас. Мне пора.

Она высвободила руку, наклонилась и поцеловала Васильева в щёку.

– Выздоравливай.

После ухода друзей Савва лёг и уставился в потолок. Не хотелось ни о чём думать, ничего делать.

Сколько он так пролежал, не известно. Заскрипела дверь, но Васильев не повернулся, подумав, что это наверняка вернулся сосед.

– Ну, здравствуй, Савка, – раздался голос Андрея. – Выздоравливаешь?

Савва еле сдержался, но не повернулся и не ответил. Коржаков подошёл, сел рядом. Положил на грудь Васильеву лист бумаги:

– На – почитай. Полезно будет.

Тот взял лист, поднёс к глазам, выхватил несколько фраз: «…согласно новому закону о запрете пропаганды атеизма и эволюции…», «…жёстко пресекать все выступления…», «…увольнение…арест…». Потом сел и прочитал листовку полностью. В голове пронеслось: «Что же теперь будет?»

– Ну, ты понял, что вы… они проиграли? – подал голос Андрей. – Теперь, когда пропаганда атеизма запрещена, ты будешь продолжать их поддерживать?

– Буду, – твёрдо ответил Савва.

– Дурак! – Коржаков поднялся, обошёл кровать и встал напротив Васильева. – Они же вносят раскол в наше общество, как ты не понимаешь?! Страна, народ никогда не будут едины, пока существуют такие отщепенцы. А нам надо идти вперёд, развиваться, строить светлое будущее, наконец! Ты что, против этого?

– Если это ваше будущее, то против.

Андрей хлопнул ладонью по спинке кровати, подошёл к окну и снова повернулся к приятелю:

– А помнишь, Савка, как мы ловили сатанистов в лесу?

– И не поймали.

– Ну и что? Пролазили там до самого вечера, потом тропинку в темноте еле нашли. Вот было время…

– Сейчас всё изменилось, Андрей.

– Но ведь можно вернуться назад. Всё будет как прежде. Было у тебя временное помешательство, ну и ладно. С кем не бывает? Савка, а?

– Понимаешь, Андрей, не те методы выбрала наша церковь. Воздействовать надо на разум, а не на тело. Не кулаком вбивать веру, а разговором и убеждением. Вот по этому пути я бы пошёл с тобой. А так – нет, извини уж. Тут я – пас.

– Чудак! – воскликнул Коржаков. – Да если ж с каждым разговаривать, всей жизни не хватит. А страну надо сейчас поднимать. Не завтра, не следующим летом, а сегодня. Не хотят жить в поставленных рамках – их дело. Пусть уматывают за границу. Или в тюрьму. А сопротивляться будут – и кулаком можно, и палкой. Да. Такие времена, Савка. Что участвовать в войне не хочешь, я понимаю: с детства ты малахольным был. Но за этих-то что цепляешься? Тоже хочешь палкой по хребту получить?

– Принцип важнее. Они все не заслужили того, что вы с ними делаете. Я так считаю. И в этой войне буду на стороне справедливости.

– Значит, палки попробовать хочешь? – процедил Андрей. – Не хватило, видать. Ладно, дальше с тобой говорить смысла нет. Ума, смотрю, не прибавилось. Сам ещё прибежишь, да поздно будет. Пока.

– А ты ведь тоже там был, – твёрдо проговорил Савва вслед выходившему в открытую дверь Андрею.

Тот резко обернулся, и Васильев увидел в его глазах понимание смысла сказанной фразы. Коржаков не ответил. Лишь хлопнул за собой дверью.

нварь 2044 года. Россия, Воронеж

Новый ‘44 год в Воронеже отмечали с размахом: повсеместные митинги, гуляния и крестные ходы во славу церкви и светлого будущего страны. Отмечали назначение в новогоднюю ночь премьер-министром лидера партии «Православная Россия» и рождественский подарок властей Православной дружине – присоединение их к полиции в качестве особого подразделения со всеми полномочиями. Савва, как и большинство атеистов, старался в эти дни без лишней надобности на улице не появляться: от пьяных дружинников, полицейских и православной молодёжи всего можно было ожидать.

Поздним субботним вечером 9 января, в самый разгар рождественских святок, Савве позвонил Данила:

– Минивэн твой свободен сейчас?

– А что?

– Рассказывать долго. Бери и приезжай в универ, к служебным воротам. Там объясню.

Пока Савва одевался, в комнату зашёл отец:

– Ты куда?

– В университет попросили приехать. Я «Ладу» возьму.

– Зачем?

– Там перевезти что-то нужно в другой корпус.

Леонид Владимирович посмотрел пристально на сына и вздохнул:

– Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь.

Савва промолчал.

Ворота открыл Данила, впуская минивэн внутрь. Двор практически не освещался: только у самого въезда горел фонарь. Савва вышел из машины:

– Что случилось?

Гусельников хлопнул друга по плечу:

– Пошли, по пути всё расскажу.

– А охранники где? – покосился Савва на сторожку с тёмными окнами.

– Не наше с тобой дело.

Они вошли в здание.

– Идём в библиотеку – там Нелюбов ждёт. В общем, такое дело: в понедельник приедут изымать эволюционистскую литературу. Что с ней будут делать – не знаю. Сжигать, наверное. Надо все особо ценные книги погрузить к тебе в машину и вывезти.

– Куда?

– У Трофа спроси.

Войдя в библиотеку, друзья сразу натолкнулись на деловитого Нелюбова:

– Савва, – начал профессор без лишних преамбул, – я надеюсь на вашу помощь. Книги надо спасти обязательно.

– Трофим Сергеевич, а куда везти-то их?

– Пока не знаю, – задумчиво проговорил Нелюбов, пролистывая каталог на служебном сенсорном экране. – Главное – погрузить, а куда везти – разберёмся позже. Сейчас составлю список, и начнём.

– Трофим Сергеевич, список не готов ещё? – Из-за стеллажей с книгами вышла Катя, чем немало удивила Савву:

– Ты как здесь?

– Так же, как и ты – книги спасаю.

– А ещё кто-то будет?

– Да, должны ребята подойти – помочь грузить.

– А везти, значит, некуда? – переспросил Савва.

– Пока нет. Но мы что-нибудь придумаем, – отмахнулась Катя.

– Так, – отрезал Васильев и положил ключи от машины на стол. – Грузите без меня. Я скоро, – и выскочил из библиотеки.

– Куда ты? – крикнул ему вслед Гусельников.

– Грузите, – прокричал в ответ Савва.

Через час к тем же университетским воротам подбежал Савва и увидел, что его ждали: из темноты под свет фонаря вышла Катя. Открывая створки, сказала:

– Ты долго. Куда бегал?

– Домой, – он вошёл внутрь. – Погрузили? Нет?

– Почти. Тебе ещё достанется.

Они вместе закрыли ворота и под хруст снега в ночной тишине пошли к машине.

– В общем, так, – сказал Савва. – Книги повезём к нам в деревню. А долго так, потому что с отцом воевал.

Он усмехнулся и спросил:

– Ты не замёрзла тут меня ждать? Мороз всё-таки нехилый.

– Ничего – мне Данила ещё свою куртку одолжил и шарф. Видишь же.

– Да темно тут, не заметил.

нварь 2044 года. Россия, Воронежская область, село Старая Хворостань

Старая Хворостань растянулась по левому берегу Дона вдоль дороги из Нововоронежа в Давыдовку. Все улицы пролегали между рекой и дорогой, и только одна, Лесная, шла перпендикулярно по левую от дороги сторону. С десяток домов, поджимаемых высокими холмами с севера и сосновым лесом с юга. Зимой засыпанная снегом улица становилась тупиком, а с приходом тепла превращалась в просёлочную дорогу, ведущую к пахотным полям местной фермы.

Светало. Но Лесная не спешила просыпаться: зима да к тому же воскресенье. Торопиться некуда.

Перевалило за полдень, когда на крыльцо небольшого, но аккуратного домика, щурясь от яркого солнца, вышел молодой парень в куртке с меховым воротником. Проходившая мимо женщина окликнула его:

– Савва, это ты что ли?

– Да, Ольга Андреевна, здравствуйте, – улыбнулся Васильев, приложив ладонь ко лбу козырьком. – Вот приехали с друзьями отдохнуть немного. Воздухом свежим подышать.

– А, понятно. Родителей нет?

– Куда ж им? Завтра на работу. А мы тут с недельку поживём. Может и побольше. К экзаменам поготовимся.

– Ну, давайте. Родителям привет передавай, когда в город поедешь.

– Хорошо, передам. Ольга Андреевна, а магазин открыт сейчас, не знаете? Мы с собой из Воронежа мало чего привезли.

– Да вот только оттуда, – заверила соседка. – Всё открыто.

– Спасибо, – поблагодарил Васильев, спустился с крыльца и пошёл открывать гараж.

За завтраком Савва, Данила и Катя решали, что делать дальше.

– Когда обратно поедем? – спросил Гусельников. – Во вторник-среду?

– Я предлагаю пожить тут до экзаменов, – ответил Васильев, – чтобы в городе лишний раз не светиться. Во вторник поеду в Воронеж – осмотрюсь, к Трофу схожу. Заодно Катю отвезу домой.

– Почему это меня домой? – возмутилась Пантелеева.

– Потому что так будет лучше, – заверил Савва. – Мамаша твоя переполох не поднимет. Ты ж понимаешь, что полицаям и пэдэшникам сейчас только дай за что-нибудь уцепиться. А мы все пути сюда должны отрезать. Поживём здесь с Данькой до сессии, потом встретимся и решим, что дальше будет.

– Согласен, – ответил Данила. – Кать, в самом деле, родители твои ничего заподозрить не должны. Тебе лучше в городе жить.

– Ладно, Даня, – смирилась Катя. – О мамашке своей я и не подумала.

– Ну вот и хорошо, – Васильев встал из-за стола, чтобы поставить чайник.

Под вечер следующего дня, утопая в сугробах выше колен, Савва отправился в лес на вершине холмов: подышать сосновым воздухом и подумать о завтрашнем дне.

Утренние новости не порадовали: в стране ввели институт православных судей. Оказывается, всю осень готовились поправки в гражданский и уголовный кодексы, и теперь судить будут в том числе за нарушение христианских законов. А это значит, что в опасности, как минимум, все атеисты, а может быть, даже мусульмане, евреи и приверженцы других конфессий. Хотя Савва не думал, что власти на это пойдут в ближайшее время: слишком велика вероятность гражданской войны. Атеистов же не так много, причём кто-то в сложившейся ситуации точно примет православие, чтобы не попасть под суд. С ними справятся быстро. По крайней мере, с теми, кто будет продолжать жить легально.

Что же делать Даниле, Потапу и другим? Скрываться? Где? Расползтись по деревням или в Воронеже по подвалам-гаражам скитаться? А зимой с этим туго – мороз как-никак. Ну, положим, Гусляр здесь останется, а другие? Нельзя же забить весь этот маленький домик атеистами. В селе тоже свои полицаи есть: «заметут» сразу же.

А в России скоро все начнут ходить строем под штандартами с распятым Иисусом. Шаг влево, шаг вправо – расстрел. Этого так добивался Андрей. Вот где его «светлое будущее». Молитвы и марши, молитвы и марши. Никаких сомнений, вольнодумств и философствований. Никаких генетик, эволюций и прочих, отвлекающих от истинной веры, учений. И что же будет? Снова средневековье? Инквизиция, теперь уже православная? Сжигания дарвинистов на кострах? Бред какой-то!

Но сейчас думать об этом бесполезно. Надо встретиться со всеми в городе, поговорить, разобраться, так ли всё плохо. Там и решим.

Васильев смотрел с высоты холма на село и думал о том, как много повидали эти места. Международные ярмарки, долгое время существовавшие здесь в XIX веке, на которые приезжали купцы из далёкого Ирана. В XX веке атаки фашистов с правого берега Дона, залпы орудий, укрепившихся там на вершинах меловых гор, и стойкую оборону советских солдат-атеистов. А теперь Хворостани предстоит повидать православные репрессии. Только нет тех солдат, чтобы сдержать эту яростную атаку. Ирония судьбы…

«А положение-то у меня сейчас выгодное, – усмехнулся Савва, сидя на поваленном стволе. – Я вроде как православный, хотя и замечен в связях с атеистами. Но это мы повернём как надо. Главное, что пока я буду вне подозрений, сюда никто с проверками не нагрянет. Интересно, а Катя и сейчас будет требовать, чтобы я полностью отрёкся от бога? Завтра по пути с ней поговорю. Катя должна всё понять, особенно то, что со мной она будет в безопасности».

Войдя в дом, Савва заметил, что за закрытой дверью гостиной тускло горит бра. Он уже собирался повернуть входную ручку, но услышал голос Кати:

– Ты мне будешь звонить?

– Отсюда нельзя, – ответил Данила. – Мы ж не зря из телефонов батарейки повытаскивали. Даже если один раз вставить, существует вероятность, что засекут.

– Тогда как в Воронеж приедешь, сразу позвони, хорошо?

– Обязательно.

Савва нарочито громко распахнул дверь. Данила вскочил с дивана ему навстречу:

– Ты уже вернулся? Ну, что там – мороз?

Васильев взглянул на Катю, сидевшую на диване, поджав ноги, потом посмотрел на друга и ответил:

– Ну да, мороз, – повернулся и пошёл в свою комнату.

– Ужинать будешь? – спросил Данила.

– Ешьте без меня.

Гусельников оглянулся на Катю и кинулся вслед за Саввой:

– Погоди, Савка, – он вошёл в комнату друга и прикрыл за собой дверь. – Я тебе должен сказать…

– Не надо. Мне ты ничего не должен: я тут как бы и не при делах.

– Ну как же? – не понял Гусельников.

– Вот так. Иди ужинай. Давай.

– Ну ладно, – Данила вышел в коридор и, захлопнув дверь, направился на кухню, где уже гремела посудой Катя.

Утром никто не вспоминал вечерний разговор. Все тихо позавтракали, и Савва отправился выкатывать машину.

Когда Катя села в «Ладу», Васильев подошёл к другу, стоявшему на крыльце:

– Ты по селу много не ходи, с местными особо не общайся. По мелочам только если. Я приеду завтра к вечеру или утром в четверг. Если в четверг не вернусь, можешь включать телефон и звонить мне, Кате, родителям моим. Узнаешь, что случилось, тогда решай сам, как дальше. Понял?

– Инструкции усвоил, – попытался пошутить Гусельников. – Вы там осторожней.

– Не боись, доставлю Катю до дома.

– Да я не про неё… То есть, не только про неё.

– Ладно, ладно. Всё. Давай, – Савва протянул другу руку, а тот крепко её пожал в ответ.

Через минуту машина скрылась за поворотом, а Данила вздохнул и вошёл в дом.

До города ехали молча.

«Всё правильно, – думал Савва. – Данила высокий, сильный, решительный. Атеист опять же. А я что? Мечущийся между двумя стульями, как сказал Андрей. И решимости выбрать один из стульев мне не хватает. Да, может, и не хватит. Катя свой выбор сделала, и сейчас не та ситуация, чтобы обижаться, рвать отношения и тому подобное. Плевать! Жил один, и дальше проживу».

В городе Катя включила телефон, который сразу разразился градом сообщений о пропущенных звонках. Подъехали к её дому, остановились. Перед тем как выйти из машины, Катя прикоснулась к руке Саввы и сжала его кисть в своей. Тот повернулся, поймал взгляд пассажирки, и от бушевавшего в её глазах океана эмоций и невысказанных слов защемило в груди. Всё было в этом взгляде: и понимание, что Савве больно думать об отношениях Кати с Данилой, и просьба о прощении, и утешение, и грусть…