Сколько людей, про которых ты думал, что любил, мелькнули и отошли в далёкий резерв памяти. А те, кто близко – именно что ближние. Ближе не бывает… сколько бы раз ни казалось мимоходом, что они надоели, ну, просто достали!. Но мы ведь и сами себя ещё как порой достаём – больше, чем кто бы то ни было! Как это мы вообще сами с собой, такими, уживаемся!
Нет, с Ромкой или Мариной мне ужиться гораздо легче, чем со мной!"
Конечно, заходил он и к другим детям. Вообще в больнице все стали как бы одной семьёй.
Данила, что странно, выписали раньше Ромки. Может, оттого что сращивать было нечего? Ромке теперь, хочешь не хочешь, осталось "соревноваться" только с девочками. Воли ждали, о ней мечтали, о ней переписывались. Смс-ки несли любые мимолётные весточки о скором освобождении. Окна палат смотрели на осень, а окна планшетов и телефонов – на волю. Выписывали одних, других: "Осенний перелёт начался" – сказал Ромка. "Хромоногих уток", – невесело пошутил Кирилл, чтоб хоть как-то его подбодрить. Уж слишком было видно, как нетерпеливо он ждёт своей очереди. Смски призывно курлыкали: "Я выписываюсь. Ура!!! А ты когда?" "Скоро", – увы, точнее Ромка не мог ответить.
Всё на свете легче вытерпеть, когда знаешь, что будет конец и что он близок. (Так верующие терпят больницу всей земной жизни). Выписка наполняет смыслом всё. Ждать можно… когда есть чего ждать.
Но иногда как раз то, что очень близко… кажется, что не наступит никогда. Близко, как линия горизонта. Как рай. Таков уж закон нетерпения! Зачем должно пройти время? Зачем что-то будет, а не есть? "Будет" – не настоящее время, а стало быть, событие не настоящее. Нас там ещё нет.
Где я – и где событие, которого я жду?
Ромка деловито рассказывал, что костная мозоль должна нарасти. И тогда кость будет снова крепкая и можно будет ходить. Нашёл в инете "Аппарат Елизарова", прочитал всё о нём в подробностях. Делать-то всё равно нечего. Скоро все медиками станут. Медицину на себе изучают! Не больница, а медицинский лицей. Бесплатное, притом, практическое обучение.
А Кирилл слушал его и как мог, поддерживал своим присутствием. (И ещё тем, что его выписали – он стал теперь живой весточкой иного, свободного мира!) До этого в жизни были не дела, а делишки. Дело – это сидеть с раненым братишкой, болтать с ним… разговаривать с Богом через болтовню с ним. Да-да! такие разговоры с человеком при таких обстоятельствах – это и есть самая лучшая на свете молитва Богу. Его-то мы не видим, зато Человека видим всегда.
Обычно Детство, оставив нас будто бы навсегда, заходит потом ещё несколько раз в жизни – в образе братишки, сына, внука. Почувствовать себя по-настоящему взрослым можно лишь держа Детство за руку. Парадокс, но, пожалуй, формула полноценной взрослости: Детство + Ответственность.
"У меня есть брат… у меня есть брат…" – это ошеломляющее открытие пульсировало в сердце Кирилла. Из разряда тех банально звучащих в словесной передаче мировых открытий как, например, "Я живой" или "Бог есть" или "Сейчас лето". Мы обычно до такой степени живём во сне, что в момент пробуждения приходится открывать наяву то, что знали всегда в дремоте.
Когда вдруг встречаешь исключительно важного в твоей жизни человека, почти никогда не знаешь, как выразить ему свою любовь. Потому что это настолько выше всех слов и земных стереотипов, что… только и остаётся – молить за него Бога как за самого себя. Когда нечего сказать о своих чувствах самому человеку, есть что о нём сказать Богу. Он всегда – Третий. Невыразимые без Него отношения и есть – самые высокие в нашей жизни. Критерий всего подлинного – Его участие.
Лето кончалось. Ночь, вечная союзница Зимы, перейдя в наступление, прорвав августовский рубеж, завоёвывала себе всё больше пространства, и не замечать этот стратегический перелом стало уже невозможно. Но… столицей Ночи была Вифлеемская звезда.
Господь успел преобразиться на Фаворе, Матерь Божия готовилась к окончательной, уже неразлучной встрече с Сыном. Люди готовились к выписке.
"Сейчас сменим одежду – и выздоровеем", – примерно таким было глубоко подсознательное отношение к уходящему лету. Будто всё зависит от обстановки и с её сменой автоматически исправляется. Лето невыносимо пропахло войной, аварией, бедой и хотелось уж поскорее сбросить эту окровавленную одежду – "жить, как люди".
Кажется, только весной и осенью облака такие разноцветные и так гоняются друг за другом. Ускорение облаков – знак ускорения времени. Каждый день был похож на калейдоскоп дождей и солнца: в огромном окуляре неба всё переворачивалось каждый час. То тёмное сверху, светлое внизу, то наоборот. То борода ливня, то поток лучей. Или – то и другое сразу. Сколько чётких диагоналей, сколько "открытых переломов неба", ещё и "со смещением"!
Август спешил отмежеваться от аварии преждевременно-осенними дождями: это всё было до… я здесь ни при чём, я лишь получил отвратительное наследство умершего маньяка. Я – уже почти сентябрь, хотя по недоразумению меня ещё считают несколько дней августом… но скоро календарь перелистнётся и окончательно явит мою полную непричастность.
Месяц Август стал кесарем августом уже вконец одряхлевшей империи Лета, и похоже, началось великое переселение народов с севера. Ветров, дождей и птиц. И целой боевой колонны месяцев, кончающихся на "брь".
Автобусных гладиаторских боёв больше не будет… наверное.
Всё возвращалось наконец в осень-зимо-весну – единый, никогда не кончающийся прохладный сезон. Было ли вообще лето? Похоже, это оно трагически произошло во время аварии, а не наоборот. 14-й Год произошёл в эпоху Аварии. 22-летняя аварийная жизнь мелькнула коротким замыканием.
II.
Осень, что же будет завтра с нами?
Ю. Шевчук
1 сентября.
Непонятный день календаря.
Что год грядущий нам готовит?
Раньше у большинства народов год начинался либо 1 марта, либо 1 сентября (и то, и другое гораздо логичней, чем где-то посреди зимы). В этом году 1 марта было менее всего похоже на праздник… Кирилл даже помнил ощущение, что духовно авария совершилась именно тогда: август стал лишь временем принесения её плодов. В жизни каждого человека и каждой страны есть несколько худших из худших дней. "1 марта 2014 года – пожалуй, самый катастрофический день в жизни России: ну, как минимум, за последние 20 лет", – думал Кирилл. "Полугодовая годовщина" навевала на него самые мрачные воспоминания. Тот непрощённый день в канун Прощёного воскресения он помнил буквально по минутам, как и день аварии.
Вечером Президент обратился в Совет Федерации за "разрешением" использовать вооружённые силы на территории Украины. Разумеется, депутаты проголосовали "за" единогласно: как бы всё ни обернулось, гибнуть-то в любом случае – не им. Кто не сошёл с ума от пропаганды, понял всё однозначно: война объявлена. Началось! Сколько ни старались в те дни пропагандисты доказать, что война – это не война, всё было слишком понятно с первых же секунд.
"А ведь, в сущности, в тот день произошла такая же катастрофа, как с нашим автобусом – такая же цинично-судьбоносная, внезапная, вероломная… – только во много раз больше по масштабам. И до сих пор трудно сказать, когда же в этом году сильнее изломалась вся наша привычная жизнь: 1 марта или 10 августа? До сих пор невыносимо памятно то чувство тошноты, то ясное осознание Беды-бедищи, когда людей в людях уже нет: когда всё решает "царь" из бездны, а политики – только его более или менее добровольные игрушки. Такие роковые дни, "случайно" залетевшие в наш календарь из преисподней, не забываются потом до конца жизни. Мы не знаем, как выглядит ад, но порой узнаём его запах в земных событиях".
В тот вечер, 1 марта, Кирилл стоял на перекрёстке, где только что установили светофор со звуковым сигналом. И всё время, пока он ждал зелёного света, стучал метроном, как при минуте молчания. Отстукивал что-то роковое, замогильное, неостановимое. Горел кровавый "красный человечек". Стоял столбом, как идол, ждущий жертв. И, казалось, конца не будет стоянию и стуку. Тоске не будет конца, не будет зелёного: вечер сей насильственно переключил даже время на иной ход.
И сам механический звук в нечеловеческой монотонности казался настолько безысходно трагическим, что хотелось одной силой мысли взорвать этот потусторонний светофор, чтоб только не стучал молотком по мозгам, не заколачивал где-то там, вдалеке, авансом бесчисленные гробы. (Оказывается, жуткое для психики изобретение эти метрономы!) Есть минуты в жизни, которые лучше не вспоминать в подробностях, чтоб не сойти с ума..
Так звучит пульс беды. Так она отсчитывает свои первые шаги… и сколько их ещё будет? Никто не знает. Даже те, кто сами открыли ей дверь. Юбилейно-военный, страшный год начался. То, что казалось невозможным, даже не произносимым, совершилось: Россия и Украина – теперь враги. "Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью!" Отныне всё будет развиваться по закону кошмара. А снявши голову, по волосам не плачут. Если где-то случатся беды мелкие, кто же им придаст значение на фоне огромной, главной, неизбывной…
"Если уж даже я в первые же минуты чётко понимал, что будет столько жертв, неужели Президент со всем своим штатом советников не догадывался!"
Где бы нашёлся тот маленький мальчик, который, как в старой легенде, заткнул пальцем дырочку в прохудившейся плотине и тем спас Голландию от наводнения. Если б только можно было сейчас остановить всё это в самом начале!
Война – как болезнь, и конца её ждёшь как выздоровления близкого человека.
Глупость в политике сделать так же легко, как врезаться на полном ходу в ограждение и переломать кости пассажирам. Какая-то секунда! А вот сглаживать её последствия так же долго и трудно, как правильно срастить все эти страшно раздробленные и смещённые кости.
Ломать – не строить, убивать – не воскрешать!
14-й год – вообще год аварий. У нас – ДТП, у России с Украиной – ДНР. Водитель нашей страны врезался на полном ходу и, кажется, сам ещё не до конца осознал, что же натворил! Господь за что-то – видимо уж, как говорит Марина, за нашу традиционную национальную гордыню, – попустил и эту катастрофу катастроф. Вот такую вот: когда мы брата потеряли. Я-то брата Ромку – нашёл, а мы все Украину потеряли.
Коллективная мания величия куда опасней индивидуальной. Если один болной вообразит себя Наполеоном, от этого не будет плохо почти никому. Если целый народ вообразит, что ему всё позволено, потому что он самый великий – пиши пропало! Войны, кризисы и диктатуры будут ему лечебными процедурами во вселенской психушке. Пока не вылечится или не умрёт.
Всё совместилось. Авария автобуса, авария лета, авария России, авария души… Извечный августовский кризис (кстати, по одному из забытых народных апокрифов, Адам именно в августе яблоко съел: когда же ещё поспевать яблокам). Вся надежда только на неземного спасателя. Я забыл Его телефон!.. Но к счастью, Он, по-моему, и Сам уже спешит: Рома, Марина, Данил Ему дозвонились… а Таня, похоже, и вовсе с глазу на глаз всё передала.
Напряжение, висевшее в душе Кирилла все предыдущие месяцы тягуче-недоброго 14-го года, наконец разрешилось. Правда, разрешилось оно катастрофически, зато полностью изошло грозой. "Раз это случилось… волноваться больше нечего!" Как ни странно, именно такое сомнительное утешение оказалось самым действенным: со дна пропасти уже никуда не упадёшь. Лучше исправлять последствия катаклизма, чем мучительно и тупо ждать, когда он неизбежно произойдёт. Прошлого мы уже не боимся!.. От него мы лечимся. (Единственное, за что стоит сказать спасибо времени!)
Рано или поздно долгожданное сбывается. 5 сентября Ромку наконец выписали. Правда, в гипсе ему предстояло пробыть, по прогнозу врача, ещё месяца три (как и его маме, выписанной за три дня до того) – но это уже дома.
Домой, домой! Паломничество затянулось почти на месяц, но теперь-то уж точно – последний его день, финишная прямая. Отец Кирилла приехал за Ромой на своей машине.
Небо, по случаю праздника, расчистилось. Зажглись во всю яркость паникадила преждевременно пожелтевших деревьев (из-за холодного лета всё шло по опережающей), а выше их засиял во всю ширь голубой витраж – самая большая в мире по диаметру соборная "роза".
– О, меня сейчас понесут как папу римского! – прокомментировал виновник торжества. – Я же Роман.
Кирилл осторожно нёс Ромку до машины на руках.
– Помнишь, мы с тобой уже как-то были "Рабочим и колхозницей"? – по привычке прищурившись, комментировал Ромка. – А теперь я даже не знаю, какой из нас памятник получается… но, наверное, какому-нибудь спасателю, который выносит ребёнка. Ты – героический спасатель, а я…
– Не смеши, а то уроню, – почти серьёзно посоветовал Кирилл.
Несколько месяцев назад фотоаппарат запечатлел их, когда Ромка, встав на какой-то высокий, но неудобный пенёк, балансировал на одной ноге и пытался схватиться за Кирилла, а Кирилл в этот момент тоже тянул руку, чтоб его поддержать… вышел без всякого сознательного позирования, действительно, известный памятник работы Мухиной.
Да уж! И когда Ромка сможет снова так владеть ногами? Кирилл вспомнил маринин рассказ: в автобусе-то после катастрофы Ромка тоже стоял на одной ноге (наверное, почти так же, как на том фото). "Мам, я живой!.." Ну да, на одной ноге – значит, живой: как же иначе. Мёртвые в такой позе не стоят. Вот тебе и "Рабочий и колхозница"!
На усеянном жёлтыми "билетиками" дворе работал крошечный фонтанчик.
– Надеюсь, монетки на возвращение кидать не будем? – иронично сощурился Ромка.
Да, пока они были в больнице, успел смениться сезон. Вот человек засыпает в один день и просыпается в другой – он к этому привык и потому нисколько не удивляется ежесуточному чуду. А здесь, "проспав" почти месяц, "пробудились" не в новый день, а в новый мир. Всё – иное, и даже воздух пахнет иначе. Ромка, пока его переносили в машину, шумно втянул носом непривычный запах листвы. Хотя бы запах! Пошуршать по ней кроссовками в эту осень, видимо, не придётся.
– Ну и затянулось наше путешествие! – выдохнул он.
– Ну, с Богом! Последний его этап, – перекрестившись, констатировал Кирилл. – Как говорит одна знакомая игуменья, "пусть вас Михаил Архангел на крылышках донесёт".
– Когда потонул большой корабль, до берега добираются на шлюпках, – сказал Ромка. – Так и мы: начинали путешествие на автобусе – а заканчиваем уже на своей машине.
Усаживаясь вслед за ним автомобиль, Кирилл вдруг услышал по радио обрывок сообщения: в Минске наконец заключено бессрочное перемирие между представителями ДНР и ЛНР и Украиной…
"Надо будет запомнить дату – 5 сентября 2014 года. Как-никак двойное событие: выписка из больницы и из войны". Перемирие похоже на снижение температуры у больного. Когда ещё будет окончательное выздоровление, Бог знает – но радуешься, хотя бы тому, что сейчас хорошо!
Войне надоело продолжаться, как надоело продолжаться лету, и она взяла антракт. Рано ли, поздно ли, за всякой болезнью неизбежно наступает выздоровление, как за всякой войной мир (даже если выздоровление иногда приходит в форме смерти, а мир – чьей-то капитуляции).
И ещё Кирилл вдруг вспомнил. А ведь преподобный Сергий всё исполнил. Прошло 25 дней, и молитва о мире исполнилась… хотя бы частично, в виде перемирия. И молитва о счастье исполнилась… хотя бы частично, в виде выписки.
В русских сказках есть вода мёртвая и вода живая: и та, и другая одинаково нужна для воскрешения героя. Одна сращивает раны, убивает саму смерть, другая лишь после этого даёт жизнь. Потому, когда нам слишком плохо, надо понимать, что это плохое умирает – перед весной нужна осень.
Когда кончается безнадёжная борьба августа за существование, всегда приходит парадоксальное чувство обновления. Словно оборотная сторона весны вдруг разыгрывается во всей полноте. Чем тяжелей было лето, тем светлее воспринимается осень. Мы будто голосуем за неё авансом, как за новую жизнь.
– Люди летом отдыхают, а мы будем от лета отдыхать, – как всегда, точно выразился Ромка.
Чем-то здоровым веяло от этого ненадолго воплощённого в деревьях совершенного света, от крепкого, пряного настоя. Сентябрьский зверобой заварили, только залили его лучами, а не водой. Всё обновлялось на глазах. Мимо проехала машина, засыпанная опавшими листьями – зримый образ осени. И неряшливости владельца.
Рябины в этом году было много, как красной икры на нересте. Небесная Рыба, наверное, несёт такую вот пасхальную икру. Кирилл смотрел на рябины и видел в них свидетельство, что всё будет хорошо.
Осенний свет и воздух – лимонад для детей, шампанское для взрослых: вот тебе встреча Нового года!
"Выписка, по-моему, так и должна быть – либо осенью, либо весной: в Эпоху Перемен".
Закончилась летняя поездка. Настало время осенних путешествий по огромному миру квартиры – разными необычными способами. Оказывается, удобнее всего перемещаться на попе: кто болел, тот знает.
"Никаких там по-пластунски! попа – самое надёжное транспортное средство!" Купили ещё, правда, инвалидное кресло.
На некоторое время Марина и Ромка сделались "водителями категории И", как сами выражались. У них было одно кресло на двоих, и они то и дело шутливо спорили за него. "Ну, мам, ну, дай покататься! Ну, ма-м!"
"Бип-бип! Дорогу маме!" – весело оповещал Ромка, когда мама совершала длинную поездку по квартире. "Внимание, шлагбаум открывается. Внимание, шлагбаум закрывается!" Потом Ромка и сам отправлялся в свои увлекательные поездки. Проспект коридора, площади комнат, перекрёстки дверей, узкая, сложная трасса кухни.
Им было весело. Из всего на свете можно сделать приключение, если только не слишком серьёзно относиться к своим бедам. К чужим-то всерьёз – это пожалуйста, а к своим – не стоит.
– Как дела? – спрашивали по телефону участливые знакомые.
– Да у нас всё стабильно! – бодро отвечала Марина с кресла. И это была полная правда. Стабильность в таком деле (точнее, безделье) – прежде всего. Никуда от неё не убежишь, даже если сильно захочешь. Кто-то сказал: мудрость заключается в том, чтоб не изображать деятельность, когда нечего делать.
Странно! Всё было в порядке… оттого, что осень? оттого, что никуда не надо спешить? Оттого, что все вместе – и все дома. Душа вернулась домой. Тоже выписалась, наверное.
Когда спустя два месяца Ромка вдруг поделился радостью: "Я уже могу стоять на двух ногах", вроде бы, не сентиментальный Кирилл чуть не поперхнулся… безо всякой зубной пасты. Это Ромка первый раз стоял (пока ещё не ходил) с гипсом на одной ноге.
– А мама уже ходит, как человек, – радостно рассказывал он кому-то по телефону.
"Господи, и что же Ты подарил нам в этом году всей этой историей? Слава Тебе, что Ты даришь то единственное, чего в нас не было. Каким путём? ну, пусть даже таким".
Гипс сняли с первым снегом. Будто это природа сама так придумала, по своей странной, иррациональной логике: зачем белый гипс на ноге, когда вся земля теперь в белом? Пусть малое уступит место большому и за ненадобностью самоупразднится.
Бог поднёс Ромке к выздоровлению белый торт зимы. И это было получше, чем какой-то там день рождения.
"Срослось удовлетворительно…" – объявил доктор.
– Удовлетворительно? Значит, жизни можно поставить уже твёрдую "троечку", – сказал Кирилл. – Летний "неуд" исправлен на доп-сессии. Посмотрим, что другие сессии покажут. Что год грядущий нам готовит?
В это время мимо важно прошествовал кот.
– Что кот грядущий нам готовит? – переиначил Ромка.
Сколько месяцев заняла физическая реабилитация, но кто посчитает, сколько времени нужно на моральную реабилитацию после такого года… в котором их авария стала всего лишь эпизодом гигантской кровавой мистерии с роковыми для России цифрами 1 и 4.
И когда в Новогоднюю ночь на фоне Кремля не последний актёр этой мистерии толкал свою обычную поздравительную речь, говоря о "беспрецедентном единстве" кого-то с кем-то (с ним, любимым!), Кириллу показалось, что его сейчас стошнит перед экраном остатками уходящего кровавого года, как тошнило тогда после "псалмов" Ильи.
3. Портал лета
Давным-давно, по ту сторону
снов, на земле стояло детство.
Татьяна Толстая
Здесь тепло. Начало лета.
Памятник с латунной тростью.
Даль надеждами согрета.
И никто не помнит осень.
Алена Каримова
В один из вечеров просыпаешься, как медведь, от долгой спячки. Над зелёной майской землёй распускается после заката сиреневое небо…
Значит, опять сирень расцвела?
Портал из лета в лето – сработал.
* * *
Ровно через 9 месяцев после выписки (как раз по окончании учебного года) Рома с мамой отважились на новое путешествие – навестить "костромскую бабушку", маму Марины. Предполагалось, что потом, в течение лета, они ещё поедут из Костромы куда-нибудь на теплоходе. Отпуск-то в марининой школе – на все каникулы. Не прочь был прокатиться и Кирилл: обещал позже, как освободится от дел, приехать в Кострому и вместе подумать:
– После вашей книжки мне что-то тоже на теплоход захотелось.
В общем, "планы у нас на лето наполеоновские", как выразился Ромка. Наполеон, правда, до Костромы не дошёл.
Ехать, к счастью, предстояло только в поезде. "Со вчерашнего года" до сих пор было как-то трудно заставить себя сесть в автобус. Ничего не поделаешь: поставарийный синдром! И по железной дороге можно, и по Волге можно… а вот по прошлогодней памяти на том же, на чём ездили тогда – нельзя. Впрочем, когда-нибудь и это пройдёт.
Бабушка жила в пригороде Костромы – в Селище, на высоком правом берегу Волги. А Селище переходило в Городище. Древний город на другом берегу был сценой, а здесь – бархатная от зелени театральная ложа со стульями деревенских домиков.
– Наш адрес – диктую: село Селище, город Городище, кот Котище, жук Жучище… – весело декламировал Ромка от нечего делать. И чем больше добавлял всё, что видели глаза, тем веселее становилось. Словно сам воздух здесь пьянил и смешил, и сами названия, слова, созвучья… – всё не как в душном городе.
И, пожалуй, это был, действительно, Адрес – истинный адрес счастья.
Сочинялись на радостях сами собой и другие каламбуры: "Котлета – кот лета – летний кот". Да, и коты тут были – "целых трое штук", и лето тут – "целых трое месяцев" впереди.
А дом с большим чердаком, отделанным в своё время дедушкой под настоящую каюту, тихо плыл без устали днями и ночами через Время.
Вот и начиналось путешествие, спускались порубежные сумерки. Марина выглядывала в ночь и ей было немного страшно, что время летит так быстро. Тот плавный ритм настоящей жизни, которая в нас, никак не совпадает с тем бешеным ритмом, который вовне.
"Вновь и вновь, в который раз, я слышу, что время ускоряется! Простые деревенские старики-старушки, знать не знающие теории относительности, дружно говорят, что время ускоряется. Что раньше, мол, оно шло совсем не так: в него "помещалось" гораздо больше. Что минута тогда - это совсем не то, что минута сейчас. Впрочем, когда "тогда" и когда "сейчас"? Время нечем измерить, потому что оно и есть – мера себя самого. Потому-то оно и лукаво, что само себя измеряет, контролирует, и никак его не поймаешь даже на самом заведомом шулерстве. Но ведь всё внутри нас – просто всё! – чувствует, свидетельствует, кричит, что оно – ускоряется. Мы только не знаем: ускоряется лишь в нашей жизни по мере взросления? или ускоряется по всей Вселенной?.. Может, и то, и другое. Но одно несомненно, что "дни лукавы"? Дни точно лукавы! Такое ощущение, что обман – всё, что связано с ними. Каждый день, едва успев начаться, тут же обрывается. Словно ты собираешься неторопливо, с удовольствием, вдумчиво почитать самую большую Книгу самого лучшего Писателя – несомненно чувствуешь уже по первым строчкам, что ничего важнее и интересней никогда не встречала… и не встретишь!.. – но кто-то невидимый и неостановимый нагло, со смехом перелистывает каждую страницу прежде, чем ты успеваешь добежать глазами хотя бы до половины. Причём, дальше страницы мелькают всё быстрее и быстрее – до трещоточного звука. Только такое чтение и разрешается в здешней библиотеке.
И кто всё-таки первый придумал определение: "Время – всеобщее, ускоряющееся свободное падение… запущенное грехопадением"?
"Боже, что нам теперь делать-то? Что делать, чтоб не прожечь жизнь, которую Ты в том году, в том аду, дал нам второй раз!? Время убивает нашу победу – ту, которую Ты подарил. Господи, ну веди нас опять Сам – мы ведь опять всё испортили и заблудились!"
И вдруг… за неуловимой занавеской сна как-то сразу включился новый день: волшебной зелёно-золотой лампой. Сон – маленькая машина времени, переносящая тебя на несколько часов вперёд. В ту самую даль, про которую обычно говорят, что она "вечера мудренее". В звенящее от света, дымчатое-объёмное раннее утро. В весну дня!
От светящейся листвы за окном вся комната наполнена зелёным чаём. Стрижи весёлым, торжествующим писком прошивают мир. Словно соединяют нитками своих траекторий что-то видимое с чем-то невидимым.
Выглянешь в окно. Мир в июне не просто зеленеет – он кипит от переизбытка зелени. Он заворачивает тяжёлые ветки над землёй, связывая венки, в верхнюю половину которых вплетена листва, в нижнюю – трава. Каждая аллея в заросшем саду – изумрудный водоворот, каждое крылечко, веранда – мол, к которому приплёскивают живые волны. Каждый дом, возле которого хоть что-то растёт (хотя бы куст!) – уже дача. Каждое окно – дверь в Лето. Запахи, цвета, звуки… весь мир – один организм, и сегодня он – на максимуме своей энергии. Если б был какой-нибудь барометр Жизни, его бы в это утро просто зашкалило.
Высовываешься из своего "иллюминатора" в зелёное море и чувствуешь, что оно бескрайнее: все эти палисадники – только лагуны единого, почти безбрежного Летнего океана. Его берега определяются не пространством, а временем, они называются Май и Сентябрь. Но сейчас корабль только-только отчалил от Мая. Круиз только начался, всё впереди, и от этого-то так хорошо на душе.
Странное дело: летом, даже просто выглянув из окошка, чувствуешь себя уже на природе. Особенно, в первые дни – отвыкнув за 9 месяцев от этого рождества новой всеобщей жизни. Всё живое!
Вспоминаешь, бывало, начало лета в школьные годы. Оба слова – Начало Лета, – надо писать только с большой буквы. Это же подлинный Новый год! Впереди – 92 дня свободы! Если детство – самая радужная пора жизни, то в самом детстве есть какое-то… ещё большее Детство. Оно-то и называется Лето. И наверное, логично, что День защиты детей – именно 1 июня: самая красная дата в году для всех детей… по крайней мере, "школьнообязанных". Каникулы, пока они впереди, кажутся бесконечными, как жизнь. До сентября ещё далеко-далеко, как до старости. Да будет ли он вообще?
Шумит-шелестит Лето Жизни. Кажется, вечны мы и вечно оно! Хотя, пожалуй… не кажется, а так и есть. Это, наоборот, кажется, что оно когда-нибудь кончится. Осень – вовсе не конец Лета. Это просто переход на другую орбиту, которая по касательной сначала уводит нас от него, а потом снова приводит. Само Лето бесконечное, вневременное. И Жизнь – вневременная…
В нашем мире столько временных удовольствий (за которые, в основном, надо дорого платить), что мы слишком часто путаем их со счастьем. Но по-моему, единственный критерий настоящего счастья – насколько твоё созерцание мира в этом состоянии возвращается к детскому. Если ты вновь, хоть на какое-то время, видишь всё, каким видел в детстве – значит, это возвращение из "Матрицы" в реальность.
И стоишь, и смотришь, и вспоминаешь, и просишь Того, Кто всё может:
"Отпусти нас в те широты, где счастье, отпусти нас в ту долготу, где мир в душе. Отпусти нас в те края – на карте или на календаре, – где всё встанет на свои места".
А Он, наверное, ответит: "Да Я разве не пускаю – вы же сами не идёте!"
Лето – уже которое по счёту! – идёт… а мы не идём.
Нет, уж сегодня-то с нами точно что-нибудь произойдёт!"
Первый в году выход к реке: к зримым Дверям Лета. Только сегодня они окончательно распахнулись. Только с этого порога Лето по-настоящему начинается.
Дует ветерок, как сквозняк в дверях. Течёт река.
Стоишь-стоишь на пороге высокого обрыва и вдруг понимаешь, вопреки математической логике, что полжизни прошло, но вся жизнь впереди! Это – формула вечности. "Ещё не жаль огня, и Бог хранит меня". Сохранил в катастрофе – сохранит и впредь. Жизнь – чистый лист, и надо опять с радостной готовностью ждать, что же Бог теперь на нём напишет. Лишь бы твоя книга всегда была тобой открыта. А уж Он-то напишет точно.
"В самом царском городе российской провинции должно же с нами что-нибудь интересное случиться!?"
Марина с Ромой шли вдоль крутого берега искать удобный спуск к воде. Идти пришлось довольно долго.
А небо лучилось зноем. Прятались в нём лишь самые лёгкие облака: "вздохи жары". Почему-то от них было хорошо. От одного взгляда они будто подхватывали твою душу, как ангелы: с ними легче шагалось, как на крыльях, как под веерами. Глянешь вверх – и нет пекла, а есть Тепло.
Облака. Тайна самой-самой глубокой летней глубины…
– Мам, а как ты думаешь, "лето" – от слова "лететь". Или "лететь" – от слова "лето"?
– Не знаю. Спроси у него сам, – предложила Марина.
– Да ведь оно не ответит, я думаю!
– Значит, кто-то другой за него ответит. Вот щас появится кто-нибудь прямо посреди жары, подойдёт к нам и скажет: "Здрасьте. С летом вас!"
– Здрасьте!
С мамой и сыном поравнялся мальчишка на велосипеде – шустрый наездник ромкиного возраста с коротко стриженной, пушистой, одуванчиковой макушкой. Да, одуванчик на велосипеде… или репейничек – немножко ёжиковатый, с твёрдыми пушинками. Марина почему-то про себя решила, что его зовут Серёжа… по волосам, что ли, решила. Переливались на солнце искры волос и спицы колёс.
Собственно, это "здрасьте" необычным совершенно не было: в глубинке дети традиционно здороваются со всеми взрослыми – знакомыми и незнакомыми. И взрослые друг с другом здороваются.
Но мальчишка, кажется, был непрочь и "кроме здрасьте" поболтать.
– Что, любите рекой любоваться? – поинтересовался он.
– Да.
– Я, прикиньте, тоже люблю. А вы здесь, наверное, новенькие? Я вас раньше что-то не видел.
– Ну, зато сейчас увидел, – улыбнулась Марина на такую приветливую провокацию. – Будем знакомы. Я Марина, а это мой сын Рома. Роман Палыч.
– Очень приятно. Саша! Александр Сергеич… но не Пушкин. Вы меня только Пушкиным не дразните… а то все достали уже! А вы видели, вон там змея валялась?..
– Да-а, ещё как видели! – включился Ромка.
– Это я её переехал… нечаянно, конечно. Я специально-то никого не переезжаю: все же жить хотят, правильно, да? Даже змеи. Просто на скорости ехал. Думал, шланг – оказалась змея.