Время жечь мосты и взлетать?
Или время спать?(2)
Когда вред – дело, а когда – неделание?
– Да в том-то вся беда, Кирилл, что на практике человек давным-давно и напрочь разучился отличать голос Бога от голоса лукавого. Как и вообще – Бога от лукавого… Главная и худшая путаница всей нашей жизни! Я ж вот тоже долго думала, с чего у меня тоска… и вдруг, знаешь, в одну секунду успокоилась, как только поняла: это же месть – просто месть! а значит, мы движемся в правильном направлении. "Бес бесится!" – как говорит в таких случаях мой духовник о. Павел. Иногда перед чем-то важным нас прямо-таки пытают неожиданным депрессивным состоянием – и всегда "за дело"! Да это ж натуральная пытка: чтоб мы отказались или хотя бы заколебались в принятом решении. Вот, – говорит бабушка, – была в наших краях старая народная припевка:
Ах ты, ад-адушка!
Ах ты, гад-гадушка!
В том смысле, что уж знаем, мол, мы тебя как облупленного – зря маскируешься. Люди-то были простые, а в таких духовных вопросах куда мудрее нас! А я хоть и не знаю, как они, но всё-таки всегда говорю себе: "Делай что должно – и будь что будет!"
– Будь что будет, – повторил за ней Кирилл и отправился спать.
"Время выключить свет и дожить до утра…" – как поёт Шевчук.
Перед некоторыми важными событиями волнуешься почти как перед смертью: представить завтрашний день иногда так же трудно, как загробную жизнь. То есть мы почти одинаково достоверно знаем, что и то, и другое есть… но вот как оно там!? Главный вопрос "как"? Что нас ждёт по ту сторону ночи?
И как вообще можно представить, что "сегодня" вдруг превратится в бесповоротно улетевшее "вчера", а пока не существующее "завтра" – в самое настоящее "сегодня"!?
Где же рождается настоящее?
"Господи, обнови во мне всё, что надо обновить, и уничтожь всё, что надо уничтожить", – помолился Кирилл, уже почти засыпая.
(1). "Литургия" – дословно переводится: "общее дело" (греч.)
(2). А. Макаревич "Рождественская"
Часть IV. Царство
Пилат сказал Ему: итак, Ты -
Царь? Иисус отвечал:
ты говоришь, что Я Царь.
Ин. 18, 37
Всё мёртвое плывёт по течению,
против течения может плыть
только живое.
Г. К. Честертон ,
"Вечный человек"
1. Тутаев
На дорогу надел струны новые…
Ю. Шевчук
Путешественников, как только они прошли трап, окутал особый, едва уловимый запах теплохода – совершенно неповторимый, как неповторим запах метро. Длинные половики в коридорах, глуховато-мягких и уютных, как хоббичьи норы, латунный блеск перил от ныряющих и возносящихся трапов: большой дом на воде, плавучая гостиница.
Всё живое так преображённо-светло отражается в воде, что вдруг, помимо всяких научных теорий, понимаешь, что из воды-то оно и произошло. Из неё вышло – и к ней тянется. Материнская ласка воды к миру как-то особенно явственно чувствуется в таких путешествиях. Даже в одном созерцании воды есть что-то очистительное, а уж полным погружением в неё ещё Иоанн Предтеча "крестил в покаяние". Вода-жизнь, вода-очищение, вода-возвращение… ведь возле неё мы все – немножко дети! И путешествие на теплоходе – самое детское из всех…
Такое ощущение, что наши путешествия живут самостоятельной жизнью – как некие субстанции, персонификации Вечного Пути. Порой приходишь к выводу: это не совсем мы выбираем маршруты – это они сами как-то выбираются. Географическая мистика в чём-то сродни биографической: и тут, и там как-то непостижимо сочетается наша воля с волей Творца – и выходит непредсказуемый, но всегда очень логичный конечный результат. Мы куда-то едем и где-то оказываемся. Всякое путешествие, осознаём мы или нет – немножечко репетиция Главного Пути, который нам всем предстоит. Маленькое, пока временное расставание с привычным нам мирком. Превращение земных, оседлых проблем в неактуальные.
Путешествие из дома… домой. Коротенький прорыв в экзистенциальное, говоря умным языком. "Кто решился, тот прав, даже если не прав в мелочах"(1).
Погода стояла ветренная. По небу показывали сюрреалистический мультфильм про странных зверюшек, спещащих куда-то. Теплоход медленно плыл туда же, куда и облака: пунктирно очерченная река в небе полностью совпадала по течению с рекой земной.
Планета вертится, и реки ветров плавно текут над нами. Поэтому где бы мы ни были, мы всегда – на вечной Реке. Иногда кажется, что всё человечество живёт на её берегу. На древних фресках так и изображался водный поток, исходящий от Престола Божьего (позже его место стал занимать змей человеческих грехов – смысл изображения поменялся на прямо противоположный). Река всегда в чём-то сродни фрескам, а фрески – реке.
На теплоходе в воде не искупаешься, зато можно всю дорогу купаться в воздухе. Над потоком – другой поток. Приподнимаешь ладонь – и она плывёт в невидимой струе. Струи ощутимо обдувают-омывают тебя.
– Ветер сам держит руку, как море! – восхитился Ромка. – Ещё прям ладонь так ныряет то вверх, то вниз. Вот сам попробуй.
– Ага-а! Рука прям в воздухе лежит, – подтвердил Санька.
Оказывается, это вполне доступно: пока не умеешь летать сам – зато уже летает хотя бы твоя рука. Частичная невесомость!
– Чай не утопнем! – привычно хихикнул Санька.
Потом вдруг обернулся к Марине, держа ладонь по ветру:
– Это я с Богом за руку здороваюсь.
– Какие слова! – вдруг отреагировала стоявшая рядом девушка и обратилась к Марине. – Как вы хорошо воспитали своих сыновей: они у вас, действительно… без Бога ни до порога!
– А как вы угадали, что мы её сыновья? – хихикнул Санька.
– Да вы очень похожи на маму, что ж тут угадывать! – простодушно объяснила девушка.
– Что правда, то правда – о-очень похожи! – подмигнул Саша. – Я Александр, а это Роман… а вот этот вот, ну самый такой сыни-ище! – это Кирилл. Будем знакомы.
– А я – Вера.
Кирилл присмотрелся к Вере. На вид она была примерно его ровесницей. Приятное лицо… правда, что-то в нём было слишком вдохновенное. Из тех видов вдохновения, которые заставляют выражаться штампами. Сразу видно убеждённо верующую девушку – немного, наверное, не от мира сего… но разве это плохо? В её глазах было что-то под стать проплывающим пейзажам, где много берёз и церквей – словно из одной она только что вышла и как-то сразу перешагнула на их корабль.
Тутаев в этот момент возник по обоим берегам совершенно неожиданно, как самый сказочный город, какой только можно себе представить на наших просторах. Как заповедник Руси посреди России, как совсем уж неправдоподобная Божья выдумка о том, какой могла бы быть страна – но люди, живя в ней, в эту выдумку не поверили. Таким, каким Тутаев открылся – таких городов не бывает… увидели – не верьте своим глазам! Ущипните себя – может проснётесь?
Тем россиянам, кто искренне считает, что Россия – говно, лучше Тутаева не видеть, чтоб не разочароваться.
– Когда долго не бываешь в древнерусских городах, начинаешь испытывать ностальгию в своей стране по своей же стране, – выразилась Марина. – Даже не той, "которую мы потеряли", а той… которой и не было, но могла бы быть. Мы все могли бы быть другими. Есть же такая частая описка: вместо "страна" пишут – "срана". А по-моему, мы дружно всей своей жизнью делаем эту описку: несколько поколений творим как будто всё от нас зависящее, чтоб буква "Т" выпала. А так бы хотелось уже вернуться в страну!
В этом городе-стране Бог сотворил для людей зелёные пирамиды холмиков, аккуратно разрезал их оврагами и расставил вдоль берега. А люди сотворили для Бога церквушки и с удовольствием расставили их и на макушках, и на откосах, и у фундаментов пирамид. Неправдоподобный пейзаж вдвойне неправдоподобно отражался и неправдоподобно удваивался. Теплоход проходил сквозь строй церквей и колоколен. Ярко-красочные, словно нарисованные, они смотрели и сверху, и снизу – с высокого берега и из воды. Луковки и шатры в самых разных сочетаниях составляли силуэты, по выразительности напоминающие что-то живое – то были, если угодно, лики русского зодчества.
Бывает, что в красоте отчётливо виден не стиль архитектуры, а стиль жизни. Причём – внутренней, молитвенной. Это когда Человек и Бог здороваются, а не просто одинокие люди на унылых берегах скучают. Здесь даже нет места отдельным чудесам, потому что всё – чудо.
Когда находишься в таких городах, трудно воспринимать мир невидимый менее реальным, чем видимый! Настоящее – воскресенское, преображенское, архангельское – окружает тебя настолько тесно, что ты "чувствуешь себя внутри фрески". В них – какое-то другое пространство. Будто сама "обратная перспектива" затягивает тебя внутрь. В мир какого-то святого измерения. Тебя окружает что-то бесконечно здоровое и естественное. Оптимальное соотношение покаянного и радостного, постного и Воскресенского.
Путешествие по древним городам России само по себе способно воцерковить человека, если он "имеет глаза, чтобы видеть".
– В лес идут за грибами, а в древние города – за Богом, – сказала Вера. И тут же зачем-то поспешила пояснить. – Где-то я это прочитала.
– А я вспомнила Аксакова, кажется, об Угличе, что он имеет "религиозную физиономию". – поддержала разговор Марина. – Хоть на современном языке и забавно звучит – зато самая суть! В те времена обычными считались выражения типа "физиономия здания", "физиономии башен". А здесь – "религиозная физиономия города". Вот так и проходят перед нами города-личности. Город-мученик Углич, город-митрополит Ростов, город-монах Сергиев Посад, город-князь Владимир, город-царь Москва. Общаешься – как с людьми, и если "город верующий", он много нового может рассказать.
Стоянка в Тутаеве была запланирована лишь на обратном пути. Так что сейчас теплоход просто "принимал парад церквей". Всё важное обычно так и происходит: сначала только первый взгляд, потом – настоящая Встреча как таинство.
Река тянулась ровно, как коридор: картинная галерея холмов и храмов. Даже страшновато оттого, что здесь Он так близко. На тихоходном кораблике не убежишь от встречи. Для того, чтоб остаться "спокойным" атеистом, здесь надо приложить немалое усилие.
– А где же сам город? – удивился Саша, видя везде только поселковые дома и палисадники.
– Да во-от же – ты что, слепой!
– А где большие дома?
– Да вот как-то уж без больших домов…
– Получается, такой милипизерный, Богом забытый городок?.
– Нет! Богом-то как раз не забытый – людьми пока забытый. А Богом… Вон Его здесь сколько!
Пламенеющая в зелени Казанская церковь по правому борту казалась паромом, который вот-вот спустится на воду и соединит берега удивительного городка. Другие церквушки отступили от воды подальше и даже пытались спрятаться за деревцами и домами, но не слишком-то старались – высокие купола и барабаны, в любом случае, их выдавали.
– Бог играет с нами в прятки, но всё время поддаётся, чтоб мы Его нашли. – сказала Марина. – Только ведь мы до того "умные", до того отучились от детских игр, что умудряемся даже и так Его не найти. Может, потому Он и говорит всем: "будьте, как дети", что дети-то всегда найдут спрятавшегося взрослого. От них и прячься не прячься – увидят.
– А Тутаев – это от слова "тут"? – перебил Саша.
– Нет, это в честь какого-то "героя гражданской войны". – сказала Марина. – Но все его давным-давно забыли, и потому сейчас можно считать что "тут". Всё – тут! Главное, Бог тут, а не "там". Он всегда тут .
– Это-то я уже понял, – сказал Саша.
– Но когда-то город назывался не Тутаев, а Романов, – добавила Марина. – В честь князя Романа Угличского.
– О, привет, князь Роман! – похлопал Саша Ромку. – Это твой город?
– Это моя импе-ерия! – гордо ответствовал Ромка.
– Да маленькая что-то!..
– А мне большой и не надо – я не жирный!
Всякому Человеку было приятно обустраивать под Богом своё княжество. В самих государствах того времени пожалуй было что-то домашнее, уютное, простое. Может, в силу самих своих размеров, патриархальности, каждое из них было ещё – не государство-Левиафан, а государство-семья. А что? Буквально все всех знают лично! Князь – батюшка… – не без амбиций, конечно, но и сами амбиции-то у него пока какие-то провинциальные, нестрашные, наивные. Вроде как народ в каждом княжестве считает: "Наш батька круче!" – а тот и старается всеми силами подтвердить, что так оно и есть. По-простому жили. Империй не знали. Бывало, воевали друг с другом – ну так, скорее, крепко хулиганили, чем воевали. Какой-нибудь епископ приходил – мирил.
И не то, чтоб так уж хорошо жилось людям – но как-то правдивей, что ли, естественней, ближе к земле… да и к Небу немножко поближе. Словно сам мир тогда был меньше, как эти государствочки: от неба до земли лесенки-стремянки стояли. Шатровые колокольни в память о них остались.
И ведь диво-то какое: тогда, до империй, ещё как-то слишком мало мучили, мало убивали… мало врали (даже ещё не придумали СМИ!). Русская провинция, в отличие от Москвы и Петербурга, вся какая-то – простая, неимперская. Вернее, до-имперская! До-державная. Чистая даже в самих своих мифах – как чиста память о детстве. Детство Руси просвечивает здесь на каждом шагу.
Светлые церкви, проплывая, отражались в глазах Веры… но что таилось по ту сторону этих глаз? светло ли было там? Только ли Царство Божие "внутри вас"?
Кириллу вдруг стало её жаль и он сказал мягко, как ребёнку:
– Ну, улыбни-итесь уж пожалуйста. Всё же – так красиво!
Медленно прошествовал навстречу кораблю этот крестный ход. Тихо, без пения и звона, спустилось по течению видение. Задержалось оно лишь настолько, чтоб поверить, что всё это не померещилось. Что всё – "тут".
Кирилл оглянулся. Улыбнулся, увидев удивлённое лицо Веры, и решил хоть как-то, хоть невпопад, объяснить свой слишком растерянный, слишком странный вид:
– Знаете. Когда я мельком вижу какие-то очень красивые места, мне кажется, что это не я, что меня здесь нет. Они мелькнули – и я мимо мелькнул, и меня с ними уже не осталось. Вы понимаете? Когда красиво и быстро, всё как будто не взаправду. Раз – и уже ничего нет. Я иду временно, вижу временно, радуюсь – временно. Мы же все тут именно бываем, а не есть…
Он не понял, поняла ли Вера.
(1). А. Макаревич, "Улетай"
2. Лошади
…Но, слышишь, я стучу. Открой!
Так причисли нас к ангелам среди зверей,
Но только не молчи – я не могу без огня!
И где б я ни шёл, я всё стучусь у дверей:
Господи мой Боже, помилуй меня.
Б. Г.
Саша стоял в церкви Ильи Пророка в Ярославле, конечно, не подозревая, что видит те самые фрески, по которым Марина написала целую повесть. Некоторые сюжеты она ему, правда, успела объяснить. Про вознесение Ильи Пророка Саша с сожалением заметил, что "лошади ускакивают прямо в иконостас и у них лиц не видать".
– Да что ты, лошадиных морд никогда не видел, что ли? – усмехнулся Кирилл, а он серьёзно возразил:
– Ну, это ж тебе не простые лошади – может, у них там какое-то особое выражение лиц? Может, я гляну им в глаза – и сразу всё пойму.
– А что ты хочешь понять?
Саша пожал плечами…
– Рыбинск – наверное, самый христианский город на Земле! – сказала вдруг Вера.
– Почему?
– Рыба же – символ христианства.
Рыбинск поражал грандиозностью своего собора – самого большого во всём Верхнем Поволжье, – и своего гидроузла, породившего опять-таки самое большое (в мире?) искусственное море. Здесь теплоходу предстояло пройти шлюзы и торжественно вступить в ночь и водохранилище.
Был уже вечер, когда пенно и шумно заработал могучий водный лифт, поднимая корабль на новый речной этаж. Причём, лифт, пассажирам которого не грозит клаустрофобия. Вместо крыши – небо, и отсюда, из искусственного ущелья, оно кажется особенно синим и глубоким. С каждым метром плавного подъёма оно всё ближе.
И для Саши, и для Ромы это было первое в жизни прохождение шлюза. Чем-то оно всегда завораживает и детей, и взрослых.
– Ой, это как Стена Плача в Иерусалиме! – всплеснула руками Вера. – Там люди так же стоят, я видела.
Народ собрался вдоль палубы, сосредоточенно глядя впритык в зеленовато-чёрную от ила стену, словно она вдруг стала чем-то самым важным на свете и даже могла им о чём-то поведать. Массовое любопытство иногда смотрится со стороны, как молитва. Если б здесь оказался первобытный человек, он бы точно решил, что люди поклоняются стене.
Но самым волшебным было то, что она уменьшалась на глазах – и скоро, без сомнения, должна была сойти на нет. Вода, как длань Божья, плавно возносила корабль в тот простор, где стен уже нет. И нет необходимости им поклоняться. И плакать перед ними.
– А вы бывали в Иерусалиме? – сделал вывод Кирилл.
– Да, с паломничеством ездила, – сказала Вера. И через секунду то ли всерьёз заявила, то ли скаламбурила:
– Вере надо бывать в Иерусалиме. А Рома бывал в Риме?
– Почему "была"? Я не была, а был! – поправил Рома, которому очень не хотелось, чтоб его из-за длинных волос перепутали с девочкой (ему отчего-то послышалось "была").
– Ну да! я же вижу, что ты мальчик… что ты – был! Ну и как там?
– Да не был я в Риме, – неожиданно сказал он.
– Так ты же только что сказал – был! – запуталась Вера.
– Нет, я только сказал: "Не была, а был…" Но я – не был!
– Не был, но знаешь! – засмеялась вдруг Вера. – Это как поговорка про ад: лучше там не быть, но знать, чем не знать, но быть!
– Смотрите! – восхищённо закричал вдруг Ромка, случайно подняв голову.
У шлюза стояла белая лошадь. Как-то замедленно, полусонно двигая губами, она ела всё, что ей протягивали с палубы, давала себя ласкать и похлопывать прямо через перила, чем особенно были довольны дети. Подавляющее большинство из них вообще никогда так близко не видали лошадей… Два мира соприкоснулись, как в сверхъестественном явлении, и только маленькие перила разделяли их. Тем более удивительно, что при этом она всё-таки стояла на берегу, а пассажиры всё-таки оставались на корабле.
Лишь потом стало ясно, что лошадь – слепая. Для неё не существовало ни шлюза, ни корабля: она чувствовала только протянутые к её морде ласкающие ладони. Она регулярно, несколько раз в день, выходила им навстречу, как-то ощущая прибытие того, чего не видела. Непонятным для людей образом она распознавала пропасть, в которой пенилась и бурлила, двигая корабли, то вспухающая, то опадающая вода. И как-то она до сих пор в неё не свалилась! Хранимая Кем-то, спокойно стояла на самом краю искусственного потопа и ничего не боялась. Кто-то из работников шлюза, сказал, что живёт она тут давно – они её приютили, и теперь "она вот так вот здоровается с каждым кораблём".
Казалось, лошадь вот-вот зайдёт на палубу – точь-в-точь как ослепительно-белый единорог на ярославских фресках первым входит в Ноев ковчег. Но… лошадь не была единорогом, а теплоход – Ковчегом, и двум мирам предстояло разминуться, оставив лишь смутную память друг о друге.
Восторгу Ромки буквально не было предела:
– Вот смотрите, мы ж поднялись в шлюзе, как в лифте – а нас встретила лошадь!.. Да? Помнишь, мам, ты говорила вчера про духовные лифты? Значит, эта лошадь – она как бы уже в раю. Раньше нас поднялась! Лифт опередила…
Потом, через некоторое время, он поднял уже не раз повторявшуюся тему:
– Мам, ну, ты всё-таки отдашь меня в конную школу?
– Посмотрим, – отвечала Марина. – Если уж так сильно хочешь…
"После сломанных ног – как раз в самый раз в конную школу! Может, тогда уж лучше сразу в рай, за лошадкой". – подумал Кирилл. Но он уже знал, что Марина Ромку точно не "пожалеет". И знал, что Ромка буквально с ума сходил от лошадей:
– Ну вот что там кошки или собаки? Я их так-то, конечно, тоже люблю… но на них же не прокатишься! – рассуждал он. – А на собак у меня, кстати, ещё и аллергия. А на лошадей… наоборот: аллергия, когда их долго не вижу!
– Что ж, у каждого свои предпочтения, – сказала Марина. – Помню одноклассника, который больше всего на свете мечтал, чтоб родители подарили ему крысу… вот именно крысу и никого другого. Много лет мечтал. Родители таких симпатий не разделяли и так и не купили! а сейчас симпатий не разделяет жена. Ну, что поделаешь: нет в мире совершенства!
Через некоторое время Марина нашла уже Сашу задумчиво сидящего с ногами на палубной скамейке и крепко обхватившего коленки.
– Что сидишь, как Алёнушка?
– Лошадей жалко! – сказал вдруг он.
– А с чего ты решил их жалеть – они тебя об этом просили?
– Нет, я серьёзно, – сказал Саша. – Они же за себя не могут постоять! Как и все животные перед людьми!
Это на него опять напало "философское настроение".
– …А вот если, допустим, не только человек, но и Бог хочет их обидеть, тогда им что делать! а? Ну что?
Детская логика всегда поразительна и безапелляционна, как Суд над всем миром.
– А с чего ты взял, что Бог хочет их обидеть?
– Ну, а всемирный потоп-то, а!? если он, конечно, в самом деле был… Помните, тёть Марин, сколько на фресках нарисовано тонущих лошадей? Вот я даже сфотографировал на телефон. Щас покажу. Я считаю, это вообще несправедливо у Бога устроено! Если люди и вправду согрешили, если мы такие с-сволочи, то почему за нас лошади-то должны страдать? И вообще все животные… За нас, идиотов!
Марина вспомнила диалог за компом, когда они с Ромкой играли в какую-то стрелялку.
– Убивать коров или лошадей – это всё равно что детей убивать! – говорил Саша. – Это вообще только садюга может! Их даже нечаянно задеть жалко!
При этом простых юнитов они гробили сотнями без всякой рефлексии.
А ещё вспомнилось, как Ромка в раннем детстве жалел тараканов. Как-то они ненадолго завелись – заползли от соседей, пришлось, хочешь не хочешь, травить. Ромка потом сокрушался:
– Они так усиками и лапками шевелили – жить хотели!.. а мы их отравили. Даже маленьких!
И повторил где-то услышанное слово:
– Мы совершили геноцид тараканов!
Вид у него был такой, словно он действительно хочет честно предстать перед Гаагским трибуналом.
И откуда это у самых разных детей с самым разным воспитанием: судьбы зверей – как мера человечности. Нет, даже больше: как мера справедливого или несправедливого устройства всего мироздания.
– Ну, давай посмотрим сюжет, который тебя так возмутил!
– Вот!
Над светло-голубой водой торчали улыбающиеся морды белых лошадок. Так же по-доброму улыбалась какая-то коровка. Казалось, они все купаются в жаркий день и получают от этого большое удовольствие.
– Ну, вот их-то зачем надо было топить!? – возмутился Саша.
– Стоп, стоп! – осенило Марина. – А вдруг это и есть как раз те будущие "небесные лошади", по лицам которых ты сегодня скучал – которые потом вознесли Илью Пророка. Ты же сам хотел их разглядеть, чтоб что-то понять. Вот, считай, и разглядел! Только в другой клеточке. Если уж Бог про что-то однажды сказал: "Да будет…", значит, оно будет всегда – никто же не может отменить слова Самого Бога: ни смерть, ни время, ни потоп!
– В смысле, они что: умерли в воде – и стали летучими лошадьми на небе? – улыбнулся Саша. – И потом подняли туда на колеснице Илью Пророка. Это уже интересно!
Он посмотрел на "фотографию" всемирного потопа каким-то новым взглядом. Теперь она уже не выглядела таким "геноцидом". Всё живое - живое всегда.
– Лошади меня знаете как вдохновляют! Только лошади и вдохновляют… Сейчас я вам кое-что покажу, – говорила Вера. Она принесла Кириллу рисунки лошадей. Целый альбом с конными скачками и… полётами. Копыта и крылья. И развевающиеся в небе гривы.
Под одним рисунком стояло четверостишие:
Я думала, счастье – лошадь,
Но как далеко ипподром?
Я думала, счастье – где-то,
А оно оказалось кругом.
– Это я нарисовала, а стих мне подруга сюда вписала, – пояснила Вера так смущённо, словно стояла перед строгим учителем и её могли наругать.
Кирилл вспомнил девочку Настю в больнице с её кошками: "Кошек же рисовать проще, чем людей!"
"И лошадей – проще. – подумал он. – Вот ведь как выходит: Творчество – эксклюзивная особенность человека, но почему-то олицетворение творчества – не человек, а лошадка с крылышками".
– Да уж. Приделаешь лошади крылья – выйдет Пегас, – заметил Кирилл. – Приделаешь рог – выйдет единорог. Тут – Творчество, а там – Чистота: прямо все свои лучшие качества люди дружно перевалили на лошадей! Наверное, чтоб самим не заморачиваться на эту тему.
Вера засмеялась.
– А вот посмотрите ещё мои стихи. Мне очень интересно ваше мнение! – вручила она ему большую папку.
– Ого, тяжёлая! Спасибо. Только я ведь это… наверное, не быстро прочитаю.
– А кто вам сказал, что я вас тороплю. Сколько надо, столько и держите. Как прочитаете, так прочитаете. Только мнение своё мне честно скажите – не льстите! Не люблю лести.
– Уж постараюсь!.. – дежурно пообещал Кирилл: то ли не льстить, то ли прочитать.
"Не знаю пока, как её стихи, но вот в рисунках, кажется, что-то такое есть…"
Ему вдруг вспомнилось из старой песни про художника:
И осталось всего ничего разве только холсты.
А на них – неземные закаты, и лошади скачут.
Только в них, как ни странно, живёт ожиданье весны,
И весна безусловно наступит – а как же иначе!
– Мне кажется, эта лошадь, которую мы видели – она как Божий знак нам! – проникновенно сказала Вера.
– И что он, интересно, может значить? – улыбнулся Кирилл.
– Догадайтесь… – интригующе сказала Вера.
– Какой-то я недогадливый, – пожал плечами Кирилл. – Тупой, наверное.
– Не-ет, вы не тупой! Вы видели, как лошадь сразу к вам потянулась? Они чувствуют людей. Они же всё чувствуют. Это у вас да-ар! К вам и животные, и дети тянутся – вы заметили? Потому что вы добрый.
– Здесь мне, наверное, положено шаркнуть ножкой и потупить глазки! – отшутился Кирилл.
– Ну, ладно – не буду вас смущать! Просто я, действительно, очень люблю лошадей и чувствую их. Жаль, что я так и не научилась ездить верхом. Надо было заняться конным спортом, но я ка-ак ударилась…
Кирилл, конечно, подумал, что речь о падении с лошади, но Вера после паузы пояснила:
– В молитву! Замолилась, проще говоря. Потом-то мне уже объяснили, что это была прелесть… а тогда я видела на молитве "нетварный свет", слышала голоса. Но я же тогда ещё ходила не в нашу церковь, а в одну "истинно православную". А там такие вещи с каждым вторым происходили. Там нам всегда твердили одно: молитесь, молитесь, молитесь… бдите, бдите, бдите… ночью никогда не спите – молитесь: мир погибает! уже погиб! всё грех, грех, грех… о конном спорте даже и думать – смертный грех… так я не стала думать о конном спорте, а стала думать о конце света.
– Да-а, что ж тут скажешь, – пробормотал Кирилл, и вправду, не зная, что сказать. – Лучше уж конный спорт!
– А скажешь то… что я всё-таки спаслась! – торжествующе объявила Вера. – От спасения спаслась – это самое сложное! Они меня спасали, а я от них спаслась.
– Ну, и слава Богу! – поддержал Кирилл.
Странным образом, как в дежавю, он ощутил, что прекрасно знает ту "церковь" – именно ту самую – уже "спасшую" однажды сашину маму. Речь идёт именно о ней, родимой, хотя сект в наши дни великое множество.
– А как уж она, эта "церковь", называется? – переспросил он.
– Подлинная Истинная Православная Единая Церковь, – отбарабанила Вера: ушла-то ушла, но разве такое забудешь!
"Неудивительно, что "церковь" с такой аббревиатурой только и думает, что о конце света. Всё о конце да о конце! Индивидуальный-то конец они уже обеспечили… я думаю, не одной только сашиной маме!"
– А у вас не было случайно такого проповедника – раба Божьего Ильи *-на? – спросил Кирилл.
– Ой, как же не было! Он – любимый ученик нашего "старца"! Он постоянно проповедует. "Старец" его благословил заниматься с новоначальными, вести катехизаторский курс. Я же как раз его курс посещала. Он у нас "младший авва", так это называется… Ой, тьфу, то есть, слава Богу, теперь уже не "у нас" – это я так по старой привычке сказала, извините! К счастью, отец * из Троице-Сергиевой лавры меня своими молитвами вытащил из этой лжецеркви! Он ещё такой молодой, но он, знаете… он святой человек! Я ему по гроб жизни благодарна! Он… знаете, как я его люблю, отца *! Я ему так и сказала: батюшка! вы для меня – всё! вся моя жизнь! разрешите, я всегда-а буду при вас, буду вашей келейницей!.. Но он меня почему-то не благословил с ним остаться. Я уж долго плакала, уговаривала, но он сказал, что нет Божьей воли, что мне надо в мир идти и хорошего мужа себе искать. А он за меня будет молиться. Я каждый день чувствую, что он обо мне молится. Вот просто чувствую… я без его молитв давно бы уже умерла! Это он благословил меня искать мужа, и я ищу.
– Ну, и помоги вам Бог… найти.
– Хорошего человека найти всегда трудно.
– Трудно, – согласился Кирилл.
– Я подумала-подумала, помолилась и решила…
Она набрала побольше воздуха и выдохнула:
– А давайте это будете вы.
– Что-о! – оторопел Кирилл. – Но почему я?
– Вы – добрый. Я давно просила Бога, чтобы такой добрый, чуткий человек стал моим мужем. Отцом моих детей.
"Вот тебе на! Добрый я, видите ли. Уже – отец… ещё несуществующих детей. Неужели это её лошадка так надоумила?"
– Неужели вы не видите, что если Бог посылает вам человека, то это воля Божья! – воскликнула Вера.
Кирилл не знал, что отвечать на столь запальчивое и несколько тавтологичное высказывание.
– Бог просто хочет вас спасти через меня, а меня через вас. Это же ясно! Мы же нужны друг другу. Он ничего просто так не делает. На свете ничего просто так не делается!
Она говорила как-то уж слишком убедительно. С прошлого года понятие "Божья воля" стало значить для Кирилла гораздо больше, чем прежде. Что-то неотвратимо-стремительное, как авария, и мистическое, как воскресение: тайна, которая всегда есть, перед которой замираешь в оторопи, никак не в силах её разгадать, пока она тебя или не ударит… или не погладит по голове.
Эти слова были ключами к его сознанию – но в чьих руках они сейчас?
Иногда встречи, незначительные для нас, вдруг становятся значительными для людей: вот это уж никак не предусмотришь! То, что мимолётно для одного, "судьбоносно" для другого. Жаль, чужие глаза нам не даны – дано лишь задним числом удивляться чужим словам. Так вот, оказывается, как короткая встреча может видеться человеку, с которым мы разговариваем! Поистине, надо полностью стать этим человеком, чтобы додуматься…
Что-то шевельнулось в душе у Кирилла – почти как в тот момент, когда он впервые её увидел: красивая, одинокая, беззащитная… может, и вправду, есть воля Божия, а? Какой-то промысел? Ведь вообще-то Кирилл вполне мог бы и не ехать в это путешествие – никто его не тянул. А вот поехал… Вдруг это Бог за сотни километров бережно подводит одного одинокого человека – к другому одинокому человеку. Совершается признание… пусть даже в такой неуклюжей форме – ну, а разве вообще объяснения в любви бывают "уклюжими"?
Странный у неё характер? ну, да все мы странные. "Странники мы в этом мире – оттого и странные", – была у Веры поговорка. Зачем-то все в этом мире друг другу нужны.